Экспонат. Сборник непредумышленных историй

Нет одинаковых людей. Даже если поступки этих самых разных личностей кажутся нам одинаковыми из-за индивидуальности последних, они последствиями своими, несущими эти индивидуальности, таковыми не являются. Женщины — вот что является примером непредсказуемости поступков и действий. Женщины бывают разные. Желание их познать как можно больше и глубже не делает их к нам, мужчинам, ближе, скорее, наоборот: чем больше ты познаешь, тем больше понимаешь, что ни черта в этом вопросе не смыслишь.

Работал я в свое время директором стоянки для дальнобойщиков. Откатав с ними экспедитором семь лет, специфику профессиональной деятельности знал как нельзя лучше. Но назначен я был директором не за это. Пришел на стоянку работать я сторожем. Мне достался по случаю уазик, малость — не на ходу, а чинить и ставить некуда. Вот и сподвигло меня устроиться сторожем. Стоянка — без оплаты и возня с ремонтом — безарендная, тем паче шофера-профи всегда подскажут, если где не получается. Уазик не «Жигули», свои тонкости.

Стоянка была от жуликов уралмашевских, потому рано или поздно директором все равно стал бы… тоже — «специфика производства». Побыв директором какое-то время, человек обнаруживал, что им интересуются определенные органы. Органы в лице оперов ставили условие его дальнейшего существования, беззастенчиво предлагая начинать стучать, то есть держать в курсе событий, происходящих на стоянке. Происходило это примерно после трех месяцев «директорства», именно тогда, когда человек становился уже компетентным в вопросе управления и движения денег и прочих внутренних движух. Уралмашевцы дураками не были и вовремя производили ротацию кадров. Все шло своим чередом. Все всё знали, но, по традиции, каждая из сторон делала свою часть работы в независимости от обстоятельств. Поработав свое положенное время, я стал очередным «директором», можно было отказаться, но… уазик доделан не был — остался, надеясь до финала своей карьеры довести машину до ума.

Ленчик приходить на стоянку стала еще тогда, когда я сторожевал. Была она миниатюрной девушкой с маленькой грудью и ослепительной улыбкой, с глазами, удивленно распахнутыми на мир. Мужики шутили: «Если поддомкратить КамАЗ, она в полный рост под ним пройдет». Годков ей было от силы двадцать пять, позже выяснилось — двадцать три. Была она замужем, имела ребеночка, но… была она шальная. Нравились ей взрослые крепкие мужики и машины их — грузовики со спальниками. Из дома сбегала она регулярно. Дня по три зависала на стоянке с очередным дядькой. Никому вреда это не доставляло, скорее — наоборот. Запросов «на отдых» у Ленчика не было: пива — одна бутылка, и то растянутая на весь день. Она ее только время от времени пригубляла, наверное, из приличия. Бывало, глянешь в окошко из будки, а ее бутылка недопитая у кого-то на бампере забытая красуется. Через пару-тройку дней приезжал на «крузере» ее отец и забирал ее молча со стоянки домой — к семье и ребенку. Был он коммерсом состоятельным, судя по прикиду и авто, но поделать с дочерью ничего не мог, а может, и не хотел, кто знает? Мужик у Ленчика тоже был мент, но видеть его никому не приводилось. Что он думал по поводу загулов жены, она не распространялась. Да и кому это было интересно… Главно — денег Ленчик за встречи не просила, никаких обязательств не требовала и чужого не брала, что тоже было плюсом.

Позже, правда, отношение водил к Ленчику стало меняться. Стали замечать мужики, стоило Ленчику с кем-нибудь подзависнуть, и с машиной обязательно случалась поломка — несмертельная, но поломка…

Первым заметил это Серега с МАЗа, мужик под пятьдесят. Отдохнув с ней положенное время (а именно, пока ее не забрали), взял заявку и… в путь. Да недолог был тот путь. Провернуло движок у машины в обратную сторону. Так далеко от стоянки и не отъехал, притараканили обратно. И стал он его, двигатель, чинить, приговаривая: «Ах ты ж, Ленчик, невезуха шоферская, где ж ты сейчас, милая, помогла бы чем». Посмеялись, посудачили с хохотом мужики. Да и поразъехались.

Следующим стал МАN. Машина серьезная, да и мужики питерские с опытом и знаниями. На момент их стоянки и появилась Ленчик на их питерские головы. Баню заказали чин-чинарем, посидели, выпили и айда любить по очереди Ленчика. Затем и в кабину уволокли. Так до отъезда и жила у них. А отъезжали они на второй день. Пришли рассчитываться за «хлеб-соль» и между прочим поинтересовались, можно ли Ленчика до Питера прокатить. С возвратом. Обратно с кем-нибудь отправят. «Она ничейная, вольная. Если хочет, то ее не привяжешь». На том и разошлись.

И поехала Ленчик до Питера… семьдесят километров! Притащили мужиков на сцепке. Рессора лопнула. А рессора у МАNа — четыре сантиметра. Вся стоянка ходила смотреть, как такое могло случиться. Однако же случилось. Ленчик благополучно где-то по пути вышла, до Питера не добравшись.

А затем уже шло все по сценарию написанному и срежиссированному кем-то свыше. Появлялась Ленчик, обязательно был на стоянке кто-то новенький из дальнобойщиков и, видя симпатичненькую самку, просто плыл по течению своей похоти (в чем, возможно, позже раскаивался). Даже один из бывших «директоров» Игорек, мужик, побывавший в двух лагерях и не боявшийся ни черта, ни ладана, разок попал под раздачу. Подсадил Ленчика, чтобы подбросить до остановки — метров пятьсот до трамвая всего. Беззлобно и со смехом. А вот когда на веревке притянули обратно, клял и Ленчика, и голову свою глупую, которая додумалась ее в машину пустить, зная ее репутацию. Пробил оба колеса, помяв при этом диски, а машина у Игорька была хорошая — «мерс» — хоть и небольшой, 180-й, но с «Жигулей», опять же, ничего не переукомплектуешь. И тогда решил Игорек, что Ленчик эта — КАТАСТРОФА шоферская! И пускать ее в любой автомобиль себе дороже. Прозвище сразу к Ленчику прилипло, и решено было на стоянке прибывших о сем факте предупреждать заблаговременно во избежание недоразумений. Да разве кто в это верил? Ржали новенькие рисковые мужики все, жизнь под себя подмявшие — да чтоб бабы с вершок ростом испугаться… Вот и велась понемножку статистика от Ленчика потерпевших. Те же, кто был с ней и уже обжегся на любви этой каверзной, обид не держали, а приглашали Ленчика уже на нейтральную территорию, снимая или баню, или номер в будке, наспех переоборудованной в «гостиницу».

Узнав, что дали ей кликуху Катастрофа, нисколько этим не смутилась, а при знакомстве порой так и говорила: «Лена я, Катастрофа». При вопросе глупом: «Почему Катастрофа?» — «Могу доказать!» И все! Мужик попал…

День, о котором я расскажу, выдался ничем не примечательным. Холодно, сыро и дождик промозглый. Одним словом, дрянь день. Еще и на стоянке сменщик предыдущего, сторожившего до него, приболел запоем, пришлось отложить директорство и самому присматривать за стоянкой. Был я на то время холост, потому и неважно мне было, где я буду и как.

До меня ночью заехал на МАЗе мужик, до трех дня отсыпался, затем выполз наружу, походил по стоянке и, найдя какого-то своего знакомого по трассе, зарулил с ним в вагончик, под кафе переделанный, и там завис под водочку. Ничего необыкновенного в этом не было, все, как всегда. С дороги мужик. Может с устатку и оттянуться. Его право. Сотоварищ его лишь поднялся с просьбой подсобить с банькой, мол, с дороги — сам Бог велел! Да и подсобник еще не ушел, потому истопил он им баню. А затем все и началось…

Ну не могут некоторые спокойненько, бесхлопотно водку пить. Им кураж подавай, да чтоб со зрителем. Пришел в будку этот мужик да без церемоний этак: «Вызови-ка нам шлюх…» Посмотрел я на него. И непьян, ощущение, что водка ему по барабану. А лицо злое, неприятное, и складки вокруг рта жесткие, губы тоненькие — ниточкой, и глаза маленькие, льдисто-серые. Противный видок, хотя видно, жилист и крепок. И росточком не заморыш. Да видно, наглюч дядька, таких сразу не осадишь, ярмо попытаются надеть. Нервотрепствовать не хотелось. Я ему говорю: «Вот телефон на столе, под стеклом список диспетчеров и там же надпись „Мамки“, звони сам». Помолчали мы какое-то время оба. Я думал, возбухать начнет, тогда и осажу, о чем он думал, тут, как говорится, «собака след не берет, товарищ майор; хрен его знает, какой зверь здесь ходил».

Умный оказался, взял телефон и сам себе девок вызвал, даже цену не спросил, сказал: «Двоих на ночь». «Мамки» обычно такие заказы ценят: оплата сразу и забирать своих надо только утром. А иногда те и так сами по себе добираются.

Прикатили аж на двух машинах. Повылазили девки, выстроились все чин-чинарем. Смотрины. Крепостное право в отдельно взятой волости. В окошко наблюдал: дождик моросит, девки ежатся. Курточки и юбочки только-только срам прикрывают. Выбрали мужики пару себе по нраву — и в баню. Чуть позже одна в еще открытое кафе метнулась, обратно уже с пакетом. Ближе к полуночи смотрю, вывалились все из бани наружу. Думаю, сейчас по спальникам разбредутся и закончат начатое уже по отдельности. Как бы не так!

Залез мужичонка вредного вида к себе в кабину да как даст по «воздушке»! Да еще разок! Думал я, случайно он, люди ведь спят уже: кто с рейса, кому в рейс. Нет, вижу, знакомый его пошел по кабинами стучать, будить тех, кто спит, кто не спал, и так повылазили. На стоянке «воздушкой» не пользуются, только в крайнем случае. Посмотрел я на это. Думаю, надо вниз двигать, пьяных дурней осаживать.

По сырости и слякостности кожанку свою надевать не стал, лагерная телогреечка от освободившегося парняги на гвоздика висела, от срезанной бирки выгоревшее пятно клеймом красовалось. Зонтик прихватил, чего мокнуть-то…

Смотрю, открывает мужик ящик с инструментами, что под кузовом, достает все для разбортовки колес, бросает у кабины и зовет девок проплаченных подойти. Те, естественно, идут, куда деться? Он им и заявляет: «Вы шлюхи! Вас привезли — е… ться! Вот сейчас этим и займетесь. Колеса с МАЗа снимать будете». И ржет так невесело. Надевает ключ на футорку, трубу — на ключ, берет за шиворот одну из них, подталкивает к колесу и… начинай!

У мужиков хохот, подначки. Кто-то высказывает мнение: «Пусть узнают, как шоферская копейка добывается. Это — не ноги раздвинуть да отчмокивать по-быстрому».

Попыталась она гайку сорвать. Только рассмешила мужиков пуще прежнего. Знали ведь, там здоровому-то мужику сил сколько надо, а тут курица подмоченная. «Ты ей вторую в помощь дай, может, у них двоих получится?»

Разошлись мужики. Глумятся над девками. Дождик, как назло, припустил удвоенно. Смотрю, мужики кто за курточкой сходил, кто, вышедши в сандалях, сбегал переобулся. Цирк ведь. Бесплатный причем. Еще и проучить девок не мешает. Сколько денег на них трачено…

Стою. Смотрю. Девки, думая — шутка, поднапряглись, сорвали футорку. Одну. А их на колесе — тридцать две! А вид уже жалкий. При такой-то одежке, как говорила моя бывшая, «прощай придатки, долго ли до бронхита?». Стоят, мордочки, кисло улыбаются. А он им: «Че встали, лярвы траханные? Другую срывайте!»

Одна попробовала заскулить: «Может, одной хватит?» Думала, наверно, пошутил мужик. Дура дурой. У него же на роже написано — садист. Да еще если и безнаказанно покуражиться есть возможность, то сопли его только заводят. Глупые девки, молоденькие. Вот его и понесло: «Бросите работать, зубы повышибаю, чтоб отсасывать легче было. Еще и почки поотобью, чтоб рожать не могли, вам это все равно ни к чему. Вас, шлюх, калечить надо, все равно — мрази! — последнее он прямо с остервенением выкрикнул.

Дело принимало нешуточный оборот. Позже, конечно, приедет крыша сутенерская, но будет все это позже. Хотел уйти в будку, в тепло, приходилось оставаться. Запахнулся лишь в телогреечку поплотней да из промерзшей ладони зонтик в другую переложил. Стал ждать дальнейшего развития событий. Нашел взглядом второго, поймав его взгляд, поманил к себе. Вразвалочку подошел. Гоголем.

— Вы бы цирк заканчивали. Это не «плечевые». И место неподходящее. Хорошо?

— Да ладно, ты че? Проучим девок. А то: «Мы в жопу не даем… мы не такие».

— Ты это «мамке» претензии высказывай. Заканчивайте…

Отплыл он к корешу своему. Поговорил с ним вполголоса. Тот, работая на публику, все и вывалил наружу. Причем громко так, чтоб все слышали:

— Мы шлюх на ночь до утра взяли е… ться? Вот они и будут е… ться до утра. А как — это уж нам решать. По понятиям товар не портим. ПОКА! — причем слово ПОКА было сказано с ударением и довольно многозначительно. — Там уж если ДАМЫ начнут отказывать, мы тогда их гордость и подлечим, как по понятиям и положено. Они — шлюхи! И впрягаться за шлюх — западло.

И девки, и шофера, стоявшие вокруг, все слышали. Сказано ведь было не им, а мне. Вторая футорка была сорвана, труба слетела с ключа, ударив одну из них по ноге. Девка ойкнула и заплакала.

— Ты слышала, шалава? Переломаю! И ничего мне за это не будет. Следующую!

Девки ревели уже обе — тихонько и безнадежно. Надели трубу и взялись за следующую.

Приходилось ждать. Понятия понятиями, но если дойдет дело до «покалечить», то тут ему обломится. Стоило только спустить собаку или самому взять трубу потяжелей. Кто был на стоянке не единожды, знали, чем все может закончиться, а этот мужик — нет. Мое молчание им было воспринято не так, как надо.

Он усмехнулся, глядя на меня, и подошел к дергавшимся от усилий сорвать футорку девкам поближе. И тут я заметил, как его собутыльник вдруг не торопясь заковылял к своей машине и мужики, наблюдавшие за происходящим, тоже стали ретироваться.

«Дождик разгонит всех», — так мне подумалось тогда. Все оказалось прозаичнее…

Кто-то взял меня под локоток. И, притиснувшись почти вплотную, залез ко мне под зонтик.

— Пусти мышонка погреться под зонтик.

Это была Катастрофа. Собственной персоной. В свободной руке неизменная бутылка пива, правда, неоткрытая. И запаха от нее пивного не было еще нисколечко.

Прижалась она, значит, ко мне и смотрит на театр этот. Девки, уже не стесняясь, подвывают — мокрые, лахудры лахудрами. Еще футорку сорвали. Трясутся, пытаются ключ на следующую накинуть, не получается. Уронили ключ. Одна села жопой своей голой на асфальт в лужу, прижала голову к колесу и ревет. Видно, хоть убей ее, нет у нее сил больше. Мужик давай вновь орать: «Подымайся, мразь е… ная! Пока пинать не начал. Работайте, не то мозги ваши куриные по асфальту размажу!»

Стою жду начала. Аж потряхивать стало, так ждать невтерпеж. Тут Ленчик оторвалась от моей «сухой гавани» под зонтиком и вышла в «открытое море». Подошла она к этой девахе. «Отойди, — говорит, — я помогу». Берет ключ, накидывает на футорку и второй говорит: «Помогай, че смотришь?» — И давай уже вдвоем футорку срывать.

Шофера, что были до этого зрителями, при появлении Катастрофы поисчезали махом, словно этим мерзким дождем смыло. Но из кабин внимательно так наблюдают.

Мужик этот, Богом не доделанный, сначала опешил, затем, опомнившись, задал резонный вопрос:

— Ты кто такая? Ты за них отпахать хочешь? — Сорвалась еще одна футорка.

— Я больше по другой части.

— И какой же?

— Я на передок слаба.

После такого ответа мужичок временно был нейтрализован. Правда, ненадолго.

— Все вы одним миром мазаны!!!

— А я от всех отличаюсь тем, что люблю я это дело и не стесняюсь этого. А если еще и мужик это любит, вдвойне хорошо… — Произнеся это, она наклонилась, накинула ключ на следующую гайку, надела трубу и, обращаясь уже к своей вынужденной напарнице, произнесла: — Поехали дальше…

Видно, мужик такого развития сюжета не ожидал. Честно, и я тоже. Да, наверно, и вся стоянка. Мужик помялся, зло усмехнулся, принял какое-то решение и предложил:

— Может, пойдешь покажешь, что умеешь? Пока меня обслуживаешь, девки отдохнут. Как только заартачишься, девки продолжат.

— Хорошо, — только-то и сказала Ленчик. — Только пиво свое возьму.

Она оставила трубу в покое, вернулась ко мне, забрала оставленное ею мне пиво и зашагала в обратную сторону.

— Как звать-то тебя? — мужик зло хорохорился.

— Меня тут все Катастрофой зовут. Ты тоже так звать можешь. Меня это заводит, — она рассмеялась.

— Посмотрим, — мужик уже открыл дверь МАЗа. — Подсадить?

— Я привычная, — она уже впорхнула вовнутрь, промелькнув между ним и дверью.

— Отдохните пока, — это мужик уже бросил небрежно ревущим и раскисшим девкам. — Вряд ли, правда, надолго. За вас до утра плочено. — Дверь за ним захлопнулась.

Временно концерт был закончен…

Девки как тряслись у колеса, так и тряслись. Куда им деваться?

— Фьюить, — свистнул, как дворовых собак. Когда глянули в его сторону, показал на баню. — Идите в баню, пока он занят. Я позже подойду.

Девки потащились в баню. Мокрые, грязные, волосы сосульками — трепанные непогодой сучки…

Сходил в будку. Посидев какое-то время, решил проведать жриц любви. Спустился. Зайдя в баню, обнаружил ревущих ревмя девиц… Посмотрел. Послушал. Решил, так дело не пойдет, если будут и дальше «сопли на кулак мотать», до истерики недалеко.

— Слушайте сюда! — сказал тихо. — Повторять не буду. Он, может, вас и не отмудохал бы, а я могу точно. Заткнитесь! — это уже рявкнул. Примолкли. — Катастрофа его уработает на какое-то время. К маме не ходи. Потом, возможно, пойдете дальше футорки крутить. Есть другой вариант. Снимаете свое мокрое засранное бельишко и развешиваете сушиться. Дров я подкину. Пока сушится, прибираете баню. Чтоб все чисто тут было, как до вас. Если ваш ебчик спросит, где вы, так и скажу — баню чистят. Пока не вылижут все, не выпущу. Пусть хоть на жопе своей волосы порвет, вас не увидит. Если нет желания убирать баню после себя, пойдете на улицу до приезда «мамки». У меня тут не институт благородных девиц. Через десять минут зайду, дров принесу — подтопить. Если будете одеты, значит, идете на улицу. Если раздеты, значит, готовы к уборке.

Ушел. Знал, девахам деваться некуда. Из тепла на улицу никому неохота, да и спецодежда не по сезону. Если, опять же, без дела оставить, совсем от жалости к себе милым охренеют и, чего доброго, истерику закатят, там уж точно придется по морде бить. Чего не очень-то и хочется.

Когда принес дров, сидели раздетые, правда, в накинутых простынях. Бельишко поразвесили, где и как придется. По виду — чурекский караван-сарай. Подкинув в уже потухающую печку дров, показал, где что находится.

— Если что понадобится, я наверху.

— А водки у тебя нет? Нам чтобы не простыть, — уже испуганно добавила вдогонку одна.

— Мы рассчитаемся, — добавила другая.

Водка была. Моя. Хорошая водка. Не из киоска. У москвичей, тут же стоящих, взял. Для себя. Завода «Кристалл». Хотел после смены сам себя угостить, если знакомая не зайдет…

— Есть. Наверху. «Мамка» позже пусть и завезет. У какой задница еще не совсем отморожена, ступай за мной.

Одна из них пошла со мной. Дал водки, при этом напомнил:

— Баню прибрать!

— Да-да, конечно, — видно было, деваха рада удачному стечению обстоятельств. Рада счастью чистить баню, а не мокнуть под дождем в грязи. Ушла быстрехонько, видать, боясь лишний раз мозолить глаза стоянке и мне.

Подошел к окну, поглядел на стоящие машины. На МАЗе, где находилась Катастрофа, тихо, шторки задернуты… Погода — дрянь, даже собака на своей цепи не скачет. И дождь барабанит по крыше будки. Подумалось, и по кабине МАЗовской так же молотит противно…

Время было к трем. Поставил чайник, взял книгу никчемную о жуликах и бандитах, полистав, понял — дерьмо для обывателя. Включил телик: «Улицы разбитых фонарей», часть какая-то там… у ментов благородные лица и порывы, у жуликов понятно, что нет…

Выключил. Решил досидеть смену до утра без ворья и ментов. Их и без этого было более чем…

Задремал. Разбудил свет фар, ослепивших на время будку подъехавшим авто. Глянул на часы — седьмой. Вышел на крыльцо. Из легковушки выскочил парень.

— Мы тут пару на ночь сдавали…

— Пару чего? Лыж?

— Каких лыж? Проституток. — Почему-то тяжело подумалось, что парень — дурак.

— В бане они. Иди забирай. Собака на привязи.

Вскоре показались все трое. Провожать не было нужды. Не те гости. Уже дойдя до машины, видно было, о чем-то заспорили. Одна решительно развернулась и пошла обратно. Подойдя к крыльцу, остановилась. Спускаться не намеревался, она, наверно, это поняла. Подняв лицо, крикнула мне:

— Ты девчонке той спасибо скажи. Выручила. А тебе за водку спасибо. — Вернулась к ним. Села в машину, и отчалили они всем скопом.

Утро ожидалось быть нервным. Сейчас пожалуются «мамке». «Мамка» — крыше. Крыша прикатит ко мне с разборками, я звоню своей крыше, и… день жизни псу под хвост. И где там Катастрофа? Уработала фраера насмерть, что ли? Только подумал, глядя на злополучный МАЗ, дверь приоткрылась, и оттуда выскользнула Катастрофа собственной персоной. Пошла почему-то не в будку ко мне и не на выход, а прямиком в баню.

Ждал. Минут через десять вышла. Поднялась в будку.

— У тебя все нормально?

— Да. Уснул он. Утомился, — без удовлетворения победой тихо она так сказала.

— Чай будешь?

— Если нальешь.

— Налью. Мне самому шары продрать надо. Счас понаедут сутенеры, рулилы, все отоспавшиеся, все свежие. — Разговор на этом иссяк.

Молча дождались кипятка, молча заварил чай. Переждав положенное время, разлил чай по кружкам, разломил бывший тут же шоколадный батончик, половину протянул ей. Стали пить чай. Два забытых всеми человека под вялотекущим дождем.

«Рулилы» прибыли быстрей ожидаемого. Мы только чай закончили пить. Две машины. Сверху было видно, «мамкина» легковушка и БМВ дурацкого голубого цвета. Из «бэхи» вывалились два крепыша и покатились к крыльцу. Матерясь на грязь под ногами, разбудили собаку, мирно спавшую в своей конуре. Та со служебной злостью и рвением преградила им путь. Пошел общаться…

Загнав собаку в ее конуру, прикрыл ее. Подошел к калите.

— Заходьте, хлопцы, — повернулся и пошел к себе, шибко не печалясь о том, что повернулся к ним спиной. Парняги затопали следом.

Разговор не задался сразу. Парняги был просто «торпеды». Большие и не очень умные.

— Слышь, ты. Че у тебя тут творится? За бабье порченое отвечать придется. Они теперь без работы неделю сидеть будут. А за такой прогон платить надо.

— Слышь-ка, мил человек, я тебе знаком? Или я с тобой в песочнице в детстве играл? Что ты мне ТЫЧЕШЬ тут? Я по четвергам твою маму трахаю, после того как в преферанс поиграю? А? Ты в первый раз видишь человека, а жало свое поганое за зубами держать не научился. Наверно, лишние. Ты мне лично предъяву кидаешь? Кипятком давно не ссал? Ваши шлюхи были сданы в аренду до утра — е… ться! Слово могу повторить еще разок, если глуховаты — е… ться! С них, шалашовок, даже волос не упал, пусть будут довольны, что обошлось. А за предъяву не по адресу, по рогам можно получить.

Парни опешили. Как не опешить? Стоит мужик, злой, небритый, после недосыпа мятый какой-то, в лагерной телогрейке, и страха перед ними — ноль. Еще и огрызается. Да и по масти кто знает?.. Морда тоже хороша — сломанный нос, уши битые, пару видимых четко на лице шрамов…

— Ты тоже за базаром следи, а то приложим, плохо не покажется… — один все-таки решил идти дальше тем же макаром.

— А ты рискни, падла, если духу хватит.

Если бы парняги пошли в атаку, долго бы не продержался, даже полраунда. То, что потом их бы уработали, мне бы на тот момент вряд ли помогло.

— Ладно. Забудем. Нам того бы фуцмана, кто девок заставлял гайки крутить, повидать, — у одного ума оказалось больше, чем у напарника.

— Ему наши подъедут предъявят.

— Тут спецов загрузить на бабки без вас хватает.

Рассказывать правду о случившемся я никому не собирался. Лишняя возня и хлопоты. Правда, парням говорить об этом был не намерен.

— Так бы и сказал ясно, делиться хлебом с маслом никто не станет. Вы нам его позже отдайте, как отъедет.

— Я у своих спрошу. Как решат, так и будет.

Парни переминались, не зная, что делать дальше. Нахрапом, как привыкли, ничего не получилось. На лицах были видны проблески раздумий. Помогать в размышлениях я им не спешил. Но и торчать им у меня в будке было не место.

— Ладно. Днем подъедете, порулитесь с кем надо, я оповещу.

— Шлюх вам больше на стоянку посылать не будем, если такие дела на тормозах спустите.

— Не тебе и не мне решать. Пока пацаны… — более миролюбиво решил закончить разговор. — «Мамку» пришлите наверх.

Парни, топоча слониками, пошли вниз.

Через пару минут поднялась «мамка». Лет сорока, ухоженная, видно сразу, «низом не рабатывала», назначенная. В такой жалости нет. Только деньги.

— Слышь, любезная, твои олухи сказали, что больше девок сюда посылать не будешь. Мне телефон твой выкинуть али как?

Вопросы экономики в таких делах превалируют над этикой и справедливостью.

— Нехорошо получилось, — констатировала она. — Но ведь разберемся? Как без этого? Разобраться бы надо, а то девочки бояться начнут, — она не торопясь стала высказывать свою точку зрения на видимую со своей стороны проблему. — Они ведь работать приехали по-человечьи, развеять одиночество мужское, а им — в жопу давайте! Без церемоний, — продолжила разглагольствования она.

— Ты правила помнишь. Все «изыски» за отдельную плату. И такса на это есть. Не хрен было ломаться, обговорили и… работайте!

— Они еще свежие, неопытные. Тоже понять надо.

— Мне понимать? Или мужикам, которые деньги заплатили? Они — шлюхи! И для меня, и для шоферов. Ты фраерам это прописывай, кто ничего слаще морковки не видал.

— А она? — она кивнула в сторону Катастрофы. — Она кто? Она без крыши работает?

— У меня денег хватит тебя купить вместе с твоими девками, — Ленчика голос был спокоен, она даже не глядела в сторону говорившей, все смотрела в окно невесть на что… Это на «мамку» произвело большее впечатление, чем, возможно, склочный ответ.

Разговор ни к чему не вел. Молча приподнял стекло, лежащее на столе, достал листок с написанными на нем телефонами, взял авторучку, намереваясь вымарать часть текста. «Мамка» соображала быстро:

— Ты погоди. Все решаемо. Не торопись. Ты ведь сам нестарый, может, и тебе когда помощь от одиночества понадобится. Договоримся. Ты, насколько наслышана, к девкам ни разу яйца не подкатывал. Если брезгливый, я хорошую для тебя пришлю. Или, может, тебе девки не нужны? Может, мальчиками интересуешься? Устроим…

Подошел к ней. Наклонился к ее лицу и, сделав свирепую морду, переспросил:

— Ты это мне мальчиков предлагаешь?

Ждал. Не растерялась:

— Вот теперь вижу, что хорошую бабу тебе послать надо, с гонором чтоб. А телефон оставь. У некоторых девок детки есть, не доводи до бескормицы.

«Мамка» давила на жалость, забыв или не зная, что слово «бескормица» применимо к зверью лесному или к скотине — хозяйкой… Постоял, делая вид, что думаю. Не торопясь положил лист туда, где взял, — под стекло.

— Ты бы нам сказал, куда он путь держит, мы бы его на трассе приняли.

— Мне он не докладывался. Да и вряд ли после вчерашнего скажет. У таких чуйка на облавы, спрошу — тем паче сквозанет.

— Он с утра на четвертую базу на погрузку встанет. Груз у него до Уфы, — Ленчика голос был спокоен и невпечатляющ. Просто сказала вслух, ни к кому конкретно не обращаясь.

— А кто за дорогой до Уфы смотрит? — дама была отнюдь не дура. Тематику понимала.

— Зайцевские. Они по порожнякам с тобой болтать не будут.

— У меня всегда есть чем порадовать реальных пацанов, — она рассмеялась своей же шутке. Повернулась уходить, видимо, передумав, развернулась, будто вспомнила. — А ты звони. Я добро помню, хорошую пришлю, жалеть не придется, — и тут же переключилась на Катастрофу: — Девочки говорят, ты выручила. Спасибо, коли так. Если надумаешь поработать, да хотя бы за-ради удовольствия, есть клиенты, за такую, как ты, двумя руками вцепятся. Телефон на столе.

Отплыла. «Артистка», — подвел итогом мой мозг. Компания отъехала.

В окно увидел шагавшего по грязи сменщика. Когда тот поднялся, по-быстрому сдал журнал, кассу, распространяться насчет случившегося не стал. Не сторожа это дело. Если что, все равно с него спросят. Собираясь домой, сменил телогрейку на кожанку.

— Ты, Ленчик, остаешься?

— С чего бы это… я с тобой на выход.

— Тогда пошли.

Утро было серое из-за все еще накрапывающего противного дождика. Какое-то время шли молча в сторону остановки.

— Ты все еще один живешь? — вопрос Ленчика не излучал любопытства. Так, между прочим заданный…

— Мне пока и одному хорошо.

— Надолго?

— Кто знает.

— Если я к тебе на пару дней заселюсь, не будешь против?

— Тогда нам через магазин. У меня дома с провиантом не очень.

— Все одинокие мужики живут студенческой жизнью, жрут, как тараканы, что ни попадя, и ничего им за это не бывает…

— Может, ты и права…

Уже прошли остановку, магазин был посередине пути.

— Давай я сама зайду. А то ты накупишь невесть чего…

— Хорошо.

Устал. Спорить даже в шутку не хотелось. Стоял. Ждал, пока выйдет. Встретил у порога магазина, отобрал туго набитый пакет, второй, полупустой, не дала, просто отстранив руку. По пути еще была аптека.

— Мне еще сюда заскочить надо. Извини…

— Давай.

Ждал безропотно, апатично жалея женатиков с их походами по магазинам. Выскочила быстро, видно, с утра болящих в очереди не было.

— Теперь все.

Дом уже был виден. Дошли быстро. Поднялись на пятый этаж, где и обитал. Комната в общаге. Угол собственного благополучия. Зашли. Огляделась. В холостяцком быту все на виду.

— Ты иди в душ, что ли… я поесть приготовлю. Не переживай, я найду, что надо. Иди.

Взял необходимое для душа. Ушел. Не торопился. Вернувшись в комнату, Ленчика там не обнаружил. Пошел на кухню. Варила пельмени.

— Быстрее для голодного мужика цивилизация ничего не изобрела.

— Эт точно, — только и оставалось подтвердить сказанное.

— Хватай кастрюлю, готово.

Подхватил протянутым полотенцем, понес. Идя впереди меня, распахнула дверь в комнату. Зашли. На столе уже лежала приготовленная ею заранее доска. Почему-то не удивился ее предусмотрительности. Голова от недосыпа была ватная, остро не отображающая действительность. Поставил кастрюлю. Присел за стол.

Она стала доставать из холодильника майонез, соус, банку каких-то, видно, ею купленных огурчиков. Затем ложкой стала вылавливать пельмени из кастрюли и класть их в тарелку, приготовленную для меня. Шумовки в моем доме отродясь не было. Когда все было готово, из холодильника достала водку.

— Открой сам.

— А если я не хочу?

— Тебе надо. Мне — нет. А тебе в самый раз.

Налил в стакан, выпил. Сморщился, на голодный желудок вкус показался металлически-кислым. Стал есть.

— Ты чего себе не положила?

— Мне пока не хочется. Я позже…

— Как знаешь. Могла бы составить компанию, что я тут кишкоблудствую, а ты на это смотришь.

— Мне не в напряг.

Налил еще. Открыла огурцы.

— Я для огурцов посуды не нашла. Может, так — из банки закусишь?

— Из банки так из банки…

Достал вилкой огурец. Выпил. Закусил. «Обыденность ритуала пьющего человека», — мысль сложилась в дурацкую фразу. Доедал молча. Молчала и она. Еще раз налил, выпил, закусил…

— Не знаю, как ты, мне бы поспать.

— Ты знаешь, я тоже не против поспать. Только помоги мне сначала, потом спать ляжем.

Она дотянулась до стоящего невдалеке пакета. Стала там копаться, выискивая что-то, нашла и достала. Тюбик, что-то там, чего я пока не мог разглядеть, и пачку тампонов. Затем, взяв все это, отошла к кровати.

— Отвернись, я разденусь.

Я отвернулся. Слышно было, как она раздевалась, кровать пискнула слабеньким скрипом. Я подумал: «Весу в ней…»

— Подойди.

Подошел. Я никогда не видел ее волосы, они были шикарные: волнистые, каштановые, переливчатые, и, если бы она стояла, скорее всего, были бы ниже талии. Она всегда была в головных уборах: беретах, шляпках, косынках… Теперь я понял, почему мужики были от нее в отпаде. Эти волосы делали сближение с ней еще насыщеннее. Но звала она его не за этим…

Ее тело… тело было покрыто синяками. Шея, ее маленькие крепкие груди, плечи, в некоторых местах ребра и внутренняя часть бедер. Кровоподтеки были свежие, они уже не были малиновыми, их цвет стал переходить в синеву. Мне вдруг стала противна моя сытость пельменная, легкий водочный хмель, мне стал противен я сам. Я понимал, сейчас придет момент ярости от безысходности происшедшего.

— Помоги, — она протянула тюбик, — мне одной не справиться.

Сел рядом, взял протянутый тюбик, прочел: «Экстракт бодяги», понял, зачем тампоны в таком количестве.

— Дрянь это.

— Другого ничего нет.

Встал. Подошел к холодильнику. Бывал бит не раз. В последний чуть не лишился глаза, сапогами так отделали, даже в больнице не могли открыть, посмотреть, останется ли цел. Месяц лежал дома, отмачивал медвежьей желчью, знакомый браконьер, узнав о невезухе такой, с оказией доставил. Все не издержал, еще оставалось. Выдавил остатки прямо в начатую бутылку водки, взболтал хорошенько. Вернулся к кровати и стал понемногу смачивать ладонь и втирать в места посинения. Злость нарастала, уже жалел, что не стал развивать конфликт в тот вечер, что спокойно смотрел на сволочь, которая позволяла себе куражиться там, на стоянке. Она, наверно, почувствовала эту злость.

— Ты не злись понапрасну. Его уже не догонишь. Он после нашего ухода, наверно, по все газам и в отрыв ушел. Ушлый дядька.

Молча продолжал втирать желчь в покалеченное ее тело.

— Жжет, — она закрыла глаза, когда добрался до бедер. — Я у него все деньги взяла.

— Зачем? Тебе же не нужны.

— Его бы все равно ловить стали. За девчонок. Откупился бы, а так, без денег, вряд ли… Они ему уже не понадобятся. Я же его катастрофа, — она заплакала.

Взял махровую простынь, накрыл ее. Все пропахло водкой. Она плакала. Молча сидел какое-то время рядом. Затем встал и вышел. Спустился на вахту к телефону. Набрал номер стоянки. Ее слова подтвердились. Мужичок после их ухода по-быстрому прикрутил открученные девками гайки, рассчитался и был таков… «Сволочь», — произнес вслух. Легче от этого не стало. Вернулся. Она уже успокоилась и не плакала.

— Я там еще водку брала, в холодильнике. Ты выпей.

— Ты меня что, напоить хочешь?

— Тебе поспать надо. Успокоиться.

— Ты дома-то что скажешь?

— Когда попаду домой, там и решится.

Видно, водка делала свое дело. Клонило в сон. Подошел к кровати.

— Если тебе не будет больно, подвинься. Лягу. Больше некуда. Через пару часов толкни, опять втирать будем.

Она подвинулась. Я лег рядом на спину, закрыл глаза и уснул.

Она толкала меня в бок, я это чувствовал. Легонько, боясь делать это сильно. Открыл глаза и вспомнил все и сразу. Пошел к столу, взял разведенную желчь, вернулся, откинув с нее простыню, стал методично втирать желчь на уже посиневшие кровоподтеки. Закончив, молча поставил бутылку рядом с кроватью, прикрыв ее, вновь лег рядом и уснул.

Следующий раз почти не отличался от предыдущего. Правда, за окном засверкало солнышко и комната осветилась своей холостяцкой неприглядностью.

В третий раз добрался до холодильника, достал и открыл водку, налил, выпил. Отгрыз огурец, вышел в коридор, постоял там, вернулся и вновь лег. Когда стало темно, обнаружил, что водка закончилась. Опьянения как такового не было. Была тупая апатия.

Она встала.

— Мне надо в туалет.

Дал халат, оставшийся от какой-то из бывших, приходивших налаживать свою жизнь. Халат был большой, она укуталась в него, но по размеру ее можно было спокойно завернуть в него дважды.

— Другого нет, — только и оставалось мне сказать.

— Да и ладно.

Когда вернулась, я уже одевался.

— Водка кончилась, я — мигом. Не теряй.

— Ты, главное, до следующей процедуры вернись. Ты теперь лечащий врач, — она пыталась шутить. Она боялась вернуться домой, она была насыщена болью, она жила этим днем, не зная, как будет жить с этим дальше. Она пыталась шутить…

Взял пять бутылок. Чтоб не ходить. Пил. Чем-то там закусывал, втирал в ее тело новую порцию лекарства. Воздух был пропитан спиртом, казалось, что пьянел больше от запаха, чем от выпитой водки. Она будила, когда требовалось. Я послушно делал свое дело, при этом тупо наливал себе водки, пил и опять засыпал до следующего пробуждения. Затем водка кончилась. Когда это случилось, стал одеваться.

— Хватит, — только и сказала она. — Уже хватит.

Была она все в том же уродующем ее халате, волосы собраны в какое-то подобие прически.

— Тебе звонили со стоянки. С вахты приходили, потеряли. Сказали, как объявишься, позвонить. Пойду чай ставить, будешь чаем отпаиваться.

— Ты-то как сама?

— Уже лучше. Синяки пожелтели, еще пара-тройка дней — и совсем пройдут.

Ушла вместе с чайником. Вернулась уже с кипятком. Заварила чай. Достала кружки разные, какие нашла. Стали пить чай. Молча. Каждый думал о своем. Спокойствие чаепития прервал стук в дверь. Я даже не шелохнулся, продолжал пить чай. «Кому надо, после стука и так зайдет». Дверь приоткрылась. Сначала влезла все оглядевшая голова, затем и ее хозяин. Один из бывших стояночных «директоров». Он был до него, и у него я и принимал стоянку.

— Приветик. Я звонил дважды. Ты не перезваниваешь. Дай, думаю, проведаю, может, случилось чего.

— Все нормально, Санек. Заходи, как раз к чаю поспел.

— Ой, и Ленчик здесь. Тогда ясно, почему нет — Катастрофа, — глупо хохотнул, садясь за стол.

— Что тебе ясно? Ты че приперся-то?

— Не кипишуй. Все по порядку. Менты приезжали, опера. Дважды. Ищут тебя. Значит, директорство твое подходит к концу. Как бы то ни было, дела сдавать все равно надо. Можешь опять нырнуть в сторожа, скажешь: «Проворовался, теперь отрабатывать буду». Можешь в другую точку уйти или курьером по лагерям «дачки» развозить. Твой опыт в дальнобойке еще поискать надо. За работу не колпачь, ты без работы не будешь — не маляр, не слесарь, — опять глупо хохотнул. — «Мамка» тут на верха совалась, чего-то ееным девкам не то сделали. Правда, разговаривать с нею никто не стал, не того поля ягода. На стоянку приехали, поспрошали шоферов, никто толком ничего вразумительного не сказал. Пока выясняли, что и как, узнали, сунулась «мамка» к зайцевским с деньгами да с конкретикой подгрузить одного беспредельщика. Те дурни и помчались следом. На перевале хотели его подрезать и к обочине прижать, он их машину просто в пропасть столкнул, да и сам не удержался и с МАЗом своим следом… Парни выжили, из него, говорят, мешок с костями получился, будто костоломы трудились. Теперь и «мамкины» претензии вроде как не подтверждаются. Такие вот дела…

Ленчик поставила на стол чашку и под благодушный Сашкин треп молча вышла. С лица не изменилась, не ахала, не охала, вышла, и все… Через какое-то время вернулась.

— Саня, ты, может, выйдешь ненадолго, мне одеться надо.

— А чего одеваться-то? Я еще пять минут и отвалю, только чай допью.

— За мной, Саня, приедут. Мне еще накраситься надо.

— Пошли, Санек. Покурим…

— Ты ж не куришь.

— Да и ты тоже…

Вышли. Стояли ждали, пока позовет обратно.

— Ты это, если из-за меня она домой засобиралась, то зря, я — могила!

— Болтун ты, Саня, не могила. Ее уже, наверно, дома потеряли, она уже больше трех дней отсутствует.

— А… ну тогда ладно.

Дверь приоткрылась.

Ленчик сказала:

— Возвращайтесь.

Конец ознакомительного фрагмента.