Пробуждение

Иван Петрович, получив от охранника информацию о появлении сестры Карпунцова и распорядившись пропустить ее, не ожидал, что та окажется в сорок пятой палате столь быстро. А потому и не успел перехватить Людмилу в коридоре, настроить на встречу с братом, сказать что-то важное. Впрочем, Померанцев и сам не знал, что такое важное он может донести до Мелешкиной. Кажется ведь, что все просто и даже целиком радостно: спал человек летаргическим сном шестнадцать с половиной лет и вот проснулся. Считай, что случилось чудо. А дальше? Померанцев представлял, как непросто будет теперь и самому Алексею, и родным его. Каково это — проснуться и осознать, что лучшие годы жизни безвозвратно пропущены, словно стерты ластиком? А ведь все, что вокруг, эти годы прожили. Пусть по-разному, пусть порой очень трудно, но прожили: смеялись и плакали, любили и ненавидели, грустили и радовались. И как же теперь будет мучительно трудно смириться Алексею с тем, что у него, обычного простого парня, совершившего грехов не больше, чем другие, взяли да вырвали как кусачками полтора десятка лет жизни. Просто вырвали! Да вдобавок за эти годы наслучалось столько всего разного: заснул Карпунцов в одной стране, а проснулся совсем в другой. Ну ладно, к этому он как-нибудь привыкнет. А вот жена не дождалась, давно ушла уже. И у сынишки теперь другой отец.

Когда Померанцев, весь погруженный в такие невеселые размышления, подошел к сорок пятой палате, то услышал громкий, срывающийся на хрип голос Карпунцова, требовавшего себе зеркало. «Как бы он связки голосовые не порвал в первый же день», — подумалось Ивану Петровичу. Дверь в палату была распахнута, рядом с ней стоял и заглядывал внутрь санитар. Завидев Померанцева, он отскочил в сторону и вытянулся чуть ли не по стойке «смирно». Главврач остановился на пороге и увидел плачущую, обнимающую нервно дергающиеся плечи брата Людмилу.

— Люда, это ты? Ты же не такая! Волосы не те. И это, — хрипел Карпунцов, показывая указательным пальцем на ставшие особенно заметными на припухшем от слез лице Людмилы морщины.

Померанцев обвел глазами палату. Гаврилова молча стояла недалеко от кровати. По выражению ее лица Иван Петрович понял, что Лена растеряна и просто не знает, что предпринять. В углу около дверей вжимался в стену незнакомый мужчина, бросавший быстрые взгляды то на Людмилу с Алексеем, то на Гаврилову. А теперь еще и на появившегося Померанцева. «Наверное, это муж сестры, — догадался Иван Петрович, — мне же охранник сказал, что она с мужем приехала».

— Зеркало мне дайте, зеркало хочу! — снова потребовал Карпунцов. — Да чтоб всех вас… пошли вы…

— Алексей, — Померанцев старался отвечать предельно твердым тоном, проклиная в душе свою природную мягкость, — я вам уже сегодня говорил — никакого мата! А вы снова за свое. Я все понимаю: и болезнь у вас долгая была, и нервы на пределе. Но посмотрите: вокруг женщины. Почему они должны выслушивать матерную брань? Они в чем провинились перед вами?

Карпунцов дернул плечами, словно желая сбросить руку сестры, и затих. Его тело сгорбилось и обмякло.

«Черт, и позвоночник начинает не справляться с нагрузкой. Надо сейчас ему полежать», — подумал Иван Петрович и обратился к присутствующим:

— У кого с собой есть зеркальце? Дамы, дорогие, у вас точно должно быть!

— У меня в дежурке, в косметичке, — растерянно отозвалась Гаврилова.

— А у меня тоже в косметичке, но она в машине, — вторила ей Людмила.

— Так, до дежурки быстрее, — резюмировал Померанцев. — Елена Сергеевна, принесите, пожалуйста. А вы, дорогой Алексей Васильевич, прилягте поудобнее. Организм еще слабенький, его беречь надо. Вставать пока будем понемножку. Видите, какое замечательное сидячее место вам обустроила Анна Мефодьевна. Три подушки. Да такому уюту сам царь Салтан позавидовал бы!

При этих словах Людмила улыбнулась краешками губ, а вот Карпунцов никак не отреагировал, лишь опустил голову и уставился на свои колени. «Может, он сказки Пушкина забыл за это время? — начал искать объяснение Померанцев. — Но я из литературы не помню случаев, когда при летаргическом сне возникали бы пробелы в памяти. После пробуждения больной помнит то, что было с ним до, и даже запоминает голоса тех, кто был рядом во время сна».

Дробный стук каблучков из коридора возвестил о возвращении Гавриловой. Лена прямо с порога протянула дамское зеркальце Померанцеву. Иван Петрович взял его в руки и подошел к Карпунцову.

— Алексей, вы сегодня прям как красна девица! — Главврач старался говорить шутливо, полагая, что таким образом приободрит пациента. — Утро начинаете с зеркальца! Ладно, взгляните в него. Оно волшебное, всю правду и скажет… Давайте я подержу, чтобы вам не уронить.

Карпунцов, никак не реагируя на шутки-прибаутки, глянул в поднесенное Померанцевым зеркало, тут же отвел глаза в сторону и снова посмотрел на собственное изображение.

— Я это вроде, — тихо, но по-прежнему с заметным хрипом выдавил он из себя, — только худой… точно глиста.

Наступило молчание. Пациент продолжал изучать себя в зеркале, а Померанцев напряженно раздумывал, когда и как начать рассказывать Карпунцову правду о том, что с ним произошло. Сразу или лучше оттянуть на потом? Все за один присест или по кусочкам, дозированно? Ответов у Ивана Петровича не было. Тут надо знать особенности психического склада Карпунцова, его темперамента, реакции на неожиданные и, мягко говоря, не особо приятные новости. Таких подробностей в истории болезни не было, а не спящего Алексея Померанцев никогда не видел. Вот только сегодня, первый раз в жизни.

— Почему ты такая старая? — Обращенный к зареванной сестре вопрос Карпунцова не оставлял Померанцеву большого выбора.

— Елена Сергеевна, спасибо, возьмите. — Иван Петрович протянул зеркальце Гавриловой и присел на стул прямо напротив Карпунцова. — Эх, Алексей, Алексей! Ну что мне с вами делать? Перевоспитывать вроде как поздно. А вы то матом кроете, то сестре говорите, что она… немолодая. Вас что, в школе не учили, что женщинам о возрасте не говорят? За исключением тех, кому меньше шестнадцати!

Карпунцов оторвал взор от собственных коленок и поднял глаза на главврача. «А ведь я его задел, — с удовлетворением подумал Иван Петрович. — Это хорошо. Вот только что дальше сказать? Эх, была не была, рискну!»

— У вас тяжелая болезнь была. Без сознания долго. Потом сил набирались, спали много. А когда человек спит, у него обмен веществ в организме замедляется. — Померанцев начал осторожно готовить Карпунцова к правде, которую тому неизбежно предстоит узнать.

— А музон можно послушать? — Своим неожиданным вопросом пациент поломал все намечавшиеся приготовления Померанцева.

— Какой еще музон? — только и смог выдавить из себя Иван Петрович.

— Да чё-нибудь этакое! Как на дискотеке! Во, можно «Modern Talking», — заводился на ходу Карпунцов. — Мы с Манюськой оба их любим. А где она? А, понял, с Сережкой, наверное, в Меженске.

Померанцев отметил про себя, что при упоминании о дискотеке из голоса пациента практически исчезла хрипота: «Вот что значит любимая тема! Но голос слабый, связки, судя по всему, ни к черту. Надо приглашать специалиста. Фигово, что через облздрав раньше понедельника не получится».

— Алексей Васильевич, вы же в больнице сейчас, а не на дискотеке 80-х, — не удержалась Гаврилова, но тут же прикусила губу и смущенно посмотрела на главврача.

«Про 80-е это зря она. Хотя, может, и не зря. Все равно с чего-то надо будет начинать рассказывать. Может, как раз через музыку зайти, раз он к ней так неравнодушен?» — снова взвешивал «за» и «против» Померанцев.

— Извиняюсь, — буркнул Карпунцов и снова оживился: — А может, есть кассетник у кого-то? Что, во всей больнице нет ни у кого? У нас записи классные дома. Маша привезет. Она и «Романтик» наш привезти сможет, он же стерео! Доктор, можно? А только я ничего не понимаю. Мать с батей где? Дома? И Маша с Сергуней? С ними все в порядке? И почему Люда ты… такая?

Мелешкина вскочила и быстрым порывистым шагом бросилась в коридор. Померанцев успел заметить по ее лицу, что Людмила еле сдерживается, чтоб не разрыдаться прямо в палате.

— Доктор, ну что вы молчите? — Хрипота вновь овладела голосом Карпунцова. — Скажите хоть что-нибудь.

— Алексей, — Померанцев постарался сделать свой мягкий голос предельно убедительным, — вы очень долго болели… И болезнь была, прямо скажем, непростая. Редкая была болезнь. Но ваш организм с ней справился. Теперь пойдете на поправку. Но нельзя делать все и сразу, вы еще крайне слабы. Вам сейчас заново придется учиться не только ходить уверенно, но даже кушать и, простите за откровенность, как туалет посещать. И давайте начнем с того, что пульс померяем.

— Доктор, ой, простите, не знаю, как вас величать, а ведь уже почти зима наступила, когда у меня ангина… А сейчас что там такое? Это же на весну похоже! — Карпунцов указал рукой на видевшиеся в окне верхушки деревьев и снова резко сменил тему: — А можно не только западных, можно и наши группы. Или даже не группы. Я вот от «Танца на барабане» балдею. Можно послушать? Неужели нельзя кассетник принести? У Люды тоже он есть. А где она? Вышла? Хотя она ведь в Узбекистане живет. Получается, Люда из-за меня прилетела? Что со мной случилось?

Померанцев ощущал, что дальше откладывать невозможно. Надо начинать рассказывать правду. Осторожно, дозированно крайне, но начинать. Вот только бы найти правильную первую фразу.

Размышления прервал голос Гавриловой:

— В дежурке у нас плеер есть. Вот только не знаю, какие песни. Но в случае чего скачаем. Иван Петрович, я понимаю, что у нас интернет лимитированный и вообще его надо для работы использовать. Но это же как раз для работы, для пациента. Иван Петрович, хорошо? Я покопаюсь в интернете и поскачиваю.

Померанцев хотел кивнуть коллеге головой в знак согласия, но не успел, лишь замер, ошарашенный словами Карпунцова:

— Интер-чего? Я не понял. Это что, Афган? При чем тут музон?

Гаврилова захлопала глазами, остальные, как показалось Ивану Петровичу, тоже растерялись и ничего не понимали. «Надо брать разговор в свои руки. Хотя ни черта не ясно, что он несет… Бредит, что ли? Ну ладно, про интернет не знает. Но Афган тут откуда?» — безуспешно пытался найти логику главврач.

— Я про интернет говорила. Это такое изобретение новое… техническое, — выдавила из себя Лена, и Померанцев с удовлетворением отметил, что его молодая коллега смогла неплохо вырулить из очень нестандартной ситуации.

— А, изобретение… Я чего-то не в курсах. Не слыхал о таком. Подумал, раз интер-чего-то, то Афган. Ведь там же у нас интернациональный долг. А изобретение это с музыкой связано? Вместо кассетника?

Померанцев ощутил на своей спине чей-то взгляд, обернулся, увидел неслышно входящую в палату Людмилу, которая, похоже, успела смыть слезы, но ничего не смогла поделать с густо покрасневшими глазами и заметно припухшим лицом. «Все, пора наконец начинать», — в очередной раз дал себе указание главврач и обратился к Карпунцову:

— Вот что, Алексей, давайте по порядку. Вы спрашивали, как меня зовут? Иван Петрович. Насчет весны и осени вы тоже правильно заметили. Заболели вы в конце ноября, а сейчас май на дворе, вчера День Победы был.

— Это что же, я тут полгода провалялся? И не помню ни хрена! — прохрипел Карпунцов. — И Люда такой… ну другой… за полгода стала? Но ведь так не бывает! Доктор, Иван Петрович, ну скажите же мне! Или ты, Люда, скажи! Я знаю, что дурак дураком, ПТУ только и смог закончить, но даже я понимаю, что так не бывает! Это факт! А Маша моя, где она? У нее тоже эти? Ну, морщины, короче.

Главврач пересел на кровать рядом с Карпунцовым и, взяв руку пациента за запястье, приготовился померить пульс. Алексей попытался выдернуть свою руку, но не смог. «И не пытайся, дружок! У меня силенка имеется, да и слаб ты еще», — улыбнулся про себя Померанцев. За 20 секунд он насчитал 24 удара.

— Ну что, Алексей, с пульсом у вас совсем неплохо. Я бы даже сказал — замечательно! — Главврач с удовлетворением почувствовал, как его уверенность, судя по выражению глаз, начинает передаваться пациенту, а значит, теперь можно и рискнуть. — Вы слышали такое слово — летаргия? Ну, это сон довольно длительный.

— Чего-то слышал вроде… А, вспомнил! Говорил кто-то, что писатель этот… как его… Гоголь, во вспомнил! Ну, короче, Гоголь этот не помер, а вроде как заснул. А его похоронили, и он там в гробу ворочался, но выбраться не смог. Потом задохнулся и помер по-настоящему. Вот ужас! Доктор, Иван Петрович, а чего вы об этой аллергии… тьфу, черт, летаргии, вспомнили? Мне не по себе что-то.

— А вот бояться вам решительно нечего! — Померанцев изо всех сил старался поддерживать бодрый тон своей речи. — И с Гоголем, кстати, это байка. По крайней мере, никаких медицинских подтверждений того, что он живым был похоронен, нет. А летаргия, она порой случается. Например… как осложнение после ангины, скажем так. Человек долго спит, кто неделю, кто месяцы, а кто-то и дольше, потом просыпается. Вот и вы некоторое время проспали, зато сейчас проснулись! Все позади, и теперь окончательно на поправку пойдете!

— Я… я так долго спал? Вот Люда… изменилась, — с заметным напряжением подыскивал Алексей слова, — а Манюська моя как? Тоже? А Сергунька? Батя с мамой? И Витька еще, он как? И где они все?

— Лешка, а меня ты не узнаешь? — неожиданно для Померанцева вступил в разговор молчаливо простоявший все это время у стены в углу палаты пришедший с Мелешкиной мужчина.

— Не-а, — покачал головой Карпунцов после внимательного изучения взглядом, — вот только голос, реально знакомый, но на чей похожий… не вспомню никак.

— Тёма я… Не узнал, значит, — с сожалением в голосе произнес мужчина в углу.

— Тёма??? Ты муж Люды? — Никакая хрипота в голосе не могла скрыть степень удивления Алексея. — Не похож! Ни хрена не похож! Хотя… теперь вроде и похож.

— Неужели я так постарел? — Голос Артема задрожал.

Померанцеву показалось, что Мелешкин хотел сказать эти слова только самому себе, но получилось громко, во всеуслышание. Наверное, от волнения не смог с собой совладать.

Карпунцов откинулся на подушки и закрыл глаза.

«Как бы снова не заснул лет на шестнадцать, — испугался Померанцев и стал себя одергивать. — Эх, что же это я словно баба базарная становлюсь! Не было же описанных случаев повторной длительной летаргии. Короткие рецидивы, наверное, возможны, нужно повнимательнее почитать. А вообще надо гнать такие мысли идиотские прочь! Если я сам так думать буду, то что говорить обо всех остальных». И действительность, как это часто бывает, не заставила долго ждать подтверждения.

— Лешенька, ты только не засыпай снова! — с криком, пронизанным страхом и мольбой, кинулась к Алексею Людмила.

Померанцев инстинктивно отшатнулся немножко в сторону от плюхнувшейся рядом на кровать Мелешкиной. А та, повернув к нему голову, устремила в глаза взгляд, от которого невозможно было спрятаться:

— Доктор, ну сделайте хоть что-нибудь! Христом Богом прошу! Хотите, я на колени стану!

— Успокойтесь, Людмила Васильевна. — Померанцев сам удивился, насколько уверенно и, наверное, убедительно для окружающих он сейчас говорит. — Повторной длительной летаргии не бывает. Вот просто не бывает и все!

— Доктор, Иван Петрович, сколько я спал? — открыл глаза Карпунцов. — Ну скажите же, наконец!

Померанцев пару секунд поколебался, но решил, что цифру в полтора десятка лет сообщать больному пока что рано. Такая цифра и здорового человека с ног свалить может, а тут организм крайне слабый.

— Вы устали с непривычки, Алексей, надо отдохнуть немножко. — Иван Петрович говорил и одновременно неотступно следил за мимикой лица Карпунцова. — А то первый день, и сразу столько всего… В общем, вы все узнаете, но постепенно. И не вздумайте мне возражать! Я как-никак главный врач и отвечаю за вас, потому будет так, как я скажу.

— И что, я теперь всегда таким молодым буду, а все кругом старыми? И Маша тоже? Где она?

— Ну, рецептов вечной молодости пока никто не придумал, — Померанцеву показалось, что шутка сейчас будет больному на пользу, — а посему станете как все другие люди…

Иван Петрович замолчал на полуслове, представив себе, как быстро Карпунцов теперь будет стареть, нагоняя прошедшие во сне годы. Но эту тему сегодня надо обходить стороной. Категорически!

— А Маша где? Мать, батя? Сережка? — снова начал повторять Карпунцов.

— Слушайте, Алексей, вы же в Светлоярске сейчас, а не в Меженске. И приемных часов для родственников сейчас нет. Вот Людмила Васильевна рядом оказалась, в Светлоярске, поэтому смогла быстро приехать. — Иван Петрович почувствовал, что разговор надо заканчивать и дать пациенту сейчас отдохнуть. — Все остальное потом. Вам желательно немножко поспать или вздремнуть хотя бы.

— А я проснусь? — тихо прошептал Карпунцов.

— Проснетесь! Через пару часов точно! — пообещал Померанцев, отгоняя лезшие ему самому в голову сомнения.

— Лучше бы не проснуться, — еле различимо, опять с хрипом пролепетал больной. — Раз Маша… с морщинами… зачем я такой ей нужен?

Алексей прикрыл глаза и замолчал. Померанцев бережно вынул у него из-под головы две верхние подушки и, взяв руку за запястье, начал отсчитывать пульс. За 20 секунд получился 21 удар. Было видно, что Карпунцов погрузился в сон. Но это был уже обычный сон просто уставшего и порядком ослабевшего человека.

Иван Петрович поднялся с кровати, бережно укрыл Алексея одеялом и махнул Людмиле с мужем рукой:

— Идемте ко мне в кабинет! Не беспокойтесь, он просто спит, как все мы. Видите, дыхание явно заметно. И пульс для его состояния неплохой. При летаргии все совсем подругому. Впрочем, что я рассказываю? Вы сами раньше это видели.

Померанцев, пропуская вперед себя Людмилу с Артемом, обернулся к Гавриловой:

— Елена Сергеевна, вы здесь пока побудьте, понаблюдайте. И где у нас медсестра? Анна Мефодьевна ушла? Словом, одна из медсестер должна быть в палате или около. Это независимо от санитара.

Спустившись к себе в кабинет, Иван Петрович кивнул головой в направлении стола для заседаний:

— Людмила Васильевна, Артем, простите, не знаю вашего отчества, присаживайтесь.

— Иванович я, с вашего позволения, — откликнулся Мелешкин.

— Вот и чудесно! — приветливо улыбнулся Померанцев. — Давайте обговорим, что делать дальше. Анна Никаноровна в Меженске? Как у нее со здоровьем сейчас? В общих чертах я ситуацию знаю и с женой Алексея, и с сыном. Сами понимаете, что нельзя весь негатив на вашего брата вот так взять и выплеснуть. Придется постепенно, надо план составить, чтобы мы все сообща действовали. Давайте чаю попьем? Я сейчас поставлю, секретаря нет сегодня, день выходной. Вот только к чаю ничего у меня нет, разве только пара плиток шоколада.