Неточные совпадения
Я не нуждаюсь в друзьях, но
Мне надо говорить о себе, и
Мне не с кем говорить.
Одних мыслей недостаточно, и они
не вполне ясны, отчетливы и точны, пока
Я не выражу их словом: их надо выстроить в ряд, как солдат или телеграфные столбы, протянуть, как железнодорожный путь, перебросить мосты и виадуки, построить насыпи и закругления, сделать в известных местах остановки — и лишь тогда все становится ясно.
Работа медленная, трудная и отвратительная для того, кто привык единым…
не знаю, как это назвать, — единым дыханием схватывать все и единым дыханием все выражать. И недаром они так уважают своих мыслителей, а эти несчастные мыслители, если они честны и
не мошенничают при постройке, как обыкновенные инженеры,
не напрасно попадают в сумасшедший дом.
Я всего несколько дней на земле, а уж
не раз предо
Мною мелькали его желтые стены и приветливо раскрытая дверь.
Если
не веришь
Мне, сходи в ближайший сумасшедший дом и послушай тех: они все познали что-то и хотели выразить его… и ты слышишь, как шипят и вертят в воздухе колесами эти свалившиеся паровозы, ты замечаешь, с каким трудом они удерживают на месте разбегающиеся черты своих изумленных и пораженных лиц?
К несчастью, мой дорогой читатель, при всем моем желании, если бы таковое и существовало у
Меня,
Я не в силах удовлетворить твое законное любопытство.
Я мог бы сочинить тебе одну из тех смешных историек о рогатых и волосатых чертях, которые так любезны твоему скудному воображению, но ты имеешь их уже достаточно, и
Я не хочу тебе лгать так грубо и так плоско.
Я солгу тебе где-нибудь в другом месте, где ты ничего
не ждешь, и это будет интереснее для нас обоих.
А правду — как ее скажу, если даже мое Имя невыразимо на твоем языке? Сатаною назвал
меня ты, и
Я принимаю эту кличку, как принял бы и всякую другую: пусть
Я — Сатана. Но мое истинное имя звучит совсем иначе, совсем иначе! Оно звучит необыкновенно, и
Я никак
не могу втиснуть его в твое узкое ухо,
не разодрав его вместе с твоими мозгами: пусть
Я — Сатана, и только.
Все существование твое является чепухой только из-за того, что ты
не имеешь этого третьего, и где же
Я возьму его?
Ныне
Я человек, как и ты, в моей голове твои мозги, в моем рту мешкотно толкутся и колются углами твои кубические слова, и
Я не могу рассказать тебе о Необыкновенном.
Я сейчас человек, как и ты, от
Меня пахнет
не вонючим козлом, а недурными духами, и ты спокойно можешь пожать мою руку, нисколько
не боясь оцарапаться о когти...
Но притянуть
Меня к суду, несмотря на Мое сознание, ты все-таки
не можешь, так как американец жив, и мы оба в одном почтительном поклоне приветствуем тебя...
Он просто сдал
мне пустое помещение, понимаешь — да и то
не все, черт его побери!
Нет, еще хуже, еще хуже, и никакие сравнения
не расскажут тебе о той страшной пропасти, дна которой
Я еще сам
не вижу.
В настоящую минуту
Я еще неведомый артист, скромный дебютант, но надеюсь стать знаменитым
не менее твоего Гаррика или Ольриджа — когда сыграю, что хочу.
Далее,
Я дерзко думаю, что
Я гениален, — Сатана известен своею дерзостью, — и вот вообрази, что
мне надоел ад, где все эти волосатые и рогатые мошенники играют и лгут почти
не хуже, чем
Я, и что
Мне недостаточно адских лавров, в которых
Я проницательно усматриваю немало низкой лести и простого тупоумия.
Труппы определенной
Я еще
не имею (
не хочешь ли и ты вступить в нее?), но верю, что Судьба или Случай, которому
Я отныне подчинен, как и все ваше земное, оценит мои бескорыстные намерения и пошлет навстречу достойных партнеров… старая Европа так богата талантами!
Признаться, раньше
Я подумывал о Востоке, где уже
не без успеха подвизались когда-то некоторые мои… соотечественники, но Восток слишком доверчив и склонен к балету, как и яду, его боги безобразны, он еще слишком воняет полосатым зверем, его тьма и огни варварски грубы и слишком ярки, чтобы такому тонкому артисту, как
Я, стоило идти в этот тесный и вонючий балаган.
Ах, мой друг,
Я ведь так тщеславен, что и этот Дневник начинаю
не без тайного намерения восхитить тебя… даже моим убожеством в качестве Искателя слов и сравнений.
Надеюсь, что ты
не воспользуешься моей откровенностью и
не перестанешь
мне верить?
Есть еще вопросы? О самой пьесе
Я сам толком
не знаю, ее сочинит тот же импресарио, что привлечет и актеров, — Судьба, — а Моя скромная роль для начала: человека, который так полюбил других людей, что хочет отдать им все — душу и деньги. Ты
не забыл, конечно, что
Я миллиардер? У
Меня три миллиарда. Достаточно,
не правда ли, для одного эффектного представления? Теперь еще одна подробность, чтобы закончить эту страницу.
Я уже несколько раскаиваюсь, что из богатого нашего запаса
не выбрал для себя скотины получше, но
Меня соблазнила его честность и некоторое знакомство с землею: как-то приятнее было пускаться в эту прогулку с бывалым товарищем.
Море спокойно,
Меня уже
не тошнит, как в эти проклятые дни, но
Я чего-то боюсь.
И какие они храбрые с своими тусклыми зеркальцами, — ничего
не видят и говорят просто: здесь темно, надо зажечь свет! Потом сами тушат и засыпают.
Я с некоторым удивлением, правда холодноватым, рассматриваю этих храбрецов и… восхищаюсь. Или для страха нужен слишком большой ум, как у
Меня? Ведь это
не ты же такой трус, Вандергуд, ты всегда слыл человеком закаленным и бывалым!
Одной минуты в Моем вочеловечении
Я не могу вспомнить без ужаса: когда
Я впервые услыхал биение Моего сердца. Этот отчетливый, громкий, отсчитывающий звук, столько же говорящий о смерти, сколько и о жизни, поразил
Меня неиспытанным страхом и волнением. Они всюду суют счетчики, но как могут они носить в своей груди этот счетчик, с быстротою фокусника спроваживающий секунды жизни?
В первое мгновение
Я хотел закричать и немедленно ринуться вниз, пока еще
не привык к жизни, но взглянул на Топпи: этот новорожденный дурак спокойно рукавом сюртука чистит свой цилиндр.
Я захохотал и крикнул...
И мы чистились оба, а счетчик в Моей груди считал, сколько секунд это продолжалось, и, кажется, прибавил. Потом, впоследствии, слушая его назойливое тиканье,
Я стал думать: «
Не успею!» Что
не успею?
Я сам этого
не знал, но целых два дня бешено торопился пить, есть, даже спать: ведь счетчик
не дремлет, пока
Я лежу неподвижной тушей и сплю!
Сейчас
Я уже
не тороплюсь.
Я знаю, что
Я успею, и Мои секунды кажутся
Мне неистощимыми, но Мой счетчик чем-то взволнован и стучит, как пьяный солдат в барабан. А как, — эти маленькие секунды, которые он сейчас выбрасывает, — они считаются равными большим? Тогда это мошенничество.
Я протестую, как честный гражданин Соединенных Штатов и коммерсант!
Мне нехорошо. Сейчас
Я не оттолкнул бы и друга, вероятно, это хорошая вещь, друзья. Ах! Но во всей Вселенной
Я один!
Сознаюсь без стыда, —
Я не храбрец! — что
Мною овладел ужас и почти беспамятство.
Мои колена дрожали, дыхание выходило со стоном, но он все
не показывался, и
Я стал кричать.
—
Я же
не ношу зонтика. А вы знаете: наш Джордж убит и повар тоже.
Так эта падаль, которая
не чувствует, как ступают по его лицу, — наш Джордж!
Мною снова овладел страх, и вдруг
Я услыхал стоны, дикие вопли, визг и крики, все голоса, какими вопит храбрец, когда он раздавлен: раньше
Я был как глухой и ничего
не слышал. Загорелись вагоны, появился огонь и дым, сильнее закричали раненые, и,
не ожидая, пока жаркое поспеет,
Я в беспамятстве бросился бежать в поле. Это была скачка!
К счастью, пологие холмы римской Кампаньи очень удобны для такого спорта, а
Я оказался бегуном
не из последних.
Когда
Я, задохнувшись, повалился на какой-то бугорок, уже
не было ничего ни видно, ни слышно, и только далеко позади топал отставший Топпи.
Но
мне снова стало нехорошо. Озноб, странная тоска и дрожь в самом основании языка.
Меня мутила эта падаль, которую
я давил ногами, и
Мне хотелось встряхнуться, как собаке после купанья. Пойми, ведь это был первый раз, когда
Я видел и ощущал твой труп, мой дорогой читатель, и он
Мне не понравился, извини. Почему он
не возражал, когда
Я ногой попирал его лицо? У Джорджа было молодое, красивое лицо, и он держался с достоинством. Подумай, что и в твое лицо вдавится тяжелая нога, — и ты будешь молчать?
Но
Меня поразило безмолвие дома: несмотря на довольно ранний час,
не слышно было ни шороха, ни голоса, ни звука.
— Здесь
не совсем спокойная окраина. Что ж, милости просим, оставайтесь у
меня.
— Пустое. Оставайтесь. Сейчас
я дам вам вина и кое-что поесть. Прислуга приходит ко
мне только днем, так что
я сам буду вам прислуживать. Умойтесь и освежитесь, за этой дверью ванна, пока
я достану вино. Вообще,
не стесняйтесь.
Почему удивили,
Я не знаю, но вдруг
Я подумал: как хорошо, что
не плавники!
Я ждал, чтобы Топпи по английскому обычаю представил
Меня, и смотрел на Магнуса. Нужно было быть безграмотной скотиной и
не читать ни одной английской, французской или итальянской газеты, чтобы
не знать, кто
Я!
Старый шут выговорил свою тираду
не без гордости, и Магнус — да, — он слегка вздрогнул. Миллиарды, мой друг, миллиарды! Он долго и пристально посмотрел на
Меня...
— Человечество ждет вас, м-р Вандергуд. Судя по римским газетам, оно в полном нетерпении! Но
мне надо извиниться за свой скромный ужин:
я не знал…
— Оставьте, синьор Магнус! Прежде чем стать миллиардером,
Я был свинопасом, а вы — прямой, честный и благородный джентльмен, которому
Я с уважением жму руку. Черт возьми, еще ни одно человеческое лицо
не будило во
Мне… такой симпатии, как ваше!
Нет,
Я не могу так: «
Я сказал», «он сказал» — эта проклятая последовательность убивает Мое вдохновение,
Я становлюсь посредственным романистом из бульварной газетки и лгу, как бездарность.
Он удивился и
не понял, но вежливо положил карточку на стол, а
Мне захотелось поцеловать его в темя: за эту вежливость, за то, что он человек, — и
Я тоже человек.
Но Топпи!.. Пока
Я переживал эту чудную поэму вочеловечения и слезился, как мох, он мертвецки спал за тем же столом, где сидел.
Не слишком ли он вочеловечился?
Я хотел рассердиться, но Магнус удержал
Меня...
—
Я верю в ваш альтруистический порыв, м-р Вандергуд. Но
я не верю, чтобы вы, человек умный, деловой и… несколько холодный, как
мне кажется, могли возлагать какие-нибудь серьезные надежды на ваши деньги…
— Последнее было бы истинным благодеянием для человечества.
Не смотрите на
меня так укоризненно, м-р Вандергуд:
я нисколько
не шучу, во
мне вы
не найдете той… беззаветной любви к людям, которая так ярко горит в вас.
Он дерзко насмехался надо
Мною, а
Мне было так его жаль:
не любить людей! Несчастный Магнус,
Я с таким удовольствием поцеловал бы его в темя!
Не любить людей!