Не отпускай

Запись с камеры видеонаблюдения в прокатной компании более высокого качества. Я молча просматриваю запись. Типичный случай — и эта камера установлена слишком высоко. Всем плохим ребятам это известно, и они предпринимают простые меры противодействия. В данном случае человек с украденными документами на имя Дейла Миллера заявился в бейсбольной шапочке, надвинутой на лоб. Он наклоняет вперед голову, отчего разглядеть его лицо практически невозможно. Может быть, только конец бороды и вижу. Он прихрамывает.

— Профессионал, — сообщаю я Рейнольдс.

— В смысле?

— Шапочка почти на носу, голова опущена, притворная хромота.

— С чего ты взял, что хромота притворная?

— С того же, с чего я узнал походку Мауры. Походка может быть легко узнаваемой. Какой наилучший способ исказить свою походку и заострить внимание на чем-то не имеющем смысла?

— Начать прихрамывать, — соглашается Рейнольдс.

Мы выходим из хибарки, в которой располагается офис, на прохладный ночной воздух. Я вижу вдали человека, закуривающего сигарету. Он поднимает голову, выдыхает облачко дыма — точно как мой отец. После смерти отца я начал курить и дымил больше года. Знаю, это идиотизм. Отец умер от рака легких, а курил всю жизнь, тем не менее я отреагировал на его жуткую смерть именно тем, что начал курить. Я любил выходить на воздух с сигаретой, как этот человек. Может быть, это мне и нравилось: когда я закуривал, люди держались от меня подальше.

— С возрастом тоже не ясно, — продолжаю я. — Длинные волосы и борода могут быть маскировкой. Нередко преступник выдает себя за старика, чтобы его недооценивали. Рекс останавливает машину для проверки, видит старика, отключает осторожность.

Рейнольдс кивает:

— Я еще отдам пленку на покадровый просмотр, — может, найдут что-нибудь более четкое.

— Ясно.

— У тебя есть гипотеза, Нап?

— Не совсем.

— И все же?

Я вижу, как человек глубоко затягивается, выпускает дым через ноздри. Я теперь франкофил: вино, сыр, быстрая речь — полный комплект, что, возможно, объясняет, почему мой курительный период был таким коротким. Французские сигареты. Много. Конечно, я естественным образом пришел к франкофилизму — изобретенное мной словечко, — я ведь родился в Марселе и первые восемь лет жизни провел в Лионе. Для меня это не показуха, как у всяких мудаков, которые ничего не понимают в вине, но отчего-то не могут обходиться без специального контейнера для переноски бутылок, а с извлеченной из горлышка пробкой обращаются, как с языком любовницы.

— Нап?

— Ты веришь в прозрения, Рейнольдс? В интуицию у копа?

— Ни хрена не верю, — отвечает Рейнольдс. — Все идиотские ошибки, которые совершает коп, происходят оттого, — она показывает кавычки пальцами, — что он полагается на «прозрения» и «интуицию».

Мне нравится Рейнольдс. Очень нравится.

— Именно это я и имел в виду.

День был долгий. У меня такое ощущение, что я отдубасил Трея битой месяц назад. Я дожигал остатки адреналина, а теперь выдохся. Но, как я уже сказал, мне нравится Рейнольдс. Может быть, я в долгу перед ней. И я решаю — почему нет?

— У меня был брат-близнец. Его звали Лео.

Она ждет.

— Слышала что-нибудь об этом? — спрашиваю я.

— Нет. А должна была?

Я качаю головой:

— У Лео была подружка, ее звали Дайана Стайлс. Мы все выросли в Вестбридже, откуда вы меня привезли.

— Приятный городок, — улыбается Рейнольдс.

— Да, приятный. — Не знаю, как ей это рассказать. Смысла в этом никакого нет, поэтому я продолжаю нести вздор: — И вот наш выпускной год, мой брат Лео встречается с Дайаной. Они уходят как-то вечером. Меня нет рядом. У меня хоккейный матч в другом городке. Мы играли против команды из Парсиппани-Хиллз. Странные дела вспоминаются. Я забил два гола и сделал две голевые передачи.

— Впечатляет.

Я чуть улыбаюсь моей прежней жизни. Если я закрою глаза, то смогу вспомнить все мгновения той игры. Мой второй гол был победным. Мы играли в неполном составе. Я перехватил шайбу перед самой синей линией, пошел вдоль левого борта, обманул вратаря и с неудобной руки перебросил шайбу через его плечо. Жизнь до — и жизнь после.

Шаттл из аэропорта с надписью «Автомобили в аренду от Сэла» останавливается перед хибаркой. Усталые пассажиры — все кажутся усталыми, когда берут машину, — выходят из автобуса и становятся в очередь.

— Ну, ты сыграл в хоккей в соседнем городке, — подсказывает мне Рейнольдс.

— В ту ночь Лео и Дайана попали под поезд. Погибли мгновенно.

— Какой ужас… — Рейнольдс подносит ладонь ко рту.

Я молчу.

— Несчастный случай? Самоубийство?

— Никто не знает, — пожимаю плечами я. — По крайней мере, я не знаю.

Последний пассажир из шаттла — грузный бизнесмен, он тащит тяжеленный чемодан с отломанным колесиком. Лицо от напряжения неоново-красное.

— Официальное расследование проводилось? — спрашивает Рейнольдс.

— Несчастный случай, — говорю я. — Двое молодых людей из выпускного класса, в организме много алкоголя и наркотики. По тем железнодорожным путям часто ходили, иногда ради дурацкого куража. В семидесятых там погиб парнишка — пытался запрыгнуть в вагон. В общем, вся школа была ошарашена, все погрузились в траур. В прессе была масса ханжеских статеек, остерегающих других: «молодые, красивые, наркотики, алкоголь, что случилось с нашим обществом…». Ну ты сама все это знаешь.

— Знаю, — отвечает Рейнольдс. — Ты сказал — выпускной класс?

Я киваю.

— А ты тогда встречался с Маурой Уэллс.

Она молодец.

— А точнее — когда Маура убежала?

Я снова киваю.

— Черт! — трясет головой Рейнольдс. — И как скоро после этого?

— Через несколько дней. Ее мать заявила, что она попала под мое дурное влияние. И она пожелала отослать дочку из этого ужасного города, где молодые люди колются, напиваются и ходят по железнодорожным путям. Маура предположительно уехала в школу-пансион.

— Убедительно, — говорит Рейнольдс.

— Да.

— Но ты не купился?

— Нет.

— А где была Маура в ту ночь, когда погибли твой брат и его девушка?

— Не знаю.

Теперь Рейнольдс все понимает.

— Ты поэтому все еще ее разыскиваешь. Дело не в ослепительном вырезе платья.

— Хотя и это сбрасывать со счетов не стоит.

— Мужики… — вздыхает Рейнольдс. Она подходит ближе. — Ты думаешь, Мауре что-то известно о смерти твоего брата?

Я молчу.

— И почему ты так думаешь, Нап?

Я показываю кавычки пальцами.

— «Прозрение», — говорю я. — «Интуиция».