Остражка детДомАвец. Магия БлагоРодной

Простояв в собственных объятьях не менее пяти минут, Женька с опаской посмотрела в сторону комнаты, где спала прабабушка — из комнаты не доносилось ни звука. Жужжащая тишина втолкнула девочку в детскую, и она заткнула уши углами подушки. Подушка, как ей и полагалось, в отличие от своей хозяйки, не умела ни говорить, ни выражать чувства. А будь иначе, она бы уже возопила: — «Хватит!» Потому, как не являлась ни морским дном, ни берегами, и ее предназначением было поддерживать уставшие головы, а не держать и хранить соленую воду.

Нарыдавшись до жжения в глазах и горле, Женька смяла невинную подушку при помощи кулаков и оперлась об нее спиной.

— Мама, — еле слышно выкашлянула девочка, подумав, — а, вдруг, ей все просто привиделось. Ведь не могло же быть так на самом деле, чтобы все ушли, а ее оставили. Чтобы даже мама не пожалела. Чтобы всем было все равно. Но мама, естественно, не отозвалась. — Значит, не хотите, чтобы я была с вами? Значит, не хотите быть со мной? Значит…, значит, не хотите и мой мел. А я вам его оставила, — Женька достала из кармана платья драгоценный мелок и поднесла его к губам. — Теперь я сама его съем! Сама! Вы все равно там…, в черной дыре пирожков наедитесь! У вас там целая куча пирожков. А у меня…, а у меня, зато, мел! И я сама его съем! Сама! Сама…, ма-ма…. Сама! — ее голос вырвался за пределы детской, и из прабабушкиной комнаты донеслось невнятное ворчание.

Открыв рот пошире, будто намереваясь проглотить мелок целиком, Женька прикрыла глаза. Но не успела она и начать приводить месть в исполнение, как ее что-то остановило. И этим чем-то была новая нежелательная встреча с желтоглазым существом. На этот раз существо подошло к Женьке так близко, что девочка почувствовала себя в его плену. Все ее тело будто оцепенело от страха. Почти слившись с кроватью воедино, она не могла пошевелить ни руками, ни ногами, даже пальцы — и те словно принадлежали кому-то другому.

— Я найду. Я обязательно найду, — простучало существо по барабану в Женькиной голове. Его теплое дыхание влетело в Женькины ноздри, а его взгляд проник в самые ее мысли. — Нельзя сворачивать с выбранного пути. Нельзя пятиться назад. Нельзя предавать свои надежды. Если я ищу, — значит, я найду. Я найду…. — стук в голове сменился протяжным воем, подобным завыванию ветра в трубе. И существо, напоследок обронив по несколько искр в Женькины глаза, прошло прямо сквозь нее и кровать, словно спускаясь по склону горы.

Девочка тряхнула головой, проверяя, способна ли она уже шевелиться и, открыв глаза, несколько мгновений наблюдала только за сверкающими бликами, так как помимо них больше ничего не видела. Но постепенно блики растворились, и Женька обнаружила, что все еще держит мелок перед лицом.

— Съем, сама съем, — сказала девочка вслух, пытаясь приободрить самую себя.

— «Нельзя», — прозвучало в ее голове.

— Вот возьму и съем. Пусть потом жалеют, что….

— «Нельзя», — прокатилось щекоткой от горла к сердцу.

— Ну и что? Вот возьму и… не съем…, — Женька скатилась с кровати и, разломив мелок на две части, один кусочек положила в мамин шкафчик. А другой вложила в Дашину книгу, между страниц, разделенных закладкой. При этом Женькин взгляд успел скользнуть по названию не начатой Дашей главы: «Ищи и ты найдешь» — гласило оно. Женьку передернуло. Она растерянно оглянулась по сторонам и, дыша на руки, будто пытаясь согреться, подкралась к комнате прабабушки.

Старушка лежала на спине, пальцы ее ног, равно как и макушка, стремились вдавиться в спинку кровати. Она казалась настолько худой, что не верилось, что ее кости покрывает не только кожа. Женьке подумалось, что каждый раз перед сном прабабушку вытягивает какая-то невиданная сила. Солнце, еще заглядывающее в окно, отчего-то отказывалось освещать бабушкины глаза, и они выглядели темными дырами.

— Бабушка, — скорее мысленно, чем вслух позвала Женька.

Старушка даже не шелохнулась, но из ее слегка приоткрытого рта послышалось шипение и, смешавшись с хрипом, преобразовалось в почти неразборчивую речь.

— Я ближе, чем тебе кажется. Ищет…, найдет…. Близко… скоро….

Женька перестала дышать в кулачки и большой палец правой руки сам заскользнул ногтем под ее зубы.

— «Лучше ногтегрызство, чем все это», — продиктовало сознание напуганного ребенка. Женька добежала до своей кровати и позволила вредной привычке взять верх над ее решимостью. А почему нет? Ведь сейчас у нее даже было вполне весомое оправдание — требовалось выковырять из-под ногтей осколки краски, причиняющие все более ощутимую боль.

Женькины острые зубки трудились очень усердно, основательно заглушая своим щелканьем все пугающие звуки окружающего мира. Но результатом их усердия стало не устранение боли, а ее обновление. Так как, избавившись от осколков, Женька едва не избавилась и от ногтей, которые теперь огибали красно-белые шершавые дуги.

— Как же щиплет…, щ…. Почему я это сделала? Мама будет ругать, а бабушка…, — подумав про прабабушку, девочка поджала ноги и, спрятавшись под одеяло, принялась считать воображаемых петухов. Почему петухов? Потому что их громкое кукареканье мешало прислушиваться к тишине, которую все еще могло нарушить что-нибудь очень нежелательное.

С каждым новым петухом под одеялом становилось все более душно, но Женька и не думала выбираться из своей темницы. Скоро ее мысли стали похожи на спутавшиеся после мытья волосы и девяносто седьмой петух прокукарекал уже во сне.

— «Кыш!» послышалось из-за богатого петушиного хвоста. Петух испуганно захлопал крыльями и, скакнув в Женькину сторону, поцарапал ей щеку.

— Вот вредная птица, — вырвалось у девочки.

— Это не птица вредная, а ты, — в одном шаге от Женьки стояла ее бабушка. — Почему ты не пришла ко мне сегодня?

— Меня не взяли.

— Нет, ты сама не захотела, я слышала твои слова. Ты ненавидишь мои пирожки. Ты ненавидишь меня. Ты очень плохой и невоспитанный ребенок.

— Это неправда, — Женька шмыгнула носом.

— Правда, — бабушка протянула к Женьке руки, Женька сделала шаг назад. — Напрасно…, напрасно ты удаляешься от меня. Они все равно достигнут тебя.

— Кто они? — не поняла Женька, но растущие бабушкины руки в ту же секунду ответили на ее вопрос.

— Не надо, бабушка, я не хочу в черную дыру, — взмолилась девочка. — Я не хочу.

— А кто предлагал тебе выбор? — захихикала бабушка и, сдавив плечи внучки пухлыми пальцами, расплылась в темное пятно.

— Я не хочу, не хочу, не хочу, — Женька начала брыкаться. Ее колено врезалось в ее же щеку, и девочка открыла глаза. Она по-прежнему находилась в детской, правда, уже не под одеялом. Никаких петухов в комнате не было, как и бабушки с ее, не знающими границ, руками. Но темное пятно на стене было, и растворяться вместе со сновидением почему-то не собиралось, даже после того, как Женька потерла глаза.

— Уходи, — дрогнули губы девочки.

— Надо…, надо искать, — послышалось в ответ.

В следующий же момент из Женькиной груди вырвался искрящийся шар. Женька онемела. Шар описал несколько кругов вокруг ее головы и, резко нырнув за черное пятно, взорвался с таким громким звуком, что к Женькиной немоте добавилась глухота.

И девочке осталось только сидеть и молча наблюдать за рассыпающейся стеной. Будто та была сделана из одного песка.

Вопреки Женькиным ожиданиям, за исчезнувшей стеной открылась не соседняя комната, а пустота…, сплошная пустота.

Из этой самой пустоты в детскую ворвался сильный ветер. Обогнув черное пятно с двух сторон, он окутал Женьку собой, как пеленами и, сдунув ее с кровати, забросил в черную дыру. Теперь Женьке казалось, что она еще и ослепла. Так как, сколько бы ни оглядывалась по сторонам, везде виделась одна кромешная тьма. Будто, ни вокруг, ни вверху, ни внизу, совершенно ничего не было. Но спина девочки — причем каждый ее несчастный позвонок, а также колени, а после и локти с темечком, болью кричали об обратном. Женька то катилась, то кувыркалась по чему-то твердому и неровному, словно по круто падающей вниз дороге, наскоро заасфальтированной кем-то не особо ответственным и честным.

— Ау! Ф-ф-ф…. Ау! — Словно выплюнутая из гигантской трубочки, похожей на ту, из которых знакомые Женьке мальчишки обычно пулялись неспелой ягодой, девочка налетела на что-то пушистое, но не очень мягкое. — Ой, это мне не кажется, — теперь ты на сомом деле здесь? — с удивлением обнаружив перед своим лицом морду поверженного ею уже почти знакомого существа с желтыми глазами, удивленно протараторила Женька.

— Нет, это ты здесь…, — недовольно ответило существо. — То есть…. Ну, я тоже здесь…, только я тут был и до «теперь». А вот ты пришла оттуда, — существо ткнуло изумрудным носом в сторону исчезающей черной дыры.

— Не оттуда, а из дома. И не пришла, а прикувыркалась, — отважилась поспорить Женька, но вдруг вспомнила, что забыла испугаться, и испугалась.

Существо почувствовало, что давление ослабло, и через мгновенье поверженной оказалась уже Женька.

— А ты кто? Волк? — спросила девочка, надеясь немного заболтать существо и, вывернувшись, убежать. Однако, с трудом повертев головой, обнаружила, что бежать некуда. Черная дыра исчезла, а трехметровый пятачок земли, к которому она сейчас была прикована лапами, почти лишившимися шерсти, со всех сторон окружал глубокий обрыв. Точнее, не совсем так, — одна дорожка все же соединяла пятачок с большой землей. Но она была настолько узкой и выглядела так ненадежно, что Женька вряд ли могла отважиться ступить на нее.

— Вовсе не волк, — даже обиделось существо. — Я крылтон. Самый настоящий, между прочим. Благородных кровей, — последние слова прозвучали как-то неуверенно, казалось, что существо, где-то под серо-белой с бирюзовым отливом шерстью, даже покраснело.

— Так ты меня теперь будешь есть, что ли, да? — Женька уже начала подбирать в голове слова для прощальной речи, посвященной семье, но подходящие слова, как назло, попрятались по извилинам мозга, как прячутся по углам дома непослушные дети, когда заканчивается время игры и приходит время платить за веселье уборкой.

— Фу, — существо брезгливо поморщилось, — я мясо вообще не ем, тем более, — живое.

— Сам ты — мясо, — к Женьке начала возвращаться смелость.

— Прости, — желтые глаза-фонарики выразили чувство вины. Существо убрало лапы с Женькиной груди и, сев рядом с ней, уронило голову.

— Ты что, заснул? — просидев в молчании долгие шестьдесят секунд, Женька толкнула существо плечом.

— Нет, я просто грущу, — тихо ответило существо.

— А…, ну тогда, ладно, — Женька приготовилась помолчать еще минуту, потому что ей тоже очень захотелось погрустить. Но, защекотавший язык новый вопрос, заставил девочку усмехнуться. — А почему ты так странно называешься? Как будто у тебя крылья есть.

— Ничего смешного, — существо сдвинуло бирюзовые брови к изумрудному носу. — От этого все мои неприятности.

— Отчего, «от этого»? — Женька тоже попыталась опустить брови на нос, но только стала выглядеть чуть более курносой и совсем чуточку постарела. — Ой! — причудливая мимическая гимнастика заставила девочку заметить царапину на ее лице. — Неужели это было на самом деле?

— Что «это»?

— Ну, прыгучий петух, длиннорукая бабушка и…. Я думала, что они мне приснились. Но петух меня поцарапал. А раз царапина есть на самом деле, значит…, — Женька вовсе не обрадовалась своему открытию. — Ты мне, выходит, снишься?

— И совсем не снюсь, — насупился крылтон.

— А откуда ты знаешь? Тот, кто снится, не может знать, что он снится. Потому что…, потому что он вообще ничего не может знать. Потому что, он не на самом деле есть.

— А я вот знаю.

— Это тебе просто так кажется.

— Не кажется! — существо даже рассердилось и укусило…, но не Женьку, а себя. — Ф-ф-ф…, ну вот, больно же. А то заладила: — «снишься, снишься».

— Так и боль тебе тоже кажется. Потому что ты не себе, а мне снишься. А в моем сне ты можешь, что угодно делать и чувствовать.

— Тогда давай, я тебя укушу, — предложил крылтон.

Женька с готовностью протянула руку. Но едва коснувшись пальцев девочки влажным носом, существо передумало.

— Да это ты сама себя во сне поцарапала, так что не было никакого петуха. Посмотри только на свои колючие огрызки вместо когтей.

— У меня не когти, а ногти, — Женька стыдливо спрятала руку за спину.

— Пусть ногти, — но и тех нет. А вот я — есть. И все, что происходит сейчас, — на самом деле, а не во сне.

— Наверное…. — Женька уронила задумчивый взгляд на лапы животного. — А у тебя вон лапы облезшие. Тоже грызешь, да? Ведь, да?

— Это у меня от долгого тяжелого пути, — защитился крылтон, но казалось, опять покраснел, и лег на лапы так, чтобы их изъянов не было видно.

— А куда ты ходил?

— Не ходил, а иду…, ну, не прямо сейчас, а вообще…. Я семью свою ищу.

— Ты что, ее потерял?

— Да…, то есть нет, — желтые глаза существа лишились своей яркости. — Они оставили меня…, бросили одного. Я долго бежал за ними, надеясь, что они вернутся, или подождут меня. Я бежал…, а они летели. Меня бросили…, потому что я не такой…, не правильный…, у меня… крылья не прорезались.

— Так ты не крылатый крылтон? — Женькины темно-серые глаза стали чуточку светлее.

— Это так…, но…, — почувствовав понимание, существо придвинулось к Женьке вплотную и положило голову на ее разбитые колени. — Называй меня лучше по имени — Остражка. А про крылья забудь.

— А меня Женька зовут, — Женька нерешительно опустила руку на макушку существа. — То есть, Женя. А почему тебя именно так назвали? Вот меня Евгенией мама назвала, потому что это имя означает — благородная. Только я совсем не благородная. Благородные, они вон какие…. Ну, как в сказках. Богатые, красивые…, иногда. И еще их все уважают. А я…, я какая-то никакая. Мне даже в нашей семье места нет, как и…, — девочка осеклась. — Ну, мне иногда кажется, что я детдомовка, которая живет дома. Ты понимаешь?

— Конечно, понимаю, — кивнуло существо. — Да ты не бойся, гладь. Я против не буду.

— Хорошо, — Женька улыбнулась и с удовольствие погрузила пальцы в переливающуюся шерсть. — Так почему тебя зовут Остражкой? Ты же не меч какой-нибудь острый.

— Я конечно, не меч. Но уши у меня очень даже острые. Так что, лучше не трогай, а то поранишься.

— Ты шутишь? — спросила Женька, но все же постаралась держать руку в стороне от заостренных ушей.

— И да, и нет. Имя мне, конечно, не по ушам подбирали. Просто о нашей семье давным-давно было произнесено пророчество, из-за которого все решили, что именно у нашей мамы должен родиться ребенок, которому суждено стать стражем.

— Стражем чего? — поинтересовалась Женька.

— Да, не знаю…, — дернул носом Остражка. — Да и какое мне дело до смысла. Это все равно была ошибка. Это не моя судьба.

— А почему же все подумали именно на тебя? Ты же не единственный ребенок в семье, правда?

— Я седьмой, — а именно о седьмом и говорилось в пророчестве.

— Тогда почему ты думаешь, что оно не о тебе?

— Да, потому, что все так думают. Вот родители, сначала думали, что у них родился избранный страж. Радовались, хвалились мною. А потом раз…, и у меня крылья не прорезались. — Глаза Остражки стали похожи на два маленьких солнца, спрятавшиеся за прозрачные облака.

— А что, без крыльев стражем стать нельзя?

— Ну, во-первых, все и всегда думали, что избранным может быть только совершенный во всех отношениях крылтон. А во-вторых, в пророчестве упоминается о том, что: «крылья его разрезают воздух, как два острых клинка».

— А…. Зато у тебя уши острые…, — постаралась приободрить друга Женька, но тут же поняла, что промахнулась.

— Ну и ладно…, — Остражка дунул носом, будто сдувая неприятные мысли. — А вот ты никакая не никакая.

— Что? — не поняла Женька.

— Ну, ты-то точно избранная.

— Кем? Зачем? — даже испугалась девочка.

— Ну…, а мне-то, откуда знать? Найдешь, узнаешь.

— Что найду? Я ничего не ищу…, уже не ищу.

— Найдешь, узнаешь, — повторился Остражка.

— Ага, легко тебе говорить. А мне вот совсем нелегко. Я вообще не понимаю, что здесь делаю и…, и где я вообще нахожусь. Хотя…, кажется, мало что изменилось…, дома я была такая же запутанная….

— А избранным не бывает легко, — поспешил утешить Остражка. — Но ты не переживай и не бойся, я слышал, что избранные, это те, кому суждено найти. Ведь не каждый, а только избранный пойдет по дороге, которую не видно. Значит, ты точно найдешь ответы на свои вопросы.

— Да? — Женька с сомнением посмотрела на свои босые ноги. — И ты найдешь… свою семью. Я верю. А… а мне придется идти одной? Или мы пойдем вместе?

— Вместе, — казалось, Остражка улыбнулся. — Иначе, зачем ты меня чуть не раздавила?

— Я не могла раздавить, я худенькая, — улыбнулась Женька в ответ. — Хорошо, что мы пойдем искать вместе. Теперь мне не так страшно.

— А тебе было страшно?

— Ага, особенно тогда, когда я тебя еще дома видела. Я же думала, что ты ищешь меня, а не семью.

— Зачем? — удивился Остражка.

— Ну, чтобы сожрать, наверное….

— Я же сказал, что не ем мясо, — крылтон поменял положение, и его оглоданные ноги снова обратили на себя Женькино внимание.

— «А себя вон уже доедаешь», — подумала Женька, но вслух сказала другое: — А я-то думала, что волки только мясо и едят.

— Так я же не волк.

— Ой, прости. А почему они ушли…, то есть, улетели? — Женька поторопилась сменить тему. — Это я про твою семью спрашиваю.

— По очень простой причине, — в этих местах не осталось для нас пищи. Я, кстати, уже дней десять ничего не ел.

— Ого! — вырвалось у девочки.

— У тебя случайно, с собой ничего съестного нет? Ну, кроме тебя самой, конечно, — в голосе Остражки прозвучала грустная ирония.

— Сейчас…, — Женька принялась шарить по карманам и, прибывая в какой-то растерянности, обыскивала себя довольно долго, пока не спохватилась: откуда было взяться еде в ее карманах, если единственное съедобное, что она держала сегодня в руках — было мелом? А последние кусочки этого странного лакомства она оставила дома.

— Жаль, — Остражке все стало ясно без слов. — А вообще, есть не так уж и хочется, если подумать о том, как хочется пить.

Женька посмотрела на сухие потрескавшиеся губы друга, и ей неожиданно тоже очень захотелось пить.

— А где здесь вода?

— Здесь — нигде. Воду можно найти только там, — Остражка указал носом на землю по другую сторону обрыва. — Здесь все высохло, сама видишь, как земля от засухи потрескалась, — мы с тобой теперь будто на отдельном островке. А ведь еще вчера этого островка не было. Точнее был…, ну не островок, а нормальная, только сухая земля…. Ну, ты же понимаешь?

— Ага, — кивнула Женька. — Так что, здесь все за одну ночь осыпалось, что ли?

— Ну, да. И дальше осыпается, — в этот самый момент, будто в подтверждение слов Остражки, последняя ниточка дороги, соединяющая пяточек с остальным миром, рассыпалась на камни и исчезла в глубине обрыва.

Женькино сердце снова задрожало, казалось мостик, соединяющий его с остальным Женькиным существом, тоже вот-вот рассыплется и сердце камнем полетит в темную бездонную пропасть.

— Как же я найду дорогу, которую не видно? Ты мне поможешь?

— Я, конечно, готов помогать тебе во всем. Но на свою дорогу ты уже ступила и без моей помощи. И даже не в тот момент, когда прикувыркалась в мой мир, а еще дома.

— Дома? Когда?

— Найдешь, что ищешь — поймешь.

— Как бы мне хотелось верить так же, как веришь ты.

— А ты веришь — только забываешь об этом, — Остражка вернул голову Женьке на колени.

— Хочешь сказать, у меня плохая память? Как у папы? Нет, память у меня хорошая. А вот ум какой-то неумный. Мы с тобой уже столько всего наговорили, а я все еще ничего не поняла. Может…, я все-таки сплю? Во сне — это нормально, когда все ненормально.

— Не спишь, — твердо сказал Остражка.

— А ты все-таки укуси меня…, — Женька сама сунула руку в пасть крылтона, — ну, на всякий случай…, чтобы я точно знала, что нужно идти дальше.

— Ладно, только ты потом не обижайся, — неуверенно ответил Остражка.

— Ни за что не обижусь, — заверила девочка.

И не волк покорно вцепился зубами в предложенную руку, причем сделал это настолько старательно, что заболело даже так и не упавшее Женькино сердце. Она уткнулась сердцем в мягко-колючую макушку друга, чтобы утихомирить боль. И… началась та вечность.