Сочинения. 1912–1935: В 2 томах. Том 1

Раненный тяжко, во мраке лежу я, тебя ожидая.

Смерть подошла, и врачи бессильны меня исцелить.

Взглядом смерть отогнав и слова на устах заморозив,

Нежной лаской своей снова мучай меня, Петербург.

Прыгай, мощный старик, хлопай звонко в ладоши,

Пей, люби, торопись встретить смерть молодым.

Когда с неба падают три капли крови и голодная ночь жадно

тянется к ним.

Когда воздух становится плоским и тихо молятся в своих

берлогах угрюмые звери.

Когда молчит земля и закрыто всезнающее око её.

Тогда выходит плакать чужими слезами мудрый Туберкулёз.

Одиннадцать ног у него и первая — Лабон, а вторая — Рам.

Я господин своей судьбы,

Она в моих руках.

Мои слова — мои рабы

И раб мой каждый шаг.

Кратка как миг, легка как тень,

Непрочна жизни нить.

Рождает тьма весёлый день,

Чтоб вновь его сменить.

Пускай спешат за годом год,

Я жизни очень рад.

Когда хочу, бегу вперёд,

А то — бегу назад.

Развожу я чистый спирт

Тёплым чаем.

Шёпот гордых, нежных мирт

Нескончаем.

Голос моря так тосклив,

Пахнет йодом.

Нет прохода в мой залив

Пароходам.

Плачут волны в полусне

Тихим хором.

Не видать уж больше мне

Новых форм.

Открыта дверь. Навьючены верблюды.

Вот колокол уныло скажет «в путь!»

И караван потянется отсюда

На новые места куда-нибудь.

И я пойду за ним. Куда? Не знаю.

Я всюду двигаться готов.

Ночь беспросветная, беззвучная, немая —

Её наполнил гул колоколов.

Мне посох странника укажет все дороги

Семью и дом заменит караван.

Под звон колоколов мои босые ноги

Покроет прах далёких стран.

Затихла ругань на реке.

На улице туман.

И дико стонет вдалеке

Избитый хулиган.

Не слышно говора в саду.

Лишь ветви шелестят.

Где лучше город я найду,

О ты, мой Петроград?

Весь в коросте, покрытый гнойным струпом,

Лежал в живительной тени

Седой мертвец с прокисшим пупом —

Молла из города Ани.

Я стих, облечённый в чужую форму,

В чужой фуфайке, в чужих штанах.

Я пёс беззубый, лишённый корму,

Я скверный запах, хотя монах.

Я звук без смысла. Я недуг века,

Крадущий всё, что плохо лежит.

Я жаба телом, душой калека,

Я прокажённый, я Вечный Жид.

Но люди видят меня,

Находят смысл в моих речах.

Ну, что ж, смотрите,

Ищите злато в куске слюды.

Солнце сделало торс мой прекрасным и красным.

Я в душе посмеялся над всем опасным.

Я стоял на сугробе, здоровый да ловкий.

Я горячей рукой отжимал винтовку.

Если солнце зайдёт, я в лесу заночую.

Если зверь придёт, я его почую.

Я на землю лёг, я укрылся снегом.

Я и сам, как зверь, утомлённый бегом.

В горах, где закрыты живым пути,

Где не может бегущий зверь пройти

И скалы целуют небес лицо,

Орлы стерегут кольцо.

Тяжела дорога к подошве гор.

Стариков-утёсов безжизнен взор

И жестоки когти пяти орлов,

Но я ко всему готов.

По уступам скалы я вверх ползу.

Мои люди остались внизу.

И молят, и просят, и гневно велят,

Призывая вернуться назад.

Но я их не слышу, я вверх ползу,

За траву цепляюсь, скалу грызу,

И кровью покрыто моё лицо.

Я решился украсть кольцо.

Я орлов не боюсь. Я птица сам.

Я с громкой песнью ползу к небесам.

В ней нет начала и нет конца.

Не вернусь назад без кольца.

Я родился на горе,

У точила.

Дело было в ноябре,

С неба лило.

Я рожался восемь дней

И минуту.

Принимал меня Корней

Необутый.

Подтирал мне жопу лев

И гусары.

И назвали, подтерев,

Пепу — трарой.

Стихописаньем когда я занят,

Ни мысли тонкость, ни рифм игра

Меня не тянет. Зовёт и манит

Лишь то, что выйдет из-под пера.

Рождая фразы, искусно вяжет,

Цепляя буквы, гирлянды слов,

Перо всесильно: оно покажет

Всё то, что жадно я впить готов.

Улыбок блики… На море горя…

Грозят, ласкают, живут в словах.

Перо всесильно. С ним в договоре,

Ему покорна бумага-маг.

А я бессилен. Не оживляю

Глагола мыслью, сверканьем слог.

Владыка правый, ужели тля я,

А не премудрый, всезрящий Бог?

Долой законы, царя, корону!

На день свободным желаю стать.

Взойду на троне в чужой короне.

Мой Бог в темнице, со мною блядь.

Я царь на сутки. И мне не жутки

Проклятья пленных и бога взгляд.

Вино чарует, оно дарует

В жару прохладу, в пустыне сад.

Но завтра пытка. Давай напитка.

Я выпил всё то, что выпить мог.

Я стоны слышу: «Молчите! Тише!»

Царю я старший и Богу Бог.

Буду пить сегодня ночью

Буду рвать невинность в клочья

Мм…. немытой б<ляди>

Благородной шутки ради

Буду е<бать>

Я губами как клещами

Лоб с затёртыми прыщами

Пососу больные груди

В ж<опу> ей запрячу м<уди>

Куська кусь

Надоели Ваши игры

У меня не кровь, а тигры

Вы же снег

С ней сыграю в 6 и 9

Грех усердно буду сеять

У N-ского цейхгауза собрались

Драгуны, похожие на зверей.

Сорванные отличия валялись

В пыли у его дверей.

Протянулись немытые руки,

Сквернословят нечистые уста

И одинаковые звуки

Исходят из ж<опы> и изо рта.

Тот просит себе рубаху,

Этот требует синие штаны.

Сволочь, бляди, ударить бы с маху

По морде и пониже спины.

А когда-то ведь и здесь были люди

С человеческ<им> выражением лица

И в широкие драгунские груди

Колотились благородные сердца.

А теперь это не люди, а собаки.

На драгуна хоть кто-нибудь похож?

Куда не взглянешь, паки и паки,

Собрание гнусных рож.

Ночь настала. Мне кажется, что тени

Славных нижегородцев, былых бойцов,

Приходят плакать на ступени,

Загаженные ногами подлецов.

Под столом валялись карты,

Недопитые бокалы.

На коленах толстой Марты

Кошка рыжая урчала.

Задремал трактирщик Павел.

Мальчик спит, скрестивши руки.

Винный сок нас всех исправил,

Позабыть заставил муки.

Я влюблён в трактирный запах

И в изрезанные стойки.

Сладко быть у хмеля в лапах

От попойки до попойки.

Как мне всё теперь прекрасно,

Как мне мило это место.

Марта! Я люблю Вас страстно.

Марта! Вы моя невеста.

Пьяный миром я владею.

Всё вокруг меня богато.

И святого, и злодея

Поцелую я как брата.

Павел сбросил сна оковы,

Ходит, пьяных выгоняя.

Кончен сладкий сон. Я снова

Грешник, изгнанный из рая.

Кр бр тр

мукульба

самакани

ф ж́ зж́ р р́

Тумук мумук кумук

Бака ски

ллллллллллл

Победа над девичьим сердцем

кр р́ кр р́ кр́ р

мукалаки

гуль пули

бр́ р брр́ бр́р

саки паки

мульмули

Киралари

Варлур

Жанрр Кижанрр

Латифа

Буроро

Вот мухмуроро

Я в ухо воткнул булавку

Потом зашёл в лавку

Купил яблоки, груши

Туши, Куши, Туруши

Потом пошёл к Тине

Завяз в тине

Завязли ноги

Увы как многи

Кавалеристы

И футуристы

О, бр к руки

Мазурки звуки

Господи, помилуй. Господи, помилуй.

От пули меня укрой.

Забыта любовь и тоска по милой,

Сменилась предсмертной тоской.

Я стал такой маленький, мне не надо славы.

Мне только бы жизнь спасти.

Я спрячусь за камушек. Схоронюсь за траву.

Как червяк буду ползти.

Свистание пуль сменилось воем

Умиравших и мёртвых людей.

Мне тогда захотелось стать героем

И увидеть смерть поскорей.

Там, где в скалы едко впился

Сотней пальцев хмурый мох,

Где в ущелье провалился

Пеной убранный Чорох,

Где далёкие вершины

Безучастных лысых гор

На зелёные равнины

Опустили тяжкий взор,

Там, где пьян и бесшабашен

Утром солнца первый луч,

Где обломки старых башен

Смотрят грозно из-под туч,

Где дорога, как тесёмка,

Опрокидывает вниз

Через камни и обломки

Свой причудливый карниз,

Там я был и там скитался

От скалы до новых скал,

Настоящим любовался

И о прошлом вспоминал.

Бани, мечети, источники, тополи,

Минареты, развалин груды.

По переулкам лениво шлёпали

Один за другим верблюды.

Перс читал стихи в миниатюрах,

Сарт крутил папиросу.

Курды бежали в колпаках и шкурах.

Перед кофейней сидели туркосы.

Окутав лохмотьями грязное тело,

Нищая несла два хлеба.

Солнце пекло. Толпа потела

И минареты сверлили небо.

Англичанин шёл с английской думой.

Перед хаммамом стоял банщик.

Надо всем висела душа Эрзерума,

Та же, что была раньше.

Мой меч острей любовных мук,

Мой конь быстрей мечты.

И шлёт стрелу певучий лук

В далёкие щиты.

Зачем мне слушать писк певиц,

Смотреть на прелесть нежных лиц?

Мне вой бойцов и топ коней

Всего приятней и милей.

Мне конь — дворец. Мне отдых — бой.

Мне шлем — что кубок золотой.

Заменят стрелы и колчан

Мне связку лилий и тюльпан.

Звенела музыка на празднике,

Вино бездоннилось в рогах.

Блаженствовали безобразники

И улыбался лес в горах.

Густая кровь лилась из бочек.

Опустошались бурдюки.

Багдадский веялся платочек

И в пляс пускались старики.

С баранов стянутые шкуры

Висели праздно на ветвях,

И пёс не лаял из конуры,

Вдыхая нежный Карданах.

В долину с гор спустились духи,

Смешались с незримыми парами вина.

Пои́кивали пьяные старухи

От канци, выпитых до дна.

У Накашидзе, Мат.

Солнце жжёт с неба.

Все хотят хлеба.

Все на хлебе сошлись.

Это город Тифлис.

Чёрный табак насыпан в трубку.

Невольные слёзы текут из глаз.

Полупьяный матрос уже вытащил шлюпку

И собирается тащить баркас.

А там мы сядем и будем в море

Качаться на его волнах.

На баркасе будет монах Гонорий,

А на шлюпке другой монах.

Расстриги-монахи, убийцы да воры,

Вот и вся моя честная братья.

Наша родина — море. Море и горы.

Но теперь не хочу уезжать я.

У подножья гор Проклятья

До седьмого дня весны

Собираются на пляску

Ярко-красные слоны.

Ночь не спят они в молитве,

Изнуряются постом

И, упав, целуют землю

Ярко-красным страшным ртом.

Когда пробил условный час

И грянул гром с небес,

Священник молвил в 1-й раз:

«Христос Воскрес!»

Сова летела над Курой,

Сова летела в лес

Под жалобный молящий вой

«Х<ристос> В<оскрес!>»

И ящер полз и червь точил,

В гнездо совёнок лез.

12 строчек настрочил.

«Х<ристос> В<оскрес!>»

Господи, помилуй мои усталые ноги.

Господи, пожалей меня.

Я — ничтожный, грешненький, сбился с дороги

И греюсь у твоего огня.

Я знаю, что я совсем заблудился,

Но я не хочу назад.

Я об одном молюсь и молился,

Закрой предо мною ад.

Чтобы я туда не свалился: я пьяный,

Я пьяненький, господи, я пьян.

Ты видишь мои гнойные раны?

На душе ещё больше ран.

Безухие, безносые, болящие чесоткою

Ползут за подаянием по мерзости дорог.

Из окон, загороженных от глаз моих решёткою,

С промокшей ядом яростью

Глядит старик Восток.

Скелетом пахнет улица,

Покойник за покойником,

Блестя глазными впадинами,

Оскалит мёртвый зуб.

Несёт несгнившей падалью

В разбитых рукомойниках,

И запах крови высохший

Течёт с домов без труб.

Три стариКАна трясоЧЕлюстей

за неуМЯтым подстОльником

ЧЁрные поКАны СтаНЮли

Ай виноВЕртные

хлЕпеты

пей ДУЖиво страАнцы

смЕрти внерь

Я полуЧИл вдруг

ТРЕТЬ

БожЕственного откровЕния

Сепоте́сни угЫСли

ВЫмахал Крюк балбаХАЙ

Даже ПРИсный апТЕкарь

БулГАК

из кнИжицы

вЫстриг.

Я посеТИл четыре ПОлюса

Во всех диагоналях

ТВЕ́рдава Евнуха

Сабаку ножЁм проткнУть

НевозмОжно

Он с ЧЁрным Пупом

поэтому Я верНУлся обратно

Приведут и меня втараканивать

Пиримо́р Ны́мпа Кло́нам ПЛОконов

Ду́нда Тек ТаракАнов Дед

МахтанАтым БрюКателем

сХУма

инсПЕКтору необходИмой красоТЫ

аЯ здесь

Я трЕТью ШмАмку вЫездил

На мундШТУкЕ

ГренлАндских Апмистров

Но мне никтО не поВЕрил

Хотя не хАн Я стАнуСтАну моНАхом

но где ДОСТАНУ вЫшитые сильВЕстрами ШтАнЫ

За краНАСной луЖАЙкой

хребеТАли верБЛЮДы

хобоТОпы

а меня уронИли в РобиАду

зализа́ли руЛАдой

мои рУки

це́пью вцветИли

дерево

и в сЕрдце врЫли космото́мый

БурЫк

Сел на кАмень В одной ПОртянке.

Попробовал ЧЕрвякам молиться.

Хотел поехать в ланкаШИр:

Вдруг кыГЫШники впЫкнули

ЦЫЦ

Я и умер

с неба вЫговел центр

А по гозо́нту не своим голосом

Ангелы Ползали слагАя

опять меня

ХалдЫ балДЫ шАндалы

Выросла Борода с Инеем

и я на ней

Кто то Ысказал: «Три с БОку»

Это ЗАкись АСтролябии

ЗнА каРА ка поРА канчать

и на кравАти

в скучАйных кандаЛАх

я взял и ВЫрос

Древото́чный зубу́бен рыга́ет

огра́бленным не́грам в ба́льзам

Помашите мне белым платочком:

Я е́ду в Таве́рну с Яма́йскими

Ни́тками

Ве́у

и

Я́у,

Уа́.

В сту́льях по горло мумёртвые

головотрясы послали капсю́лю

в пилю́ле в пыли, попого́н…

Не помо́гут: не мо́гут:

Туги́е у ни́х разгово́ры

А вот

Бу́кл́кы́к

Я получил от благодарных иностранцев

Обратный календарь из бабьей чешуи

В ответ запел собственным голосом.

Хмык Ыхлык ым мыкышка

Яак ВувоАнь

ТЕ не Выпусти

Стой

и всё-таки потерял подарок

Алтык Салтык парасы

он

Захитрил

Чычра вымакал

Черепернь по пропоху

сам ухопоп без прощения

и ездит и ездит от старых к неновым узбекам

в степях

Я приду к тебе ночью. Спою серенаду.

Ты не бойся, ангел. Ты будешь рада.

Я своей гитарой усыплю дуэнью.

Твой отец заснёт при тихом пенье.

А когда заснут, в своей песне

Я спою, что ты всего прелестней,

Что тебе подобной не бывало дамы,

Что влюблёнными будем с тобой всегда мы.

Говори. Скажи же, что я тебе нужен.

Я друзей оставлю, потеряю ужин.

Я продам тужурку. Куплю гитару,

Чтоб ты ночью слушала графа Марра.

Я вас люблю своим могучим телом,

Люблю вас сердцем, вымытым в крови.

Люблю вас тем, что мне вчера напело

О том, кто вы.

Как я люблю, любили прежде гунны.

Так скиф любил и чёрно-бурый Мавр.

В твоих речах мне слышны та́ра струны

Под щебет да́фера и литавр.

Ты не придёшь ко мне. Я сам тебя найду.

Звериной поступью тебя не разбужу я.

Я ночью спать не мог. Казалось мне в бреду,

Что я тебя унёс в развалины Чарджуя.

Помогите

Назвали чужИм Именем

Ычка дуДЫчка пруНЯсма

СъЕл пою голову

Хо́рам чАвкал

но

В ПортсиГАре

мне скучно

Я не юрИст

по древесной цене

продаётся

Каюк

Заграничная лодка

Босая г

Без колен

Вся в рюмках

С приложением плиткИ

Безличного

Счастья

ЯРАхи

Купите аршин

не хотите

не надо

Другие проглотят

ε

Белые колпаки, на них повязки.

Один за другим мелькают в пляске,

Блестя ножами и пёстрым нарядом,

Шестнадцать курдов сплочённым рядом.

В землянке темно. Дымит полено.

В бубен ударяет мальчишка пленный.

У музыканта, наверное, лопнет щека.

В открытую дверь шуршит река.

«Гей! Гоп!», — кричат. «Гей!», — кричит.

«Гоп!», — кричит старший,

Ногой топает. Платком машет.

Один шаг налево. Два шага вправо.

Вокруг землянки идёт орава.

Обходят землянку под визг дудука.

А за дверью дьяволы без шума, без стука

Собрались и смотрят, как в пёстрых платьях

Танцуют ночью их земные братья.

«Гей! Гоп!», — кричат. «Гей!», — кричит.

«Гоп!», — кричит старший.

Словно голодные, стучат патронташи.

Один за другим мелькают в пляске

Белые колпаки, а на них повязки.

Я сафьянные надену ноговицы,

Подвяжу я голенища ремешком.

Словно суслик мягколапый, словно птица,

Подкрадусь к тебе сегодня вечерком.

Я усядусь, будто барин, на постели,

Буду стаскивать нагайку я с руки

И спокойно буду ждать, чтоб заблестели

В глубине твоих глазёнок огоньки.

Буду губ я ждать покорных, нежных, пряных.

Буду ласки ждать, крутя упрямо ус.

И тогда, забыв о лесе и полянах,

Я в уста твои безвольные вопьюсь.

Ну так жди меня, души моей царица,

Подведи свои ресницы угольком,

Я сафьянные надену ноговицы

И приду к тебе сегодня вечерком.

Волки, мыши, гиены,

Собаки болотные, медведи,

Красные лебеди, шакалы —

Все, от червяка до верблюда,

Потянулись на мою свадьбу

На опушку пихтового леса.

А там собрались уже гости:

Чёрные рабы-нубийцы

И рабы из долины Пуну,

Охотники, одетые в шкуры,

Приморские воры и убийцы

И голодные бродяги без одежды.

Были там певцы и певицы,

Музыканты, искусные танцоры,

И длинноволосый чужеземец

Привёз учёную обезьяну

Владыки подземного мира.

Были чёрные мохнатые люди,

Ангелы, пророки, святые —

Словом, всё, что живёт и дышит

Или что когда-нибудь дышало.

Всё было на моей свадьбе,

Всем я роздал по подарку,

А тебе, моя невеста, у меня ничего не осталось.

Когда я услышу звенящие струны

Застольных песен

Свободных греков

И клич их военный

Услышу когда я?

Когда услышу у рек Вавилона

О милой отчизне

Пленённых евреев

И нощно и денно

Когда я услышу со стогн Ирана

Гибкие переливы

Хафиза, Руде́ки

Их мерную душу

Услышу когда я?

Когда я услышу свой собственный голос

Своё дыханье

В раскатах хора

Где Они хористы

Услышу когда я?

На двадцать седьмой ступени

Я вспомнил, что Ты еси.

Непонятные и неясные тени

Помаячили передо мной в выси.

Отвори мне, Владыка, двери,

Чтоб тебя я увидеть смог.

Я не верил, но теперь я верю

В смирении у твоих ног.

От грехов в нарывах моя кожа.

Омерзительней меня нет.

Но ты смилуйся надо мной, Боже,

Открой передо мной свет.

Чтоб я смог к Тебе возвратиться,

Слышать Тебя, Тебя вдыхать,

Видеть снова все Твои лица,

Возлюбленная моя Мать.

Я был Князем ночи

И твоим невольником был.

Ты сам закрыл мои очи,

И я всё забыл.

Дай мне, Господи, мерзкому, дай мне

Вечную память о тебе на час,

Чтоб я ангелом или камнем

Славословил Тебя в нас.

Люблю я, люблю очень,

Я очень её люблю.

Днём люблю её, ночью.

И ночью её люблю.

Она лежала со мной на солнце,

Слушала шум реки.

Она глядела в оконце

В ответ на мои свистки.

На улице, дома, в трамвае,

Я всюду её любил.

Жил я, всюду её ожидая.

Каждый шаг её был мне мил.

И теперь, когда я её не вижу,

Когда, брошенный, думаю о ней,

Я вижу, мне никого нет ближе,

Я никого не любил нежней.

Ах, люблю я, люблю очень,

Её я очень люблю.

Днём люблю её. Днём и ночью.

И ночью её люблю.

Широкая грудь пустыни.

За жизнь её не исцелуешь.

А солнце целует и смотрит

И опять глядит и целует.

Вот с востока идут верблюды,

И с юга тянутся люди,

На севере караван показался,

С запада качаются паланкины.

Почему же не звенят колокольцы?

Почему не поёт вожатый?

Почему не рявкают верблюды?

Поражают кони копытом землю,

Беззвучно ступают верблюды,

Пешеход ногами перебирает.

Почему же ничего не слышно?

Почему они ни направо,

Ни назад, ни налево не смотрят,

А глядят впереди перед собою?

И почему они шага не замедлят?

Ах, зачем им эти крики да песни?

На что им перезвон колокольцев?

Не нужна им ни вода, ни стоянка.

Идут они все в Город Мёртвых.

Не такие они там песни услышат.

Там звенят колокола, не колокольцы.

И вода там течёт получше нашей.

А солнце глядит и целует

И опять целует и смотрит

На широкую грудь пустыни.

Ах, за жизнь её не исцелуешь!

За семь жизней её не исходишь

И никогда не узнаешь,

Где лежит этот Город.

Я в храмах написал умышл<енно>

14 000 канцон.

С неба на меня Кто-то лишний

Упал с раздавленным лицом.

Я хотел заснуть в шелесте

Недоеденных Богом нот,

А он во мне, в горле, в челюсти,

В языке спрятался, мной поёт.

В черАмне кОлокол ВлИли

вБРЮхо

ЗенИт рукоЯтка СокАта

ВарАввы не ВЫ

яоДИн

я ГРУмы яГАмы яМАйка

не БОг

помолИма

но я не хоЧУ

Мой Ат ахорЕт

Сарацин цареВАка

В невОлеса думал

окнО

и ЧОтки коТОрых

люБОвь

не каСАйся

я САк

Я гол как шиш

Невыкусишь

меня и не проглотиши

На небе звёзды и луна

Я чашу жизни пью до дна

мне всё равно

но

мой партнёр — верблюд

Творящий блуд

одетый в брюки

Все штуки

он знает и умеет показать

В презренном шутовском наряде

Он отдаётся спереди и сзади

А я о Господи грешу

и чуть дышу

туда куда не следует

пом

Гаскузен на пристань

несёт аахальный брюкет

и священный желудок

пусть помолится Богу

но нам известно

он женат на невесте

име<е>т 14 пяток

и хочет все бочки бырв<ыри>

преподать

Бугазаки выр

Непромокаемым хлебом

вылудил блевый глаз

и пошёл прогуляться

на замечательном горизонте

пепетя снял

комнату с дачей и дедушкой

у незнакомых родителей

С общего соглашения

дед

стрелял из поганого ружья

чтобы на площади

передо мной

вставили казённую запятую

дерлигАм дергАмбль дерблЯет

Гахс

ГАм

БЫМ

ЧЁрный ненЕрный гулЯка

карматырЕм

непОпырем

в наших макАшках

БуарлЫк

и нЯня

Рауета́сы Накопо́сники

Открыва́ли хря́блую Вяль

Кругоко вы́рные железновоз`ы

Линейные

Лилейные

Флейные

Мо́зы

Нум феризонд феризы

Телепентень

Из по́чек вы́чесал

ГНУ́МЯ

Вот Периво́т Пурпуря́кам

Ы хараба

У хараг

Вори́ти подмышку яблоки

Клест не́суя

Всуе и вна́суи

Хиленемо́н марелеху́мный

Овохна́мил мажну́лю

Вляйте мя́мпу в нему́мпе

Пе́мбо и Фе́мбо

Те

Е́МБО

БО.

ЗажгУ свепопА чтоб гАже нЕ было

засвечУ

засвежУю

ВЫжую

ВЫхочу

и

Опя́ть

Захочу́

зажгУ` и не бУдет гАже

мокрый апОпель на хрЮмбе

ры нЕба

гартАнит

автолобОками или Яблоками

на гиппокУровой вазе

посылАя

совсЕм

в непребЕсный СинЕфист

но

нам не извест

но

лежал в столе тросиком

Мольниал свето пайники

Амбор клюнул мбубое

Драгун

Дрыгагуны

В нагамели

гуниавель

секудлай

ялкадык

масадык

бу́мбыс

сог

насбор

иманев

Трушпык

шторы

надвинулся

насад

Отсут

стут

туц

МенЯлы чумалого мелочи

хо́ром из горла Вынули

СкладнЫе сапоги

Удивляют

Один заялал

Другой заплаял

В Нефи́лофи иненьйо губе

АстрахАнские ГЫгны

БалБят

ГормоГОчут

Нереют

Немым пенельзя́

В Африке кафры без парикмахера

Играют в рафли хироманты

Даже быбы поют

Они учились все умным буквам

Петух мчался нечеловеческими шагами,

Размахивая уродливо длинными ногами.

А рядом, перебирая слабыми лапками,

Шёл тот, в кого Петух охапками

Бросал невоздержные обвинения,

Образец мирового терпения.

Я вчера посетил павильон мандарина,

На завтра пригласили меня опять.

Замечательный сад у г-на Фу-Чина,

Там с удовольствием можно гулять.

Там есть пруд с множеством золотых рыбок,

К нему приставлен особый страж.

Язык мандарина приятен, гибок,

Хотя, разумеется, не наш.

Но самое прекрасное — это его поэмы.

Он их пишет и непрочитанные бросает в пруд.

Даже мне не читал: он говорит, что темы,

На которую он пишет, теперь не поймут.

Молодая София

За чашкой кофея

Сидела

И пела.

Не знала

Что я не услышу

Всё тише и тише

Совсем без звуков

На тонкую руку

Опершись

Дверь трепещет под чьей-то пяткой,

По балкону проехался кулак.

Стучат палкой, машут палаткой,

Хотят пролезть на чердак.

Ко мне торопятся янки:

— Скорей, масса! Скорей!

На ваше имя в NN-ском банке

Миллионы мильонов долларей.

— Разрешите просить Вас, мистер!

— Позвольте и мне просить!

Разговор перерывисто быстер.

Не начата, потеряна нить.

— Господа, я в большом смущенье.

Кто просил у меня интервью?

Станьте в сторону в отдаленье,

Через минуту я вам спою.

Выстраиваются репортёры янки,

А мой старый слуга Морлэй

Напевает: «В NN-ском банке

Миллионы и мильоны рублей».

Чаша водки, смешанной с водою,

Тёмно-бурый камень, вороно́й, могучий.

Спускаются, взлетают, как стрелы, козодои.

Земли́ крылом касаются, опять летят под тучи.

Цветами усыпаны горные долины.

Мрачные снегами убраны вершины.

Огонь вдохновенья, смешавшись с влагой,

Печень наполняет через край отвагой.

Эй! Хай! Господи! Я бо́льшего не сто́ю.

Мне всего достаточно в подснежниках над кручей.

Чаша водки, смешанной с водою,

Тёмно-бурый камень и бегун могучий.

Врачи меня приговорили к смерти

Не верю

Я тёртый калач-самоед

Зверские марки наклею на шею

Рабу и мамахе и всем

(пауза) Крикну (пауза)

Спасайся кто может

Но больше никому ничего

не скажу

Я каждый вечер

от пяти до шести

Презираю наместников

и всё земное

Всё что не мной создано

Вот почему мне весело

Я умный

И даже потолстею.

Хочу

Но когда — неизвестно

Как у возлюбленной дверей

В истомно-сладостном пианстве

Я трепетал, узрев Быбрей

Впервые после долгих странствий.

Карету я остановил

И, выйдя, стал с Олафом рядом.

И всё, что только мог, ловил

Своим влюблённо-жадным взглядом.

«Дом Петухов» и ипподром,

Отель «Златую Черепаху»,

«Запретных Удовольствий Дом»,

«Подвал Порочного Монаха».

Объехав Индию, Китай,

Сибирь, Россию всю и Польшу,

Аравию из края в край,

Ну, словом, Мир и даже больше,

Я прошептал, слегка заплакав:

«Всего прекрасней “Добрый Яков”.

Грустя в пути, мой друг Олаф,

Мне думается, был ты прав».

Выступай — Тяп Тяп

пустынЯ

Третью — Епископ, тьфу

мудштук одиночное

обучение

Гренландия — суппось

Штаны — Паплас

Монах — иску́яуй

Быбы и кафы

и — Гузгань. Бр. кп.

т. I, стр 1283, изд. 917 г.

Гузганьпа

— — чик чик

Приведут имен

Тянь-А-фы

и — Ай

——

Шашлык — молоденце

молоденце Пембонт

цветочные горшки

——

и на крэват

И — Брыкфель

—

Zомба

Унтер — фелеоксоп

—

Тексты — переняжь

Выкрыва́ю брань Буха

Кри́каю (пауза) переворо́ты

Пусть прыгают по гарни́зу

Государственных вы́лыбов

Я всё придумаю

Чтобы душой общества приятель

нашего Дворника Лфиф

По вечерам из ресторанов напомаженные дамы

Привозили меня в кэбе бесчувственного от любви.

Родственники говорили: «Странно!» Они были упрямы,

Они думали о хлебе, а я о любви.

Ах, эти вечера, рестораны и дамы

И кэбы, в которых так много любви,

И слова иноземные, и яма,

Куда я провалился пьяный от любви.

Касторовые платья и шёлк панталонов,

И сплетание твёрдости с мягкостью любви.

О, как сладко любиться в тиши без поклонов,

Как приятно пианство любви.

Куѓы́х куѓы́х брак бзи бу

Всеблагой Лылыбай

не забыл не покинул и снова

Возник из Одессы

Из бокала станюли

Стальным пятаком

в языке или горле

повсюду

Это жидкий экстаз

Торопитесь немедля примите

Он всё Вам покажет

Даже то что не нужно

Он вежлив

Кулаками заботливо нежно

Откроет неведомо-новое

Он — Лылыбай

Надеваю приличные брюки

и даже без них

Гуляю постольку поскольку приятно

Вынимаю часы

Чтоб отдать

Без ручательства

Сладким солёным и кислым и горьким

Угощаю решительно всех

Пусть завидует Пы́дло

Пу́ки и Ба́ки ему

Я его не касаюсь

и отвечаю отнюдь за себя

Я подъехал к харчевне, когда был полдень.

На дворе Билль табаком харкал.

Ночью, скажу Вам, здесь воздух холоден,

Днём невыносимо жарко.

— Здорово, — говорю, — Билль! Здравствуй, товарищ!

Не проносил ли свою шляпу?

Что жуёшь? Что, случаем, варишь?

Одним словом, давай лапу.

— Здравствуй, — говорит, — Джордж! Шляпа на месте.

Жую табак. Варю мясо.

Зайдём к Фрэду. Опрокинем вместе

По кружке 100°-ного квасу.

Я поставил под навес, где стояли кони,

Свою лошадь, отпустил ей подпруги

И пошёл в бар. Там сидел Джонни

И Смис и кривой Хьюгги.

Мы выпили все по большому стакану

Сверкающей виски, оранжевой.

Г-н негр играл на фортепиано,

Другой изображал на банджо.

Мы сидели, не знаю, час ли, три ли.

Я напоил лошадь, дал ей корму.

Мы, скажу Вам, столько тогда проглотили,

Что, я думаю, желудки изменили форму.

А виски всё лилось и лилось по стаканам.

Стемнело, и оно стало лиловым.

Я стал думать о той, что за океаном,

Увижу ли её снова.

Заплатил хозяину, поседлал лошадь,

Выехал. Луна уже ползла выше.

Я запел песнь о влюблённом Джоши.

Может быть, она услышит.

Нет, не услышит. Она за океаном.

Не поглажу её рукой грубой.

Не помянет она обо мне пьяном.

Не поцелую пересохшим ртом губы.

Господи, у меня никого нет ближе.

Скажи мне, что она не забыла.

Всё молчит. Птица трель на трель нижет,

И гиена у пути завыла.

Как крючник с грузом на плечах,

Дошёл до пыльной Испагани.

Мне испаганских улиц прах

Милей, чем пудры в Тегеране.

Окружены толпой друзей,

Мы наслаждаемся прохладой

И вереницу жарких дней

В тени проводим за оградой.

Здесь есть и вина и арак,

Мастика носится в кармане,

И вкусный подают коньяк

В резном серебряном стакане.

Здесь для востоковеда рай,

Нет только Чайкина с Ахмедом,

Рыдай же, Юрий Марр, рыдай,

Ты не заменишь их обедом.

Еда Еда

О пища

Пищи хлеб, входя в мой рот!

Хлеб, Кость, сало

Нечистоты, только бы в рот впихнуть!

Избей меня, но дай есть.

О, если бы пятую ногу!

Быстро пищу пропихивать

Через горло

Всё что есть в себя вколотить

и лежать,

Чтобы не рвало

Я был бы счастлив.

Вчера цветы мне принесла

В палату незнакомка.

Уже на землю ночь легла,

Лягушки пели громко.

Я в жизни лучшие года

Пространствовал без цели.

Таких не видел никогда

Пленительных камелий.

Кто мне принёс их? Кто она?

Вопросом мучил ум я.

Цветы поставил у окна

И ночь не спал в раздумье.

Небо — блядь и люди — бляди,

Слева блядь и справа блядь,

Блядь — судьба, законы — бляди,

Даже сам я, право, блядь.