Неточные совпадения
— Ну, вот что, Люба, — сказал он, оглядываясь и привычным жестом потирая руки одна о другую, как
будто старательно мыл их в холодной воде, — надобно вина и еще чего там? Фруктов, что ли.
Он забылся и сказал ей «вы», и хотя заметил это, но поправляться не стал: было что-то в недавнем ее пожатии, после чего не хотелось говорить «ты», любезничать и притворяться. И это чувство также как
будто передалось ей: она пристально взглянула на него и, помедлив, ответила с нерешительностью в голосе, но не в смысле произносимых слов...
Спрашивала девушка тихо, но сторожко и твердо, и было такое впечатление от ее голоса,
будто она сразу, вся, придвинулась к лежащему.
Будто сидит он на красном бархатном, необыкновенно мягком диване и смотрит неподвижно на какую-то большую черную картину; и такой покой идет от этой старой, потрескавшейся картины, и так отдыхают глаза, и так мягко становится мыслям, что на несколько минут, уже засыпающий, он начал противиться сну, смутно испугался его, как неизвестного беспокойства.
Но она молчала. Улыбалась торжествующе и зло, смотрела на него и молчала —
будто уже считала его своим и, не торопясь, никуда не спеша, хотела насладиться своею властью.
Он поднял удивленно брови, но глаз не отвел и заговорил спокойно и несколько глухо и чуждо,
будто с очень большого расстояния...
Но он как
будто не слыхал. С тем же взглядом внутрь себя, в свое прошлое, которое теперь в словах его вставало перед ним самим так неожиданно и просто героичным, он продолжал...
Снова отчаянно заиграла музыка, и от топота ног в зале задрожал слегка пол. И кто-то, пьяный, отчаянно гикал, как
будто гнал табун разъярившихся коней. А в их комнате было тихо, и слабо колыхался в розовом тумане табачный дым и таял.
Будто он жил уже когда-то, — но не в этом доме, а в месте, очень похожем на это, и как-то действовал, и даже был очень важным в этом смысле лицом, вокруг которого что-то происходило.
Она ткнула руку к его губам и снова быстро заходила. Возбуждение ее росло, и казалось минутами,
будто она задыхается в чем-то горячем: потирала себе грудь, дышала широко открытым ртом и бессознательно хваталась за оконные драпри. И уже два раза на ходу налила и выпила коньяку. Во второй раз он заметил ей угрюмо-вопросительно...
— Хороший! Да? Хороший? — хохотала она в восторге,
будто обрадовалась безмерно.
Даже жалость как
будто светилась в надменных глазах проститутки, вдруг чудом поднявшейся на ступень невидимого престола и оттуда с холодным и строгим вниманием разглядывавшей у ног своих что-то маленькое, крикливое и жалкое.
— Не знал, — пробормотал он, вдруг глубоко задумавшись и даже как
будто забывши про нее. Сел.
Скуластый, крепкоголовый, знающий только «да» и «нет», он сидел, опершись головою о руки, и медленно переводил глаза,
будто с одного края жизни до другого края ее.
Только несколько часов он здесь, только несколько часов он оттуда, — а кажется,
будто всю жизнь он здесь, против этой полуголой женщины, слушает далекую музыку и треньканье шпор и не уходил никуда.
Сидела, заломив руки, вся в блаженной истоме, вся счастливая безумно —
будто помешанная. Покачивала головою и, не открывая блаженно грезящих глаз, говорила медленно, почти пела...
И вновь металась женщина, горя в дикой радости своей, как в огне. И так наполнила своими движениями комнатку, как
будто не одна, а несколько таких полубезумных женщин говорило, двигалось, ходило, целовало. Поила его коньяком и пила сама. Вдруг спохватилась и даже всплеснула руками.
Будто — пока он пил и молчал — внутри его происходила огромная, разрушительная работа, быстрая и глухая.
Как
будто все, что он узнал в течение жизни, полюбил и передумал, разговоры с товарищами, книги, опасная и завлекательная работа — бесшумно сгорало, уничтожалось бесследно, но сам он от этого не разрушался, а как-то странно креп и твердел.
Он опустил руки почти со стоном, и все глаза обратились на землю, как
будто там действительно лежало что-то хрупкое и нежное, разбитое на куски — прекрасная человеческая жизнь.
Должно быть, оделась и села, потому что легонько скрипнул стул. И стало так тихо, как
будто в комнате не было никого. И долго было тихо; и спокойный, серьезный голос сказал...
Дом окружили так,
будто не одного спящего человека собирались взять, а сидела там целая рота неприятелей; и потихоньку, на цыпочках, пробрались по темному коридору к той страшной двери.
Но смотрели они равнодушно, с тупым любопытством, как
будто в первый раз встречали его; и видно было, что из вчерашнего они ничего не запомнили.
На арестованного офицерик смотрел с брезгливой жалостью и морщился так,
будто сейчас готов был заплакать.
Напряженно вытянув голую шею, слушала его Люба. И так стояли они друг возле друга — три правды, три разные правды жизни: старый взяточник и пьяница, жаждавший героев, распутная женщина, в душу которой были уже заброшены семена подвига и самоотречения, — и он. После слов пристава он несколько побледнел и даже как
будто хотел что-то сказать, но вместо того улыбнулся и вновь спокойно закачал волосатой ногой.