#Недо_сказочки

— Бабушка, бабушка! Расскажи про красную нитку. — девочка сидит на лавке да выдергивает на лучину остины из шерсти. В печке догорают дрова, за окном — воет вьюга.

Старуха прядет.

— А на что тебе? Замуж выйдешь, дитёв родишь, и позабудешь про нитку-то. — шамкает бабка беззубым ртом.

— Не позабуду, бабуль. Вот же она, гляди! — дитя протягивает ладошку.

— Ох ты горе моё луковое. Не знаю, правда ли, брешешь ли. Ну запоминай, внучка.

Где-то сидит себе мамка-Мокошь, да прядет красную нитку. Прядет-попрядет, узелок сделает. Снова прясть возьмется, и так до следующего узелка. Каждый узелок — девочка.

Каждая девочка — дар свыше.

Связаны девоньки красною ниточкой навек. Как поближе подойдешь — почуешь, что меньше тянет. Как подальше отойдешь, так и напружинится.

Не видать ни счастья ни радости, пока не найдешь её. Не видать доли бабьей, ни хлеба испечь, ни скотину обрядить, ни зерна посадить, ничегошеньки не получится.

Только прясть, да ткать, за травой ходить, да людей лечить, да идти по деревням, да искать её, Мокошью нареченную.

А как встретятся две девки — не разлей вода, не разбей колун, только люди охнут. Да просить придут отвести беду.

Старуха замолчала и близоруко уставилась в окно.

Той же зимой бабку снесли на погост.

А Агнешка росла, росла… Да безрукая росла, непутевая. Мамка пошлет корову доить — молоко кислое в ведре домой принесет. Будет хлеб печь — так и тесто и квашню попортит. Как такую замуж отдавать?

Вот только ткала, и вязала удивительно хорошо. Лен белый, как снежный покров, а кружева такие, что морозные узоры на окнах.

Говорила всё про красную нитку, на мизинце, но никто не видел ее. И не верил никто.

Отец Гнешку поколачивал и за дело и просто так, как под руку попадет. Кому нужна безрукая девица? Куда лишний рот сбыть?

Подросла девка, да топиться решила, раз замуж никто не берет. Утром к речке идет, слезы ручьем текут. Пришла, а не знает, что делать. В воду прыгать — страшно. Постояла, поревела, и домой поплелась.

А тут и сватушки приехали. В соседнюю деревню за кузнеца зовут. Кузнец-то вдовый, мужичина здоровый. Детей у него трое, да мамка жива еще, будет кому квашню ставить.

Родители Агнешкины подумали-подумали, и согласились. А чего тянуть? Девке уж шестнадцать, пора детей нянчить, да хозяйство обиходить. Приданное собрали, небогатое, но не хуже чем у других. Посадили Гнешу на телегу, и отпустили с миром.

А девка и рада. Значит не сбудется про красную нитку. Значит пойдет она замуж, и дитёв народит, и сложится у нее все о чем мечталось.

До деревни жениха ехать было три дня.

Захворала девушка, простудилась, а только чувствует, меньше ниточка тянет. Ближе Мокошью выбранная подружка.

Да и кобыла ногу повредила. Что делать, нужно здоровье поправлять. Марфушка-сватушка, знала одну бабу в лесу, что травой лечила. Вот и послала к ней Агнешу.

Девка по лесу идет, по дорожке протоптанной, а вечер уже, темнеет, страшно. Но сердце в груди скачет и дергается, а мизинец заныл аж. Близко значит она. Близко. Вот на болоте избушка показалась. Гнеша и кричать хочет, и плакать и смеяться тут же.

Умом никак повредилась со страху.

Стукнулась в дверь, а дверь-то без засова. Открылась.

Маленькая избушка оказалась, в ней девка молодая, смуглая как закопченная вся, худющая, косоньки отрезаны, а глаза черные, колдовские.

— Пришла значит. — смотрит она своими углями в самую душу.

— Пришла. Полечи меня. Захворала я в дороге.

— Ладой меня кличут. Не останешься значит. Замуж собралась.

— Не останусь.

— Садись, на лавку, горе моё. Звать-то тебя как?

— Агнешей.

Девка травы в пучках разбирает, а в глазах — омуты. Улыбается, щеки горят. Имя-то какое «Лада», а уж сама больно худа, не ладна.

— Что, не люба я тебе? Уж какая есть. — встала посреди клети, руки в боки уперла — Смотри, Гнеша, смотри! Я ждать тебя буду! Траву тебе собрала, пей с утра, и вечером пей. А мазь в котелке — лошади колено мазать. И уходи! Уходи, не гляди на меня. А придти надумаешь, так я тут. — обессилено прислонилась она к печи — Денег не надо. Мокошь нас сочтет. Уходи!

Агнеша схватила травы и черепок с мазью, поклонилась в пол и побежала-побежала к телеге. Только слышала она на бегу, как плакала и кричала Ладушка.

Пока суд да дело, решили заночевать на дороге. И девка хворая и кобыла, неча ночью ездить.

Гнеша стянула у одного из сватьев ножницы для стрижки овец, и ночью при свете тухнущего костра резанула красную ниточку на мизинчике. На миг зажмурилась… И ничего не произошло. Острое лезвие прошло сквозь пряжу Мокоши как сквозь туман.

Очень хотелось замуж.

Чтоб семья была. Чтоб муж — каменной стеной, чтоб детки — по лавкам. Значит палец нужно отрезать. Ей, рукодельнице остаться без правого мизинца, что кузнецу без правой руки. Да и ничего, переживет она.

Приехали в кузнецов дом по утру третьего дня. Сам встречать вышел, с матерью.

Свекровка глянула, голову склонила, и прошептала: — Девка-то безрукая. Ни хлеба не испечь, ни скотину обрядить.

Агнешу как обухом по голове эти слова ударили.

Хозяйство ей показали, с детками познакомили, свадьбу через два дня назначили, а спать положили в светелке.

Ночью взяла она припрятанные ножницы и тряпицу да как резанет мизинец. Плачет, но режет. И будто послышался ей Ладушкин крик. Страшно, больно, кровь течет, голова кружится, и душа болит, не за себя болит, за Ладу. Как там она, милая?

Хрустнула косточка, и покатились слезы.

Рубаха красна, лицо в слезах, на полу — отрезанный палец, а на правой руке нить Мокоши, оплела всё по локоть алым кружевом.

— Ой лышенько! Уходить надо! Матушка, Мокошь, встань мне на помощь! — крикнула Гнеша и как была, в рубахе побежала вон из светелки, вон из дома, вон из деревни.

По алой ниточке в лес, в избушку к своей Ладушке.