Волчье небо. 1944 год

— Ну, Шурка, ну черт… Где тебя носит? — пробормотал дядя Яша, прищурился от дыма, смахнул прочь от лица его сизое щупальце (оно послушно поплыло в лестничный пролет). Привычное раздражение охватило его. «Спокойно», — одернул себя дядя Яша, тоже привычно. Не для очередной ссоры он это затеял, всю эту поездку, выпросил для Шурки место в машине. «Нам просто нужно больше времени вместе. Что-нибудь делать — вместе. Совместный труд на свежем воздухе и так далее». Папироса догорела, обожгла пальцы. Дядя Яша выругался, выронил окурок, притопнул его ногой. Схватился за ручку входной двери. Квартира тут же показала темный коридор с просветом, где был вход на общую кухню. Тускло поблескивали висящие на стене тазы. И никакого Шурки! — вот жулик, в ванной наверное до сих пор чешется. Да плевать девчонкам там на… Дядя Яша набрал полную грудь воздуха. «Ну где ты там, ну?» — хотел гаркнуть, когда в самом низу, в подъезде, хлопнула дверь — звук получился пушечный, как в колодце. Эхо заметалось вверх: по плиткам, которыми были выложены лестничные площадки, отскакивало от крашеных стен, от каменных ступеней, до самого люка на чердак. И следом с лестницы донесся басок:

— Я с-а-а-а-ам…

Дядя Яша прислушался, тихо выдохнул. Топали вверх шаги. По два на каждую ступень: одной ногой, потом другой. За ними еле слышно шелестели другие, взрослые.

— Мам-м-м-ма-а-а-а… — гудел в лестничном колодце басок. — Не-е-е-е-ет! Не-е-е-ет! Я са-а-а-ам!!!

Дядя Яша тихо разжал пальцы, выпустил дверную ручку. Тихо, стараясь не стукнуть протезом, скользнул к перилам, заглянул в лестничный пролет, похожий сверху на морскую раковину.

По перилам поднималась белая рука — взлетала и опускалась. Две маленькие, пухлые, переступали, цепляясь за прутья.

— Максимка, давай на ручки? — робко предложил женский голос.

— Не-е-е-ет. Я с-а-а-ам…

Дядя Яша обмахнул рукавом ватник: вдруг туда осыпался пепел. Быстро стащил шапку, сунул под мышку, пригладил волосы. Одно ухо у него жгло огнем. Стало стыдно за себя. От этого заалело и второе ухо.

Соседка с Максимкой жили в квартире напротив. Такая же высокая деревянная дверь с мозаикой табличек с фамилиями жильцов и инструкциями, в чью комнату сколько и как жать на звонок.

— А, — сказала она, заметив дядю Яшу с площадки ниже. — Здравствуйте.

И тут же отвернулась. Дяде Яше показалось, что она прикуривает. Но когда она повернулась, оранжевого огонька у рта не было. Одна рука снова на перилах. С локтя другой съехала и врезалась в ладонь хозяйственная сумка.

— Доброе утро.

Она повернулась к ребенку. Дядя Яша глядел на нее сверху вниз. Видел пробор, сходивший к узлу каштановых волос, заметил седые ниточки.

— Максимка, идешь?

— Са-а-а-ам.

Дядя Яша кивнул:

— Генерал.

— Да уж, — отозвалась мать.

Щекастый малыш остановился. Вязаная шапка была завязана под подбородком, и от нее лицо казалось еще круглее. Глядел исподлобья.

— Извини, Максим, — сказал дядя Яша. — Я это в хорошем смысле.

Максим бросил еще один неодобрительный взгляд. Пухлые руки задвигались снова, им в такт переступали ноги, похожие на маленькие кегли.

— Где это ты был с утра пораньше в воскресенье? — спросил он у сопящего генерала.

— Забрали картошку, — ответила его мама. — Не хотите ли?

— Нет-нет, что вы!

— Мне только приятно. Нам двоим все равно слишком много. Более чем.

— Спасибо, — не стал ломаться дядя Яша. — Но только я заплачу…

— Не вздумайте… У родителей огород.

— Тогда придумаю, чем отдарить.

Оба безнадежно увязали в трясине взаимной неловкости.

— Ну что вы…

— Неудобно же…

— А вы куда это так рано? — выпрыгнула соседка на твердую почву банального разговора ни о чем. Дядя Яша с облегчением прыгнул за ней:

— В Петергоф.

— Вы и по воскресеньям работаете? — удивилась соседка.

— Нет. Как счетовод, я… То есть да. Но не как счетовод. Это воскресник. На добровольных началах. Работа на свежем воздухе. В парке. А чего дома сидеть? Дома делать все равно нечего… Одному в кино идти как-то глупо. В театр тем более.

Дядя Яша понял, что это прозвучало, как намек — бедный, мол, одинокий. Хуже: именно это он и имел в виду. Увидел, что соседка покраснела, отвела глаза. Значит, тоже поняла. От этого щеки у дяди Яши раскалились.

— А, Шурка, здравствуй, — с облегчением сказала соседка. — Ты тоже на воскресник?

Дядя Яша обернулся. Шурка стоял в двери. Глядел мимо обоих. Не удостоил ответом. Промахнул по лестнице мимо, хлестнув презрением, как холодной мокрой полой.

— Не очень-то это вежливо, — заметил дядя Яша вслед.

«Интересно, давно он вот так? Сколько слышал? — панически подумал, и тут же. — А чего — того? Ничего ведь нет». Но знал: неправда.

— Привет, Максимка, — бросил на ходу Шурка.

— Здравствуйте, — важно ответил снизу тот.

Шуркины шаги стучали внизу. «Значит, отменяется совместный труд на свежем воздухе, — мрачно подумал дядя Яша. — «Пошел шляться по дворам с дружками». Привычное бессилие.

— Ничего, — сказала соседка, сумела улыбнуться. — Дети есть дети.

В тусклое окошко ворвался гудок грузовика.

— Пора. Ждут, — поднял голову дядя Яша, нахлобучил шапку.

— Ну, до свидания.

Крепко ухватился за перила. К протезу уже привык. Но мало ли. Не хотелось выставлять себя калекой. Не спешил делать шаг. Обернулся. Соседка шла вверх, на ходу выпрастывая из-за ворота ключ на шнурке. Спохватился, крикнул:

— До свидания!

Почувствовал себя кромешным дураком.

«Идиот».

Спустил ногу вниз. Поставил рядом протез. Вниз идти по лестнице было всегда сложней, чем вверх. Шаг, поставить. Шаг, поставить. Грузовик больше не гудел. «Вдруг уехали без меня?» Прибавил шаг. Пот катил по спине, покусывал брови, щипал под коленом. Но все кончается, даже лестница.

Дядя Яша навалился на дверь. С наслаждением выкатился во влажную зимнюю хмарь, подставил потный лоб ледяному ветру с примесью бензинового дыма.

Грузовик, забравшись одним колесом на тротуар, урчал и трясся. Дяде Яше замахали.

— Доброе утро, товарищи!

— Доброе… И вам не болеть… Здравствуйте…

Кузов был полон. Женщины в беретах и платках. Мужчины в шапках. Все — в сапогах.

Упал, стукнул откинутый борт. Протянули руки. Он уперся ногой в ступеньку. Втащили. Дядя Яша ухнул на лавку, крякнул, огляделся довольный («не упал!») и — запнулся, как о камень, о Шуркино лицо напротив.

— Хорошо… что ты тоже поехал, — начал было дядя Яша. Но Шурка отвернулся. Дядя Яша протянул руку, чтобы похлопать его по колену, но Шурка тут же переставил ногу. Рука повисла в воздухе. Дядя Яша сделал вид, что отер что-то с собственного голенища. Машина, переваливаясь, стала выбираться на проезжую часть.

— Ну, с ветерком! — крикнул веселый женский голос. Всех качнуло, подбросило, затрясло, мимо понеслись назад дома. Прервались: потянулся исчерченный черными ветками сквер. Шурка глядел на него, повернувшись всем телом. Как будто видел впервые. Дяде Яше — затылок.

«Ничего, приедем, может, помиримся», — подумал дядя Яша.

Всю дорогу в кузове, как вода в рыбном садке, переливался разноголосый плеск разговоров. Грузовик встряхивало — все хватались за борта, за лавки, друг за друга, разговор умолкал на миг — и снова плескал.

Дядя Яша наклонился, прикрывая лицо от встречного ветра, вставил в рот папиросу. Кузов трясло, руки прыгали — никак не удавалось ни попасть концом папиросы в огонек, ни огоньком — в конец папиросы. Плюнул, убрал и то и другое. И его тотчас втащили обратно в общий разговор:

— А у вас какой?

— Что какой? — прослушал начало дядя Яша.

Конец ознакомительного фрагмента.