Блажен, кто верит счастью и любви,
Блажен, кто верит небу и пророкам, —
Он долголетен будет на земли
И для сынов останется уроком.
Блажен, кто может говорить,
Что он вкушал до капли мед земной,
Что он любил и телом и душой!
Боюсь не смерти я. О, нет!
Боюсь исчезнуть совершенно.
В важные эпохи жизни иногда в самом обыкновенном человеке разгорается искра геройства, неизвестно доселе тлевшая в груди его, и тогда он совершает дела, о коих до сих пор ему не случалось и грезить, которым даже после он сам едва верует.
В толпе друг друга мы узнали,
Сошлись и разойдемся вновь,
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.
Великие души имеют особенное преимущество понимать друг друга; они читают в сердце подобных себе, как в книге, им давно знакомой; у них есть приметы, им одним известные, и темные для толпы.
Воевать
С людскими предрассудками труднее,
Чем тигровать и медведей поражать.
Воспитывать теперь самая трудная вещь; думаешь: «Ну, все, теперь кончилось!» — не тут-то было; только что начинается.
Время подобно непостоянной и капризной любовнице: чем более за ней гоняешься, чем более стараешься ее удержать, тем скорее она покидает тебя, тем скорее изменяет.
Все ясно в ревности — а доказательств нет!
Гений, прикованный к чиновничьему столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением при сидячей жизни и скромном поведении умирает от апоплексического удара.
Грусть — жестокий властелин.
Делить веселье — все готовы:
Никто не хочет грусть делить.
Дружба теперь не чувство, а поношенная маска, которую надевает хитрость, чтобы обмануть простоту или скрыться от проницательности.
Душа или покоряется природным склонностям, или борется с ними, или побеждает их. От этого — злодей, толпа и люди высокой добродетели.
Если поэзия не простое сочетание звуков, то, без сомнения, она есть самая величественная форма, в какую может облечься человеческая мысль.
Если человек сам стал хуже, то все ему хуже кажется.
Есть мгновенья, краткие мгновенья,
Когда, столпясь, все адские мученья
Слетаются на сердце и грызут!
Века печали стоят тех минут…
Есть престранные люди, которые поступают с друзьями, как с платьем: до тех пор употребляют, пока износится, а там и кинут.
Есть речи: значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
Желанья! Что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят — все лучшие годы.
Женщины вообще любят драматизировать свои чувства и поступки; сделать сцену почитают они обязанностью.
Женщины наполняют пустоты жизни так, как пшено промежутки в виноградном бочонке: пшено ничего не стоит, никуда не годится, а между тем необходимо, чтобы виноград не испортился.
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка!
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
Из двух друзей один всегда — раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается.
Как <…> ловко ни сшит плащ тщеславия, он никогда не прикрывает совершенно ничтожности.
Как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка.
Как язвы бойся вдохновенья,
Оно — тяжелый бред души твоей больной
Иль пленной мысли раздраженье.
Любовь, как огонь, — без пищи гаснет.
Люди, когда страдают, обыкновенно покорны, но если раз им удалось сбросить ношу свою, то ягненок превращается в тигра, притесненный делается притеснителем и платит сторицею — и тогда горе побежденным.
Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Мир для меня — колода карт,
Жизнь — банк: рок мечет, я играю,
И правила игры я к людям применяю.
Мне грустно, потому что весело тебе.
Многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы: полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов; душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит…
Мы почти всегда извиняем то, что понимаем.
На мысли, дышащие силой, как жемчуг, нижутся слова.
Не верят в мире многие любви
И тем счастливы; для иных она
Желанье, порожденное в крови,
Расстройство мозга иль виденье сна.
Нет ничего парадоксальнее женского ума: женщин трудно убедить в чем-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают свои предубеждения, очень оригинален; чтобы выучить их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики.
Никто не получал, чего хотел
И что любил, и если даже тот,
Кому счастливый небом дан удел,
В уме своем минувшее пройдет,
Увидит он, что мог счастливей быть,
Когда бы не умела отравить
Судьба его надежды.
Но кто же в своей жизни не делал глупостей!
О вечность, вечность! Что найдем мы там
За неземной границей мира?
Обида такая пилюля, которую не всякий с покойным лицом проглотить может; некоторые глотают, разжевав наперед; тут пилюля еще горче.
Отечества для сердца нет.
Поверь мне — счастье только там,
Где любят нас, где верят нам.
Отчизна там, где любят нас.
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Поверь мне — счастье только там,
Где любят нас, где верят нам!
Порой обманчива бывает седина:
Так мхом покрыта бутылка вековая
Хранит струю кипучего вина.
Приличье, вкус — все так условно.
Пусть истину скрывает ложь:
Что ж делать? — Все мы человеки!..
Разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастье, как порок.
Русский народ, это сторукий исполин, скорее перенесет жестокость и надменность своего правителя, чем слабость его; он желает быть наказываем — но справедливо, он согласен служить — но хочет гордиться своим рабством, хочет поднимать голову, чтоб смотреть на своего господина, и простит в нем скорее излишество пороков, чем недостаток добродетелей!
Сам черт не разберет, отчего у нас быстрее подвигаются те, которые идут назад.
Святая слеза — жемчужина страданья.
Сердца жаркого не залить вином,
Думу черную — не запотчевать!
Сердце, чем моложе,
Тем боязливее, тем строже
Хранит причину от людей
Своих надежд, своих страстей.
Скажите, каково прочесть
Весь этот вздор, все эти книги,
И все зачем? Чтоб вам сказать,
Что их не надобно читать!
Сколько любовь приятнее женитьбы, сколько роман занимательнее истории.
Совесть вернее памяти.
Спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы: полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов.
Стыдить лжеца, смеяться над дураком, просить взаймы у скупца, усовещивать игрока, учить глупца математике, спорить с женщиной — то же, что черпать решетом воду.<Бессмысленно>
Так есть мгновенья, краткие мгновенья,
Когда, столпясь, все адские мученья
Слетаются на сердце и грызут!
Века печали стоят тех минут…
Так жизнь скучна, когда боренья нет.
В минувшее проникнув, различить
В ней мало дел мы можем, в цвете лет
Она души не будет веселить.
Такая смерть красна издалека;
Пускай она летит стрелою.
За ней я следую пока,
Лишь только б не она за мною…
Тот самый человек пустой, кто весь наполнен сам собой.
У России нет прошедшего; она вся в настоящем и будущем.
Уважение имеет границы, а любовь — никаких.
Укор невежд, укор людей
Души высокой не печалит.
Пускай шумит волна морей —
Утес гранитный не повалит.
Холодной буквой трудно объяснить
Боренье дум, нет звуков у людей
Довольно сильных, чтоб изобразить
Желание блаженства.
Человек, который непременно хочет чего-нибудь, принуждает судьбу сдаться…
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот,
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берет.
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка.
Что такое было бы все цели, все труды человека без любви?
Язык и золото — вот наш кинжал и яд.
Источник: Словарь афоризмов русских писателей. Составители: А. В. Королькова, А. Г. Ломов, А. Н. Тихонов