Искушение

— Последнее, что я помню — это как я приготовилась к удару меча Хадсона. — Я смотрю то на дядю, то на Джексона, которые сжали зубы с таким видом, будто им очень не хочется мне что-то говорить. — Так что же было потом? Он ранил меня?

— Не совсем, — отвечает мой дядя. — То есть меч коснулся тебя, да. Но он не нанес тебе ущерба, поскольку ты уже обратилась в камень.

Я проигрываю эти слова в голове снова и снова, но сколько бы я их ни повторяла, в них отсутствует смысл.

— Что-что? Ты сказал, что я обратилась…

— В камень. Ты обратилась в камень, Грейс, прямо у меня на глазах, — говорит Джексон. — И оставалась камнем последние сто одиннадцать дней.

— Что именно ты имеешь в виду, говоря «камень»? — спрашиваю я опять, пытаясь каким-то образом понять то, что кажется невозможным.

— Я хочу сказать, что все твое тело представляло собой сплошной камень, — уточняет мой дядя.

— Как если бы я превратилась в статую? Ты об этом?

— Нет, не в статую, — спешит успокоить меня дядя Финн, настороженно глядя на меня, будто пытается решить, какое количество информации я способна воспринять. Какая-то часть меня понимает его мотивы, хотя это чертовски раздражает.

— Пожалуйста, скажите мне, — говорю наконец я. — Поверьте, куда хуже вариться в собственном соку, пытаясь разобраться, что к чему, чем просто знать. Итак, если я была не статуей, то… чем же? — Я силюсь подыскать хоть какое-то объяснение, но мне на ум не приходит ничего.

И мой дядя продолжает мяться, заставляя меня думать, что каким бы ни был ответ на мой вопрос, он окажется очень скверным.

— Горгульей, Грейс. — Правду мне открывает Джексон, как и всегда. — Ты горгулья.

— Горгулья? — Неверие явственно звучит в моем голосе.

Мой дядя бросает на Джексона взгляд, полный досады, но наконец нехотя кивает.

— Да, горгулья.

— Горгулья? — Не могут же они говорить серьезно. Не могут, не могут, это наверняка не всерьез. — Вроде тех штук на стенах церквей?

— Да. — Теперь Джексон чуть заметно ухмыляется, как будто понимает, как нелепо это звучит. — Ты гор…

Я вскидываю ладонь, делая ему знак замолчать.

— Пожалуйста, не повторяй это слово. С меня хватит и двух предыдущих раз. Просто помолчи.

Я поворачиваюсь и иду к противоположной стене кабинета дяди Финна.

— Мне нужна минута, — говорю я им обоим. — Всего минута, чтобы… — Чтобы это уразуметь? Чтобы это отрицать? Чтобы заплакать? Закричать?

Да, закричать было бы неплохо, но это наверняка еще больше сорвет крышу у Джексона и дяди Финна, так что… Я дышу. Да, мне сейчас надо просто дышать. Потому что я без понятия, что теперь делать, что говорить.

Какой-то части меня хочется сказать им, что я разгадала их шутку — ха-ха, как смешно; но другая, большая часть моего сознания понимает — они не разыгрывают меня. Я знаю это отчасти потому, что ни мой дядя, ни Джексон никогда не пошли бы на такое, а отчасти потому, что глубоко внутри меня есть нечто маленькое, испуганное и съежившееся, и это нечто… освободилось, едва они произнесли это слово. Как будто оно знало это всегда и просто дожидалось, когда я замечу.

Когда я это пойму.

Когда я в это поверю.

Итак. Горгулья. Ладно. Это ведь не слишком скверно, да? Могло быть и хуже. По моему телу пробегает дрожь. Ведь тот меч мог отрубить мне голову.

Я делаю глубокий вдох, прижимаюсь лбом к прохладной серой стене кабинета моего дяди и мысленно повторяю слово «горгулья» снова и снова просто затем, чтобы понять, какие чувства я испытываю после того, что узнала.

Горгулья. Вроде тех громадных каменных существ с крыльями, клыками и… рогами? Я провожу ладонью по голове — а вдруг у меня выросли рога, а я и не в курсе?

Нет, рогов у меня все-таки нет. Я нащупываю только кудрявые темно-русые волосы. Такие же длинные, такие же непокорные и такие же надоедливые, как всегда, и определенно никаких рогов. Или клыков, понимаю я, проведя языком по своим передним зубам. Собственно говоря, все во мне кажется точно таким же, как и прежде. Слава богу.

— Эй, Грейс. — Джексон подходит ко мне сзади и кладет руку на спину. — Ты же понимаешь, что все будет хорошо, не так ли?

Ну, да. Само собой. Ничего страшного. Ведь горгульи — это высший класс, что, разве не так? Почему-то мне кажется, что он не оценит мой сарказм, а потому я сдерживаюсь и просто киваю.

— Я серьезно, — продолжает он. — Мы во всем разберемся. К тому же горгульи — это нереально круто.

Ну да, конечно. Огромные, нескладные куски камня. Нереально круто. Щас.

— Я понимаю, — шепчу я.

— Правда понимаешь? — Он наклоняется ко мне, и его лицо оказывается совсем близко к моему. — Потому что вид у тебя сейчас такой, будто ты этого не поняла. И голос тоже.

Он стоит так близко. Я чувствую на щеке его дыхание, и на несколько драгоценных секунд закрываю глаза и мысленно притворяюсь, что я перенеслась на четыре месяца назад в то время, когда мы с Джексоном были одни в его спальне, строили планы, целовались и воображали, что уж теперь-то у нас наконец все под контролем.

Смех, да и только. Я еще никогда в жизни не чувствовала себя настолько беспомощной — такого не было даже в первые дни после гибели моих родителей. Ведь в то время я хотя бы была обыкновенным человеком… во всяком случае, я так думала. Теперь же я горгулья, и я совершенно не представляю себе, что это значит, не говоря уже о том, как это произошло. И как я ухитрилась потерять почти четыре месяца жизни, будучи заключена в камень.

И вообще, почему? То есть я могу понять, почему я обратилась в камень — полагаю, какой-то подспудный, спрятанный в глубине моего существа инстинкт вдруг проявился, чтобы не дать мне умереть. Так ли это невероятно, если учесть мое недавнее открытие, что мой отец был ведьмаком? Непонятно другое: почему я оставалась камнем так долго? Почему не вернулась к Джексону при первом же удобном случае?

Я ломаю голову, пытаясь найти ответ, но на том месте, где должны быть мои воспоминания, по-прежнему зияет пропасть, пустота.

Я сжимаю руки в кулаки, и мои окровавленные пальцы пронзает боль. Я гляжу на них, гадая, как я могла так пораниться. Впечатление такое, словно я продиралась сквозь камень, чтобы попасть сюда. А может, так оно и было. Или же дело обстояло еще хуже, но как, как? Я не знаю. В этом-то и загвоздка. Я просто не знаю. Вообще ничего.

Я не знаю, что делала последние четыре месяца. Не знаю, ни каким образом мне удалось превратиться в горгулью, ни как мне удалось опять стать человеком.

И тут я осознаю основную причину своей паники: я не знаю ответа на самый главный вопрос.

Я резко разворачиваюсь и устремляю взор на дядю:

— Что случилось с Хадсоном?