Избранное

Уже не первый день с утра

Сияет солнце веско, зримо,

Весна теснит лучами зиму

И атакует на «ура».

Как всё-таки прекрасна жизнь!

Как не любить весну такую?!

Душой восторженной ликуя,

Стремишься в солнечную высь.

И чувствуешь, что ты летишь

И ловишь чудные мгновенья,

И что душа твоя весенняя

Поёт, звенит капелью с крыш.

Весна. На лавочке сижу,

И щурясь ласково на солнце,

Я там, в душе, на самом донце,

Кусочек счастья нахожу.

Чем ярче ягоды рябины,

Тем будет яростней зима,

И склонят головы повинно.

Пред зимним холодом дома.

Дома испуганной деревни

В метельном мареве замрут

И пред зимою в страхе древнем

Все двери накрепко запрут.

Дороги, тропы и чащобы,

Дома, сараи и стога.

В угаре мщения и злобы

Завьюжит буйная пурга.

И загудят печные трубы,

Дым унося в тартарары,

И на метель оскалит зубы

Дворовый пёс из конуры.

Огонь подслеповатой лампы

Ревниво глянет на луну,

И снежного медведя лапы

Забьёт по тусклому окну.

И долгий вечер коротая,

Один, в заснеженной избе,

Я буду слушать, замирая,

Как домовой скулит в трубе.

Долбили громы землю градом,

И белый сыпался горох,

Метался над дрожащим садом

Какой-то ошалелый бог.

Под дробь тугого барабана,

Под непрерывный тарарам,

Град бил размашисто и рьяно

По разметавшимся кустам.

От нестерпимо страшной боли

Остались яблони без рук,

Осыпанные крупной солью,

Катались яблоки вокруг.

Пока на славную обедню

Слетались галки и дрозды,

Бабулька в вёдра и передник

Собрала битые плоды.

И солнце тоже не отстало —

Раскинув жаркие лучи,

За день все градинки склевало

И скрылось, сытое, в ночи.

В мой дом залетела синица,

Отчаянно бьётся в стекло.

Зачем, неразумная птица

Тебя вдруг ко мне занесло?

Какая нечистая сила,

Нарушила в доме покой,

Кого предо мной воскресила

И к дате вернула какой?

Зачем мне такие напасти,

Что с лёту вот так и под дых?

Не нужно мне лёгкого счастья,

Тем паче не нужно беды.

Есть в сёлах такое поверье:

В преддверии яростных стуж,

Пичуга, влетевшая в двери —

Посланница умерших душ.

Приносит те души согреться

Из холода мрачных могил,

И бьётся усопшее сердце

Под быстрыми взмахами крыл,

И криком отчаянья кличет,

Заблудшую помять зовёт,

Случается тех обезличит,

Кто только за умерших пьёт.

Напомнит, что жизнь наша тленна,

Беспечные выбьет мозги,

Поставит живых на колена

Пред скорбным укором могил.

А если наивная птица

Весною влетает в окно,

То счастье должно вам явиться,

И горю здесь быть не дано.

И ранней весной нараспашку

Все окна спешу я открыть,

Чтоб только залётная пташка

Мне счастье смогла подарить.

Меня заворожили журавли

Стремительным разбегом перед взлётом,

Они кричат полям и огородам

Прощальное, протяжное: «Курли»…

Уходят гордо ввысь, по одному

И плавно машут сильными крылами,

Уносят лето с тёплыми дождями,

Скрываются в лазоревом дыму.

Я долгим взглядом провожаю их,

И на душе так грустно, так тревожно,

Как будто всё оставшееся ложно,

И никогда не выложится в стих

Прощайте мои други, журавли!

Прощаясь с вами, я прощаюсь с детством,

Со сказочно хрустальным королевством,

(Хотя причём здесь, здраво, короли?)

Я буду бредить синею тоской

И рваться вон из человечьей плоти,

Не находить в своей душе покой

И задыхаться мыслю о полёте.

Во всём винят осенний дождь,

Мол, он залил поля и хаты,

Мол, он на летний не похож,

Но он совсем не виноватый.

Ведь он не выспался опять,

Старательно работал ночью,

На пнях выращивал опят,

Держал за хвост семью сорочью.

С капустных вымывал листов

Он сотни гусениц лохматых,

От стаи рыщущих волков

Спасал рогатых и сохатых.

Хотел остановиться днём

Он на моей промокшей даче,

Но Север взял его в наём

И обязал его батрачить.

Велел ещё неделю лить,

Отдать земле воды излишек

И так надолго отлучить

С футболом уличных мальчишек.

Придёт мой заслуженный отпуск,

И вырвусь из города я,

Пора и тебе, сельский отпрыск,

Податься в родные края.

Поеду, где буйные травы

Поднялись в невиданный рост,

Где церкви усталые главы

Глядят на унылый погост.

Поеду, где старый колодец

Ведёрко несёт на цепи,

Где солнышко колобродит,

И ветер ноздрями сопит.

Поеду, где вольное поле,

Где лес тишиною объят,

Где белых сбирают поболе,

Чем даже осенних опят.

Поеду, где в прудике тесном

Карасики есть и бычки.

Поеду. Как в мыслях прелестно!

Как отпуска дни далеки.

Мой Август приметен хорошей погодой,

Устойчив и светел над ним небосвод,

Мой Август, наследник какого ты рода,

Куда тебя память сегодня зовёт?

Быть может, твой предок

и римский патриций,

И греческий бог, оседлавший Олимп?

Для них я лишь смерд,

но успел породниться.

С тобою, мой Август, под кронами лип.

Мы оба с тобою славянского рода,

От русских полей, от лесов и от рек,

Поскольку души твоей чувственной сроду,

Не ведал ни римлянин гордый, ни грек.

Мой Август, душой просветлённой —

ты русский,

От всех деревней и от всех городов

Шагаешь торжественно с полной нагрузкой

Созревших соцветий и сочных плодов.

Твой облик божественной кистью Рублёва

Был писан под сенью святых куполов,

Мой внук о тебе отзывается: — «Клёво!»,

Не зная других восхитительных слов.

Ты царственно ярок на русских просторах,

Не скован никем ни в делах, ни в правах.

Зачем тебе, Август, замшелые горы,

Зачем тебе вечно пирующий Вакх?

Ты Спасом у нас рукотворным зовешься,

Благоволит к тебе русский народ.

Мой Август, ты в Риме каком остаёшься,

В каком ты продолжишь

свой царственный род?

Задумался Август полуденным часом,

На пьяного Вакха глазами скосил,

Взял яблоко, русским рождённое Спасом

И с хрустом по-русски его надкусил.

Последний день лета настал,

Такая вот в жизни потеря.

В погожую осень не веря,

Поник у пруда краснотал.

Для ветров открылся простор,

Они без стесненья гуляют,

Леса и сады оголяют,

И гонят листву под забор.

Совсем обнаглели дрозды,

Летают вольготно и лихо,

И жмётся к окну облепиха

И прячет под крышу плоды.

Комбайны пошли на поля

Под лопасти стелют пшеницу.

По замыслу наша земля

Должна бы кормить заграницу.

Собрать урожай на пирог

Осталась всего лишь неделя,

А всё остальное не впрок

Сметут и дожди, и метели.

Редеют коровьи стада,

Гниют опустевшие фермы,

По лини злой изотермы

В стране утихает страда.

Приходит пора неудач

Под сход худосочного года,

Всё больше и больше народа

Съезжает по осени с дач.

И я отъезжаю в Москву

С моей остывающей дачи,

Я, с ней расставаясь, поплачу,

И в город с собой позову.

Чеканит солнце золотые слитки

Прибрежных галек,

Космической ракетой перед стартом

Замер кипарис,

Уверенно уносит левым галсом

От берега морские тайны бриз.

Плывёт по самой грани горизонта

Большой корабль

Желанный, будто вызванный на бис,

И миллиарды изумрудных капель

Раскатисто врываются на пирс.

Два белых паруса вписались в неба синь,

Прибрежною волной баркас качает,

Прибоя перекатные басы

Сливаются с фальцетом громким чаек.

Под парусом тугим несусь я по волне,

В решительном посыле скоротечности,

И счастлив я, что довелось и мне

Пожить разумною частицей

В этой вечности.

Зачем разбужены сомненья

В раздумьях нудного житья,

Зачем мечты и откровенья

Не пощадил сегодня я?

Не потому ли, что постыло

Однообразие влачить,

Не потому ль, что лишь в затылок

Бьют восходящие лучи?

Что дум житейских хоровод?

Они лишь жалкие обрывки,

Они в твоих мозгах обвыкли,

Зависли от мирских забот.

Все одинаковы по сути,

Все без начала и конца,

Не движут мускулы лица

И жизнь съедают по минуте.

Но вот вдруг высветит одна,

Сверкнёт стремительной звездою,

Тебя раскроет и расстроит,

Лишит спокойствия и сна.

Из тысяч прожитых минут

Одна достойная минута —

Прыжок к мечте без парашюта,

Освобождение от пут!

Заставит, презирая смерть,

Душой и сердцем засветиться,

От напряжения сгореть

И светом по земле разлиться!

Такая светлая ты,

Такая чудная,

Ты — созвездье моей мечты,

Жизнь на ласки

Такая скудная,

Исключенье в ней

Лишь ты.

Я с тобою,

Как полдень вишенный,

Сердцем солнечным

Я стучу,

Я общительный,

Я возвышенный,

Я с тобою любить хочу!

Лишь боюсь одного

Неясного,

Неизбежного, судного дня,

Когда ты,

Со мной несогласная,

Вдруг возьмёшь

И покинешь меня.

Уходят ноябри и декабри

Безликие, тоскливые, слепые.

Покрепче чай, супруга, завари

И принеси бокалы расписные.

С тобой сидеть мы будем при свечах,

Пить крепкий чай, не утруждаясь словом.

Что толку в тех приевшихся речах,

В которых всё, и ничего о новом?

Шёл май. Сирень цветения заждалась,

И, наконец, как фейерверк, взорвалась

И белым цветом выстрелила ввысь,

И красотою, и благоуханьем,

Хотя с большим, как дама, опозданьем

Явилась в мою суетную жизнь.

Тот миг, как казнь и как пытка,

Остался роковым навек,

Тот миг, когда его кибитка

Прервала к Петербургу бег

И развернулась по дороге.

Судить его побойтесь боги!

Что он оставил позади?

«Порывы юности мятежной…»

О, сколько круговерти снежной

В его растерзанной груди!

Бунтует сердце великана,

Соединяет даль и близь

Неугомонно, неустанно

В одну терзающую мысль:

Какой неотвратимый рок

Рукой решительной и братской

Его вернул, И он ведь мог

Быть там, на площади Сенатской,

И быть закован в железа?

Ужели тот пугливый заяц,

Что промелькнул в его глазах

И оборвал с Сенатской завязь?

Душа, рождённая к порывам,

Распята вёрстами земли,

И бьются огненные гривы

Над белой пропастью зимы.

О, вольнодумцы! О, друзья!

Души осиротелой братья!

Ужели всё, ужель нельзя

Вернуть историю обратно?

Вернуть?… Не в силах даже Бог!

Такое буйное смятенье!

Кнута раскованный хлопок

Души разбил оцепененье

И бросил в белизну снегов

Его простреленное сердце,

И высек контуры гробов,

И грозный профиль самодержца.

Гони, недремлющий ямщик,

Пока душа клокочет в теле,

Твой быстрый хлыст,

Твой бодрый крик —

Одни властители метели!

А. Ну-ка, тройка удалая!

А, ну, родная, удалей!

Надежда душу обогрей,

Не одолей судьбина злая.

Не одолей, и сквозь невзгоды

Свободная воскресни жизнь,

Зажгись в ночи звездой свободы,

Неугасающей, зажгись!

Всё начинается с азов

На каждом Рубиконе,

От первых вымолвленных слов,

До слов в смертельном стоне.

Я слов достаточно познал,

Их силу и бессилье,

Теперь и сердце, как штурвал,

И руки, точно крылья.

Но не познал я только слов

Единственных на свете,

Что могут выше облаков

Меня поднять в бессмертье.

В отместку плановости строгой

И вопреки календарю,

Гроза рассерженного бога

Ударила по декабрю.

Сверкали молнии, и громы

С деревьев осыпали снег,

Был саркастически весомым

Всех демонов небесных смех.

Рвал ветер яростно афиши,

Гнал загулявшихся взашей,

Валил рекламы нуворишей

И мял палатки торгашей.

И обыватели столицы

Чесали праведные лбы:

Такому надобно ж случиться,

То божий перст, то перст судьбы!

Не верили, что так бывает —

Гроза бушует средь зимы!

Гроза заслуженно смывает

Тот срам, что сотворили мы.

На улице снежная каша,

Бесцветный, безликий февраль,

Как жизнь беспросветная наша,

Как наша пустая мораль.

И, как ветерок переменный,

Разброд и шатанье умов,

И острое чувство — я тленный,

Превыше всех бодреньких слов.

Боясь гробового затишья

И гнёта холодных могил,

Настырно цепляюсь за жизнь я

Из всех мне оставшихся сил.

Каким же себя одиноким

Я чувствую, жизнь так любя.

Я все ощущаю пороки

И всех их беру на себя.

Всё, начинаю жить по-новому.

Довольно бестолковых дел!

Пусть по характеру и норову

Не шибко крут, не шибко смел.

Чего же я желаю страстно,

Чего же? Так и не пойму,

То ни душе, и ни уму,

Ни сердцу также не подвластно.

Покоя? Нет. Борьбы? Едва ли.

Труда до пота? Может быть.

Познать неведомые дали,

Иль состояние скопить?

Нет, всё не то, не вдохновляет,

Лихого старта не даёт,

Скорей стремленья обнуляет,

Перекрывает кислород.

А, может, жду того я часа,

Когда я, признанным, смогу

Помчатся вниз с высот Парнаса

И задохнуться на бегу?

Уходит август, меньше стало света,

И быстро, быстро угасает лето,

Весёлых птиц ослабли голоса,

И всё обильней по утрам роса,

И все кусты разросшейся малины

Окутали узоры паутины.

Уходит лето, наступает осень,

У времени мы продолженья просим,

Но время — Бог, оно неумолимо,

И уплывает точно кольца дыма

От выкуренных мною сигарет.

У времени альтернативы нет.

Всему и всем отмерено природой,

И как ты не бравадься, не ершись,

Мгновения, спрессованные в годы,

Наращиваясь, сокращают жизнь.

Всё меньше тех мгновений остаётся,

И всё труднее каждый шаг даётся,

И ты спешишь, и жертвуешь собою,

И ощущаешь сердца перебои,

Глотаешь сигарет полночных дым,

И сознаёшь, что слаб ты, и раним.

Уходит лето…

Есть у людей причуды и пристрастья,

Есть авантюр прискорбная стезя,

И всё же все, при власти и без власти

Должны блюсти, что можно, что нельзя.

Нельзя убить и воровать нельзя

И подличать, и предавать, и гадить.

Но те табу нарушили князья

Всё ради власти и богатства ради.

Вослед за ними потянулся смерд:

Коль можно им, то почему я хуже?

И разгулялась повсеместно смерть

И затянула узел зла потуже.

Как это зло вовек искоренить?

Оно в крови и вскормлено кровями.

Зерно добра лишь стоит породить —

Мгновенно зарастает сорняками.

Деревня, ночь, и кваканье лягушек,

Ночной фонарь чуть освещает пруд,

Да отплеск фар от редких легковушек

Выбеливает листьев изумруд.

Гляжу в окно: журавль у колодца,

На сером небе ни одной звезды,

На взгорье мерин в темноте пасётся,

Освободившись от дневной узды.

Под сенью лип припрятались избушки,

В них света нет, деревня спит давно.

Висячий рельс тревожной колотушки

Напоминает старое кино.

И первобытность деревенской ночи

Зажала душу обручем тоски.

Как гулко сердце в немоте клокочет,

Как бьётся кровь горячая в виски.

Дождь прошёл, и радуга повисла,

Засверкали глянцем тополя.

Жизнь моя, напрасно ты прокисла,

И напрасно потерялся я.

Горизонт от туч освободился,

Заиграл весельем неба шёлк.

Что ж ты отчужденьем оградился

И в себя безвременно ушёл?

Встрепенулись ветки краснотала,

Заплясали в зеркале реки.

Вытряси с души своей усталость

И себя на дело обреки.

Ветерок замолк на перепутье,

Он уже шарахаться устал.

Всё нормально, и по самой сути,

Ты ещё ни в чём не опоздал.

Российская святая глухомань,

Мир чистоты и мир уединенья,

Там мятный дух от деревенских бань

Твоей душе даёт успокоенье.

Там в буйстве красок полевых цветов

Гудят шмели и мельтешат стрекозы,

Преобладанье северных ветров

И по зиме трескучие морозы.

Давно к селу дорога заросла

И покосились древние избушки,

Одна лишь треть осталась от села

И в этой третьи лишь одни старушки.

Деревня запустения молчит,

Никто молчанье то не нарушает,

Лишь иногда, сердит и нарочит,

Собачий лай округу оглашает.

У деревень судьба предрешена,

Их время за ненадобностью рушит.

Настоянная зноем тишина

Закладывает, как в полёте, уши.

Который год, и всё в последний раз,

Я вижу их, они подобны раю,

Века ушли, и вот уже при нас

Они с покорством тихо умирают.

С дождями октября меня терзает грусть,

Блажит душа и замирает сердце.

Как в бездорожье заплутала Русь,

Так вот и я, куда не знаю деться.

Умом я понимаю, что ничем

Я воскресить веселие не в силе.

О, как я тих! О, как прискорбно нем!

Торчу, как крест столетний, на могиле.

Иду смиренно на глухой погост,

Что притаился сбоку у церквушки.

Здесь я один. Я здесь проезжий гость,

И нет в кармане ни одной полушки.

Нет, не глухой я. Нет, я не слепой,

Нет, я не попрошайка и не нищий.

Не нарушая пращуров покой,

Я надписи замшелые очищу.

И вглядываясь в чьи-то имена,

И считывая жизни чьей-то даты,

Я в отрешенье чёрном, как монах,

Предстану перед вечностью распятым.

Душа и мысль на глубину веков

Всего на миг готовы опуститься,

Но от тяжёлых роковых оков

Не смогут никогда освободиться.

Я много в жизни упустил

Не оттого, что не хватало сил,

Не от того, что был во всём умерен,

И в правоте поступков не уверен,

Не оттого, что не терзал я душу.

И часто был по жизни непослушен,

И что не льстил, и многое прощал,

И никому любви не обещал,

Не оттого, что счастья не достоин,

А потому, что просто я не воин.

Стихами я переболел,

Они застряли комом в горле.

Ах, сколько ж выпущено стрел

В унынье, в радости и в горе!

Так сузился видений круг,

Замкнув обычное, пустое,

Что мысли ничего не стоят,

В них нет ни радостей, ни мук.

Где твои праздники ума,

Где пилотаж души небесной?

Одна сплошная кутерьма

В квартирке маленькой и тесной.

Но вот последняя строка

К выздоровлению взывает

И саркастически взрывает

Тоски холодной облака.

Я, как конь в открытом поле,

Чуткий и встревоженный,

Поскакал бы я на воле,

Только вот стреноженный.

Я, как заяц-непоседа,

Потрусил бы в ближний лес,

Только волк пойдёт по следу

И меня, зайчишку, съест.

Я, как птица, громогласен,

Так мне хочется взлететь,

Только я собой не властен —

Клетку мне не одолеть.

Я, как лебедь величавый,

Пофасонить что бы мне?

Только змей золотоглавый

Притаился в стороне.

Я, как кошка-лежебока,

Что мне сладко не поспать?

Только вот кусают блохи,

Мне же некого кусать.

Корову кормили капустой,

Умытой обильной росой,

И вместе с жевательным хрустом

Корова предстала козой.

Корову кормили морковью,

Кипела от вкуса слюна,

И вместо походки коровьей,

Как заяц скакала она.

Корову кормили арбузом,

Такой замечательный плод!

Корова же маялась пузом,

Из вымени лился компот.

Корову кормили бананом,

Такая заморская муть!

Корова ушла к обезьянам

И била копытами в грудь.

Корову кормили колючкой,

Одним из противнейших блюд,

И стала корова та злючкой,

Плевала на всех, как верблюд.

Корову кормили мочалом

И мягким, и гладким, как шёлк,

Корова совсем одичала,

И выла она, будто волк.

Один только инок смиренный,

Что скит обживал далеко,

Корову кормил сочным сеном

И цельное пил молоко.