Котел Чингисхана

Недалеко от реки Ангары, ближе к крутояру стоит сруб. Бревна один к одному — в обхват. Настоящий стеновой лес. У сруба плоская крыша, дверь низенькая, оконца — волоковые — закрываются изнутри задвижной доской. Это зимовье. Ничего мудреного на первый взгляд. На деле все сделано с хитростью. Потолок — двойной. В нем — вход-выход. А по всему периметру парапет брусчатый для стрельбы — не ровен час, нападут немирные таежные люди.

…Чуть поодаль от зимовья из сугроба, наметенного ночной пургой, торчит большой крест.

Раннее утро. Из дверного проема бочком протиснулся молодой парнишка. На нем старенький зипунишка, накинутый на плечи. На голове аська — теплая шапка без ушей, на ногах кагушки из косульих камусов, выменянных у тунгусов. Поеживаясь и зевая, парень засеменил вокруг зимовья осмотреться — нет ли чужих следов…

Один за другим выходят другие зимовщики. Их мало. Большая часть ватаги еще вчера отправилась собирать ясак. Возвращения ждали ближе к вечеру.

…Каждый сразу принялся за дело. Один пошел к речной проруби за водой, другой подколол дров, третий проворно, чуть ли не на лету хватает из под звонкого колуна чурочки и, складывая их в охапку, таскает в зимовье. А там уже разгорелся огонек в наспех сбитой еще осенью печке, и скоро из дыры в крыше пошел сероватый дымок.

…К тому времени, когда было готово немудреное варево и зимовщики собрались к столу, сколоченному из нескольких лесин, работы переделали немало.

— А что, Ефимий, какой те сон намедни грезился? — спросил молодой казачок.

— Самммо лучший, — откликнулся Ефимий, известный среди зимовщиков рассказчик.

Был он родом из поморских, в Сибирь подался не от любопытства. О том отдельная история. Грамотных с радостью брали передовщики, полагая, что те быстрее выучат братские языки и будут с местными толковать на равных. Опять же, когда надо — составят отписку воеводе.

Русая окладистая борода — Ефимий шутил, что в тайге с такой бородой теплее, — придавала ему вид дружелюбный. Пышные усы овалом сливались с бородой. Он располагал к себе, так что, когда не ладились переговоры с таежными и братскими людьми, Ефимий был тут как тут. Брови русые, глаза — при любой погоде — лучатся, как будто в каждом по искорке солнечной. Оттого, если даже и сердится Ефимий, глаза смеются. Смеются и все тут, ну как на такого сердиться можно?!

И во всем своем облике статный мужик — не крепыш, не худощав, а все в самый раз. Роста Ефимий был среднего, верткий, спорый на руку. Топор держал крепко и орудовал им умело, так, что казалось — не массивный инструмент, а ножик в его руках.

Походка у Ефимия была твердой, как у атамана. А коли на лыжах надо по следу сбегать, тут и вовсе равных не было.

Ефимий был прост и доступен. Балагурил, мог часами забавлять ватажников, рассказывая о своих странствиях, о том, как ходил на Лену, о казенной службе в Енисейске. Но коли потребно бывало осадить нерадивого, завести серьезный разговор, рассудить спорщиков — переключался быстро. Зимовщики доверяли ему и прислушивались к советам. Ватага уважала и было за что — проверялся не раз на крепость и смелость. Про таких говорят «опорный мужик».

— Расскажь тогда!

— Ишь чего… К словам, Кирька, надоть относиться с бережью. Не ровен час, украдешь. Сон увидать — это тебе не бурдук сварганить.

— Не упирайся, Ефимий, расскажь, — поддержали Кирьку товарищи. — Был сон — да с голком ушел. Не обеднеешь, поди?!

— Ой, не знаю, ой, не знаю!

— Эх ты, подельничек. Да и не было, поди, сна, набрехал. Ну точно, набрехал, — не унимались зимовщики.

— Не был? Как же, был, — спокойно, чуть протяжно выдохнул Ефимий. — Еще какой! Ну, слухайте, все одно от вас не отбиться.

Все замерли в предвкушении рассказа.

— Так вот, снился мне звонец и емануха!

— Колокольчик и коза?! — протянул Кирька.

— Завирай, да меру знай, — тонким голосом пискнул Михей, мужичок, приставший к ватаге по дороге.

— Кто неправдой живет, того бог убьет, а кто правдой живет, тот добро наживает, — парировал Ефимий, не глядя на Михея. — А то могу и вовсе замолчать, кажись, не напрашивался.

На Михея зашикали, и он обиженно умолк.

— Коза, браточки мои, дело верное, к дому и теплу.

— А звонец? — не выдержал Кирька.

— Знамо дело, звонец к дороге.

— А куды, уперед? Назад? — снова встрял Михей, опасливо посматривая на ватажников. Не ровен час, побьют.

— Уперед.

— Братцы, братцы, ой-е-ей! — Михей даже подскочил на чурбачке, подпрыгнул, как мячик, и снова «упал» на деревянный обрубыш. — Куда же уперед?! Там и земли-то, поди, нет.

Он нахохлился, словно петух перед боем.

— Сказ же шел — возьмем ясак и айда по домам.

— А иде он, дом-то? У какой стороны? — невесело сказал рыжий, с рыжей бородой детина по прозвищу Хват. — Откуда пришли — не ждут, куда пойдем — гостями будем. Это что ли дом?

Хват с силой топнул ногой о земляной настил зимовья.

— Не спорьте, браточки. Что вперед, что назад — дорога у нас одна по судьбе — трудная да работная.

— Верно, Ефимий, словно быки упираемся.

— Ну, ты-то, Михей, упираешься, а то как же! Все больше у печки сидишь, варево нюхаешь, — буркнул Хват, и все дружно засмеялись.

— Да, сдается, долгонько здесь просидим. Это я во сне тоже узрел. Емануха к дому. Куда денешься.

— Стоячая вода гниет, — не унимался Михей. Он никак не хотел смириться с мыслью, что в этом пустынном месте придется задержаться надолго.

— Коли начнем рубить острог — не скиснет, — перебил его строго Ефимий.

— Острог! Опять, поди, приснилось. Острог! Поди, соврал? А?

Михей соскочил с чурбачка и забегал по зимовью.

— Сядь, не елозь, — поймал его Хват и усадил на место.

— Может, и вру, а только емануха — к дому, звонец — к дороге.

— А что ж дорогу с острогом связывает?

— Да ты, Михей, мало того, что шумный, так еще и слепой. Что тайга дремучая, лес непролазный? Звериный дом, а коли острог тут станет? Дорога пройдет. Глядишь, купчики объявятся. Допер?

— Эх-ма, было жилье, еда да питье, будет житье, как встал — так завытье. То-то я гляжу, атаман каждую лесину, словно дите родное, обнимает.

Все замолчали. Даже Михей — и тот притих, осмысливая услышанное.

Слова Ефимия смахивали на правду, и ее надобно было осмыслить. Одно дело — по тайге бродить, ясак брать, с братскими мены вести. А острог ставить — ого-го… Самим, своими же руками, на голой земле, не защищенной от ветров и дождей, не укрытой от вечных сибирских метелей и морозов, рубить крепость, башни дозорные, амбары, избы. И церковь! Как же без нее…

Тут было над чем призадуматься…

…К вечеру вернулись ясатчики. Ефимий сразу понял, что сбор прошел удачно. Атаман, обычно задумчивый и неразговорчивый от вечных тревог и сомнений, а еще постоянных опасностей, что на каждом шагу подстерегали сборщиков в сибирской земле, сейчас был спокойным и, кажется, даже довольным. Где-то «потерялась» знакомая и привычная складка на лбу, и глаза, точно помол одевшие, искрились. Значит, соболя, песца и белки взяли довольно.

Служилые живо разболоклись и, под нескончаемые расспросы покидав одежду у входа, уселись за стол, оглаживая от удовольствия бороды, потирая руки в предвкушении ужина в тепле, среди своих. А пока Кирька и Михей метали на стол немудреную еду, обсуждали поход.

— Ох, Ефимий, чуть не забыл, подарочек для тебя, на-ка, прикинь.

Атаман передал Ефимию лисий чебак под белкой.

— Князец Яндаш жалует тебе. Носить — не переносить. Видно, шибко ты его песнями своими пронял в прошлый раз.

Все понимающе загудели — богатый подарок и полезный.

— Теперь твоей башке никакие морозы не страшны, сны сами попрут.

— Спасибо Яндашу, справный мужик. И малахай справный. — Ефимий тут же примерил обновку под одобрительные возгласы товарищей.

— Атаман, дозволь слово.

— Говори, Михей, дозволяю, коли слово. Но, знаю, ты у нас велеречив шибко. В слово-то не уложишься.

Зимовщики дружно засмеялись.

— Он в словах своих, как заяц в тайге — прыг-скок.

— Лиса, лиса, уж больно хитрован.

— Нас-то он уже уморил своими расспросами, пока вы у ясашных пропадали. Пришло время за вас взяться. Держись, атаман, — пробасил Хват.

Атаман был явно в хорошем настроении и махнул рукой, делая знак, чтобы все замолчали.

— Постойте, постойте, мужики, пусть слово скажет, — утихомирил подельников атаман. — Давай, Михей, выкладывай, что хотел.

— Ты скажи, нам, атаман, Христа ради, скажи, доколь сидеть здесь будем. В этой избе лесной. Ни взад, ни вперед не ходим. Вот уже и харчишки на исходе, одежонка пообносилась, солнце видим только сквозь кедрач.

Служилые удивленно переглянулись. Сразу ясно — не вольной крови человек. Прибился к ватаге случайно и мается теперь по своей же глупости. Разве плохо на эдаком-то приволье?! И просторно, и легко без вечного хозяйского окрика. Чуть что — наказание, а то и вовсе забьют или покалечат боярские холуи.

А что атаман бывает строг и гневен, так на то он и атаман, на то и передовщик. Поминать старое — шевелить костьми.

Ефимий опять удивился. Словно бы не услышал атаман Михеева дерзкого слова. В другой бы раз выгнал из избы на мороз остудиться, а то и вовсе подзатыльников надавал. И то — встал со всеми — терпи, не проявляй слабину. А нынче атаман лишь усмехнулся.

— Ладно, служилые, — начал атаман разговор, растягивая слова. — Сам хотел с вами посоветоваться, но успел-таки Михей поперед батьки в пекло залезть. Простим ему на этот раз. Остудись, мужик! Схлынь! Коли к делу приставлен — делай! Слаб — не держу, но под ногами не вертись, лучше уходи, не ровен час, затопчут.

Атаман замолчал. Ватажники тоже притихли. Притих и Михей, проклиная уже свою несдержанность. Знает он не на словах тяжелую руку атамана.

Тот между тем достал из-за пазухи кожаный футляр, который был всегда при нем, и вытащил из него свернутый лист бумаги.

— Вот, служилые, грамота государева из Енисейского воеводства у меня. Пришло время сказать о том.

Казаки согласно закивали головами — известное дело, ясак по указу берут. О том в бумаге должно быть записано.

— Ефимий! — громко позвал атаман. — Зачти! Грамотей прокашлялся, подошел к атаману, бережно взял царскую грамоту и в полной тишине, в которой, кажется, даже треск сухого полена в огне затих, стал читать. А был в той грамоте приказ строить Иркутский острог…

…Шел 1661 год. Зима заканчивалась. Время от времени она еще напоминала предвесенними метелями, ночной пургой, которая за ночь вновь одевала лес в белые снеги. К обеденному солнцу они падали с деревьев, ухая, и глухая чащоба смотрелась уже не так сурово. Потихоньку снег начинал оседать, становился серым, и, кажется, даже птиц стало больше. На лыжах уже не пробежишь, чуть надавишь на покров — и мокро. А на Иркуте полыньи и промоины…

…Переругались не по разу, со счета сбились от споров. Чуть было драка не случилась из-за места строительства Иркутского острога. Сколько места кругом — от восхода до заката. Опять же, до Байкала недалече, почто между Иркутом и Ангарой место высматривают? А то на середину реки выплывут, заякорятся и глядят, глядят на берег. А чего там часами глядеть? Берег да и берег себе — подлесок, холмы, к горизонту опять подлесок да холмы…

Но нет, с воды видится совсем иное — жизнь строится на земле, значит на нее смотреть важно в первую очередь — сколь перспектива широка: поди, расти острог будет, посад, слободы появятся, не слишком ли взгорок от воды крутой — причалы ставить надо, водой снабжать острожников… Опять же, дорогу где вести, чтоб купец зачастил по удобным подъездам… Много разного с воды видать. И только потом смотрели с холмов, что обступали реку, то приближаясь к ней, то удаляясь от нее.

Каждый приводил свои резоны. Послушать — все доводы по уму и все по делу. Тут берег высокий, значит, со стороны реки защита, а здесь гладь до самой реки. Тоже хорошо — под пашню само то и вода рядом. И горизонт чист — значит, врасплох заставу не возьмешь. Но у Ангары леса нет. За несколько верст таскать вековые лесины замаются служилые. Лошаденок то раз-два и обчелся.

…Всю весну готовили лес. Знатоки стучали по бревнам костяшками пальцев, прикладываясь ухом к лесинам, уложенным в штабеля для просушки. Что-то выслушивали, высматривали, выглаживали… Спорили, бракуя, казалось бы, отменное бревно.

Потом искали подходящий камень, который идет на фундамент, потом на волокушах, впрягшись по несколько человек, таскали его к месту будущего строительства.

Енисейский воевода торопил, у него, стало быть, свои резоны острог ставить — столица толкала в спину, поторапливала. И то, каждая новая крепость в Сибири — козырь в переговорах с немирными князцами, которые высматривают, кто посильнее да пощедрее будет. И хотя с брацкими научились договариваться скоро, монгольские вожди, немирные тунгусы беспокоили постоянно. И Поднебесная, хотя и далека от коренной Руси, тоже планы на Сибирь имела. Далека! Выходит, не так уж далека, коли великий монгол Чингисхан полмира воевал, а уж к Байкалу, по легендам, подходил не раз…

Острог, острог, еще острог, еще… глядишь, и целые линии крепостей опоясывают новые владения государства российского и свидетельствуют, что русские здесь навсегда.

…Яков Похабов, отправленный в поход на строительство Иркутского острога, был суровым атаманом. Он считался удачливым передовщиком, знающим дело, и решения, как правило, принимал единолично. Был уверен в своей правоте. Но строительство острога — это особая наука, и он слушал всех. Когда сомневался все-таки, без советчиков шел к Иркуту, прямиком туда, где он впадает в Ангару, и приглядывался, прикидывал, насколько удачным будет место под острог. А то забирался на взгорок, с которого открывался чудный вид на облюбованные земли, и опять приглядывался, прикидывал. Невозможно ошибиться!

…Да уж, место под острог выбирали тяжко. Переругались, кажется, все со всеми. Долго, в спорах, порой чуть было на кулаках не сшибались, прикидывали, как ставить тын, где будут дозорные башни, амбар, пороховой погреб…

Даже к истоку ангарскому у Байкала присматривались, несколько дней жили у моря. Ох, и великое море, могучее, беспокойное.

У истока, напротив того места, где торчала скала, видно было, с какой силой вода убегает от Байкала: пенилась, облизывая камень, норовила подняться выше и обнять его весь, утащить за собой эту помеху, торчащую занозой между Байкалом и Ангарой.

…В то время Похабов «открыл» для себя другого Ефимия. В острожном строительстве оказался он человеком сведущим. Опять же, грамотей. Слухи-то ходили, что Ефимий не простой был ватажник. В первопрестольной жил, в приказах государевых служил. Да что-то там приключилось, с кем-то важным повздорил. Не стал ждать лиха, по своей воле напросился в Сибирь от греха подальше. А чего ему! Без семьи, без земли, без казны.

…Когда выбирали место для острога, часто к истоку Ангары ездили. Дневали и ночевали, все прикидывали да примеривали, может, в самом деле у Байкала крепость ставить? Давний тот разговор атаман помнил хорошо. Ефимий больше молчал, не встревал в спор, не гоношился, словно бы знал правильный ответ. И только когда атаман спросил его: «Может, стоит тут острог рубить?», Ефимий стал рассуждать вслух.

Конец ознакомительного фрагмента.