Сметенные ураганом

Светлана навсегда запомнила 18 декабря 1988 года, день, с которого перевернулась вся ее жизнь.

Этим вечером она собиралась с Шереметьевым в ресторан. Выбрав из шести подаренных им платьев бежевое трикотажное, с заниженной талией и узкой короткой юбкой, Света занималась прической. Ей хотелось выглядеть ослепительно — Юра обещал повести ее в «Прибалтийскую». В этом новом шикарном отеле она еще не была — а там ведь сплошь интуристы.

Стукнула входная дверь. Света невольно прислушалась.

Маня явилась? Вечно она по библиотекам сидит, домой не торопится. Света на ее месте вообще бы учебу бросила. К чему себя гробить? Впрочем, пусть рискует ребенком, если ей нравится. Она поймала себя на мысли, что была бы счастлива, случись у Манюни выкидыш. Тогда…

— Мань, это ты? — крикнула она в сторону коридора.

Тишина.

— Мань? — Света отложила расческу и выглянула из своей комнаты.

Маня сидела на тумбочке, серая как алюминий, и беззвучно плакала, некрасиво скривив рот.

— Мань, ты чего? Что случилось, тебе плохо?

Маня еле заметно покачала головой и протянула руку с отпечатанной на машинке бумагой. Со страхом Света взяла документ, сердце сжалось от предчувствия…

«В ходе операции по контролю за выведением ограниченного контингента советских войск из Демократической республики Афганистан, в локальном бою на высоте 3214 лейтенант Улицкий Михаил Павлович пропал без вести…»

Там были еще какие-то слова, но строчки в глазах поплыли. Невольно вырвалось горестное: «Миша!», она бросилась к Мане, и обе зарыдали.

Прибежавшая на крик тетя Поля принялась успокаивать племянницу, говорить, что пропал — не значит, что погиб. Появившийся вскоре Шереметьев повторил то же самое и пообещал выяснить подробности через знакомого в Министерстве обороны.

Позже на кухне наедине со Светой он высказался:

— Я, конечно, попробую узнать, но и так все понятно.

— Что?

— Обычно наши стараются вынести с поля боя тела погибших, и если его среди них не было…

— Что это значит?

— Плен.

— Так вы думаете, Миша жив, он в плену? — В глазах мелькнула надежда.

— Чему вы радуетесь? Неизвестно, что лучше — смерть или плен у моджахедов.

— Но если Миша в плену, то его можно обменять. Потом, существует Красный Крест, они ведь пленными занимаются?

— Моджахеды не ведут переговоров с представителями гуманитарных организаций, — покачал головой Шереметьев. — Некоторых пленников они отпускают за огромный выкуп.

— Мы соберем деньги! — воодушевилась она.

— А вы порядок цифр представляете? Речь может идти о миллионах долларов.

— Миллионах?.. — растерянно пролепетала Света.

— Да. Еще я слышал, что они отпускают пленников, принявших мусульманство.

— Надеюсь, он его примет…

— Улицкий? — Юра прищурился и покачал головой. — Сомневаюсь.

— Конечно, он примет мусульманство, если это единственный способ спастись, — уверенно заявила она.

— Спастись… Парадоксально звучит. Вы знаете, какое значение это слово имеет у православных верующих? Спасти свою душу, жить согласно божьим заповедям и этим заслужить место в раю.

— Миша неверующий, он атеист, — настаивала Света. — Не все ли равно — пусть притворится, что принимает это мусульманство, а потом сбежит.

Во взгляде Шереметьева ей почудилось мрачное изумление. Он вновь покачал головой:

— Нет, не станет он этого делать. Улицкий человек чести.

— Чепуха! При чем тут честь? Я бы с легкостью обманула этих афганцев. И вы тоже.

— Ошибаетесь. Я крещеный и даже иногда посещаю церковь. Я не стал бы клятвопреступником.

— Ерунда какая! — раздраженно воскликнула она. — Да кто узнает? Ведь не обязательно идти в церковь и сообщать: я переменил веру.

— А муки совести? Если вы, мой будущий библиотекарь, читали Голсуорси, то должны помнить: Уилфрида Дезерта доконал не остракизм, а сознание того, что под дулом пистолета он предпочел чести — жизнь.

Света не имела понятия, о чем он говорит, но продолжала упрямиться:

— Чепуха! Жизнь — дороже всего.

— Но не для людей чести. А ваш драгоценный Мишенька именно такой. Так что этот вариант отпадает. Свяжитесь с его отцом, он человек влиятельный, может, узнает что-то о возможности обмена пленными. Больше, к сожалению, ничего не могу вам посоветовать.

Павел Петрович Улицкий ничего не успел сделать. В ночь после трагического известия он скончался от инфаркта. Яна Витальевна не перенесла двойного удара судьбы — умерла буквально через две недели после похорон мужа.

Маня опять лежала в больнице. Тетя Поля постоянно принимала лекарства от давления и еле ползала по квартире.

В родительском доме Светы тоже все было плохо. Мама, совсем недавно молодая и энергичная женщина, сильно сдала за последний год — быстро уставала, то и дело сидела на больничных.

— Это папаша ваш меня довел, — жаловалась Ольга Петровна старшей дочери. — Сил больше нет так жить! Каждый день напивается. Уж где эти алкаши выпивку находят? Я боюсь, его с работы уволят — ведь ему с утра глаза не продрать, постоянно опаздывает. Светочка, хоть бы ты с ним поговорила…

Света сделала попытку, но поняла, что результата не будет. Придя в субботу утром, она застала отца в глубоком похмелье. Выглядел он ужасно — глаза заплыли, физиономия помятая, взгляд бессмысленный.

— Пап, ты в состоянии разговаривать?

— Конечно, доча. Ты пивка, случайно, не принесла?

— Пивка тебе? — почти взвизгнула в возмущении Света. — Пинка тебе надо, а не пивка! Ты что творишь? До чего маму довел?

— Ты как с отцом разговариваешь, соплячка? — попробовал повысить тон отец, правда, из-за упадка сил вышло у него не слишком грозно.

— Ты на себя в зеркало посмотри, на кого похож? Да я бы за один внешний вид тебя с работы выгнала!

— Доча, не надо так с отцом…

— А как надо? Может, похвалить тебя за то, что ты вытворяешь? Докатился — вещи из дома уносишь! Где мамина песцовая шапка? Где, я тебя спрашиваю? Пропил?

Григорий Иванович покачал головой, мутные глаза увлажнились пьяными слезами.

— Светка, я ж тебя… вот такую… на руках качал! А помнишь, как на шее у меня ездила? За уши дергала и кричала: «Папа, быстрей!» Эх, Светка!

— Сейчас ты на маминой шее сидишь, алкаш! Я бы на ее месте тебя сбросила!

Закончив бесполезный разговор, она вернулась в комнату.

— Мам, разводись ты с ним, чего мучиться?

Ольга Петровна махнула рукой:

— Куда разводиться? Нашу квартиру даже на две комнаты не разменять. Все равно жить вместе…

— Ну, тогда плюнь на него и перестань беспокоиться. Пусть напьется, пусть хоть вообще домой не является. Пускай его с работы уволят, а ты наплюй. Думай о своем здоровье. Что врачи-то говорят?

— Ранний климакс. Гипертония, стенокардия, гастрит, а может, уже и язва. Надо обследоваться.

Светлана сделала внушение младшей сестре: смотреть за матерью, а если что — вызывать на помощь.

— Но постарайся сама справляться, — наставляла она. — У меня на шее двое больных и ребенок. Не могу же я разорваться?

Но, хочешь не хочешь, приходилось разрываться. Когда спустя месяц Манюня вышла из больницы, туда попала тетя Поля с гипертоническим кризом.

Света не спала ночей — у Олежки резались зубки, он температурил, капризничал беспрестанно. Иной раз ее подмывало разбудить Маньку и сунуть сына: на, тренируйся, вот на что ты себя обрекаешь! Выносить ребенка — ерунда, хотя у тебя и это не больно-то хорошо выходит. Ты вот вырасти его! Выкорми, повышагивай ночами, укачивая! И кто это выдумал, что материнство — счастье? Обуза, оковы, кандалы — вот это что!

И днем Света вертелась как белка в колесе. Ездила в больницу к тете Поле, выстаивала в очередях за продуктами. Раза по три на неделе заглядывала к своим. Сонька, зараза пятнадцатилетняя, ни черта не убирала. У мамы едва хватало сил сварить еду из продуктов, которые притаскивала старшая дочь. А Света ощущала себя ломовой лошадью, на которую все грузят и грузят, и заставляют везти, и конца этому не предвидится.

Учеба отпала сама собой, про дискотеки она тоже забыла. Порой вспоминала куда-то пропавшего Шереметьева. Опять, наверное, где-нибудь за границей. А сейчас он бы очень пригодился со своими дефицитными продуктами и автомобилем. Хотя вряд ли у него найдется время ожидать возле магазина, пока она вывалится оттуда с полными сумками.

Только полными сумки становились все реже и реже.

Шереметьев объявился накануне Дня Советской Армии. Света сама не ожидала, что так обрадуется, у нее даже сердце подпрыгнуло, когда подавала ему руку.

Он стоял на пороге, пахнущий морозцем и каким-то приятным одеколоном, и, мягко улыбаясь, смотрел сверху вниз со своей всегдашней иронией в синих глазах.

— Давненько я у вас не бывал… Что-то вы плоховато выглядите, мадам.

— Хороший комплимент для начала, — недовольно скривилась Света.

— Я вовсе не хотел вас обидеть. Меня это на самом деле беспокоит. Что случилось, дорогая?

— Проходите на кухню, я сейчас.

В своей комнате она наскоро привела себя в порядок. Домашний халатик сменила на джинсы и водолазку, расчесала волосы и тряхнула головой, чтобы казались пышнее. Тронула ресницы тушью и мазнула по губам блеском. Дольше заниматься внешностью неудобно, да и Юра может подумать, что это ради него…

«А разве не так? — спросила она себя. И ответила: — Нет, конечно. Просто неприлично такой росомахой перед мужчиной».

Юрий курил у окна и, обернувшись, окинул ее с головы до пят своим фирменным раздевающим взглядом.

— Ну вот, уже лучше, — сказал он, присаживаясь вслед за ней к столу. — Так что же случилось у вас, дружок?

Это по-детски ласковое слово умилило ее. Ведь может нормально разговаривать, но чаще почему-то предпочитает издеваться. Света вздохнула:

— Столько всего произошло… Вы же ничего не знаете. Столько навалилось всего, и, как назло, подряд, одно за другим!

Конец ознакомительного фрагмента.