Жребий Рубикона

Балакин приблизился к лаборатории, открыл дверь и первым ступил в нее. Следом за ним прошли Дронго и Вейдеманис. Несколько девушек в белых халатах удивленно взглянули на них.

— Где Григорий Антонович? — строго спросил Балакин.

— У себя, — показала одна из сотрудниц, указывая куда-то в глубь лаборатории.

— А Моркунас?

— Вместе с ним. Они в кабинете Григория Антоновича, — ответила другая сотрудница.

Вилен Захарович уверенно двинулся дальше. Оба напарника шли за ним. У стеклянной двери, ведущей в небольшой кабинет, Балакин оглянулся и осторожно постучал.

— Войдите, — раздался голос профессора.

Все трое вошли в кабинет. Профессор Соколовский сидел за столом. Круглолицый, толстощекий, в больших роговых очках, со смешным хохолком седых волос, он строго смотрел на вошедших. Рядом сидел долговязый мужчина с коротко остриженной бородой и усами рыжего цвета. У него был длинноватый нос, живые подвижные карие глаза, непропорционально длинные руки и ноги. Это был Калестинас Моркунас. Оба ученых в белых халатах казались недовольными вторжением посторонних. Было заметно, что они обсуждали какую-то проблему, склонившись над чертежами.

— В чем дело? — спросил Соколовский. — Я не совсем понимаю, что это за делегация?

— Извините, Григорий Антонович, — вежливо произнес Балакин, он с пиететом относился к профессору, — эти господа являются специалистами по расследованию. Они хотели переговорить с вами.

— По какому расследованию? — не понял Соколовский.

— Они расследуют смерть Николая Тихоновича, — пояснил Балакин.

Соколовский посмотрел на Моркунаса. Тот нахмурился. Следом за ним нахмурился и Соколовский.

— Так, — сказал профессор, — только этого нам не хватало. Вы с ума сошли, Балакин. Какое расследование? При чем тут наша лаборатория? Почему вы решили, что можно врываться к нам с этими господами? И какое мы имеем отношение к трагической кончине Николая Тихоновича?

— Они вам все объяснят, — мрачно сказал Балакин, показывая на Дронго.

— Простите, что мы вас беспокоим, — сказал Дронго, выступая вперед, — на самом деле пока ничего не известно. Мы только хотели уточнить некоторые детали случившегося.

— У нас уточнить? — недовольно спросил Соколовский. — Вы считаете, что мы с Калестинасом можем иметь отношение к этой трагедии?

— Не считаем. Но мы обязаны уточнить некоторые моменты, — пояснил Дронго.

— Может, вы сначала представитесь? — предложил Григорий Антонович.

— Конечно. Меня обычно называют Дронго. А это мой друг и напарник Эдгар Вейдеманис.

— Хорошо. Наши имена и фамилии вы, очевидно, уже знаете. Итак, что вам угодно? Что именно вас интересует? — спросил профессор.

— Вы разрешите нам сесть? — улыбнулся Дронго.

— Да, конечно, извините. — Соколовский заметил, что в его кабинете есть еще только два свободных стула, и обратился к Моркунасу: — Калестинас, будьте любезны принести еще один стул.

Тот поднялся, вышел из кабинета, но почти сразу вернулся уже с другим стулом и уселся у входа.

— Вы хорошо знали Николая Тихоновича? — начал Дронго, обращаясь к профессору.

— Конечно, знал, — кивнул профессор, — мы работали вместе уже много лет. Еще когда он был доцентом в нашей лаборатории. Потом он был долгое время заместителем по науке, а после ухода Льва Абрамовича стал директором и членом-корреспондентом. Да, я могу сказать, что неплохо знал покойного.

— Его сестра утверждает, что ее брата могли убить, — сообщил Дронго.

— Глупости, — отмахнулся Соколовский. — У нас научный институт, и сюда не пускают никого с улицы. А Раису Тихоновну можно понять. Когда неожиданно, в расцвете сил умирает человек, это всегда подозрительно. Впрочем, здесь нет ничего удивительного. Я всегда советовал ему беречь себя. Он слишком много разбрасывался. Любил экстремальные виды спорта, ходил в горы, не берег себя. Он вполне мог надорваться, сердце просто не выдержало. Хотя он был моложе меня на десять лет. Но такое иногда случается в жизни, к большому сожалению.

Моркунас с мрачным видом молчал и покачивал ногой, закинутой на другую ногу.

— Нам сообщили, что вы входили к нему в день его смерти, — продолжал Дронго, — и вы были вдвоем. Вы и господин Моркунас. Причем сестра вашего покойного директора уверяет, что в тот день он говорил ей о неприятностях на работе.

— Эти неприятности абсолютно точно не связаны с нашим визитом, — пояснил Соколовский, — у нас была причина зайти к Николаю Тихоновичу именно вдвоем, чтобы обсудить некоторые вопросы. Хотя не скрою, он мне тоже показался несколько странным. Словно его беспокоила какая-то мысль.

— И вы не уточнили, почему он в таком состоянии?

— Нет, — ответил профессор, — нам было не до этого. Кроме того, я был не один и считал не совсем этичным задавать подобные вопросы. Надеюсь, что вы меня понимаете.

Моркунас перестал качать ногой, но внешне никак не проявлял своего отношения к разговору.

— В таком случае вы можете сказать, по какому вопросу вы заходили к директору института?

— Разумеется, могу. — Соколовский поправил очки. — Дело в том, что наш уважаемый Калестинас Робертович уже несколько лет готовится защитить докторскую диссертацию по своей теме, которая крайне важна для работы нашего института. Но в силу различных причин, в том числе и не имеющих отношения к науке, он «заморозил» эту работу, решив отложить защиту до лучших времен, хотя его разработками уже несколько лет пользуются по всей стране. И в нашей лаборатории единодушно решили, что подобное положение дел не совсем справедливо. Именно поэтому мы отправились к Николаю Тихоновичу с просьбой разрешить господину Моркунасу защитить диссертацию под моим научным руководством.

Моркунас снова начал качать ногой. Балакин неодобрительно посмотрел на него, но ничего не сказал.

— И Николай Тихонович дал согласие? — уточнил Дронго.

— Да, конечно. Он был ученый и понимал значение работ нашего коллеги. Мы договорились, что именно я стану научным руководителем господина Моркунаса, и мы сможем выйти на защиту его докторской примерно через три или четыре месяца.

— А другие вопросы?

— Они носили чисто научный характер. О применении разработок Калестинаса Моркунаса на практике во время строительства новых гидростанций в горных условиях. Разрешите мне опустить детали. Я думаю, они вам будут неинтересны. Конечно, если вы не специалист по гидростанциям.

— Нет, — согласился Дронго, — в этих вопросах я разбираюсь слабо.

— Ну, вот видите, — удовлетворенно произнес профессор, — сыщики необязательно должны все знать. Это только в кино они разбираются во всех вопросах человеческого бытия — научных, этических, социальных, моральных. А в жизни все иначе.

— Полагаю, что вы правы, — снова согласился Дронго, — я могу попросить вас о личной аудиенции?

— В каком смысле? — не понял профессор.

— Поговорить с вами наедине, — пояснил Дронго.

— У меня нет секретов от Калестинаса, — показал на своего молодого коллегу Соколовский, — но если вы настаиваете и этот разговор не оскорбит наших коллег, то я готов побеседовать с вами тет-а-тет.

— Благодарю вас. — Дронго обернулся к Балакину и Вейдеманису: — Простите, господа, вы можете оставить нас одних?

— Если только не долго, — произнес Вилен Захарович, поднимаясь со стула. Вейдеманис вышел следом. Моркунас качал ногой еще секунд двадцать. Затем молча поднялся и вышел, плотно закрыв дверь.

— Вы его оскорбляете, сами того не желая, — негромко произнес Григорий Антонович, — я думал, вы знаете о его сложных отношениях с покойным.

— Именно поэтому я и попросил всех выйти, — пояснил Дронго, — чтобы не продолжать этот разговор в его присутствии.

— Он прекрасный человек и большой ученый, — энергично произнес Соколовский, — возможно, ему следовало выбрать в жизни другую спутницу, с которой он смог бы создать нормальную семью. Иногда в жизни такое случается. Ему просто не повезло.

— Долгоносов был его научным руководителем, и именно поэтому Моркунас так долго не защищался?

— Если вы все знаете, то почему спрашиваете? Конечно, это очень некрасивая история. Сразу после того, как Далвида ушла от мужа к Николаю Тихоновичу, Калестинас пришел ко мне с заявлением об уходе. И я должен был подписать его заявление. Но я понимал всю ответственность такого шага. Мне с огромным трудом удалось убедить его не увольняться. Его разработки очень важны для нашей промышленности, и несмотря на наших смежников, мы единственный институт такого профиля. В его родной Литве таких институтов не может быть по определению. Слишком маленькая страна. На сегодняшний день такие профильные институты есть только в Соединенных Штатах и Канаде. Понимаете, для разработки целого комплекса гидростанций нужны не только разнообразные природные условия, но и большая территория, на которой можно размещать подобные сооружения. Для одного комплекса создавать такой институт, как наш, просто глупо. А он собирался уйти в другой институт, занятый другими проблемами.

— И вы, значит, уговорили его остаться?

— Да, уговорили. Все вместе. И нужно отдать должное Моркунасу. Он поступил как настоящий ученый, сумев перешагнуть через личные обиды. Хотя я понимаю, что это было очень непросто. Ну и Николай Тихонович был достаточно разумным человеком, чтобы понимать значение работ Моркунаса. Он всегда умел хорошо вычислять, что именно нужно для развития нашего института. Может, поэтому он и сделал такую карьеру. И оба сумели наладить отношения таким образом, чтобы их личная драма не накладывала отпечаток на их служебные отношения.

— Калестинас работает с вами давно?

— Почти восемь лет. И поэтому вся драма разворачивалась у меня на глазах.

— И его супруга решила сделать свой выбор в пользу Николая Тихоновича?

Конец ознакомительного фрагмента.