Пять синхронных срезов. Механизм разрушения

Гомеостаз. На биохимии — химические реакции этого жизненно важного механизма поддержания постоянства внутренней среды организма. Каким образом нейтрализуются лишние кислоты, какие при этом происходят химические реакции. Лишних, ненужных щелочей в организме тоже не должно быть, щёлочи связываются, нейтральные соли постоянно выводятся из организма с мочой. Факторами устойчивости организма, таким образом, являются органические кислоты и щёлочи, в их оптимальном соотношении. В каком случае может произойти сбой в механизме поддержания гомеостаза? При постоянном преобладании кислот или щелочей в организме, а также при резком значительном превышении их оптимального уровня.

— Поэтому — не увлекайтесь — пожалуйста — беляшами — а то — я это знаю — вы очень любите их! — Инна Фёдоровна несколько раз обводит указкой на доске во второй аудитории формулу соли, выводимой из организма с целью поддержания гомеостаза.

Омётова гневно стучит указкой по центру воображаемого эллипса и вдруг отпускает нас с лекции на полминуты раньше. Мы такого никак не ожидали; аудитория мигом пустеет. Преподаватель — в белом халате, красивая, статная, умная — не спешит, вежливо пропуская нас, и выходит за нами.

Она никогда не берёт с собой на лекцию никаких записей.

Ах, горячие беляши за 16 копеек! Полжизни! Я могу сразу два или, нет, три съесть, и мне ничего не будет! Зачем Инна Фёдоровна напомнила!

На физиологии тоже упоминают гомеостаз, по времени почти одновременно с биохимией, и теперь всё делается совершенно понятным. Мне это очень нравится — не дадут забыть; при ответе на физиологии можно будет коснуться чуть подробнее биохимических реакций, продемонстрировать преподавателю свою небывалую эрудицию. И ещё на каком-то предмете, третий раз! не могу точно вспомнить, на каком именно, может быть, микробиология, поскольку разные микроорганизмы чувствительны к разным средам, и мне это всё очень нравится: получается этакий своеобразный стереоэффект.

Иду по коридору четвёртого этажа, вместе со всем курсом перехожу из аудитории в аудиторию — с лекции на лекцию, — энергично размахивая своей сумкой на длинных ремешках, осмысливаю услышанное, собираю в кучу свои знания.

Как хорошо, когда всё понятно!

Затем на физиологии подробно изучаем систему органов кровообращения. Факторов свёртывания крови — ни много ни мало — а целых 12! На лекции Мещерякова диктовала быстро, я едва успевала по привычке строчить, не вдумываясь. Один из факторов — низкая температура, ещё один — кальций, кажется, пятый, самый важный. Впрочем, важны все 12 факторов, они не заменяют друг друга, тромб образуется лишь при наличии каждого из них. На практике строго спрашивают; в учебнике почему-то перечислены не все; хотя о некоторых факторах — подробнейше, и как именно они действуют!

Называет фактор, отсутствующий в крови наследника русского престола цесаревича Алексея; сегодня науке известно, как этому заболеванию можно противостоять.

Преподавателю очень не нравится, что отвечает лишь одна студентка, и как раз та, что была недавно удалена с лекции, поэтому Мещерякова спрашивает Ольгу Спиренкову, мою соседку, но так, чтобы она смотрела бы в моей тетради. То есть эта тетрадь теперь уже не моя, а как бы общая! Больше смотреть негде. Ни методичек, ни рабочих тетрадей кафедра своим студентам не предлагает. Нормальных новых учебников в библиотеке не хватает на всех, а в старых — этот раздел написан не так подробно. На эти старые книги просто смотреть страшно: почти все страницы повыдраны студентами на экзаменах и совестливо вложены обратно.

Мы почему-то дружно решаем, что всё это сотворил ветфак.

Все, как всегда, разъезжаются по домам на 7-е ноября, а я… тоже! Мне накануне прислали из дома денег, а я только что получила по почте стипендию. И я решила, что мама этим самым мне хотела сказать, чтобы я прилетела на праздники домой. А обмениваться телеграммами, и уж тем более письмами, было просто некогда. Дома я поняла, что это было случайное совпадение, никто меня не ждал.

Заранее покупаю билет на самолёт, на вечерний очень поздний рейс. В тот день у нас было, как обычно, 4 пары: микробиология практика, лекция по физиологии, затем по агрономии такая контрольная «современная», тестовая, с использованием перфокарт, и что-то ещё. Может быть, вспомню, я очень долго все 4 предмета хорошо помнила: так и вижу перед собой странички тетрадок, и писала я в тот день небывало вразнобой: то тесно ставя буквы, то оставляя между ними огромные промежутки. Так я заволновалась, что «завтра в это время буду уже дома», как я сказала однажды маме, только, наоборот, про Москву. Но до этого ещё надо будет дожить, это я скажу маме на пятом курсе! А пока сразу из академии мчусь в аэропорт, с утра собралась, тетради отдаю Наташе.

Но белоярского автобуса нет, как нет ни малейших его признаков, у него это иногда бывает, особенно когда я на самолёте из Москвы прилетаю. Добрые люди в райкоопе в Мошково позволяют мне позвонить по телефону домой; какие замечательные простые нравы царили в то время! В своём районе звонки бесплатные! В трубке я слышу солидный мужской голос, и кричу радостно:

— Папа! Пап!

— Никакой не папа!

— Ой, извините, пожалуйста! Я к Норкиным звоню!

В растерянности медленно кладу трубку, но уже у самого рычага из неё спокойно сердито доносится:

— А это и есть квартира Норкиных, только никакой не папа!

— Да-а? А кто это? — я так и вижу: кто-то чужой жутко расхаживает по нашему дому, в обуви, не разувшись!

— Дядя Сеня! Семён Романович!

Но про рейсовый автобус Семён Романович, конечно же, ничего не знает. Мама на работе. У папы забой. Вот так гости у нас!..

Всё же я как-то приезжаю. Дома, хотя и нет родителей, но всё равно очень хорошо, уютно; тётя Валя такая милая, домашняя; обутым, конечно, никто не ходит, и я очень рада; но прямо с порога — начинаются разбирательства:

— А чего ты так визжала, а: «па-ап, па-ап»?

Для начала — я довольна, просто счастлива, я — дома! А что я так обрадовалась?! По телефону голоса легко спутать, я думала, это папа, извините, Семён Романович!

— Не в том дело, и неважно, кто это был, а чего уж так визжать-то!

Отрываюсь от этого трудного диалога-препирательства, оставляю за нашими гостями последнее слово, и перехожу на правильный внутренний торжествующий монолог: а вот нет у Вас, Семён Романович, дочки, и Вы, наверное, завидуете, что можно так радоваться папе даже по телефону!

Семён Романович нечаянно услышал то, что вовсе не ему было предназначено.

Ясно, что никто не знает и даже не догадывается о моём приезде, и я решаю, что надо сообщить об этом папе и маме! Только не по телефону, конечно; что за разговор по телефону, если я приехала домой! После чая и краткого рассказа про свою жизнь в Москве я иду к маме на работу, потом на забойный пункт, остаюсь там немного «посортировать», ведь это моя будущая специальность!

Поздно вечером мы с папой приходим домой; тем временем мама и тётя Валя нажарили ароматных сочных котлет, а Семён Романович сходил в магазин за водкой. Но как неудачно они приехали! Нам нельзя пить никакую водку! Обычно пишут заранее, мол, мы приедем к вам в гости в такое-то время, и уж мамочка моя не затруднилась бы сформулировать, почему хорошо приехать в любое другое время, кроме ноября — папа работает допоздна и без выходных.

Ко времени моего приезда Твердохлёбы гостили у нас уже, наверное, с неделю.

За это время тётя Валя умудрилась заболеть: она отравилась тем, что попробовала сырой фарш, достаточно ли он посолен. И зачем я, Таня, так сделала, никогда раньше я не пробовала фарш; да чёрт бы с ним, пусть бы он был недосолен, в сердцах сетовала она мне потом, много лет спустя, когда мы много говорили о той их поездке. И правда.

Моё неожиданное появление почему-то словно подливает масла в огонь; весь вечер разговор не мирный, а какой-то беспокойный. Я рассказываю тёте Вале о своей жизни, например, так: «Вернулась в общагу…» По-другому я сказать не могу, и даже не замечаю, как говорю, но её буквально передёргивает: «И маме тоже так говоришь?! И Любе?! А может быть им неприятно будет такое от тебя слышать!» Я с размаху не могу понять, кто такая Люба… И маме, и папе, конечно, тоже так говорю, отвечаю я про себя; мама меня внимательно слушает и никогда не исправляет, не перебивает, никогда не делает мне замечаний; уж тем более так сердито.

Утром они решают уехать. Так же неожиданно, как приехали; всё, нагостились. Мы все идём провожать их на трёхчасовой автобус.

Какое солнце сияет! Как снег скрипит! Какой приятный лёгкий морозец! Папа приходит на автобусную остановку прямо с работы, он торопливо снимает перчатки, закуривает, жмёт руку Семёну Романовичу и говорит ему тихонько, но я слышу: «Спишем! Спишем!» Это он так завуалированно извиняется. Дождавшись отъезда автобуса, папа быстро идёт не домой, а снова на работу; мы с мамой провожаем его задумчивыми взглядами.

Со спины кажется, что он очень молодой — плечи расправлены, шагает энергично, по-солдатски; на самом деле, я знаю, что папа чувствует себя как бы хозяином всей этой деревни, а забой — это не что иное, как уборка урожая, как любят писать в стенгазетах и всевозможных агитлистках. И до конца забоя ещё очень далеко, работы много, расслабляться рано.

Мы с мамой какие-то усталые и опустошённые медленно идём в библиотеку, но на крыльце клуба у самых дверей мама неожиданно решает, что вдвоём там делать совершенно нечего, я и одна замечательно справлюсь.

Время «на работе» идёт медленно, тягуче, я почему-то не могу найти себе книжечку хорошую почитать, а всё, что написано в журналах и уж тем более в газетах, мне абсолютно неинтересно. Читателей нет.

Наконец приходит Женя Прасолов и, глядя на меня, говорит:

— Градислава Павловна. Здравствуйте. Можно журналы почитать.

— Можно! Проходи Женя! — отвечаю я.

Почему Женя так говорит? Да он привык, ещё в дверях скороговоркой выдаёт готовую формулу, никак не ожидал меня увидеть. Женя снимает шапку и варежки, кладёт их на стул, расстёгивает пальто, из-под тяжеленной подшивки «Правды» (при этом у меня слегка отваливается челюсть…) аккуратно вытаскивает подшивку журнала «Вокруг света», убирает закладку и жадно погружается в чтение.

После его прихода мне почему-то делается ещё скучнее, ещё тоскливей, и от нечего делать я вспоминаю Жениного старшего брата Сергея Афанасьевича, как он у нас уроки рисования вёл. Это было в пятом классе, я один урок ярко-ярко запомнила, но, конечно, не один урок был. Сначала учитель поставил на учительский стол табуретку, на неё — графин; велел всем этот графин рисовать. У меня получилось красиво, но немного несимметрично. Улыбнулся, чуть подправил, четвёрку поставил с маленьким минусом; все окружили учительский стол и внимательно ревниво смотрели: чего доброго не поставил бы мне учитель пятёрку.

Тема следующего урока была — создание эскиза обложки к роману Пушкина «Дубровский». Я никак не ожидала, что смогу нарисовать обложку к роману, растерялась, и совсем ничего не рисую. Помню, что я сидела одна на самой первой парте, на третьем, у стены, ряду; развернулась и смотрю внимательно: кто что делает. Конечно, Сергей Шипулин хорошо рисует, он какие-то тонкие линии карандашом проводит, не спеша и стирает, откинулся на спинку стула, рассматривает свой рисунок; учитель лишь кивнул ему, тот и доволен. Можно себе представить, как здорово получается у Сашки Ливенцова; вот бы посмотреть! Ему ничего не стоит нарисовать женскую фигурку в белом платье, а я бы тоже хотела Машу нарисовать, но так красиво у меня не получится. Он весь ушёл в это рисование, кажется, даже песенку тихонько напевает… Марина, сестра Сергея Афанасьевича, наклонилась низко над партой и рисует очень старательно тоже.

Моя мама на последней парте в первом ряду у окон так просто сияет, довольная: какой урок замечательный, потом долго что-то пишет; я даже не заметила, когда она вошла. Мне и невдомёк, что мама пишет отзыв об этом уроке, и что Сергей Афанасьевич проходит в своей школе педагогическую практику. Неожиданно он останавливается у моей парты и говорит мне как-то одновременно и строго, и хорошо; совершенно без упрёка, мягко; не очень громко — не на весь класс, не резко, но и не так тихо:

— Таня, а ты почему не рисуешь!

Учитель наклоняется и кверх ногами на моём альбомном листе даёт несколькими штрихами красивые собачьи головы; гончих, конечно, с длинным носом и с очень красивыми мягкими ушами; затем говорит мне: а на втором плане у тебя может быть усадебный дом Троекурова, с белыми колоннами, нарисуй сама; смотри, как на доске. Я удивлённо смотрю на доску: а там уже какой замечательный рисунок, я и не видела, когда он успел нарисовать!

Сергей Афанасьевич распрямился от моей парты и теперь обращается ко всем нам сразу: ребята, вы не должны просто срисовывать с доски, на доске представлен лишь один возможный мотив, или вариант; а у вас у каждого должно быть своё представление о том, какую можно создать иллюстрацию к обложке этого романа. Тема псовой охоты занимает в романе «Дубровский» важное место, поэтому можно изобразить гончих, но не ограничивайтесь, пожалуйста, этим, вспомните, подумайте, что ещё можно нарисовать, продолжает он. Пистолеты!!! — азартно слышится со всех рядов, но учитель строго качает головой, он теперь медленно ходит по рядам и смотрит, у кого как получается; этот урок проходил в третьем кабинете — кабинете истории; окна выходят на школьный, весь колючими акациями по периметру заросший садик, а в садике, как известно, — настоящая небольшая метеоплощадка.

Он учился у моей мамы.

Неожиданно вспомнив тот далёкий, на редкость необычный интересный урок, я спрашиваю у Жени: где работает Сергей Афанасьевич? «Серёжка?» — уточняет-переспрашивает он; улыбается: пошутил! Дак его же не взяли тогда в нашу школу, он хотел в нашей школе работать, Тань, он в Тогучине сейчас работает, ему квартиру уже дали! Он берёт со стула свою шапку и подбрасывает её над головой и хвалится: «Я был уже у них!!»

Женя не сразу возвращается в чтение, а встаёт и долго разыскивает на дальней полке ещё какую-то нужную ему подшивку журналов.

К моему приезду красивые берёзовые веники почти все благополучно съедены кроликами. Я стараюсь без упрёка в голосе заметить, что я бы их тогда как попало связала для кроликов, а не ровно и аккуратно. Не обрубала бы старательно топориком на чурке кончики веточек, а они-то и есть самые тонкие и, наверное, для кроликов самые вкусные…

Но папе абсолютно нечего сказать мне по этому поводу: с началом забоя он каждый день скармливал им ровным счётом по одному красивому ровному берёзовому венику. Да и осиновых веточек добавила бы, жёстко думаю я про себя. Кролички любят осинку. Почему бы и нет?

Вспоминаю свои очень долгие, как мне сейчас стало понятно, первые летние каникулы: что-то я была далека от всего простого, трудного, будничного и прозаического; всё было чересчур празднично, невесомо, весело; родители просто не могли на меня нарадоваться-наглядеться!

А сейчас папа жадно и вместе с тем как-то искательно смотрит на последний берёзовый веник; всем своим видом он показывает: париться в бане — баловство, в парилке и без веника всегда очень жарко, и зачем зря замачивать в банном тазике такой хороший веничек, а вот кроликам важна клетчатка, но ему совсем некогда заняться тем, чтобы выписать и привезти сена; теперь уже только после забоя. И чтобы я не стала возмущённо прятать последний оставшийся веник, папа говорит мне отвлекающе-примирительно:

— Таня, а пойдём-ка, я тебе покажу чудо природы! Ты такого ещё не видела!

Мы заходим в дровяной сарай, где вдоль бревенчатой стены стоят кроличьи клетки, большие, бывшие старые соболиные, и папа открывает одну из них. В стороне от гнезда сидит крольчиха, важная и толстая. Она сосредоточенно смотрит прямо перед собой, как египетский сфинкс; на наше вторжение никак не реагирует. Папа держит ладонь над гнездом, и я вижу, как крольчата, все в пуху, начинают подпрыгивать: они думают, что это мамаша пришла покормить их. Папа доволен фокусом:

— Давай, Таня, твою руку, ты удивишься! Видишь, как крольчата подпрыгивают! Они чувствуют человеческое тепло!

Тоже держу руку над гнездом, и крольчата тоже начинают подпрыгивать! Без сожаления отдаю важной мамаше, у которой такие грамотные крольчата, берёзовый веник, что я держала-прятала за спиной, и она с удовольствием шелестит сухими листочками, так же бесстрастно глядя перед собой, только носик у неё чуть-чуть двигается. Мы смотрим на неё внимательно.

Потом папа говорит ей: дак тебе, наверное, много будет одной-то, там ещё одна самка у меня есть, и снова открывает дверцу и делит веничек на две части, вторую часть забрасывает соседке. Все рамки клеток исписаны таинственными надписями мелом, означающими, скорее всего, даты покрытий и окролов крольчих. Я спрашиваю: кусаются ли эти важные толстые крольчихи, и папа даёт мне урок кролиководства: нет, Таня, они не кусаются, в крайнем случае они могут лишь окарябать, если им что-то не понравится; у них очень сильные передние лапы; вон та меня немного оцарапала, дура. Он презрительно показывает на клетку с глупой злой крольчихой; потом засучивает рукав, и я вижу две царапины, но не тонкие, как оставляют кошки или даже норки, а серьёзные очень неприятные царапины.

Но в целом эта отрасль ЛПХ развивается у нас не так успешно. «Ринит, — говорит папа мне сокрушённо. — „Мокрая мордочка“. С фермы занесли. Ветврач сказал, надо делать здесь полную дезинфекцию».

…В один из своих приездов, летом, я слышу, как мама напоминает папе — а то он забыл! — что я приехала: «Папка, ведь Таня приехала! надо приготовить что-нибудь вкусное! Забей-ка кролика!» Папа отвечает очень смешно, мне смешно; тоном назидательным:

— Животных нельзя убивать!

Но, конечно, он согласен, что тушёный кролик с картошечкой — это неплохо, и выписывает у директора 2,5 кг кролика и велит мне прийти к нему на работу ровно в четыре часа без опоздания. Но директор не любит кроликов нам выписывать, жадится почему-то, так что это бывает крайне редко. Папа рассказал мне, как сказал на это однажды ему в сердцах что-то такое, чтобы он не жалел для своего главного зоотехника кроликов. А то в совхозе тоже будет мало кроликов, зашантажировал однажды мой папа этого экономного директора.

Слушайте, я вспомнила один интереснейший разговор, который происходил при мне в зоочасти; когда именно это я его слышала, не могу припомнить. Но неважно, а важно, что в тему. Из Зверопрома прислали замечание, что в годовом отчёте о работе кроликофермы, в графе «внутрихозяйственное потребление» стоит большая, по мнению Москвы, цифра, и этот недочёт подлежит непременному исправлению. Нина Петровна Мамонова поднимает от бумаги голову и спрашивает задумчиво:

— Геннадий Александрович! Так как написать-то? Что ответить им?

Папа тихонько постукивает пальцами по столу и отвечает ей серьёзно и тоже очень задумчиво: ответить надо, ты знаешь, Нина Петровна, по-еврейски… Я тут же мысленно перевожу с еврейского на русский: как странно, что и далеко от Москвы, в деревне, люди тоже любят вкусно покушать, как это удивительно для Москвы!

Мама сетует, что во время забоя папа приходит с работы поздно, фонарей в деревне почти что нет (лишь прожектор светит от клуба), совершенно ничего не видно, и не встречала ли я в магазинах фонарики. Да, в Белоярке зимой по вечерам принято ходить с фонариками; у нас были раньше, конечно, разные: и с круглыми батарейками, и с плоскими; но всё когда-нибудь ломается, вот фонарики и сломались; и я с жаром обещаю маме купить фонарик.

Изрядно поездив по Москве, вскоре я куплю его — красный, очень мощный, на шести круглых батарейках, для автолюбителей; а тех, маленьких, старых, настоящих карманных уже нет почему-то во всей Москве. Пошлю этот фонарик в очередной посылке, чтобы родители не ходили понапрасну по темноте; но он совершенно не приживётся у нас, и потом благополучно и как-то безнадёжно сломается.

Возвращаюсь в Москву, как и не уезжала никуда. Становится известен результат той самой «перфорационной» предпраздничной контрольной по агрономии: в основном двойки, в том числе и у меня. В нашей группе реакция на это ожидаемая — ноль эмоций, фунт презрения, а все рассказывают друг другу, кто как побывал дома.

Помню разговор-спор один, состоявшийся в нашей группе на агрономии. Разговаривала-шумела вся группа, преподавателя, как всегда, не было. Сначала староста решил время зря не терять, а кое-что для себя выяснить: у Воронцова кое-что уточнить по его многочисленным пропускам-прогулам, у Тошки, двух дружочков… Я хочу было сказать старосте, что он всем надоел уже своим высокомерным занудливым тоном, что я не хочу его слушать, чтобы другое время нашёл воспитывать их; но нечаянно взор мой падает на Лену Рассказову. Я вдруг вижу, что ей тоже противно нашего громкого старосту слушать, но она ни за что не скажет об этом. Ленка низко наклонила голову, что-то пишет, но она буквально сжала губы и всё прекрасно слышит! Мне тоже надо больше помалкивать, думаю сокрушённо я, и вспоминаю, что в школе (вот ещё школу помню!) меня то и дело упрекали, что я «невыдержанная». Надо быть выдержаннее, брать себя в руки, брать с Ленки пример, думаю я сокрушённо. Как бы мне это сделать?! Между тем спор о нашей дисциплине не утихает, а разгорается с новой силой: они было заоправдывались, но вдруг сменили интонацию на наступательную.

— Мельничук, да ты так и умрёшь над своими сводками, журналами, рапортами, я так и вижу, как тебя закапывают, а сверху на тебя так и сыпятся «нб», «нб», «нб»…

Это Тошка, а Воронцов неожиданно, словно отвечая на мои мысли и на моё молчание, добавляет меланхолично: а Танюшка Норкина сверху ещё добавляет… Мне их всех не видно, только слышно, мы сидим на втором ряду; я не оборачиваюсь. Все ждут моей реакции, эти славные люди словно приглашают меня в свою компанию, если можно так выразиться, но я думаю про себя, а зачем они мне нужны, заступаться за них перед старостой, сама я никогда не пропускаю.

Странно, как со стороны мы иногда производим совсем не то впечатление, на которое рассчитываем. И я решаю поменьше выступать, быть потише. С Ленки брать пример — молчать; мало ли что не нравится — надо молчать! Ленка — генеральская дочка, какая сильная, думаю я уважительно. Было бы о чём говорить! Почему это Воронцов Н. М. думает, что мне это так важно: за них за всех заступаться, быть для них хорошей! Как же он ошибается!

На очередной лекции по биохимии Инна Фёдоровна высказывает нам своё видение проблемы холестерина. Некоторые учёные утверждают, говорит она, что это жироподобное соединение является вредным. Но о больших количествах речь у нас и не идёт; холестерин является продуктом реакции с участием лецитина — важного соединения, участвующего в жировом обмене. Тут и выплывают на свет божий с прошлого года четыре жирорастворимых витамина. Омётова замолкает, отворачивается к доске и освобождает место для новых записей.

— Не слышу, — говорит она своим красивым глубоким артистическим голосом.

В ответ громко и тихо несётся со всех концов аудитории: A,D,E,K! Инна Фёдоровна, как всегда, исписывает формулами всю доску, мы старательно переносим до чёрточки, до буквы, в свои тетрадки. Будем воспроизводить эти формулы на занятиях, на контрольных, на зачёте и на экзамене… Я мотаю на ус: яичница из одного яйца в день не вредна, в ней как раз содержится столько лецитина, сколько положено.

И вообще — питаться надо разнообразно!

В связи с физической культурой и сдачей норм ГТО не прекращаются всевозможные необычные мероприятия. Теперь мы едем в бассейн; командует парадом Л. И. Краснов. Мы должны проплыть «без учёта времени» столько-то метров, тем самым доказать, что умеем плавать. Ближайший, надо полагать, к нам бассейн находится на станции метро «Текстильщики», и мы дружно и весело едем туда бесплатно на 75-м троллейбусе, который отходит от спортмагазина, где у него конечная остановка. В бассейне я впервые в жизни, но это никак не мешает мне полагать, что мне всё-всё здесь понятно. Длина дорожки 25 или 50 метров, не упомню, глубина в начале её совсем нормальная, обычная.

Умею ли я плавать?! Из истории ветакадемии известно, что я выросла на великой сибирской реке Обь. Летами мы много времени проводили на берегу, но вода довольно холодная и течение было очень сильное даже у самого берега, поэтому плавать я научилась только в 8-м классе; помню, в последний день лета.

Конечно, свои 25 или 50 метров я спокойно проплыла, и решила в конце дорожки немного передохнуть, встать на дно… А Леониду Ивановичу и не надо было никуда отлучаться, а он, как назло, отлучился и даже не видел, как девочки с ветфака подали мне руки (они сидели на бортике бассейна очень красиво, как птички на веточке, и внимательно наблюдая за нами). Почему это, интересно, я должна знать, как устроен бассейн?! На белом свете много всего; всё знать невозможно!

На ветфаке девчонки сильные, ловкие; у меня на запястьях появились и долго потом не сходили синяки.

Зато Наташу Леонид Иванович хвалит:

— Григорьева неплохо (он называет стиль, но я не помню; брассом?), можно заниматься плаванием.

Наташа от такого предложения в лёгком шоке:

— Сюда ездить?

В ответ преподаватель безразлично пожимает плечами.

В другой раз нас заставят идти в тир и стрелять по мишеням непристрелянными винтовками, по кучности. Тир находится совсем недалеко, в подвале школы, что за 19-м таксомоторным парком, и мы гурьбой отправляемся туда. У Наташи плохое для такой стрельбы зрение, и в её мишень со своего места незаметно стреляет Леонид Иванович. Потом он сердится и бурчит:

— Григорьева — великий стрелок…

Меня же по выходе из тира неожиданно осаждает моя «землячка» Колчина Наталья из первой группы; она хвалится мне, как она в Новосибирске занималась стрельбой в тире: что за Оперным театром, знаешь, в самом центре. Я удивляюсь, как мне это малоинтересно. Кто не живёт в общежитии, тот интересует меня постольку поскольку. И потом, я не люблю, оказывается, вести бесцельные пустопорожние разговоры.

Существуют разные транспортёры для уборки навоза: скребковые и ещё какие-то; непрерывного поступательного и возвратного действия. Прямо на лекции Рафкат устраивает «эвристическую беседу», он это любит. Какие, по-вашему, более рациональные? Ребята впадают в размышление, девчонки начинают тихонько шептаться. КПД транспортёра непрерывного действия намного меньше 50%, половина времени тратится на то, чтобы скребки под полом снова вернулись к исходной точке. В таком случае, возвратные, конечно, лучше, авторитетно считает аудитория. Рафкат Гафарович только этого и ждал: режим работы этого транспортёра таков, что он постоянно включается и выключается; а вы изучали физику?! В ответ на этот неожиданный вопрос мы всем курсом дружно смеёмся, и чтобы не смеяться вместе с нами над Имшинецкой, лектор отворачивается к доске, что-то стирает.

Поскольку писать ему уже негде.

Он оборачивается к нам серьёзным и страшно строгим: какой из законов Ома применим в данном случае?! Пусковой ток каждый раз требует повышенного напряжения, это создаёт огромную нагрузку на трансформатор; на практических занятиях вы выполните работу на опытных стендах и сами убедитесь, какая из систем навозоудаления наиболее оптимальна.

— Да все плохие! — уверенно заканчивает лекцию за Рафката кто-то из студентов.

В выходной день мы с Наташей решаем съездить в бассейн «Москва», поплавать. Только и слышно вокруг: бассейн «Москва», бассейн «Москва»! Все наши уже были там. А мы чем хуже!

Гуляя с мамой по Москве, я невольно обратила на этот бассейн своё пристальное внимание: мы прошли рядом, и теперь я объясняю Наташе, что прекрасно знаю, как к нему пройти. В кассы неправдоподобная очередь, моя подруга рассердилась, а я этого не люблю, оставляю её ждать, а сама ужом пролезаю к кассе без очереди. С трудом выдираюсь обратно с двумя билетиками в руках. Наташа медленно-медленно отходит, а в воде и вовсе, наконец, веселеет. С дорожек бассейна видны все пять рубиновых звёзд:

на Спасской,

Никольской,

Троицкой,

Боровицкой,

Водовзводной (Беклемишевской) башнях.

Конец ознакомительного фрагмента.