Следы чужих колёс

— Что значит «И-Цзин⁴ тоже?» — спросила Зейнаб и даже почти угрожающе приподняла бровь, — Ты что и Таро раскладывал и с «Книгой перемен» одновременно общался?

— Ну, не совсем одновременно, — возразил я немного смутившись. — С небольшим перерывом. А что такого? Нельзя что ли?

— Да как тебе сказать… Наверное можно, если очень хочется, — она взяла чашку, но пить не стала. Затем задумалась, словно подбирала нужное слово, и, спустя пару секунд, снова поставила чашку на блюдце. Немного нахмурив лоб, она, наконец изрекла, — Понимаешь, это все равно как сказать женщине: «Ты знаешь, дорогая, с тобой было классно, но я еще хочу сегодня переспать с соседкой. Просто, чтобы сравнить…». Как-то так.

— Ну прямо там! — засмеялся я, — Скажешь тоже…

— Именно так, если не хуже, конечно. — ответила Зейнаб с некоторым вызовом, — Ты хоть Таро приучал к себе?

— Что значит «приучал»? — не понял я.

— Да… — Зейнаб мотнула головой, — Слов нет…

— Ну расскажи, что знаешь! — разозлился я, — Зачем выпендриваться?

— Да нет, я просто как-то растерялась немного… не знаю даже с чего и начать, коль скоро ты даже азов не знаешь…

— Ну, кое-что уже все-таки знаю, — возразил я.

— Ладно… Идея в том, что чем больше ты работаешь с конкретным оракулом — Таро или с чем-то еще, тем больше он к тебе привыкает, что ли… Речь о конкретном экземпляре — например о твоей колоде Таро, понимаешь? И обычно на такого рода «притирку» уходит пару лет. Но можно этот процесс ускорить. Это и называется «приучить к себе». Как это делается, я потом расскажу как-нибудь, но ты должен понять главное, что это — очень хрупкий «союз». Я как-то давно, по незнанию, купила себе еще одну колоду карт — очень она мне понравилась — так вот старая сходу перестала работать. Сплошную белиберду показывает: тут тебе «Башня⁵» и рядом «Мир»… поди пойми это… Короче говоря, спрятала я новые карты подальше, или даже, кажется, подарила кому-то. А старую колоду заново начала приучать… Долго не получалось. А ты говоришь, что вообще другой оракул сюда приплел! Естественно, что ты ничего не понял.

— Ты пей чай, остынет, — сказал я, поскольку не представлял, что ей ответить.

Она отхлебнула.

— Смотри… скоро затмение. Давай попробуем поработать вместе. Я тебя еще не до конца понимаю, а ты попробуешь понять суть Луны чрез меня. Я ведь — лунный человек, я говорила или нет?

— Да, — ответил я, — говорила, только не объяснила, что это значит.

— Да что тут объяснять? Просто вся моя натура более всего соответствует Луне. Я — Рак, родилась в понедельник, в час Луны… и много всякого такого, что с этим связано. Кожа вот у меня белая, я и не загораю совсем. А ты у нас, кстати, кем будешь?

— Ну, я Лев… А вот какой был в тот момент планетарный час я еще не вычислял.

— Делов-то… — Она достала свой смартфон и запустила какую-то аппликацию, — Так… вводим день рождения, время какое?

— 6:50, — ответил я.

— Так… Родился ты в Четверг, Юпитер — стало быть управитель дня, а час… Интересно…

— Что? — спросил я.

— То, что это практически граница часа Юпитера и далее наступает час Марса. Ты вообще, как, например, к искусствам относишься?

— То же мне вопрос… Что-то люблю, что-то не очень… Как все, наверное, — ответил я

— А к боевым искусствам? — уточнила Зейнаб.

— Ну, как тебе сказать, — я пожал плечами, — Многим занимался, но Брюсом Ли, как видишь, не стал. Мохаммедом Али тоже…

— Понятно… — она задумалась. — Ну ладно, потом прояснится, я думаю.

— Знаешь, — вдруг вспомнил я, — мама говорила, будто я мертвым родился. Не дышал, и меня долго в чувство приводили, думали уже даже прекратить, когда вдруг я слабо так пискнул… Доктора меня потом еще в реанимации держали какое-то время. Выжил, в общем.

— Вот как? — Зейнаб задумалась, — это интересно… А ты свою натальную карту строил?

— Да, конечно, — ответил я, — но тут вот какая штука: я начинаю видеть события прошлого, если сдвигаю время рождения почти на пять часов вперед! Представляешь?

— Представляю, как ни странно… — Зейнаб была по-прежнему задумчива, — и как я сразу-то не догадалась! Вот ведь дура!

— О чем не догадалась? — спросил я.

— Не важно пока… — она снова достала свой смартфон, — И какое у тебя время рождения после ректификации⁶ карты?

— 12:34, — ответил я.

— Так… двенадцать… тридцать… четыре… бум! — она, нахмурив брови, тыкала пальцем в экран, — получаем… И снова граница! Меркурий заканчивается и начинается Луна. Причем тут точно на границе!

— То есть, ты у нас философ-мистик, не так ли? — она хитро улыбнулась.

— Ну, как видишь. Чем богаты, как говорится… — ответил я, не понимая, иронизирует она или говорит серьезно.

— То-то я и смотрю, что я как-то быстро и легко в тебя влилась… — Зейнаб спрятала смартфон.

— Что значит «влилась»? — переспросил я.

— А то и значит! — Она хихикнула и снова показала кончик языка.

— Так что делать-то? — спросил я.

— Да ничего. Давай с Луны и начнем, так сказать. Есть тут у меня одна знакомая… Думаю, она нам будет в этом полезна. Устроим бдение… А там посмотрим.

— Бдение? — переспросил я.

— Ага. Ну, это что-то вроде ритуала на затмении или каком-то ином значимом событии. Не доводилось участвовать прежде?

— Нет, — ответил я с некоторой опаской, — А там ничего такого принимать не нужно будет?

— «Такого» — не нужно, — ответила Зейнаб серьезно, — но чай из некоторых лунных трав мы выпьем. Думаю, что тебе понравится.

— Каких именно трав? — уточнил я.

— Аир, пару грибов безобидных…

— Грибов? Каких еще? — я насторожился еще больше.

— Неважно пока. Это секрет Инги. Она его не раскрывает. Но это не наркотик, не беспокойся, за это я ручаюсь, тем более что и сама противник этого.

— Инги? А кто это?

— Знакомая, я же сказала. Она странная, слов нет, но для нас она будет более, чем полезна. И вот еще… Поскольку ты у нас совсем темный, то тебе придется мне на первых порах просто верить, поскольку я не могу тебе вложить в башку все за раз. Понимаешь?

— Трудно вот так вот взять и поверить… — ответил я осторожно. — Особенно, когда тебя к этому призывают…

— Ну что делать… — пожала плечами Зейнаб, — Вера — вообще штука тонкая, но она горами движет, если понимаешь, о чем я.

— Какими еще горами? — хмыкнул я, полагая, что она хочет меня разыграть, что ли.

Зейнаб закрыла глаза, откинула голову немного назад, словно для поцелуя, и стала читать по памяти:

— Тогда ученики, приступив к Иисусу наедине, сказали: почему мы не могли изгнать беса того? Иисус же сказал им: по неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдёт; и ничего не будет невозможного для вас.

Затем она снова открыла глаза и заметила:

— Это, к слову — Евангелие от Матфея⁷. Мое любимое. И все, что сказано тут — чистая правда. Разумеется, что двигать горами не всякому дано. Но, тем не менее, от веры в нашем деле зависит очень многое, наверное, даже все, если задуматься. Вот, скажем, астрология твоя: почему она у тебя работает, а у других не очень? Или тоже Таро: почему перестает работать, когда ты с другим оракулом общаешься?

— Не знаю, — признался я.

— Да потому, что ты веришь в эту свою астрологию. А когда обращаешься к другому оракулу, то это, по сути, акт неверия по отношению к первому. Вот и все. Это и правда очень тонкие материи, но со временем ты привыкнешь.

— Обожди! — сказал я, — То ты говоришь, что находишься вне любой религии, особенно авраамической, а Евангелие вот цитируешь… Ты уж определись как-то, так мне легче тебя понимать будет.

— А что не так? — удивилась Зейнаб, — Мало ли кого я люблю! Я и Лао Дзы люблю, например, и что? Я обязана быть при этом даосом? И уж тем более, я совсем не готова строить церковь вокруг его идей! Поклонение богу вообще бессмысленно, как по мне.

— Почему? — спросил я. Мне стало интересно, куда она клонит.

— Да потому, что для поклонения нужен предмет, объект. Идол, в конечном итоге. То есть, чтобы поклоняться, нужно сначала определить, что такое бог? А это, как уже договорились буквально все — понятие неопределимое принципиально. Все эти «высшие силы», «абсолют» и тому подобное — уже определение, а потому все это уже заведомо не бог. Следовательно, каков смысл этому поклоняться? Даже этот дурацкий «бородатый старик на облаках» — как ни странно, ближе к истине, чем все эти попытки определить бога всякими другими синонимами. Здесь он хотя бы просто символ. А ведь именно символы лежат между нашим сознанием и «мыслями» окружающего мира. Ты согласен?

— Ну, в чем-то да. — Ответил я неуверенно, — Однако, краеугольный вопрос остается: бог есть или его нет?

— О нет! Тут у тебя сама постановка вопроса неверна, как мне кажется. Это тоже самое, как сказать: «Гром темный или же пахнет свежестью?»

— Не понял…

— Знаешь, я больше не буду повторять «на мой взгляд», ладно?

Я кивнул.

— Так вот: определение бога также бессмысленно, как и поклонение ему. Вот, например, когда собираются темно-синие тучи, весьма вероятно, что грянет гром и затем запахнет свежестью. И мы следуем этому своему чувству: кто-то раскрывает окна навстречу этой свежести, а кто-то наоборот — закрывает, боясь, что ливень захлестнет в комнату. Идея общения человека с миром — не поклонение чему либо, а следование ему. Для того, чтобы следовать за «помыслами божьими», существует множество языков, но это ты уже понял, по-моему, иначе как бы ты в своей астрологии продвинулся?

Я снова кивнул.

— Так что насчет Инги, ты готов? — Перескочила вдруг на другую тему Зейнаб. — Она мне, кстати недавно письмо прислала, приглашала приехать на бдение.

— А к чему именно я должен быть готов?

— Ну, как к чему? К тому, чтобы участвовать в бдении… — ответила Зейнаб немного удивленно.

— Я понятия не имею что это такое. Расскажи сначала, что там к чему… А вообще, Инга… интересное имя… В нем словно бы горят костры викингов…

— Верно, она как раз откуда-то оттуда… Точнее, родилась то она здесь, но лет в семь вдруг стала говорить на каком-то непонятном языке. Ее тогда, к слову, еще звали Леной, если я не путаю что-то. Родители, говорят, тогда всполошились не на шутку. А когда она стала называть себя Ингой, и требовать, чтобы так ее называли все окружающие, мама, понятно, первым делом — отвела ее к психиатру… Но, слава богу, там был один нормальный доктор. Хм… почти каламбур получился, — она улыбнулась и продолжила, — В общем, он позвал какого-то своего приятеля — лингвиста или кого-то в этом роде, на консультацию… И оказалось, что Инга говорит на одном мертвом диалекте не то норвежского, не то лопарского. Те за голову схватились: специалистов по этим языкам в мире всего-то пара-тройка человек. Они ради эксперимента научили ее руническому письму. Она эти знания схватила на удивление быстро, и затем растолковала им несколько древних текстов, по поводу которых до сих пор все головы ломали…

— Надо же… — удивился я, — Она и сейчас говорит на том языке?

— Говорит. Причем по-русски она говорила от встречи к встрече все хуже… Акцент все более заметный становился, что ли… Да ей это и не надо. Она сама живет, в деревне, которая скоро совсем опустеет и, видимо, уже окончательно. Там нынче всего-то два-три дома обитаемых, старики в них доживают свой век. Одинокие они, как она писала, и очень старые. Никто к ним не приезжает. Инга их и лечит, и ухаживает, как может. Так поедешь? Думай быстрее, до затмения — всего ничего, а ведь еще надо как-то с ней связаться, ответ дать…

— Ну что ж… Давай попробуем. Даже интересно. — ответил я.

— Вот и хорошо. Тогда через три дня и поедем. — Сказала Зейнаб серьезно.

— Поедем куда?

— На Северо-Запад. Инга там и живет. — ответила Зейнаб, собирая со стола посуду.

— И давно она там обосновалась?

— Да лет пять уже… Она вообще-то собиралась идти Беловодье⁸ искать, но не знала с чего начать, да и напарника надежного не было. Короче говоря, было ей видение, что идти надо в ту деревню. Даже название правильное явилось, представляешь? Это, к слову, и есть прямое знание, мы с тобой обсуждали недавно. В общем, это когда все дается четко и без намеков или там символов каких-то. Такое редко бывает и только если и правда что-то важное, — Зейнаб мотнула головой, забросив свои длинные темные волосы назад. — Это, кстати, и к нашей предыдущей беседе: поклоняться или следовать?

Последняя фраза меня словно бы мешком по голове стукнула! Ощущение было такое, будто я ее где-то уже слышал, причем — совсем недавно! Я задумался, но ничего припомнить не мог, однако и отмахнуться от навязчивой мысли не получалось: как я ни старался, она никуда не девалась. Вдруг меня словно бы осенило! Я вдруг вспомнил, что фраза эта вроде бы исходила от Варсонофия, Бар Сунуфа, то есть… Причем, парадокс был в том, что я также отчетливо понимал: в книге этой фразы точно не было! Однако постепенно, минут через пару, что-то стало проясняться, и я смог воспроизвести весь тот разговор, и даже записал его:

— Чего, по-твоему, не может сотворить Господь? — спросил он.

— Наверное нет такого, — ответил я, — хотя… Я знаю, чего он не смог бы сделать!

— Вот как? — спросил он с интересом, и откинулся на ствол дерева, под которым сидел, а также подтянул к себе одно колено. — И чего же?

Выглядел мой собеседник лет на пятьдесят, но лицо его было уже довольно сильно прорезано морщинами, и казалось почти черным от загара. Высокий, и явно очень сильный, он казался при этом довольно добродушным, во всяком случае, со мной. Семьи у него не было. Вернее, как я понял, была у него когда-то жена, но умерла при родах, а больше он не женился. Нанимался охранником в караваны до Дамаска, до Каира и еще бог весть куда.

— Так чего же? — настаивал он.

— Он не смог бы побить туз шестеркой! — ответил я и засмеялся.

— Перестань, мы же говорим о серьезных вещах! — Затем он поднял голову к небу и задумался, — А знаешь, это интересная мысль… Он ведь действительно правил не меняет по ходу игры, так сказать… Но все-таки, чего Он создать не может?

— Я не знаю, — признался я, — Он ведь по определению всемогущ!

— Это верно. Но вот мог бы он создать праведника? — Бар Сунуф почесал свою густую, черную с проседью бородищу.

— Не знаю, — признался я, — А какой в этом смысл?

— Вот! Ты и понял! — заявил он и довольно засмеялся. — Налепить снова глиняных Адамчиков — проблемы нет никакой, но нет и смысла. Ему, судя по всему, интересна не сама праведность, как таковая, а процесс ее рождения из неправедности! В этом, я думаю, и смысл сотворения человека! Налепить поклоняющихся ему человечков, наверное, не сложно. Сложно из слепого сделать зрячего духом, да так, чтобы он обрел желание следовать его Замыслам. Понимаешь? Не поклоняться важно, а сознательно следовать!

— Эй, с тобой все нормально? — спросила Зейнаб немного испуганно, — Ты словно исчез куда-то… Даже, кажется, сердце замедлилось раза в два… Часто с тобой такое?

— Да нет… — ответил я, пряча блокнот, и прогоняя странное видение, — Задумался просто…

***

Через пару дней Зейнаб велела мне собираться. Я, собственно, готов в любой момент — мой рюкзак всегда собран, так что мы на другой день просто сели на «метеор» и поплыли аж до самой Припяти, а после еще часа два, кажется, до какой-то богом забытой пристани. Остановка, на которой мы соскочили длилась не более минуты, поскольку высадились там только мы с Зейнаб, матросы даже не бросали концы на причал, да и кому бросать? Причал был пуст. В общем, они просто проложили дощатый трап, и поддерживая нас, помогли выйти. После они также ловко затащили трап обратно, и «метеор» тотчас же рванул вверх по течению.

Пристань, на которую мы ступили… Собственно, «пристань» — это слишком громко сказано. То была небольшая будка, установленная на ржавых бочках-понтонах, и дощатый настил, ведущий от нее к песчаному откосу на правом берегу. Вся эта нехитрая конструкция раскачивалась на волнах, словно какая-то лодочка, отчего доски скрипели и даже повизгивали. В этой будке с торчащей ржавой трубой от буржуйки, видимо, и обитал вахтенный начальник и он же при необходимости продавал билеты.

Начальником этим оказался довольно странного вида тощий субъект, обросший не менее, чем трехдневной щетиной. Он вышел к нам из будки, когда мы уже ступили на берег. На нем висели, как на вешалке изрядно засаленные темные в мелкую полоску штаны, заправленные в кирзовые сапоги. Очевидно, штаны те (брюками их назвать было уже сложно) когда-то составляли часть неплохого костюма.

Из красной клетчатой ковбойки торчала голова на тонкой шее, из которой выпирал внушительного вида кадык. Единственное, что отличало начальника пристани от прочих штатских — такая же засаленная капитанская фуражка, нахлобученная на самый затылок. Глаза субъекта все время бегали, словно он поминутно ожидал оплеухи.

— Рыба не нужна? — спросил он вдруг без всяких предисловий, когда «метеор» уже скрылся за поворотом реки.

— Какая еще рыба? — не понял я.

— Ну какая… щука есть, судак тоже. Пару лещей.

— Нам нужна рыба? — спросил я у Зейнаб.

— Нам ехать еще часа три не меньше… А так неплохо бы, чтоб не с пустыми руками явиться.

–У вас соли не найдётся рыбу присыпать? — спросила Зейнаб у «капитана» пристани, — А то нам еще ехать долго.

— А как же! Все сделаем! И кулек целлофановый дам! — пообещал субъект и тотчас убежал к себе в будку. Вышел он оттуда буквально через пару секунд со щукой в одной руке и приличных размеров судаком в другой:

— Вот видишь! Жабры красные еще! — капитан оттопырил жабры на одной рыбине, а после и на другой.

— И сколько хотите за них? — спросила Зейнаб, явно намереваясь поторговаться.

— Да за тридцатку отдам! — обрадовался капитан.

— Ага… Пошли отсюда, — сказала Зейнаб мне и повернулась, чтобы идти.

— Ну сколько дашь? — почти взмолился небритый обладатель капитанской фуражки.

— Двадцатку! — сказала Зейнаб злорадно.

— Нет, ну, хозяйка… Это ж даже на бутылку не хватит! Давай хоть за двадцать пять!

— Ладно, — согласилась Зейнаб, — соль только принеси.

Субъект метнулся в свою будку и вернулся с пачкой крупной соли и большим прозрачным полиэтиленовым пакетом. Зейнаб взяла у меня нож, положила рыбу на доски пристани и затем лихо вырезала жабры. Скинув их в воду, она также ловко, практически одним движением, вспорола рыбьи животы и выбросила в воду внутренности. Через минуту рыба была уже просолена и упакована, двадцать пять гривен отданы и все, в общем, остались довольны. Я положил рыбу на дно рюкзака, и мы стали подниматься вверх по склону: берег тут был очень крутой, хотя, местами и укреплен вбитыми бревнами.

С обрыва открывался потрясающий вид на бескрайний лес на левом берегу. А прямо за нами начиналась довольно широкая тропа, что петляла по лугам, мимо заброшенных садов и полуразрушенных, проросших травой и деревьями усадеб. Вскоре мы вышли на асфальтовую дорогу.

— Теперь надо просить попутку… — сообщила Зейнаб.

— Это как ты тогда автобус материализовала? — уточнил я.

— Ну вроде того… Хотя… нельзя мне сегодня, — ответила Зейнаб, не обращая внимание на иронию.

— Почему это? — спросил я.

— По кочану! — огрызнулась она и задумалась, — Да… вряд ли мы сегодня попутку встретим.

— Может, мне попробовать? — усмехнулся я.

— А что? Давай, вперед! Если умеешь… — Зейнаб пожала своими изящными плечиками.

Разумеется, у меня ничего не вышло. Мы брели по дороге и нам за все время встретилась всего одна легковушка, заднее сидение которой было завалено какими-то мешками. Разумеется, она не остановилась.

Солнце уже стало клониться к закату. До темноты оставалось еще часа четыре, но теперь уже стало совершенно очевидно, что Зейнаб права, и лучшее, чем стоило было бы сейчас заняться — это поискать подходящий ночлег.