Тайна Эдвина Друда. В переводе Свена Карстена, с окончанием и комментариями

Канун Рождества в Клойстергэме. Повсюду видны приметы приближающегося праздника: ветками омелы и пучками остролиста украшены окна лавок и двери магазинчиков, в кондитерской выставлен на прилавке крещенский пирог, а в соборе стараниями миссис Топ зелёными, с красными ягодками, веточками падуба декорированы бронзовые подсвечники и резные спинки скамей для хористов. Мир и благоволение разлиты в воздухе, недостатка в увеселениях тоже не ощущается — в каретном сарае устроен паноптикум с восковыми фигурами, а в городском театрике анонсирована рождественская пантомима с участием приглашённой звезды, клоуна Джаксонини.⁹⁴ И только в опустевшей на время каникул школе мисс Твинклтон затишье, и в её окнах уже не видны милые личики воспитанниц, лишь изредка высунется одна-другая горничная, чтобы вытрясти половик или выставить проветриться подушки.

Трое встретятся сегодня в домике над воротами. Как провели они этот последний перед Рождеством день?

Невил Ландлесс до двух часов дня сидит за книгами и учебниками. Закончив занятия, он тщательно прибирает на столе, прячет тетради в ящик, ставит книги обратно на полку, а затем собирает все бумаги, на которых он делал свои заметки, рвёт их и бросает в камин. После чего он подходит к шкафу, выбирает себе несколько предметов простой и крепкой одежды, добавляет к ним тяжёлые походные ботинки и упаковывает всё это в рюкзак, купленный в магазинчике на Главной улице за пару дней до того. Вместе с рюкзаком приобрёл он и новую дорожную трость — из прочного дерева и окованную внизу железом. Сейчас он ещё раз взвешивает покупку в руке, делает с ней несколько пробных шагов по комнате, затем, удовлетворённый, ставит её вместе с рюкзаком у двери. На этом его приготовления закончены.

Он одевается для прогулки и выходит, но, не сделав и пары шагов, возвращается, чтобы прихватить и новую трость — её надо ещё опробовать при ходьбе. На лестнице он встречает мистера Криспаркла. Заметив своего воспитанника с новым приобретением в руках, младший каноник просит показать ему вещь поближе, а затем спрашивает, чем Невил руководствовался при покупке.

— Честно говоря, я совершенно не разбираюсь в тростях, — отвечает Невил. — Мне хотелось купить что-нибудь покрепче. Поувесистей.

— Она слишком тяжёлая, Невил. Слишком тяжёлая.

— Чтобы опираться на неё при ходьбе, сэр?

— На трость не опираются, Невил, — говорит каноник, возвращая ему вещь. — Это же не костыль. Она нужна только для поддержания равновесия.

— Мне надо ещё привыкнуть к ней, сэр. Вы же знаете, у меня на родине о тростях никогда и понятия не имели.

— Конечно, Невил, — отвечает мистер Криспаркл. — Потренируйтесь немного, и потом мы с Вами ещё немало миль пройдём вместе. А сейчас мне надо спешить, так что я Вас оставлю. К ужину Вы вернётесь?

— Не думаю, сэр, поскольку мой ужин начнётся чуть ранее.

Мистер Криспаркл добродушно кивает в ответ и желает ему доброго дня.

Невил отправляется к «Приюту Монахинь», вежливо стучит в дверь новой тростью и просит выглянувшую на стук служанку сообщить Елене Ландлесс о том, что её ждёт для прогулки брат. При этом Невил не делает и попытки переступить порог и ожидает снаружи, верный данному канонику слову не попадаться на глаза Розе Буттон.

Елена Ландлесс тоже верна слову и не заставляет брата долго ожидать у ворот. Сердечно поприветствовав друг друга, они без промедления уходят в направлении окраины Клойстергэма.

— Мне не хочется заводить разговор на запретную тему, Елена, — говорит Невил, когда они отходят уже достаточно далеко от ближайших домов, — но мне всё-таки придётся коснуться моего… гм… моего «безрассудного увлечения».

— Может, лучше не надо, Невил? Ты же знаешь, что мне запрещено тебя слушать.

— Я не скажу ничего нового, а только то, что мистер Криспаркл уже выслушал и с чем он уже согласился.

— Хорошо, тогда я тоже согласна выслушать это.

— Так вот, что я хочу тебе сказать… Я пришёл к выводу, что я не только сам являюсь беспокойным и несчастливым типом, но и другим приношу одни лишь беспокойства и несчастия. Особенно бедной миссис Криспаркл, матушке нашего добросердечного опекуна. Она и сама смотрит на меня с постоянной опаской и других из-за меня в дом пригласить не может. Да и я из-за всего этого нахожусь в нескончаемом разладе с собой. Поэтому я и подумал, что мне было бы полезно на несколько дней покинуть их гостеприимный дом и, так сказать, сменить обстановку… что, возможно, поможет и мне успокоиться и ещё раз всё обдумать. Погода стоит прекрасная, поэтому я — с позволения мистера Криспаркла, которому я всё это уже рассказал — завтра с утра отправлюсь в многодневное пешее путешествие. Чтобы, как говорится, не путаться тут под ногами.

— А когда ты вернёшься?

— Недели через две.

— И ты хочешь уйти один? И так надолго?

— Ну а кого я могу позвать с собой, милая Елена? Разве что тебя… Нет, одному мне будет лучше.

— И мистер Криспаркл с этой идеей согласился?

— Полностью. Сначала-то он, конечно, был против и считал, что такое одинокое путешествие ещё больше отдалит меня внутренне от людей. Но в ночь на понедельник, на нашей с ним совместной прогулке при лунном свете, я ему всё хорошо объяснил, и он был вынужден согласиться. Я сказал, что я действительно хочу научиться смирять свои порывы, и что если я справлюсь и не сорвусь сегодня вечером, то мне лучше будет на некоторое время исчезнуть из города. Ну ты понимаешь, что некоторые люди будут здесь встречаться, ходить вместе по улицам, держась за руки — поэтому зачем мне попадаться им на пути? Когда такая опасность пройдёт, тогда я вернусь. А завтра я уйду ещё до того, как добрые люди проснутся и начнут собираться к утренней службе. И постараюсь уйти так далеко, чтобы даже и колоколов собора не услышать.

Эти слова, убедившие мистера Криспаркла, похоже, убеждают и Елену. Она не перестаёт сожалеть, что бедный её брат уходит совершенно один и пропустит все празднества, но не может не согласиться, что так будет лучше и для него, и для всех прочих. Поэтому она старается подбодрить Невила.

Будет ли он писать ей?

Конечно же! Он будет ей писать каждый день и рассказывать о всех своих приключениях.

Может быть, стоит отправить багаж вперёд?

— Ах, дорогая Елена, какой багаж?! Я хочу странствовать как пилигрим — с одним только узелком на палочке. Мой узелок — то есть мой рюкзак — уже собран, и осталось только закинуть его за плечо. А моя «палочка» — вот она.

Елена берёт в руки его новую трость и делает то же самое замечание, что и мистер Криспаркл часом ранее: трость слишком, слишком тяжёлая. Из чего она сделана, из железа, что ли? Нет, конечно из дерева, но из так называемого «железного дерева».

До этого момента Невил был непривычно оживлён и даже весел. Возможно, он хотел таким образом убедить сестру в том, что он с желанием отправляется в своё одинокое путешествие и не ожидает впереди никаких трудностей. Возможно, после того, как сестра согласилась с ним, необходимость притворяться исчезла. И теперь, по мере того, как день сменяется сумерками, и на улицах Клойстергэма загораются бледные огоньки газовых фонарей, Невил становится всё более подавленным.

— Как мне не хочется идти на этот ужин, Елена!

— Дорогой мой, ты придаёшь этой формальности слишком много значения. Подумай лучше о том, что всего через пару часов все твои неприятности будут уже позади.

— Да, я понимаю… — уныло отвечает Невил. — Но мне всё равно не нравится вся эта затея…

Что он имеет в виду?

— Я не знаю, Елена, я не знаю. Я знаю только одно — мне бы пережить сегодняшний вечер! Что-то у меня плохие предчувствия. Может, конечно, это погода так влияет, и оттого у меня на душе эта смертельная тяжесть…

Елена указывает ему на медно-красные облака над рекой и говорит, что они предвещают ветер.⁹⁵ Невил не отвечает, и так они в молчании доходят до «Приюта Монахинь». Простившись с братом, Елена не сразу заходит в дом, а остаётся на крыльце и долго смотрит ему вослед. Вот он нехотя направляется к домику над воротами, вот он проходит мимо. Останавливается. Возвращается и снова медлит войти. Наконец, когда часы на башне собора резко отбивают назначенный час, он решается и быстрым шагом входит в арку ворот, скрываясь из виду.

И вот первый из троих поднимается по каменным ступеням навстречу своей судьбе.

Эдвин Друд проводит этот день в одиночестве. Кое-что исчезло из его жизни — кое-что, оказавшееся вдруг гораздо более значимым и важным, чем он считал ранее, и это кое-что он оплакивал прошедшей ночью в тишине своей спальни в домике над воротами. Мысленно он прощался с Розой, чувствуя, что оказался недостоин её, что он слишком мало её ценил, что он слишком многое в своей жизни считал само собой разумеющимся, вместо того, чтобы научиться ценить доставшееся ему безо всяких усилий сокровище. Но несмотря на всю боль потери, суетное тщеславие юности уже рисовало ему перед мысленным взором очаровательный силуэт мисс Ландлесс.

Поскольку других дел, кроме как дождаться мистера Грюджиуса, переговорить с ним и тотчас же уехать из Клойстергэма навсегда, у него не было, он решает в последний раз прогуляться по городку и тем самым как бы попрощаться с ним.⁹⁶ Давно прошло то время, когда они с Розой ещё детьми гуляли тут вместе, взявшись за руки и гордые своею помолвкой. «Бедные мы, бедные!» — думает он с внезапной грустью и досадой.

Заметив, что его часы остановились, он заходит к ювелиру проверить, не сломались ли они. Ювелир, наслышанный о приближающейся свадьбе Эдвина, тут же предлагает ему купить для невесты в подарок изящный серебряный браслет, но эта его идея не находит у жениха никакого интереса. То же и с перстнями для джентльменов — от предложения купить один-другой Эдвин вежливо отказывается и лишь рассеянно замечает, что не носит никаких украшений, кроме цепочки для часов, доставшихся ему от отца, да ещё, пожалуй, заколки для галстука.

— Это мне совершенно случайно уже известно, — говорит ювелир. — Вчера ко мне заходил Ваш дядюшка, мистер Джаспер, чтобы заменить в часах треснувшее стекло. Я предложил ему те же товары, что и Вам сегодня — в подарок племяннику на свадьбу — и он мне со смехом ответил, что Вы равнодушны к любым драгоценностям. Он сказал мне ещё, что у Вас есть только часы с золотой цепочкой, да галстучная заколка, и это мол все Ваши сокровища… Вот, мистер Друд, возвращаю Вам часы исправными и заведёнными. Я выставил их на двадцать минут третьего. Не забывайте их заводить утром и вечером, но не до упора. Не перетягивайте пружину.

Эдвин берёт часы, вешает их снова на цепочку и убирает в жилетный карман, думая при этом: «Ах, дорогой мой, заботливый Джек! Пожалуй, если бы я, завязывая галстук, случайно заложил бы на нём лишнюю складку, ты бы и это заметил!»

Час за часом бродит он по улицам, убивая время до ужина. Сегодня Клойстергэм кажется ему печальным и притихшим; под стать ему и задумчивое настроение Эдвина. Совсем скоро уедет он далеко и больше не увидит родные места, — думает Эдвин. Бедный юноша, как же ошибается он!

Проходя через пустырь «монастырских виноградников» он вдруг замечает, что у калитки прямо на мёрзлой земле сидит какая-то женщина, худая и измождённая. Вид у неё совершенно больной, и похоже, что она обессилела настолько, что уже не может даже стоять на ногах. Обеспокоенный, Эдвин подходит ближе.

— Что с Вами? — спрашивает он, наклоняясь к женщине. — Вы что, больны?

— Нет, дорогуша, — отвечает женщина, не поднимая глаз и как будто вовсе его не видя.

— У Вас… что-то с глазами?

— Нет-нет.

— Вы заблудились? Остались без крова? Без сил? Что с Вами? Почему Вы сидите тут на холоде?

Медленно и с заметным усилием она поднимает глаза на Эдвина, взгляд её на мгновение проясняется, но тут же снова мутнеет, и женщину начинает бить крупная дрожь.

— Боже мой! — мысленно поражается Эдвин. — Да у неё глаза точь в точь как у Джека в тот вечер!

— Бедная я, бедная, — бормочет женщина сквозь кашель. — И грудь-то у меня вся больная, и в горле так пересохло, будто там тёркою трут…

— Вы ведь не здешняя? Откуда Вы?

— Из Лондона, дорогуша, — продолжая кашлять, отвечает женщина.

— И куда Вы теперь?

— Назад в Лондон. Приехала сюда искать иголку в стоге сена, да не нашла. Слышь, милок, дай мне три и полшиллинга, я себе опиума куплю. И больше можешь обо мне не беспокоиться. Я тут же снова в Лондон уеду, дела у меня там… Хотя какие уж там дела… Торговля нынче уж так плохо идёт, так плохо!.. Но на жизнь хватает, и то хорошо.

— Вы что, жуёте опиум?

— Курю его, дорогуша. Просто дай мне три и полшиллинга, и я уеду. Или можешь не давать, коли жалко… Но если дашь, я тебе кое-что скажу, доверю тебе одну тайну!

Нашарив мелочь в кармане, Эдвин достаёт несколько монет и вкладывает ей в руку.⁹⁷ Жадно схватив деньги и зажав их в кулаке, женщина издаёт хриплый торжествующий смешок и поднимается на дрожащие ноги.

— Бог тебя благослови, добрый жентельмен! Спасибо тебе, голубчик, спасибо тебе! Как тебя зовут-то?

— Эдвин.

— Эдвин, значит! Эдвин, Эдвин… — бормочет женщина, словно пробуя это имя на вкус. — А девушки тебя как прозывают? Эдди?

— Ну, кое-кто так тоже зовёт, — отвечает он, слегка краснея.

— Подружка небось? Есть у тебя подружка-то, дорогуша?

— Нету… Так что Вы мне рассказать-то хотели?

— Да, точно ведь, хотела… Ну, так слушай, что я тебе скажу: благодари судьбу, что тебя не зовут Нэдом!

— Почему это? — удивлённо спрашивает Эдвин.

— Потому что нынче это страсть какое плохое имя!

— Чем же оно такое плохое?

— Опасное имя, дорогуша! Гиблое имя!

— Ну, как говорится, кто живёт опасно, тот проживёт долго.

— Коли так, то этот самый Нэд будет жить вечно — такая огромная ему сейчас грозит опасность!⁹⁸

Эти слова она буквально выкрикивает Эдвину в ухо, да ещё и костлявым пальцем ему в грудь тычет, так что юноша даже отступает на шаг. Потом, ещё раз прокаркав ему совет благодарить судьбу, женщина споро уходит через пустырь в направлении ночлежки «Койка за два пенса».⁹⁹

Эдвин в задумчивости возвращается на Главную улицу, назад, в свет фонарей. Пророчество странной женщины нейдёт у него из головы. Рассказать ли о нём Джеку (который, кстати, один и зовёт его Нэдом) или поберечь его нервы? Наверное, будет лучше сегодня ничего не говорить, а рассказать утром за завтраком — как забавный случай из жизни, не более.

До назначенного часа остаётся ещё минут двадцать, и Эдвин проходит по улице дальше, до моста через реку. Он смотрит через парапет на холодную рябь воды, и грозные слова странной женщины снова и снова звучат у него в ушах. Во всём он видит теперь дурные знаки: в завывании ветра, в багровеющем закате, в дрожащих огнях на берегу, в печальном звоне колоколов на башне собора. Охваченный тревогой, он почти сбегает с моста и спешит к домику над воротами.

И вот уже второй гость поднимается по каменным ступеням.

Джон Джаспер проводит этот день в прекрасном настроении, гораздо лучшем, чем у его гостей. С утра он обходит несколько лавочек и магазинчиков, торгующих сладостями, и выбирает всякие вкусные разности для своего племянника — Вы же понимаете, он не задержится долго в гостях, поэтому надо его угостить на славу! По дороге он встречает своего нового друга, мистера Сапси, и между прочим рассказывает ему, что сегодня вечером ужинает с Эдвином и ещё с этим, знаете ли, дикарём, который находится на попечении у каноника Криспаркла. У мистера Сапси, понятно, не находится ни одного доброго слова об этом «иностранце с неанглийским цветом кожи».

Из-за школьных каникул у хормейстера нет сегодня уроков музыки, но на службах в соборе ему всё-таки приходится присутствовать. Голос его нынче особенно хорош, просто обворожителен. Вероятно, это потому, что мистер Джаспер сегодня защищает своё золотое горло от холода в соборе чёрным длинным шарфом из крепкого крученого шелка — все прихожане отмечают этот новый предмет в его обычном церковном облачении. После блистательно исполненного хорала «Поверни моё сердце к законам Твоим, не дай мечтать мне о богатстве» хормейстер даже удостаивается похвалы от младшего каноника.

— Позвольте поблагодарить Вас, Джаспер, за доставленное наслаждение! Как Вы прекрасно пели! Восхитительно! Божественно! Я уверен, что так может петь только тот, у кого и на душе всё так же легко и свободно.

— Да, Вы правы, у меня сегодня легко на душе.

— Такое впечатление, Джаспер, что Вы нашли какое-то новое лекарство против всех Ваших расстройств!

— Правда? Хорошо сказано! Действительно, у меня припасено кое-что новое.

— Ну так принимайте это лекарство, старина, принимайте! — с мягкой улыбкой говорит мистер Криспаркл, хлопая хормейстера по плечу.

— Непременно.

— Желаю Вам удачи во всех начинаниях, — продолжает младший каноник.

— Спасибо, сэр. Вы позволите мне проводить Вас немного? Мне хотелось бы Вам кое-что сказать. Возможно, Вас это порадует.

— Что бы это могло быть?

— Помните, я рассказывал Вам о том, что меня иногда одолевают приступы меланхолии и мрачного настроения, и тогда я поверяю моему дневнику все мои печали и страхи? А Вы ответили, что мне требуется что-то вроде противоядия от этих страхов, и что мне лучше бросить все мои записи в огонь?

— Да, я помню, — посерьёзнев, отвечает младший каноник. — И я всё ещё думаю так же, Джаспер.

— И Вы были абсолютно правы, сэр! Поэтому-то я и решил сжечь мой дневник за этот год, и начать новый, уже совершенно в другом тоне! Поскольку мне стало совершенно ясно, что я был нездоров — мрачен, недоверчив, подавлен — называйте это как хотите. Вы сказали мне тогда, что я склонен всё преувеличивать. И это тоже было совершенно верно, я постоянно делал из мухи слона!

— Я очень рад это слышать, Джаспер, — восклицает младший каноник, просияв.

— Человек, ведущий такую скучную и однообразную жизнь, как у меня, — продолжает хормейстер, — иногда поневоле концентрируется на одной какой-нибудь идее и раздувает её до совсем уже невообразимых размеров. Именно это и происходило со мной. Поэтому я сожгу все печальные свидетельства моей болезни и начну новую страницу в жизни, начну с чистого листа!

— Вот и замечательно! — отвечает мистер Криспаркл. — Это даже лучше, чем я надеялся!

Они уже подошли к дому младшего каноника и теперь пожимают друг другу руки на прощание.

— Если мистер Невил ещё дома, — говорит Джаспер, — то я могу подождать, пока он оденется. Тогда мы могли бы пойти ко мне вместе.

— Кажется, он уже ушел, — отвечает мистер Криспаркл, отпирая дверь ключом, — но я уточню у матушки. Вы не зайдёте?

— Нет, меня ведь гости ждут, — отвечает Джаспер с улыбкой.

Младший каноник на минутку скрывается в дверях и тут же снова появляется с известием, что мистер Невил как ушёл, так больше и не появлялся. И действительно, как теперь вспоминает и мистер Криспаркл, Невил собирался отправиться на ужин к хормейстеру сразу с прогулки, не заходя домой.

— Однако плохой же я хозяин! — восклицает Джаспер, разводя руками. — Мои гости придут, а меня-то и нет! Держу пари, что они там помирятся ещё до моего прихода!

— Я никогда не вступаю в пари, — отвечает младший каноник, — поэтому просто скажу, что я уверен — у Ваших гостей сегодня будет приятный вечер!

Джаспер кивает и весело желает мистеру Криспарклу всего хорошего.

Затем он возвращается домой через церковное подворье, беззаботно напевая. Определённо, он сегодня в голосе, поскольку в его пении не проскальзывает ни единой фальшивой ноты, что может только свидетельствовать о его прекрасном настроении и замечательном самоконтроле. Перед собственной дверью он останавливается и стягивает с шеи чёрный свой шарф. На мгновение лицо его мрачнеет, но тут же снова просветляется; затем, аккуратно расправив шарф, сложив его и перекинув через локоть, он открывает незапертую дверь.¹⁰⁰

И вот третий из них поднимается по каменным ступеням.

Всю ночь горит лампа под красным абажуром в окнах домика над воротами, горит как огонь маяка, стоящего на границе между шумом Главной улицы и тишиной церковного подворья. А ветер всё усиливается и скоро достигает невероятной, разрушительной силы.

Аллеи кладбища и закоулки возле собора и в хорошую-то погоду не слишком освещены, а нынче, после того, как ветер разбил и задул почти все фонари на церковном подворье, там и вовсе ни зги не видно. Порывы ураганного ветра поднимают пыль и песок с земли, в воздухе кружатся листья, с вязов летят ветки, на крыше собора грохочут полуоторвавшиеся куски кровельного железа, и почти поминутно слышится сухой треск, возвещающий, что ещё один древесный сук не устоял перед напором бури.

Давно не бывало в Клойстергэме ветра такой силы и ярости. С крыш домов летят кирпичи от разрушенных ураганом дымовых труб, редкие прохожие едва пробираются по улицам, держась за стены и столбы фонарей, и стараются побыстрее попасть домой, чтобы спастись от шквального ветра. К полуночи ураган достигает своей высшей точки, на улицах нет ни души, и только ветер со свистом проносится по пустынным улицам, завывает на углах и грохочет ставнями на окнах, словно грозясь обрушить крыши домов на головы их обитателей.¹⁰¹

Лишь красный свет в окнах домика над воротами горит неколебимо. Всё дрожит и шатается, недвижим лишь этот красный огонь.

Всю ночь дует ветер и несутся по небу так и не пролившиеся дождём тучи. Лишь под утро, когда начинает брезжить серый рассвет, ветер становится тише и прерывистей, похожим на дыхание смертельно раненого дракона, и когда восходит бледное зимнее солнце, чудовище умирает, и буря стихает окончательно.

Тогда становится заметно, какие немалые разрушения причинил собору ночной ветер: стрелки часов на башне погнуты, несколько камней облицовки сорваны и сброшены вниз, а на крыше во многих местах недостаёт черепицы. Команде рабочих во главе с Дердлсом, несмотря на праздничный день, приходится отправляться наверх осматривать повреждения, а мистер Топ и ещё кучка зевак наблюдают за работами снизу, от домика младшего каноника.

Вдруг они замечают мистера Джаспера, в великом смятении и даже в панике бегущего к ним по улице. Растолкав горожан, хормейстер пробивается к ограде домика мистера Криспаркла и высоким срывающимся голосом кричит его хозяину, выглянувшему на шум в окно:

— Где мой племянник?!

— Здесь его нет. Разве он не дома?

— Нет, дома его нет! Вчера он пошёл провожать мистера Невила и не вернулся! Они хотели пойти к реке, посмотреть на бурю. Позовите мистера Невила!

— Но его тоже нет, он ещё до рассвета ушёл.

— И его тоже нету?! Впустите меня! Немедленно впустите!

Теперь никому уже нет дела до крыши собора, и все глаза устремлены на мистера Джаспера — бледного, полуодетого и задыхающегося от бега, без сил опирающегося на ограду палисадника у дома младшего каноника.¹⁰²