Золото Колчака

Из Москвы в Казань поступали эшелоны с золотом, которые перевозились под присмотром охраны и в сопровождении контролёров с документами, в город также поступали простые мазутные бочки, сразу свозившиеся на пристань для отправки пароходами и баржами в дальний строгановский завод. Следил и руководил отправкой молодой инженер Степан Павленин, выходец из тех же дальних мест, выучившийся на инженера в Петрограде, приобщившийся к революционерам и пропитавшийся новой идеологией.

Бочки катились по трапу, подталкиваемые грузчиками, крепкие, просмолённые, с непонятными знаками, похожими на иероглифы. Но грузчикам было все равно, что грузить и куда. Платили им всей бригаде сдельно, сразу после погрузки. Не знали они и не предчувствовали никакой беды и никакого подвоха от привычной погрузки. А между тем тёмная история жизни и смерти уже начала раскручиваться над ними. Уже где-то прозвучал печальный звон отъезжающей колесницы судьбы не только над каждым из них, но и над всей страной на многие десятилетия, а, может быть, и на столетия.

Степан приложил немало усилий, чтобы это довольно щекотливое поручение досталось ему. Для этого ему пришлось даже вспомнить и использовать не совсем честные приёмы, вернее, задействовать впрямую некие «таинственные силы». Сам он, как истинный современный нигилист, не верил ни в какие нематериальные силы — такая уж волна шла среди молодёжи начала ХХ века. Но его мама… Ах, мама, мама… Как она оберегала его от тёмных, как она считала, сил, как внушала во всём быть осторожным, так как, хочет он этого или нет, а является представителем древнего рода ведунов, и в нём наследственно заложена дремлющая сила, опасная для него же при неправильном применении. И постепенно, незаметно учила его мама приёмам для разных случаев, а также собрала ему в дорогу узелок с травами в помощь вдали от дома.

Вот и пригодились сейчас эти травки. Ох, как он был зол когда-то на мать и на этот узелок, просто чудо, что он его не выбросил сразу, отправляясь в Петербург на учёбу в начале 1914 года. Эти травки, вернее одну из них, так называемую «траву забвения», всю осень накануне отъезда его мать заваривала и подсыпала ему в еду и питьё; и все для того, чтобы он забылся и забыл свою внезапно вспыхнувшую любовь к простой девушке Шурочке, несмышлёному почти ребёнку, озорной и весёлой пятнадцатилетней сиротке. Едва заглянув в её глубокие карие глаза, услышав её необыкновенный звонкий голос на общих посиделках, куда он заглянул совсем случайно, уже не мог Степан забыть Шурочку и перестать мечтать о ней.

В нижней части посёлка одна вдова сдавала просторную горницу для вечерних посиделок молодёжи — получалось что-то вроде клуба. В начале вечера собирались девушки, прихватив с собой нехитрое рукоделие, — в основном вязание крючком (потому что места занимает мало), но иногда приносили рубашку и обмётывали петельки. Однако обмётывать петельки аккуратно при шумном сборище было трудно, и получалось — как смеялись подружки, — словно у кошки глазки болят (однако это не относилось к Шурочке — у неё как раз из-под маленьких, почти детских ручек всё выходило особенно красиво и изящно). Но в основном время проходило весело за песнями и разными рассказами.

Позднее независимыми группами вваливались парни с самодовольными улыбками, скрывающими явное смущение перед будущими невестами. Это по сути и были повторяющиеся еженедельно неформальные смотрины невест скромного рабочего посёлка, где молодые люди знакомились, присматривались, выбирали друг друга без участия свах, обоюдно и без принуждения после сватались, как положено, и создавали семьи. Всё было просто и красиво. В положенное время появлялся гармонист или балалаечник, а то и оба сразу, и начинались танцы.

Шурочка Нестерова совсем юной вошла в круг девичника благодаря своему необыкновенному умению очень красиво и быстро вязать сложнейшие узоры подзоров и скатёрок, а также благодаря своему тонкому слуху и звонкому голосу, который мог моментально подхватить и вести любую из известных песен. Небольшого роста, смуглая, с пышными русыми волосами, она была необыкновенно хороша бьющей через край неутомимой энергией, которую изливала на окружающих, заряжая их такими искрами юмора и озорства, что ей невозможно было не восхищаться, даже страшно завидуя её притягательности и простоте.

Степан с приятелями зашёл на посиделки случайно и увидел это чудо — Шурочку, её маленькие ножки, одетые в высокие ботиночки со шнурками, так ловко отплясывающие чечётку и выделывающие немыслимые повороты в незамысловатом танце. Партнёром Шурочки был паренёк очень на неё похожий — это был её старший брат Павел, но, в отличие от неуёмного задора сестры, его взор хранил необыкновенную серьёзность и сосредоточенность при всеобщем веселье.

Брат и сестра Нестеровы, несмотря на родство, были совершенно разными людьми и по характеру, и по мировоззрению, хотя сами они ещё этого не понимали и дружили и любили друг друга искренней братской любовью. Сама их фамилия — Нестеровы — несла в себе смысловую нагрузку: по такому принципу раньше на Руси давали определения — прозвища, которые после превратились в фамилии. Смысл фамилии Нестеровы просматривался: «не стереть», не исчезнуть с лица земли, не уйти в небытие. А как это произойдёт, неведомо было ни сестре, ни брату. Может быть, это затрагивает не физическое исчезновение — каждый смертный на этом свете, — а постоянное присутствие нетленного духа в помощь творящим добрые дела.

А пока играла гармонь и кружились пары, и Степан следил, не отрываясь, за Шурочкой, которая тоже сразу же заметила статного паренька с непокорными вихрами.

Возглавлял вошедшую группу парней сосед Шурочки — Миша Дёмин — красивый, высокий, статный, голубые выразительные глаза со страстью даже не смотрят, а взирают на окружающих вопросительно и призывно; тёмные изящные брови взлетают, как крылья взволнованной птицы, кожа на скулах отливает белизной, как у самой изысканной барышни.

Взгляды всех без исключения девушек мечтательно устремились на вошедшего во главе группы Михаила, но Шурочка была совсем равнодушна к соседу, ведь она знает его с самого рожденья, как и своих братьев, и ничем его не выделяет.

А Михаил, чувствуя свою неотразимую мужскую привлекательность, с лёгким юморком отпускника-гусара поглядывал на девчат и, проходя мимо, мог позволить себе шепнуть лукавое словцо на ушко зардевшейся девушке или притронуться к локотку. Но танцевать он не любил, потому что не умел, а делать то, что не получается лучше других, ему не позволяла гордость.

Протолкнувшись среди танцующих, Михаил подошёл к Павлу, небрежно поздоровавшись с его сестрой, таинственно отозвал в сторонку.

— Сегодня собираемся у портного, — сказал он Павлу условную фразу, которой договаривались об очередном сборе политического кружка.

А Степан тем временем подошёл к Шурочке и пригласил её на очередной танец. С этого танца и началась у них необыкновенная любовь.

Каждый раз, прибегая на посиделки, Шурочка в первую очередь смотрела на висящие в прихожей шубейки и тулупчики — не мелькнёт ли среди них пальто Степана; и сразу теплело на душе у девушки.

А как задорно они танцевали! Иногда Шурочка шутки ради исполняла фигуры за кавалера, и вся радость, вся искренность юности выражалась в их отношениях. И какая уж там «трава забвения» — травка не помогает там, где чувства настоящие. Вот и Степан до сих пор не забыл свою Шурочку, ждал встречи с ней, стремился в дальний уральский городок.

Но в задуманном им деле эти «травки» должны были помочь. Заварил он «траву забвения», настоял на ней бражку, да и напоил грузчиков после окончания работы, и припас для будущих исполнителей, чтобы никто ничего не запомнил, что грузили и куда везли.

По пути в Чёрмоз на пароходе бочки и ящики сопровождали Степан и Анатолий с доверенными людьми. Приплывший груз был выгружен на берегу Камы, после чего Степан и Анатолий приняли меры по доставке груза с помощью подвод к заводской платформе, от которой с помощью вагонеток он доставлялся в тоннель.

В это время город заметно опустел, так как летом более трёхсот добровольцев записались в Красную армию и ушли на фронт воевать с белочехами, наступавшими в Поволжье. Оставшееся трудоспособное население придерживалось в основном левоэсерских настроений.

Давний друг Степана Миша Дёмин ушёл с ополчением в Красную армию, а Шурочка с нетерпением ждала встречи с любимым. Время для неё бежало быстро; подрастал младший братишка Ванечка, а старший брат Павел записался в Красную армию и тоже ушёл на фронт. Степан и не надеялся застать на месте верных друзей Павла и Михаила, но несмотря на это, нужно было организовывать размещение бесценного груза с соблюдением всех мер предосторожности и тайны. Но тут свершилось чудо — он увидел давнего знакомого Василия Безукладникова с его адъютантом Семёном Полуектовым, который давно уже бредил революцией и был у красных командиром. Кому как не им можно было доверить планы по претворению задуманного!

Степан Павленин был из купеческого рода, вся его семья занималась издавна торговлей и имела в городе свои склады и лавки. Так от родных Степан узнал, что рядом с их складом имеется заводской продовольственный склад, полностью заполненный спиртными напитками. Степан и товарищи решили заставить заводское управление открыть эти склады и начать продажу спиртного, чтобы предотвратить нежелательные волнения на заводе после ухода в ополчение большинства революционно настроенных рабочих, так как нормы выработки нужно было выполнять, давать план, а рабочих осталось мало.

Когда начали продавать спиртное во всех лавках и тавернах, народ развеселился и перестал настороженно наблюдать за происходящим в городе. А Степану только этого и было надо. Лишь на минуту забежав повидать Шурочку, умчался в тоннель размещать груз. Вовремя появился и руководитель всей операции Анатолий Поляков. Он тоже не зря спешил в этот городок: его здесь ждала с нетерпением огромная любовь — Леночка. Не успели они встретиться и стремительно обняться после долгой разлуки, как Анатолий побежал к тоннелю, где под руководством Степана размещали в заветные тайники секретный груз. А чтобы никто из участников работ в будущем не проговорился вольно или невольно, Степан загодя приготовил заговорённую бражку, настоянную на «траве забвения» по рецепту своей матушки. Единственное, что успел сделать до выпивки Анатолий, — это составить схему размещения тайников, да Степан успел заложить в тайники каравай ржаного хлеба, испечённый его матушкой с добавлением «травы забвения», и произнести требуемое заклинание:

Ржаной каравай предназначался для задабривания духов, матушка испекла его, даже не спросив для чего, — так она доверяла своему сыну, а сам Степан помнил главный завет сохранности кладов: сам заклинатель не должен был брать из клада ни одну вещичку, какой бы малой она ни была, иначе не действовало бы заклинание. И Степан это твёрдо усвоил ещё из учения дедушки Игната.

Заклинанию Степана учил дедушка Леночки, когда они вдвоем с Анатолием приставали к нему с расспросами о самых секретных приёмах ворожбы. Не хотел дед Игнат посвящать молодых людей в таинство общения с потусторонними духами, знал, что духи бывают как добрые, так и злые, с которыми лучше не связываться. Но ведомо также было Игнату, что не простят его духи, если он свой дар кому-нибудь не передаст и прервётся связь духов с земным миром, и без того узкая и ограниченная. Вот и пришлось выбирать дедушке между Степаном и Анатолием. Анатолий считался женихом Леночки, а дедушка, оберегая внучку, не хотел её будущего мужа втягивать в общение с духами, поэтому пришлось пройти обучение Степану.

Выпили все участники, благополучно заготовленной бражки, да и разошлись весёлые и довольные дальше гулять по трактирам, а Степан и Анатолий поспешили к своим наречённым невестам. Время было хоть и смутное, но для молодёжи весёлое — близилась пора осенних свадеб, никакие войны не могли остановить молодого задорного племени, охваченного пламенной любовью и доказанной верностью. Радуясь благополучно завершившемуся мероприятию с захоронением клада, не подозревали они, что самый драгоценный клад у них уже есть — добрые и верные сердца их подруг.