Улей

Данила спешил, но сборам это мало способствовало.

«Да, конец всегда один и тот же…» — рассеянно размышлял он, швыряя в чемодан все, что попадалось под руку: рубашки, носки без пары, книги, журналы…

В комнате царил полнейший бедлам. Окно было нараспашку, и шторы колыхались от ветра. По полу перелетали листки с записями, а портрет Кафки укоризненно буравил его со стены тяжелым взглядом.

— Не смотри на меня! — возмутился Данила. — Так вышло, что я сделаю?!

Кафка его возглас никак не прокомментировал.

С улицы слышались веселые девичьи голоса. Мельком кинув туда взор, он издалека увидел их тоненькие фигурки в спортивных шортах и майках с эмблемой интерната.

— Ах, чертовки, — досадливо сказал он. — Все всегда из-за вас.

«Эй, — послышался назойливый внутренний голос. — Вообще-то, это твоя вина. Они на тебя не вешались».

— Да-да, — ответил он сам себе. — То-то она виляла задницей и при виде меня задирала юбку повыше…

«Совсем не обязательно было трахать собственную ученицу», — не оставлял его внутренний голос.

— Но иначе не получалось…

Данила подхватил чемодан и вылетел из комнаты как пробка, оставив гору своих бумаг и портрет Кафки. Кажется, там было что-то еще, но черт с ним. Надо валить, пока не поздно. Он вовремя написал заявление и держал свое увольнение в тайне в течение всех последующих трех недель. Последним препятствием была она.

Но пока она ни о чем не ведает и забивает мячи на волейбольном поле. И уж лучше им не пересекаться.

Живо забравшись в ожидавшее его такси, Данила в последний раз обернулся. Темно-красное здание женской школы грозно нависло над ним, словно укор совести. Но… что за глупости. У него никогда не было совести.

«Ты псих. Просто псих и авантюрист», — сказал он себе снова.

Такси плавно тронулось с места, выезжая из тенистой аллеи. На спортплощадке опять мелькнули крепкие девчачьи попки в обтягивающих шортиках. Данила зажмурился и на всякий случай ущипнул себя. Нет уж, хватит. У него и так бестолковая, неустроенная жизнь, а такие приключения не делают ее стабильней.

Но один раз пережить такое стоило. И от этого он заулыбался как идиот. Данила не мог долго пребывать в самоедстве, хотя и было немного страшно.

Мила бросилась в слезы, когда он сказал, что между ними ничего и быть не может. Ох уж эти девушки. Влюбляются с полпинка, строят иллюзии… Не он ей сердце разбил, а она сама себе. Данила потер бровь, размышляя обо всем, что произошло. Конечно, он был немного грубоват, но она фактически пасла его у каждого поворота… Любой бы сорвался…

Он вспомнил ее голубые глаза и ямочки на щеках. Такая свежесть, господи. И в ее восемнадцать еще девственница, просто удивительно. Но когда она начинала рыдать, ему казалось, что его заливает во всех смыслах. Нет, он поступил правильно. У них все равно не было будущего. Он — молодой преподаватель литературы, она — школьница, у которой в голове одни ромашки. У них разный интеллектуальный уровень и жизненный опыт… Ее совращение было явно идеей не от ума, но… она будет ему благодарна однажды.

Так он думал. Сейчас главное — уйти в подполье, и если эта история не всплывет в ближайший месяц, то он тихонько найдет себе другую работу — и можно считать, что пронесло.

Данила выдохнул и откинулся назад. Все пройдет. Все забудется.

Данила Хаблов был учителем литературы не по собственному желанию. Да и Данилой Хабловым быть ему не очень нравилось, поэтому он представлялся в Германии как Даниель. Но, несмотря на безупречный немецкий и вылизанные манеры, в нем часто пролезал Хаблов.

Вообще-то, он хотел стать писателем, но высокие помыслы не удавалось выразить в грубом материальном мире должным образом. Данила был весь в высоких помыслах. Он принадлежал к раздражающему типу творческих людей, которые все ищут какое-то таинственное вдохновение, и именно поэтому так и не закончил ни один роман или сборник стихов.

Когда ему было двенадцать, мама нашла в Интернете немца по имени Тобиас Цуммбрегель и удачно выскочила за него замуж. Так они переехали из Уфы-три-шурупа в геттоподобный Пфорцхайм. Тобиас был неплохим человеком, но скучным, добропорядочным и, как и большинство немцев, мог часами разговаривать о сортировке мусора. От его фамилии у Данилы начинали болеть зубы, поэтому он остался в итоге Хабловым. Полный ребрендинг не удался. По-немецки на момент переезда в Германию Данила знал только два слова: Ja и Nein^[4].

Однако благодаря своей натуре губки уже через два года Данила болтал на нем так, будто он был его родной, и даже совладал с картавым немецким R и извращенной грамматикой. Только интонации изредка выдавали в нем очередного переселенца из диких земель.

Оказавшись в новой среде, Данила вывел для себя главное правило: выживает тот, кто адаптируется. Этот мир был чужим, незнакомым и враждебным. Надо было найти свое место среди наглых немецких подростков, быкующих турок, контролирующих каждый сантиметр в его районе, жуликоватых юго^[5], которые могли отделать его как тузик грелку, и одержимых приличиями взрослых немцев без чувства юмора. Если не впишешься, станешь асси^[6]. Поэтому он принялся мимикрировать подо все, что видел, и открыл в этом удивительный талант: быть для всех своим в доску.

С грехом пополам удалось окончить университет, после чего Данила амбициозно решил посвятить себя просвещению школоты, хотя даже не был носителем немецкого. Зато это неплохо вписывалось в его жизненный стиль — с пафосом делать что-то, будучи жонглером, подделкой и классическим вруном.

Он даже начал наброски к собственной программе и пребывал в абсолютном убеждении, что привьет своим ученикам безупречный литературный вкус.

Но, как уже было сказано, жил он не только этим.

Данила был гением вечеринок и сомнительных коктейлей. Если бы существовала номинация «алкотвиттер года», он сорвал бы главный приз. В области получения кайфа Хаблов мог стать учителем от бога.

И судьба дарила ему много возможностей развлечься и найти себе новых собутыльников. Он даже дружил с бомжами на районе, подкидывая им мелочи или покупая пиво. Как он сам часто говорил, его единственное богатство — это хорошие люди.

Другого богатства у него не было. После неудачного опыта работы менеджером он понял, что офисной крысы из него не выйдет. Поэтому все же решил поработать по специальности — прежде чем наконец-то закончит роман о том, как легко разбиваются сердца в нашу безбожную эпоху, и встретит свой первый успех.

Работа в обычной школе не задалась сразу. Подростки не воспринимали его всерьез, а непринужденная манера общения привела в итоге на задний двор школы, где он накурился вместе с двумя учениками. Успеваемость его класса не поднялась ни на балл, он явился на совещание нетрезвым, и его уволили. Уволили бы и раньше, узнай они про задний двор, — это был просто вопрос времени.

Данила не растерялся и попробовал заняться бизнесом: продавал брендовые очки — но только наделал долгов. Его следующим карьерным витком были интернет-разводы. Он работал на липовую фирму под фальшивым именем, продавая несуществующий товар. Но и с миром криминала у него не задалось, и он тихо разошелся с теми ребятами.

Безысходность и новые долги вернули его на стезю преподавания. Они привели его в элитный интернат для девочек, где так срочно требовался учитель, что его взяли, закрыв глаза на весьма среднее резюме и почти полное отсутствие опыта работы по специальности. И, как ни странно, дело пошло. Ученицы, привлеченные его пшеничными волосами и лучистыми глазами, ловили каждое слово, а Данила наконец почувствовал, что нашел свою аудиторию. Он даже развил какую-то активность, создав творческий клуб, где преподавал этим бабочкам азы стихосложения. Заодно декламировал свои стихи, которые им ужасно нравились, и все было хорошо, пока не появилась она.

Мила была особенной ученицей: умная, уверенная в себе, острая на язык, но совершенно не искушенная. «Как так получилось?» — постоянно недоумевал Данила. Возможно, дело было в этом интернате, в котором она училась несколько лет. Строгая дисциплина — и все дела.

Часто они оставались вдвоем после уроков, чтобы обсудить пройденную тему. У нее ведь всегда были вопросы. Иногда беседовали просто так, чинно прогуливаясь по широким аллеям интерната. Их отношения с самого начала носили возвышенный характер. Но Данила все испортил. В одну из таких прогулок, когда она жарко доказывала ему, что проза и поэзия созданы для выражения разной динамики эмоций, он притянул ее к себе и почти инстинктивно поцеловал эти милые розовые губы. Оба забыли о своих формальных ролях, учителя и ученицы, и некстати поняли, что они еще и мужчина и женщина. А когда мужчина встречает женщину, то все заканчивается отнюдь не совместным постижением метафор и аллегорий в литературе.

Итак, Данила лишил ее девственности, и о высоком они больше не говорили. Но потом Милы стало слишком много в его жизни, да и свидания были всегда проблематичны, он рисковал как никогда в жизни… Данила стихийно уволился, позорно сбежал, роняя за собой обувь и предметы одежды. Было жалко терять это место, ведь у него там все складывалось. «Но эта история закончилась», — сказал он себе и забыл про нее.

Три недели он квасил как черт, кочуя с одной вечеринки на другую. Попутно пытался искать новую работу, но без особого энтузиазма. Всем, кто приставал с вопросами о его занятости, Данила надменно говорил, что он сейчас фрилансит. Хотя умом понимал, что «фриланс» — просто снобистский заменитель слова «безработный».

О Миле он и не вспоминал.

Правда, она ему снилась. Он видел ее злые голубые глаза, полные слез, и слышал гневный крик:

— Ты пожалеешь! Я заставлю тебя пожалеть!

На исходе третьей недели расколбаса у Данилы началась безудержная рвота и заломило спину. Он не мог разогнуться и все списывал на похмелье. Ему расхотелось пить и гулять: ему вообще ничего не хотелось. Целыми днями он лежал на своем матраце, который был у него вместо кровати, и слушал музыку: Баха, Шопена, Брамса, немного Вагнера. Его мысли ушли куда-то глубоко, и Данила стал думать о своей жизни. Такие размышления редко приводят к чему-то хорошему. Он впал в депрессию, понимая, что ничего не стоит как человек и писатель. Мать наорала на него по телефону и сказала, чтобы он больше не клянчил у них с Тобиасом денег и вообще не являлся на порог, пока не найдет работу. Друзья вдруг перестали куда-то звать, да еще с запозданием начал резаться зуб мудрости.

Все пошло вкривь и вкось.

Спустя еще пару недель он разуверился в себе как в специалисте. Он им и не был, но отказ даже на должность кассира в фастфуд-забегаловке заставил его окончательно усомниться в собственной ценности.

Он чувствовал глухую пелену вокруг своей личности, как будто паук укутывал его в белую слизь, и свет жизни гас. Самое странное было то, что он даже не мог вспомнить, как жил раньше, когда все было хорошо. Интернат и его интрижка остались в прошлом, но будущего не было, а настоящее от него отворачивалось.

Один раз Данила на полном серьезе думал наглотаться таблеток, но потом словно опомнился и тяжело провел по лицу ладонью. Надо было что-то делать. И вдруг в голове почему-то возникла она. Мила проступила так четко, что он даже видел поры на ее лице. И изнутри что-то кольнуло: это ее вина. Мила — и причина, и следствие.

Вывод нарисовался сам собой: интуитивное прозрение?

Недолго думая он набрал номер ее мобильного. Гудки длились довольно долго, но на занятиях она не могла быть: в интернате сейчас наступили каникулы. Да и вообще в этом году Мила оканчивала школу…

Наконец она ответила немного томным голосом:

— Алло.

— Мила? Мила, привет!

— Кто это?

— Это… Даниель. Помнишь еще своего учителя?

Повисла неприятная пауза. Сердце Данилы забилось вдруг очень часто, а в груди невыносимо закололо, словно он подошел к эпицентру чего-то… важного.

— Тебе чего?

— Просто хотел узнать, как твои дела, — как можно вежливее сказал он.

— У меня-то все нормально, — невнятно пробормотала она, и что-то в ее тоне намекало на насмешку.

«Сука, знает, зачем я звоню…»

— Я бы хотел встретиться с тобой.

— Нам незачем видеться. Твои же слова.

— Просто… все так некрасиво получилось…

— А сейчас что звонишь? Красивее не станет, и легче тебе — тоже нет, — вдруг рассмеялась она.

— Слушай, — не выдержал Данила, — понимаешь ведь, в чем причина моего звонка?

— Тебе страшно, — просто ответила Мила. — Но ты заслужил.

— Мила! Мила! Что это?! Ты можешь объяснить? Я не понимаю. Только чувствую, что все дерьмо в моей жизни сейчас связано с тобой, и ты, судя по всему, тоже понимаешь, о чем я. Что ты сделала?

Мила помолчала, раздумывая, а затем выдала:

— Я говорила, что ты пожалеешь.

— Когда ты мне это гов…

Он осекся. Вживую он ни разу не слышал от нее этих слов. Но во сне… Происходящее нравилось ему все меньше и меньше.

Это что-то… энергетическое? Как эти вещи называются? Сглаз? Порча?

— Отвали уже, мудак. То ли еще будет.

И она повесила трубку.

Данила присел на свой матрас, почесывая голову. Сейчас в мыслях прояснилось. Но давление в груди не прекращалось. Что же она сделала? И как? И что теперь делать ему?

В памяти всплыла их давняя беседа. Как-то они шли по аллейке, и Мила щебетала что-то про Булгакова. Они как раз читали в литературном клубе «Мастера и Маргариту».

«Безусловно, его мистицизм — еще и сильное символическое средство, не находишь?»

«Конечно, — снисходительно усмехался Данила. — Весь его роман полон подобных образов-символов. И я считаю, не все разгаданы до конца. Очень много библейских и оккультных отсылок… Взять хотя бы время, когда развивается действие романа. Полнолуние. Время шабаша и ведьм…»

«Одна знакомая тетка моей мамы — ведьма!» — непосредственно сообщила она.

«Все тетки — ведьмы… Это возрастное у некоторых женщин, не обижайся…»

«Нет, она действительно колдует людям за деньги! — возразила Мила. — О ней весь Пфорцхайм знает!»

«Мила, ты еще такой ребенок!» — смеялся он.

И она смеялась…

Данила задумался. Может быть, это знакомая ее мамы наколдовала? И если о ней говорит весь город, то, вероятно, найти ее будет легко. Пфорцхайм не очень большой. Он засел в Интернете и стал рыться на всяких оккультных и парапсихологических сайтах. Магические услуги предлагали на каждом шагу, но для него были важны отзывы тех, кто живет в их городе. Молва в таких случаях — лучшая визитная карточка…

Здесь имелась только одна такая дама, некая Кларисса, и, судя по комментариям, она оказывала весьма широкий спектр услуг.

«Приворот, отворот, черное венчание, порча, сглаз, порча на смерть, восстановление здоровья, привлечение любви, денег и удачи… гадает на Таро, рунах и кофейной гуще. Ну мегатетка!» — вопила какая-то просветленная на эзотерическом форуме.

Но объявления с контактными данными нигде не было. Говорят, она никогда их и не давала. Люди говорили за нее. Запись велась по телефону, который передавали друг другу, и очередь обещала быть огромной.

По номеру ответил неприветливый женский голос и сказал, что ему повезло: освободилось место в пятницу с утра. Сам не понимая, зачем, Данила решил сходить, чтобы… узнать, она это делала или нет. И если делала, то пусть снимает. Пусть на этом свете чего только нет, но лучше бы Мила ему просто по лицу дала.

Сейчас в нем была только злость.

В назначенный день и час Хаблов стоял перед лиловой, неожиданно новенькой дверью и ждал, когда ему откроют. Он не знал, что увидит. Ожидал какую-нибудь старую каргу в черном, увешанную пентаграммами.

Но все пошло иначе. Во-первых, дверь оказалась незаперта. Он вошел в прихожую и увидел там… девушку: высокую, с длинными, спутанными волосами. На ней болтались майка с черепами и драные джинсы. Выглядела она немного пугающе. Что-то было во взгляде: его словно в грудь толкнули, когда она на него посмотрела.

— Я к Клариссе.

— Да, заходи, — буркнула она, выглядя почему-то очень удивленной.

— А вы…

— Не она, — отрезала девушка.

И скрылась на кухне. Данила увидел из коридора, как она взобралась на подоконник и закурила, слегка прикрыв глаза. Интересно, кто это? Секретарша или родственница?

Вся квартира воняла куревом и немного мочой. Данила поправил рубашку и бегло глянул в зеркало: побрит, пострижен и выглядит поживее. О ноги потерся жирный котяра.

— Входите уже, а! — капризно протянул кто-то.

За аляповатой занавеской, закрывающей вход, открылась безумная комната. Каждый ее сантиметр был покрыт коврами, а полки шкафа ломились от барахла. У окна в кресле сидела женщина лет пятидесяти в ярко-розовом платье в обтяжку. Она тоже курила и смотрела на него разноцветными глазами: голубым и желтым.

— Добрый день, — осторожно сказал Данила. — Вы — Кларисса?

— Да, я, — отозвалась она, не сводя с него глаз. — А ты — тот урод, что бросил маленькую Милу.

— Откуда вы знаете? — опешил он.

«Ну точно ясновидящая».

— Так это я на тебя порчу наводила, — хмыкнула она. — По фото. Что уж не узнать-то.

Все было просто. Данила присел напротив, разглядывая ее исподлобья. Не немка. По одной ее раскатистой «Р» было понятно.

«Наша, что ли?» — мельком пронеслось в голове.

— Тогда вам придется снимать, — наконец сказал он. — Мне так не нравится жить.

— Мало ли что тебе не нравится. — И она пыхнула сигареткой. — Ты это заслужил. Девочки тяжело переживают такие вещи. Я Милу понимаю по-женски.

— Но вы работаете за деньги. Я заплачу вам, и вы снимете.

Кларисса устало посмотрела на него. Данила вдруг живо увидел, что, несмотря на ее старания себя омолодить, борьба со старостью дается тяжело. Это выражалось не только во внешности, но и в некой внутренней слабости. Ему показалось, что он смотрит на прогнившее дерево, откуда лезут жучки, мокрицы и личинки. Дерево — труха. Кларисса усыхала.

Но не ее дух.

— Это не сниму принципиально, прости, — пожала она плечами. — Ходи и мучайся. Могу успокоить, что, если имеешь силу воли, порча со временем отсохнет или же станет сильнее и отнимет у тебя все, что любишь.

— У меня и так ничего нет, в том числе и силы воли.

— Тогда чего париться? — хохотнула она, не отводя своих пугающих глаз. — Бестолковый ты парень, и жизнь твоя бестолковая. Проживешь до старости, но будешь впустую маяться и ходить по кругу, ничего до конца не доведешь. И после смерти никто о тебе не вспомнит.

Данила отодвинулся от нее, пораженный неприятной глубиной ее слов: этого ему не хотелось бы знать.

— Кларисса, вы — умная женщина, — пока сдержанно сказал он. — Но почему считаете, что у вас есть право решать за других?

— А-а-а… — протянула она, — так ты из тех, кто думает, что миром все-таки правит справедливость. Ясно. Слушай. Нет справедливости. Каждый делает что хочет. А я помогаю людям импровизировать. Если думаешь, что я неправа, вряд ли будешь прав сам.

Ее странная речь не показалась ему вдохновляющей. Но терять действительно было нечего, кроме достоинства, которое и так втоптали в грязь.

Он уселся в кресле поудобнее и сказал:

— Я отсюда не уйду. Буду сидеть тут, пока вы не снимете свое дерьмище.

— Ну, это мы еще посмотрим, — невнятно сказала она, давя сигарету в пепельнице. — Ру-у-ут! Иди сюда.

Раздался шорох шагов, и в комнату лениво зашла та самая девушка, что его впустила. Она выглядела отстраненной и равнодушной.

«Значит, Рут», — не к месту подумал он.

В ней было что-то от вышибалы. Не в комплекции, а в какой-то угрожающей манере двигаться.

— Выведи этого сосунка, — велела Кларисса. — У меня еще два приема сегодня.

Это было даже комично. Данила со смешком взглянул на эту Рут и спросил:

— Ты, что ли, ее секьюрити?

— Приходится иногда, — дружелюбно ответила она. — Встань лучше сам.

— Да пошли вы обе! — хохотнул Данила. — Ты, ведьма, ответишь за все свои пакости. А ты… — он остановил свой взгляд на девушке, — ты мне нравишься. Так что не будем ссориться.

Рут взяла его за шиворот и легко оторвала от кресла. Данила не понимал, откуда в ней такая сила. Кларисса закурила новую сигарету и уставилась в окно, не проявляя к ним интереса. Ее, похоже, заботило что-то свое.

Девушка потащила его к выходу, а он брыкался как мог, в итоге удачно врезал ей в живот и вырвался.

— Я вызываю полицию… — непонятно зачем объявил он.

Вдруг Кларисса встала; ее взгляд неотрывно блуждал по нему.

Рут же разогнулась и со всего маха дала ему по лицу ногой в тяжелом ботинке. Данила живо опрокинулся на спину и слегка выпал из реальности. Как в тумане над ним возникли два лица: сначала длинноволосой силачки, а затем этой бабки-экстрасенса.

— Ну что за грязная работа… ни точности, ни аккуратности, — пробрюзжала Кларисса.

— Ты сама меня попросила.

— Не мешок же с картошкой…

— Что ты так пялишься на него? Увидала что?

— Да… Выруби его, планы поменялись.

Что эти сумасшедшие делают вообще? Данила пытался запротестовать, но Рут с силой приложила его голову к полу, и он отключился.

Сознание возвращалось с трудом. Это походило на рывки в каком-то киселе. Но они вели к свету, который постепенно ширился и вскоре больновато обжег глаза. Ощущения были ужасные: голова ныла, а тело почему-то не слушалось. Во все стороны поползли блики, но так и не сфокусировались. Пока он видел мутные пятна и слышал приглушенные голоса, оставляющие долгое эхо в его голове.

— И сколько таких засранцев тут ходит, я не знаю…

— Да брось, эта ваша Мила — тоже не дура, раз запрыгнула на него.

— Поговори еще. Она мне как дочь.

— И поговорю. Кларисса, ты не умеешь работать с людьми. Сообщаешь людям все гадости, которые видишь. И еще те, которые просто приходят в твою крашеную голову.

— Я говорю правду. Кому нужен сироп в уши, пусть идет к шарлатанам. Они тебя всего вылижут…

— Ты демотивируешь и унижаешь людей! Какого черта ты сказала ему про его бесполезную жизнь? Почему льешь помои на всех, кого видишь?

— Хватит со мной пререкаться… Кажется, наше солнышко очнулось.

Данила издал мучительный стон. Он увидел, что по-прежнему дома у гадалки. Над ним, как телебашня, возвышалась эта Рут, а на табурете в позе нога на ногу восседала Кларисса и, как всегда, курила. Сам он, связанный, валялся у стены.

— Что вам нужно от меня?… — промычал он.

Кларисса встала и перебралась к нему. Ее загадочные разноцветные глаза снова оказались вблизи. Мгновение его изучали, затем раздался тонкий смешок.

— Он и сам-то не очень понимает, что у него есть…

— Простите меня за Милу, — застонал он. — Прошу вас, только отпустите. Обещаю, что и пальцем ее не трону. Мне плевать на вашу порчу. Я все вам прощаю. Только отпустите меня.

— На тебе больше нет порчи, — пыхнула сигареткой Кларисса.

— Как нет? — опешил Данила.

— Я сняла ее час назад, — буднично отозвалась она, возвращаясь на табурет.

Загадочная Рут пялилась на него тяжелым взглядом, в котором скрывалось неподдельное сочувствие.

— Правда? Спасибо. А можно я пойду?

— Ну, если ты такой ловкач, попробуй уползти, — съязвила Кларисса.

— Вы же сказали, что ничего с меня снимать не будете… Зачем вы тогда это сделали?

В голове что-то вязко крутилось, и хотелось блевануть.

— Потому что ты мне нужен.

Он предпочел бы услышать эти слова из уст какой-нибудь милой девочки. От этой стареющей мадам они звучали хреново.

— Рут, сунь ему под башку подушку, чтобы он мог меня видеть.

Принесли валик, который воткнулся куда-то под затылок. И впрямь стало легче. Он наконец-то перестал задирать и без того ноющую шею.

Интересно: почему эта Рут ее слушается?

— Сейчас говорю я. Перебьешь — она тебе врежет снова, — начала Кларисса, сосредоточенно крутя меж пальцами свой смолящий бычок. — Даниель, при обычных обстоятельствах я бы открутила твои яйца и в рот тебе их засунула. Педофил чертов…

— Ей восемнадцать, — вклинилась Рут.

— Так, перебьешь меня — пойдешь отсюда вон! — рявкнула ей Кларисса, а затем снова уставилась на Данилу: — Но с тобой все непросто оказалось. Знаешь, что ты — медиум?

Данила даже в своем паршивом состоянии начал ржать.

— У тебя интуиция покруче моей будет. — Изо рта Клариссы при этом вытек голубоватый дым. — Как ты вообще понял, что это от Милы идет, а? Сразу ведь почувствовал… И по жизни тебя интуиция вела, хотя ты ее тратил на всякое дерьмо. Тебе еще надо учиться. И талантов у тебя много. Это единственное, что мне в тебе нравится. А так ты — урод болезный.

— Да идите вы, — не выдержал Данила.

— И Рут ты увидел с самого начала. Ее никто не видит, понимаешь меня? Я еще, как услышала, что вы говорите в прихожей, удивилась… А ты, оказывается, просто экстрасенс редкой силы. Слушай сюда. Я выполняю одну сложную и тонкую работу. Только такие, как мы с тобой, могут за нее браться, — спокойно добавила Кларисса, демонстрируя вдруг удивительную перемену в настроении. — Но я старею и скоро умру. Это и ты заметил, когда меня увидел. Правда, не уверена, что ты понял то, что увидел… Так вот, мне нужен преемник. И им будешь ты.

«Боже, развидь меня. Куда я вляпался…» — бессильно пронеслось в голове. Кларисса, словно прочтя его мысленные потуги, добавила:

— Ты еще долго не будешь понимать. Это нормально. Ты жив, если это для тебя важно. Но отныне ты — мой ученик и будешь служить высшим силам.

— Да вы больные, — поразился он. — Покемонов своих лови´те, а не людей живых!

— Развяжи его…

Девушка соскользнула со своего места и распутала узлы. Данила с трудом потянулся и рванул на негнущихся ногах к двери. Он открыл ее, вылетел в подъезд и… опять оказался на кухне. Кларисса скучающе курила, глядя на него сквозь дым, Рут застыла у окна, сложив руки на груди. Данила с каменным лицом развернулся и выбежал снова… И опять влетел в кухню.

— Да не выйдешь ты отсюда, кретин, — пробрюзжала Кларисса. — У тебя кандалы на ногах, и двери все уже закрыты, кроме одной… Она ведет к нам. Ты что, думаешь, меня просто так ведьмой называют?

Данила тяжело дышал, глядя во все глаза на этих двоих. Почему-то вспомнился Булгаков: ведьмы — они существуют.

Кларисса выглядела изможденной. Встав, она сказала:

— Все, надоели вы мне. Рут, закрой окно… А ты… Я не сейчас тобой займусь и не сразу представлю Господам. Сначала я отдам тебя Рут. Побегаешь с ней, посмотришь на ее работу. Будет полезно. Считай, это остаток твоего наказания за Милу. Теперь ты — помощник этой милой девочки.

С этими словами она ушла в спальню. Кот, который прохлаждался под окном, с противным мяуканьем побежал за ней. На кухне стало тихо. Данила испуганно посмотрел на Рут, испытывая помесь облегчения и страха. Облегчения оттого, что вместо жуткой тетки он будет с этой девушкой. Она ему нравилась, хоть и пнула его по лицу. А страх был от того, что его ожидало. Интуитивно он понял, что его жизнь в некотором роде закончилась, несмотря на то что он был жив. Теперь все будет по-другому.

Рут улыбнулась ему, но не очень приветливо. Она была грустной, успел заметить он. И за ее грубостью не сразу удавалось разглядеть миловидность черт.

— Что теперь?

— Пойдем домой.

— Домой?

— Да, это будет и твой дом.

Она взяла его за руку и вывела из квартиры на улицу. Больше не было безумных возвращений в гадкую кухню. Данила чувствовал, что он будет теперь там, где Кларисса захочет, чтобы он был. Он сжал руку Рут покрепче. Если все тут ненормальные, то надо хотя бы держаться самого приятного человека.