Виноградники в цвете

Стоило только переехать к Петракову, начать жить с ним семейной жизнью, уставать и спать без сновидений, отдохнуть морально, как на лекциях вновь объявился Севастьянов. И снова разбередил мне сердце всем своим видом. И вообще фактом своего существования. Нет, это хорошо, что я живу у Петракова. Это держит в узде.

Но сегодня, не смотря на все мои томления, лекцию я провела исправно. Лекция была последней, поэтому после звонка студенты рванули из аудитории, не задерживаясь у моего стола. Я тоже как-то растерялась от этого бегства, словно тараканьи бега! Словом, я упустила Севастьянова. Ладно. К черту. Что сегодня приготовить на ужин? Чтобы вкусно и быстро, потому что я устала. Я теперь стала уставать. Так много чувств, и все впустую. Ладно, про ужин подумаю по дороге домой. Тем более, времени на это будет предостаточно. Мне придется ехать на метро, потому что моя машина находится в ремонте…

А сейчас быстренько проверю тетради своих студентов. Очередная транскрипция. Как всегда, — Маяковский, Есенин, Ахматова, — это мои любимчики; Пушкин, Лермонтов, ба, Некрасов! Вот и Фет! Тютчев. Тоже хорошо. Какие умнички у меня студенты! Ого! Гомер! «Одиссея». Гекзаметр. Это кто же такой остряк? Ну, конечно, Крылов! Люблю я этого очкарика! Он, видимо, старается произвести на меня впечатление. А вот и тетрадь Севастьянова. Снова строчки из Соломона.

Неужели Севастьянов так любит Соломона? Верится с трудом. Не тот он человек. Не кисейная барышня. Тогда что это? Я еще раз прочитала транскрипцию Севастьянова. Ни одной ошибки. Читается просто безупречно, на едином дыхании. Не транскрипция, а песня. Ну да, ну да — песня песней.

Когда дверь аудитории открылась, я вздрогнула. Это было такое неожиданное вторжение. Словно кто-то в душу ворвался, а не в аудиторию. Даже не постучали. Хотя я бы тоже испугалась… Это был Севастьянов.

— Извините, Эльга Сергеевна. Забыл постучать. Привычка… — Он запнулся. Смутился. А я улыбнулась. В моей душе расцвели розы, но только без шипов. Звучит пошло, но это так. Мне так почудилось. Мне так подумалось. Именно «расцвели розы». И именно без шипов.

— Я забыла отметить ваше отсутствие. В следующий раз, если будет возможность, предупредите меня.

Номер моего телефона знает староста группы. И, наверняка, Севастьянов это тоже знает.

— Хорошо. — Максим подошел к моему столу. Увидел свою тетрадь. Я посмотрела ему в лицо… и поплыла…

— Я тоже люблю Соломона, Максим. Спасибо. Я давно его не читала и получила большое наслаждение. Эстетическое наслаждение, понимаете? Это так завораживает…

— Я понимаю…

Мы помолчали. Наконец, я опомнилась.

— Вы что-то хотели, Максим?

— Да. Вот это.

Он положил мне на стол картонный прямоугольник зеленого цвета. Посередине была изображена тыква с горящей внутри свечой. Полукругом под тыквой, «дрожащими» буквами «тыквенного» цвета было написано: «Приходи грустить в Хэллоуин. Время собирать тыквы»… Я рассмеялась.

— Как мило! Максим! Вы — чудесник!

— Вам понравилось?

— Ну, конечно! Хэллоуин — таинственный день и просто отличная декорация!

— Так вы придете?

— А у меня есть выбор?

— У вас есть время.

— Время собирать тыквы?

Мы рассмеялись.

— Когда это будет?

— Через пару недель.

Как быстро пролетело время! Уже октябрь на исходе, а я и не заметила…

— Я приду. Мне очень этого хочется!

Да, Казакова, давно тебе так не хотелось чего-то конкретного!

— Спасибо, — сказал Максим.

— За что?

Уж не знаю, чтобы он ответил, но тут в аудиторию влетела наша библиотекарь и запричитала:

— Эльга Сергеевна! Вы помните, что хотели помочь чинить библиотечные книги? Я все приготовила, жду вас, жду…

— Совсем из головы вон! — я вскочила. Конечно! Все эти дни мои мысли были явно не о книжках, тем более умных и гуманных. — А у меня машина сломалась…

— Да? — Глаза библиотекарши сузились на Севастьянове. — Максим! Я знаю, у вас есть машина! Вы ведь нам поможете?

— Что нужно делать?

— Нужно перетащить книги в машину, отвести их Эльге Сергеевне домой и она их починит. Потом книги нужно доставить в нашу библиотеку, а уж я сама там с ними разберусь. Книг много, сегодня все преподаватели книги разобрали, осталась только Эльга Сергеевна.

— Без проблем. Пойдемте за книгами.

— Максим, а мы вас не обременяем? — Смутилась я. — Может, у вас дела, Максим?

— Нет, до пятницы я совершенно свободен! — процитировал он Винни Пуха.

Я хихикнула.

— До пятницы? — брови библиотекарши поползли вверх. — Но так надолго мы вас не задержим!

Теперь хихикнул Максим.

— Тогда тем более. Эльга Сергеевна, идите на улицу, вот вам ключи от моей машины. Она припаркована напротив университета. Щелкните брелком сигнализации…

— Я разберусь.

— Простите…

Я молча прошла мимо.

У Максима был джип. Я люблю эти машины, хотя сама предпочитаю ездить на небольших моделях. Я села за руль, а Максим таскал стопки книг, перевязанные бечевкой и складывал их в багажник. Несколько стопок пришлось положить на заднее сидение, так как в багажнике уже не осталось места. Максим закинул последнюю стопку книг, сел рядом со мной и спросил:

— Хотите вести сами?

— А вы разрешите?

— А почему нет? Я все равно не знаю ваш адрес.

— Я вам скажу.

— Так кто поведет?

— Лучше вы. Я боюсь. Мало ли что…

— Нет уж. Тогда поведете вы. Чего вы боитесь?

— Ладно, вы сами этого захотели. — И я осторожно тронула машину.

Доехали мы без приключений. И припарковалась я без потерь.

— Ну как? — спросил с усмешкой Максим, когда я заглушила мотор.

— Мне понравилось. Но ездить я все равно буду на своей букашке. Значит, так! — Я хлопнула ладонью по колену. — Я поднимаюсь к себе, а вы подтягиваете книги. За это время я успею сделать вам кофе и бутерброды. Идет?

— Конечно!

— Отлично. Квартира 115.

Пока Максим таскал книги, я успела не только приготовить кофе и горячие бутерброды. Я успела обтереться в ванной «рукавичкой» и сменить платье на шелковый, уютный халатик. Правда, халат у меня короткий, но я ненавижу ходить дома в «уличной» одежде. Дома я хочу расслабиться. Хотя… Не слишком ли откровенно? Вдруг Максим не так меня поймет? Ох, не хотелось бы… Надо бы что-нибудь надеть другое. Надо будет купить такую одежду, чтобы как бы домашняя, и гостей принять в ней не стыдно… Пока я металась по квартире, Максим перетащил ко мне все стопки книг.

— Эльга Сергеевна, все! Я заслужил кофе?

— Конечно, Максим, проходите на кухню. — Я замешкалась на пороге, потуже затянула пояс на халате. Еще потуже. Закашлялась. Распустила немного пояс на халате. Максим увидел мои манипуляции с поясом и улыбнулся.

— Вы потрясающе выглядите.

Я покраснела.

— Пойдемте пить кофе.

…Максим с аппетитом съел мои бутерброды.

— Так вкусно, Эльга Сергеевна! — воскликнул он. — Я, конечно, кручусь в ресторанном бизнесе и ем ресторанную еду, но у вас, честное слово, вкуснее. Так по-домашнему. Не в одном ресторане так не сумеют. Ресторан — это ресторан.

— Спасибо.

— Не думайте, что это лесть.

— Я так не думаю, — кивнула я.

Я умею готовить. Я это знаю. И на это умение готовить у меня есть свои причины. Или не мои. Но так сложились обстоятельства. Мое детство, можно сказать, прошло на кухне.

Кофе мы выпили молча.

— С меня теперь глинтвейн. Вы любите глинтвейн? — спросил Максим.

— Да, люблю, — ответила я, замирая. Интересная, все-таки, ситуация. Напротив меня, на моей кухне, сидит Севастьянов и обещает мне глинтвейн. Я встала. — Что ж, спасибо вам, Максим. Вам, наверное, пора. Да и мне пора. Книги чинить, — я усмехнулась и пожала плечами.

— Я никуда не тороплюсь. Я вам помогу. — Тут же отозвался Максим. Пионер! Герой!

— Ах да, вы же до пятницы совершенно свободны! — хихикнула я.

— Да, так точно, — Максим улыбнулся. — Эльга Сергеевна, разрешите вам помочь?

— Зачем?

— Просто. Так много книг. А вы одна. Вы с ними долго провозитесь.

— Но до пятницы-то я управлюсь! — я расхохоталась. На душе было легко. И с Максимом было так просто!

— Отлично! — Севастьянов встал из-за стола. — Идемте лечить книжки!

Когда я взглянула на часы, то поняла, что прошло от силы минут сорок. И не понятно, то ли это время пролетело мгновенно, то ли напротив, длилось целую вечность.

Мы с Максимом сидели на полу, между нами была стопка книг. А еще нам пела музыка. Я, как и Севастьянов, тоже люблю немного печальную музыку. Она навевает интересные мысли. Но сейчас и без музыки все было довольно интересно. По крайней мере, для меня. Это уж точно!

За окнами уже стемнело, все же осень. А в моей квартире было сумрачно. Когда мы только пришли, было еще светло. И вот сейчас погода как никогда играла нам на руку и создавала интимную обстановку. В комнате на стене горел один только ночник, и все. Да на кухне горела настольная лампа, я забыла ее выключить. А кухня у меня темная. В том смысле, что ее окно загораживает яблоня. Зимой это не проблема. А вот осенью — да, недостаток. Еще вечер не наступает, я зажигаю ночник. Собственно, для этого я его и приобрела. Да, а весной и летом, хоть освещения тоже маловато, — зато какая красота! Летом, когда смотришь в окно, кажется, что ты не в Москве живешь, а в деревне. Прямо перед окном — ветки с яблоками. А весной, когда распускаются цветы — просто рай. Да, да. Однажды я вечером выглянула в окно — и там эти крупные, белые цветы перед глазами. И я подумала: «Если бы рай был, он бы выглядел именно так»…

О, что-то я отвлеклась. Говорю же, это музыка. Она так на меня действует. И сумрак. И ночник на стене. И Севастьянов напротив. Нас разделяет всего лишь какая-то стопка книг. Но наши руки постоянно соприкасаются.

— Вы не устали, Эльга Сергеевна? — спросил Севастьянов.

— Ну, не знаю, — я пожала плечами.

— Может, я сделаю глинтвейн? Я все равно обещал. Так почему же не сейчас? У вас есть фрукты?

— Посмотрите на кухне. Должны быть.

И я продолжала чинить книги. Не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался. Так это говорится? Да нет. В нем нет ничего особенного. Подумаешь, мне помогает студент! Но… хотелось, как это тоже говорится, чтобы этот вечер длился подольше… Как хорошо, что Петраков поленился и, чего греха таить, испугался переезжать ко мне. Сейчас бы я тогда чинила книги с Петраковым. Это в лучшем случае. А то бы совсем одна. А так — у меня есть своя норка. Что хочу тут, то и делаю. Отдыхаю. Наслаждаюсь. Общаюсь с красивыми студентами. Я хмыкнула. Дура я, дура! Но хорошо, черт побери! И не хочется к Петракову. Потому что там — не дом. А мой дом — здесь. Где есть темная кухня и яблоня перед окном.

И вот когда я так размечталась, по — новому полюбила свой дом, — зазвонил телефон. Я не сомневалась, что это Петраков. И даже знала причину звонка. Петраков не нашел ужин. Телефон заливался в сумке. А сумку я бросила в прихожей. А подниматься не хотелось.

— Эльга Сергеевна, где у вас телефон? Я вам принесу?

Не отказываться же. А то мало ли, что подумает?

— В сумке. В прихожей.

Когда Севастьянов протягивал мне телефон, он все еще звонил. И наверняка, Максим умеет читать. Три ха — ха! А на дисплее высвечивалось: «Петраков». Я взяла телефон.

— Да!

— Балда! — рявкнул обиженный, голодный, брошенный Петраков.

— Не кричи.

— Хочу — и кричу, — в рифму ответил покинутый Петраков. Мне даже стало его жалко. — Ты где, Казакова? Офигела? На часы смотришь? Или тебе объяснить, что на часах стрелки обозначают?

— Спасибо, но я в курсе, — не выдержав, съязвила я.

— И сколько сейчас на часах, заюньчик? — О, это что-то новенькое. Что такое, а, вероятнее всего, кто такой этот «заюньчик»? Зайка? Ну, блин, Петраков! Поэт животных!

— Сейчас около девяти вечера, — послушно отрапортовала я.

— Вот! И я о том же! Где ужин, Казакова?

— Тебя только это волнует? — возмутилась я. — Тебя не волнует, где я?

— У себя, наверное, или у Ирки. Мне что, ездить, искать тебя? — фыркнул Петраков. Интересно, то ли так доверяет мне, то ли просто пофигист? Первое, все-таки, предпочтительнее. — Казакова!

— Да?

— Балда! — снова пошел по кругу Петраков. Стало смешно. И опять его жалко.

— Ну, не сердись, а? — протянула я. — Тут срочное дело, до моего дома было ближе.

— И что за дело?

— Книги библиотечные чиню. Хочешь, приезжай, поможешь, а? Я тебе бутерброды сделаю.

— Благодарю покорно! Я уж лучше останусь дома, яичницу пожарю.

— Хочешь, я все брошу и приеду к тебе?

— Не надо. У тебя машина в ремонте.

— Такси возьму.

— Не трать деньги.

— А чего же ты тогда сердишься, котик? — Я невольно улыбнулась.

Не знаю, как другие мужчины, но Петракову только предложи, — он откажется. Поэтому я и звала его к себе. Я просто знала, что он не приедет…

— Эля, ты сама захотела жить вместе со мной и я не понимаю, почему нельзя было предупредить?

— Но, мишутка, — начала я подлизываться к обиженному Петракову. — Так сложились обстоятельства! Кира Васильевна, наша библиотекарша, прижала меня, так сказать, к ногтю, в самом конце рабочего дня! А я совсем забыла об этих книжках! Ну, не сердись!

— И как ты перла эти книги? На себе? — заинтересовался Петраков. О, это снова что-то новенькое! Это что, ревность? Может, Петраков уже созрел для семейной жизни? А я — нет?

— Мишутка, я взяла такси!

— Тратишь деньги на ерунду! — рассердился Петраков.

— А что было делать, котичек? — Оп! Какое я слово придумала! — Ты пойми, я в институте работаю недавно, надо выслуживаться. Вспомни армию, коть. На любой работе существует дедовщина. Я должна это пройти! А на следующий год уже я буду кого-то заставлять чинить эти паршивые библиотечные книжки! Ну, пойми!

— Да все я понимаю, Казакова, — буркнул Петраков. — Просто в следующий раз предупреждай!

— Да, да, лисенок. Ты уже не сердишься?

— Нет, — буркнул «лисенок».

— Ну и хорошо!

— Отвезти тебя завтра на работу? — подобрел Петраков. Хотелось ответить, что нет, не стоит волноваться, меня подвезет Сусанна… Но вранье ни к чему хорошему не приводит. Да и Петракова обижать не хочется. Он так мил! Надо же! Предложил подвезти до работы! Жили себе столько лет отдельно друг от друга, и ничего! Никаких «где ты, черт возьми», «подвезти ли тебя до работы»… а тут… мужчины — странные существа. Дай им малейший повод усомниться в собственной значимости — и они на многое, оказывается, способны!

— Да, спасибо!

— Ну, жди, — и Петраков бросил трубку.

Я аккуратно, будто это хрустальная вещь, положила телефон на диван. Интересно, Севастьянов что-то понял из нашего разговора? Услышал что-нибудь? Хоть я и говорила тихо, а он был на кухне. Хотя… Ну, услышал и услышал. Он же должен понимать, что я не девочка. Когда женщина почти в тридцать лет одна — это непорядок. А если Севастьянов думает, что мне меньше — это замечательно, конечно, но разве сногсшибательная женщина бывает одна? Ну, бывает… Но хорошо, когда не одна. Пусть ревнует.

Севастьянов зашел в комнату, держа в руках бокалы.

— Я уже приготовил глинтвейн. Вот, оцените. — Он протянул мне бокал.

— Спасибо. — Я сделала глоток. — Чудесно! В самом деле! Сто лет не пила глинтвейна. И лет двести — хорошего глинтвейна! Откуда вы так хорошо умеете его делать?

— Ничего удивительного, паспорт я получил в четырнадцать лет, подрабатывал барменом. Отсюда и мой бизнес. Обсмотрелся, поднабрался, — он усмехнулся, — смекнул, — и вот, пожалуйста, свой бизнес готов! Я там и живу, в ресторане.

— Что вы говорите, Максим!

— Да, у меня там огромный кабинет. Просто квартира. Когда я решил основать ресторан, то сразу подумал, что у меня в нем и будет квартира. Два в одном.

— И что, так и будете жить всю жизнь в ресторане? — вырвалось у меня. — Наверно, музыка постоянно слышна, как бы хороша она не была, но иногда ведь хочется побыть в одиночестве.

— У меня в кабинет — квартире, так ее зовут мои служащие, очень хорошая изоляция стен.

— Но ведь все равно — ресторан… — не удержалась я.

— У меня почти готов дом, — невинно сказал Севастьянов.

— О! — растерялась я. — Вы взяли кредит на дом? Сейчас? Или тогда?

— Нет. Этот дом — наследство. Остался от моей бабушки. Матери моей мамы. Моя мама уехала с папой на Север, а бабушка осталась в Москве. Там, где раньше располагался ее дом — уже достаточно престижный район. Так вот получилось. — Севастьянов не очень весело улыбнулся. — Так что я — просто мальчик — мажор. Мажорный такой мажор. Даже бабушкин дом у меня расположен, как теперь оказалось, в престижном районе.

— И замечательно! — воскликнула я. — Это же здорово! Не думаю, что в то время дом вашей бабушки располагался в престижном месте, так?

— Да, так, — нехотя признался Максим.

— Вот это и здорово! По крайней мере, вы не на пресловутой Рублевке живете!

— О, да! Не на Рублевке! — рассмеялся Максим.

— Просто сейчас ценится земля, просто земля. Чтобы рядом лес, речка, свежий воздух, а не московский смог.

— Верно. Все так, Эльга Сергеевна. Дом бабушки расположен в прекрасном местечке, где рядом лес и речка. Раньше там было село. А теперь вот понастроили домов.

— А как же дом вашей бабушки?

— Стоит, что ему будет! Построен на века. Сейчас скоро завершится ремонт. Провели трубы, отопление, соответственно, газ. Поставили ванну. Джакузи. Газовую плиту. Вот…

— Понимаю… — Я улыбнулась. — Вам так повезло в жизни, Максим. А вы этого стесняетесь!

— Не то, чтобы стесняюсь, просто не хочу становиться снобом. Вы же понимаете, что мало кто верит, как мне повезло.

— Комплексовать из-за богатства так же плохо, как озлобиться от бедности.

Мы допили глинтвейн. Я вновь глянула на часы. Было уже начало одиннадцатого.

— Вам не пора, Максим? — проявила я вежливость. Или как это назвать?.. Не знаю. Но как-то нехорошо, что мой студент сидит здесь допоздна. Во всех смыслах.

— Я никуда не тороплюсь. Но вы, наверное, уже устали и хотите спать? Или я вам надоел?

— Ни то, ни другое. Просто поздно.

— А вы рано ложитесь спать?

— Вообще я сова. Превращенная в жаворонка. Ложусь поздно, встаю рано. Отсыпаюсь в выходные, — улыбнулась я.

— Тут мы с вами похожи, — тоже улыбнулся Максим. — Только у меня выходных нет. И отсыпаюсь я, когда придется.

— Что ж. Посидим до одиннадцати — и хватит. — Решила я. Во — первых, мне завтра на работу. И во — вторых все прочее.

И мы продолжили чинить книги.

— А вы живете одна, Эльга Сергеевна? Может, вы кого — то ждете? Или вас кто-то ждет? Вам звонил муж?

— Это тот, который практический, а теоретически мы не расписаны? — усмехнулась я. Максим смутился. — Да, это звонил он. Но все в порядке. Это мой дом. И сегодня я остаюсь здесь.

— Простите.

— За что? — пожала я плечами. — Все в порядке. Спасибо зарядке. И не стоит волноваться.

— Может, я лезу не в свое дело?

Конечно, мальчик. Но я тоже хороша. Я первая начала интересоваться твоей жизнью.

— Что вы, Максим, — педагогично ответила я. — Вполне понятно, когда собеседники, знакомясь, узнают подробности друг о друге. Это естественно. Интересно. Ничего стыдного.

— Это хорошо.

— А вас что-то смущает?

— Просто я хотел спросить…

— Спросите.

— Может, это будет бестактный вопрос.

— Тем он интереснее.

— Это не интерес, а… не знаю, как выразить мысль…

— Хоть и философ?

— Да, так точно.

Я вздохнула.

— Ну, спросите уже, Максим.

— А… ваши родители… они где?

— Маму я не знаю. Она родила меня поздно. В сорок лет. Она умерла после родов. Осложнение… и все такое… ей вообще не советовали рожать, отговаривали, но…

— Боже мой! Эльга Сергеевна! Простите! Я дурак! Кретин!

— Успокойтесь, Максим. Я совсем не знаю маму, понимаете? Совсем.

Максим Севастьянов смотрел на меня своими прекрасными, страдающими глазами. Не глаза — а весь горизонт! Как будто это ему сейчас больно, а не мне. Я взяла Максима за руку.

— Я это пережила, Максим, — тихо сказала я. — И казнила себя, и ненавидела, и считала, что я — причина смерти матери. Но потом поняла: мама очень меня хотела. Она знала, чем может закончиться ее беременность, но она все же родила меня. Пожертвовала своей жизнью ради меня. Значит, она меня любила. И хотела, чтобы я жила и не винила себя ни за что… Это мне бабушка рассказывала. И папа рассказывал.

— Боже мой, Эльга Сергеевна! — Он сжал мою руку. — Все равно это так печально. А я-то, дурак, переживаю, что у меня богатые родители и бабушка мне дом завещала. Я свинья!

— Да успокойтесь же вы, в конце концов, Максим! Право, не стоит так переживать. Много лет прошло. Очень много. И много воды утекло. Я все пережила. Бабушка умерла, когда я была в восьмом классе. А папа умер, когда мне исполнилось восемнадцать. Он жил с другой женщиной. Долго. Почти всю жизнь. Почти сразу после смерти моей мамы. Меня воспитывала бабушка. А у папы так и не появилось других детей… У меня было тяжелое детство. То есть, его, как такового, и не было вовсе. Игрушек у меня тоже, практически, не было. Бабушка готовила меня ко взрослой жизни. Я самодостаточная единица, Максим. Я с четырнадцати лет живу сама по себе. Я привыкла. Другой жизни у меня не было, так что я не знаю, о чем горевать. Честно.

Мы потом еще долго молчали. Максим не выпускал мою руку из своей. И мне было так хорошо, что он держит мою руку. Не смотря на то, что прошло много лет, мне очень печально все это вспоминать. Я всю жизнь считаю себя сиротой, потому что не знала мамы. А папа жил с другой женщиной. А меня воспитывала бабушка. Как-то она не сдержалась и сказала, что отец выбрал себе женщину, которая не может иметь детей. Смешно. Глупо. Странно. Но два одиночества нашли друг друга. Отец боялся детей. А женщина боялась, что никому не нужна без детородной функции… А когда бабушка умерла, я стала жить самостоятельно. Отец, правда, приходил ко мне каждый вечер, приносил продукты, звонил каждое утро, платил за квартиру… но я все равно была одна. И вообще… О, мальчик, как же много ты обо мне не знаешь… Но мне нравится, как ты держишь мою руку и мне нравится, что у тебя такие крепкие руки… Красивые, по-мужски красивые руки…

— Эльга Сергеевна… простите… вы, наверное, всю жизнь ощущаете себя сиротой, а я надавил вам на эту больную мозоль… простите…

— Если вы еще раз попросите у меня прощения, Максим, я очень на вас рассержусь… Хотя вы правы… я всю жизнь считаю себя сиротой… О… Это все ваш глинтвейн, будь он не ладен!

Я вырвала свою руку из ладони Макса, и пошла в ванную. Села на край ванны и стала смотреть в зеркало. Зачем Севастьянов стал меня расспрашивать о жизни? Он не знал, что я давно все постаралась забыть. Не вспоминать. Не тревожить. Зачем?.. Помимо воли наплывали воспоминания…

Я никогда не звала бабушку мамой. Потому что бабушка всегда называла себя бабушкой. Тем самым она всегда оставляла место для мамы… А иногда я обращалась к бабушке диковинным, как она выражалась, образом: «Ма, ба»…

А еще я вспоминала Его… После бабушки Он стал для меня всем… Почему-то вспомнилось, как у Него выступали бисеринки пота над губой. А я их слизывала… Зачем? Зачем это вспоминать? Почему сейчас?

Я встала, потрясла головой, решительно покинула ванную и, войдя в комнату, не глядя на Максима, легла на диван, отвернувшись к стене.

— Я устала, Максим. И вы тоже, я знаю. Езжайте домой, — сказала я в стену.

— Хорошо.

Я слышала шаги. И то, как закрылась входная дверь. Я хотела встать и закрыть ее на замок. Но сил не было. И я уснула.