Анти-эволюция: утерянное звено

Следует сразу внести ясность в терминологию. Теория Дарвина есть теория эволюции органического мира, но теории эволюции не ограничиваются только теорией Дарвина [47]. Они выдвигались и до Дарвина [61]. Теория Дарвина это теория эволюции посредством естественного отбора.

Далее. Современная теория эволюции сильно отличается от представлений Дарвина. Но она ведёт прямую преемственность от них. Она может называться, например, синтетической теорией эволюции или по-другому, но в основе её лежит учение Дарвина. Об этом так пишут современные немецкие учёные:

«Мы предпочитаем пользоваться термином “синтетический дарвинизм”, а не “синтетическая теория эволюции”, поскольку новая эволюционная теория исторически и содержательно выводится из теории Дарвина» [61].

Для целей настоящей книги нет разницы между синтетическим дарвинизмом и дарвинизмом вообще. Во избежание путаницы и ненужной детализации автор называет дарвинизмом всю совокупность идей и теорий, которые сходны в том, что одни разновидности живых организмов порождают другие виды живых организмов в процессе эволюции путём естественного отбора. Ещё раз, дарвинизм это: а) эволюция, б) посредством естественного отбора. Отсутствие чего-то одного из этих двух автоматически выводит идею за рамки дарвинизма.

Также, согласно дарвинизму, не существует другой разницы, кроме количественной, в возникновении нового вида, семейства или класса. Те различия, которые вначале существуют как межвидовые, с течением времени возрастают до различий между родами, отрядами, типами. Дело только во времени. Количество времени, в которое происходит эволюция, автоматически переходит в качество различий между таксонами.

Существуют теории эволюции, отрицающие естественный отбор или не отводящие ему первостепенной роли в эволюции [47]. Такие теории, с дарвинистской мейнстримной точки зрения, являются маргинальными.

После этого необходимого напоминания понятий уместно разъяснить, в чём дарвинисты их нарочно подменяют и искажают.

Во-первых, из факта наличия естественного отбора в конкуренции живых организмов вовсе не следует с неизбежностью, что обязана происходить эволюция.

Во-вторых, все теории эволюции стыдливо прячут главное в их содержании. За демонстрируемым эволюционизмом скрывается вера в наличие чудесных метаморфоз.

Начнём с естественного отбора. Что этот фактор совсем не обязательно должен служить изменению качества видов и возникновению из них, со временем, новых форм, блестяще показал ещё русский профессор (будущий академик) Лев Семёнович Берг в 1922 году. В книге «Номогенез, или Эволюция на основе закономерностей» он писал:

«Естественный отбор, вопреки мнению Дарвина, вовсе не отбирает счастливые уклонения, обрекая на гибель остальные, а напротив — сохраняет норму. Он является деятелем не прогрессивным, а консервативным. Естественный отбор отсекает все уклонения от нормы как в сторону плюса, так и минуса, как счастливые, так и несчастные, закрепляя средний, нормальный образец» [3].

Итак, перед нами два диаметрально противоположных взгляда на естественный отбор. Взгляд Дарвина и взгляд Берга. Согласно одному, естественный отбор служит мотором эволюции, согласно другому — её же тормозом и даже исключающим её фактором.

Заметим, что оба взгляда полностью отвечают аксиоме о выживаемости только наиболее приспособленных форм. Оба взгляда не могут быть проверены в практике, потому являются чисто теоретическими спекуляциями. В этом качестве они абсолютно равноправны. И нет никаких объективных данных предпочесть взгляд Дарвина на роль естественного отбора взгляду Берга по этому же предмету, равно как и наоборот.

Итак, естественный отбор есть (как бы из жизненного наблюдения выводится), но он не означает, что эволюция неизбежна, тем более под его преимущественным влиянием. Теория Дарвина утверждает, что неизбежна, но никаких доказательств этому не приводит. Она предлагает просто поверить ей в этом на слово.

Теперь о понятии «эволюция». Это латинское слово означает «развёртывание, раскручивание». Теория эволюции органического мира это теория постепенного развёртывания многообразия живых существ. Но ведь это только одна сторона процесса. Подразумевается, что в процессе биологической эволюции меняется качество развития самих живых существ — они порождают всё более и более сложные. Слово «эволюция» не отражает этой стороны учения.

Качество эволюционирующего объекта по определению изменяется. Но как единого объекта. Так, согласно современной теории эволюции Вселенной, сначала была только раскалённая плазма, состоящая из элементарных частиц, потом, по мере остывания, в ней стали возникать атомы, первые молекулы, потом первые гравитационные объекты и т. д. Этот процесс подразумевает изменение внутреннего качества самой Вселенной, но он ничего не говорит о том, что вот, например, любая галактика внутри самой Вселенной неизбежно породит две другие галактики, различные по свойствам.

Также и любая теория эволюции Земли рассматривает свойства её ядра, мантии, литосферы, гидросферы, атмосферы как единых участников процесса. Но ни в одной из них не идёт речь о том, например, что Гондвана закономерно раскололась на Африку, Южную Америку, Индию, Австралию и Антарктиду. Это предметы частных реконструкций в рамках общей теории эволюции планеты.

Теория эволюции органического мира означает его качественное усложнение в целом. Но из этого не следует, что каждый отдельно взятый объект внутри этого мира тоже должен становиться сложнее! Органический мир дискретен и состоит из огромного множества отдельных типичных видов. Если мы говорим, что из одного вида возникает другой, более совершенный, это должно описываться иным словом. Эволюция возможна только внутри одного объекта, каковым и выступает для нас живая природа в целом. Эволюция возможна внутри каждого отдельного вида (что и происходит, доказано наблюдениями). Она изменяет внутреннее качество вида, однако сам вид при этом не становится другим видом в классификации. Но переход одного органического вида в состояние другого органического вида это уже не эволюция! Это явление с древних времён называется греческим словом «метаморфоза»!

Следовательно, когда Дарвин назвал свою знаменитую книгу «Происхождение видов посредством естественного отбора», ему и его последователям полагалось, чтобы быть честными перед публикой, назвать эту теорию не теорией эволюции, а теорией метаморфоз, или превращений! Ведь центральное место в ней занимает не идея развёртывания многообразия живой природы в общем, а концепция превращения одних видов в другие.

Лукавство Дарвина в том и состояло, что он как будто снял проблему метаморфозы, объявив, что таковая совершается эволюционным путём. Ведь эволюция означает ещё и постепенное изменение. Таким образом, получалось, что метаморфозы нет, ведь между состоянием одного вида и состоянием другого вида существует множество промежуточных градаций. Но Дарвин сам не понял или сделал вид, что не понял, а его последователи замолчали тот факт, что возник неразрешимый парадокс дарвиновского учения.

Ведь если Дарвин прав, то живой мир должен состоять из совокупности отдельных особей, занимающих промежуточные физические типы между собой, но принципиально не объединяемых ни в какие виды. Между тем, дискретные виды существуют, и наш Homo sapiens тому живое и наглядное для всех нас свидетельство. Существует множество определений, что такое вид, но все они, так или иначе, исходят из того, что вид — биологическая реальность, а не наше субъективное восприятие, основанное на склонности к искусственному объединению разнородных объектов.

Немецкий эволюционист Эрнст Майр попробовал снять этот парадокс, сказав, что виды дискретны только в каждое конкретное время. А на протяжении времени каждый вид представляет собой репродуктивно связанную совокупность особей, занимающих промежуточный тип между состояниями данного вида в разные моменты времени [61]. Но эта словесная эквилибристика всё равно не снимает вопроса о границе между видами во временно́й последовательности. На каком-то моменте репродуктивная связь прерывается, из старого вида возникает новый вид, уже не смешивающийся с видом-прародителем. Как бы постепенно мать-эволюция не подводила вид к этому моменту, насколько долго ни был бы растянут сам процесс разрыва репродуктивной связи нового вида со старым, совершение данного процесса является превращением, метаморфозой, по своему смыслу.

Представление о чудесных метаморфозах — древнее (ср. поэму Овидия), но никогда оно не ставилось в основу идеи происхождения всего разнообразия живых существ. Для науки Нового времени был характерен подчёркнутый рационализм. Шведский естествоиспытатель Карл Линней в середине XVIII века основал принципы научной классификации организмов. Он ввёл понятия вида, а также таксонов более высоких уровней, объединяющих организмы, близкие по строению — родов, отрядов, классов, типов (понятие семейства, промежуточное между родом и отрядом, добавилось в зоологии уже в начале XIX века).

Виды, согласно традициям того времени, рассматривались как нечто неизменное, сотворённое Богом. Несмотря на близость строения организмов, лежавшую в основе биологической классификации, никто из признанных учёных не решался делать вывода о том, что в основе такой близости может лежать генетическое родство, последовательное происхождение одного от другого. А, собственно, с какой стати могла зародиться такая мысль? Зачем она была нужна?

Наука конца XVIII века была отчётливо позитивистской. Она старалась точно фиксировать окружающий мир, а в теориях требовала строгих доказательств, сродни законам небесной механики, открытым Ньютоном. Идея чудесных метаморфоз (будем правдиво называть теорию эволюции именно так) противоречила науке. Она могла зародиться только в среде мистиков. Это не могли быть христианские мистики, так как по Библии Бог создал мир, включая всех животных, в шесть дней неизменным. Но оккультисты были способны на такую идею.

Вторая половина XVIII века это не только эпоха просвещения, но и эпоха увлечения мистикой и всяческими чудесами. Причём под видом науки. Достаточно вспомнить нашумевшие поездки международного авантюриста графа Калиостро или психотические сеансы массового транса тогдашнего «доктора Кашпировского» Франца Месмера. Большое внимание «науке» уделяли повсюду расплодившиеся в то время масонские ложи. В них «науку» понимали как скорое открытие всех тайн природы с использованием древних тайных доктрин. В таких сообществах активно изучали магическую Каббалу и трактаты средневековых алхимиков. Адепты этих оккультных лож верили, что через изучение подобных «откровений» они позна́ют сокровенные силы природы и даже научатся ими управлять.

Одно из самых известных и авторитетных оккультно-мистических обществ сложилось во второй половине XVIII века в Англии, в Бирмингеме. Годом его основания считается 1765, и тогда оно называлось «Лунный круг». В 1775 году оно обрело название «Лунное общество» и активно действовало до 1791 года. После этого началось угасание «Лунного общества», и последние сведения о нём относятся к 1813 году [W].

Среди имён людей, посещавших «Лунное общество», пожалуй, только три могут что-то сказать русскому читателю. Один — изобретатель паровой машины Джеймс Ватт, чьё имя носит единица измерения мощности. Другой — астроном Вильям Гершель. Третий — духовный отец Американской революции Бенджамин Франклин. Причём все трое только эпизодически появлялись на заседаниях «Лунного общества». Имена людей из круга постоянных членов общества известны гораздо меньше, даже в самой Англии. Но в тот период их совместная сила влияния на английское интеллектуальное сообщество была колоссальна. Пожалуй, они и были в рафинированном виде этим самым сообществом.

«Лунное общество» не делало тайны из своего существования и своих заседаний: Англия — свободная страна. Но редко кому выпадала честь быть приглашённым на заседание общества. Это не было посвящением, как в масонскую ложу, но это было почётной кооптацией. Её удостаивались только те люди, чьи научные или религиозные исследования привлекли к себе внимание постоянных членов «Лунного общества». Лейтмотивом деятельности общества было обсуждение путей прогресса и преодоления невежества людей. Под невежеством подразумевалось, прежде всего, буквальное понимание Священного Писания и Христовых заповедей. Христианскому учению давалось символическое толкование, вплоть до того, что библейские легенды имеют характер сказок земного происхождения. Более того, герои библейских мифов являются, на самом деле, антигероями, и наоборот. Истинное знание лежит в изучении древних доктрин, соединённом с опытом современных научных исследований.

Несмотря на такой характер своих изысканий, «Лунное общество» оказало неоценимое влияние на начавшуюся научно-техническую революцию. Оно сильно изменило ценности консервативного английского общества. «Лунное общество» превозносило механизацию, ставя начинавшие создаваться технические аппараты (паровые машины, станки и т. д.) на роль новых Баалов, новых кумиров, которым предстоит взять реванш над поклонением единому, абстрактному, далёкому и бесполезному для людей Богу. «Лунное общество» ставило конкуренцию выше солидарности, отводя первой роль главного двигателя прогресса. Центральное место в этике цивилизации должно было занять не христианское милосердие, а борьба за существование любой ценой. Теперь ясно, откуда взялись эти общественные «ценности», вошедшие также составными частями в доктрину дарвинизма?

Примечателен лунный, хтонический, «вампирический» символизм «Лунного общества». Невозможно поверить, чтобы он возник случайно: как пишут — якобы из-за того, что члены общества собирались на свои заседания в полнолуние, так как из-за отсутствия в то время уличного освещения можно было возвращаться домой, не спотыкаясь и не боясь быть ограбленным. Даже если сами заседания общества не включали магических ритуалов, связанных с поклонением Луне и вычитанных в каких-то фальшивых средневековых инкунабулах, характерно это психологическое тяготение противопоставлять себя солнечному свету, ибо кто мешал членам общества собираться днём?

Основателем и бессменным неформальным лидером «Лунного общества» на протяжении почти сорока лет был родной дед Чарльза Дарвина — Эразм Дарвин. Теперь, для различия этих двух замечательных людей, нам придётся всякий раз уточнять имя, кого мы имеем в виду. Итак, Эразм Дарвин считался в Средней Англии одним из самых лучших врачей своего времени. Кроме того, он многими воспринимался как весьма комичная фигура, так как слыл ещё и самым толстым человеком в Англии. Вызываемый к пациенту, Эразм Дарвин первым делом отправлял в дом своего кучера, чтобы тот проверил, достаточно ли прочен пол. Мало кто мог поверить, что этот тучный и неуклюжий человек являлся одним из крупнейших идеологов Англии. Человеком, готовившим культурную (скорее, антикультурную) революцию.

Заботой Эразма Дарвина было создание естествознания, очищенного от понятий Божьего творения, высшего замысла и тому подобной естественной теологии. Только материализм, только саморазвитие, только хардкор. Формулируя новую идеологию, Эразм Дарвин мастерски пользовался двумя средствами — научно-популярным изложением и поэзией.

В 1791 году широкую известность получил сборник Эразма Дарвина «Ботанический сад», включивший две его поэмы — «Любовь к растениям» и «Экономику растительности». Первая была сделанным в подражание модному стилю сентиментализма изложением классификации растительного мира, призванным пробудить в читателях интерес к изучению ботаники. Вторая же — настоящий гимн научно-техническому прогрессу, причём в части добычи и эксплуатации полезных ископаемых. Современные экологи пришли бы от неё в ужас.

Спустя год после смерти Эразма Дарвина (1803) было опубликовано его последнее «естественнонаучное» стихотворение — «Храм природы». В нём он поэтически излагал эволюцию от простейших микроорганизмов до человеческого общества. Эволюция выступает в образе древа, где каждая ветка, каждый листик, каждая почка представляет собой качественно новый организм. Человек не сотворён высшей силой. Он тоже вырастает из древа эволюции и венчает его.

По-видимому, увлечённый ботаникой Эразм Дарвин пришёл к выводу о спонтанном появлении новых видов живых организмов в процессе эволюции, наблюдая за ростом растения: как из семени создаётся росток, возникают почки, листья, непохожие друг на друга цветки… Надо только понимать, что растение относится к одному виду и представляет собой один организм, и все органы, которые оно порождает в процессе роста, принадлежат тому же самому организму. Но ведь это же всего лишь поэтическая аллегория, не правда ли? Можно ли требовать точности от поэта? Однако такая аллегория почему-то легла в основу научной модели развития жизни на Земле и теперь безоговорочно воспринимается в этом качестве. Ну не абсурдно ли?!

Интересно, а если бы Эразм Дарвин был энтомологом? Ведь насекомое в процессе своего развития проходит ещё более выраженные метаморфозы, чем части растения. Как бы тогда выглядела в наше время схема эволюции? Вероятно, как круглый улей, в центре которого находится матка, а от неё расходятся во все стороны линии превращений… Некоторые покидают пределы улья и становятся новыми очагами радиальной эволюции… Наверное, эволюционному учению сильно повезло, что Эразм Дарвин увлекался ботаникой, а не энтомологией. Схема эволюционного дерева ближе и понятнее любому человеку, чем схема улья, так как, кроме прочего, копирует родословные фамильные древа.

Стихотворение «Храм природы» было, по-видимому, плодом дальнейших раздумий над тем тезисом, который Эразм Дарвин предложил в трактате «Зоономия» (1796), посвящённом человеческому организму. Даже по меркам тогдашней науки, это была дилетантская, не имеющая практической значимости работа. Но Эразм Дарвин, по-видимому, и не стремился к сугубой научности. Ему было важнее сформулировать свою идею о саморазвитии жизни. Он, по его признанию, нашёл в себе «смелость вообразить, что за долгое время, с тех пор как наша Земля стала существовать, возможно — за миллионы веков до появления человечества — все животные возникли из одной живой нити, которую Великая Первопричина наделила витальностью, способностью творить новые органы с присущими им новыми ощущениями, желаниями и ассоциациями. Таким образом, она приобрела способность продолжать совершенствоваться собственными силами и передавать приобретаемые улучшения своим потомкам, из поколения в поколения, без конца» [W].

Конец ознакомительного фрагмента.