Не вижу текста. Документальная сказка о потерянном зрении

Аудиокнига «Братья Карамазовы» Федора Достоевского длится 44 часа 42 минуты и 11 секунд. Я узнал об этом в 2007 году. Мне было 17 лет, я поступил на экономический факультет Энергетического университета в Иванове и думал, что все могу и моя жизнь только начинается. Уже в первые дни учебы преподаватель высшей математики предупредила, что никогда не будет заниматься репетиторством и пересдачами. Если мы что-то не поймем — это ее не касается. Она, если что, всегда может уйти из вуза и пойти развозить тележки в супермаркет. Так мы получили первый урок взросления: в школе тебя учат, и ты почему-то и кому-то нужен, а в вузе ты уже вырос — давай сам. Мы долго обсуждали с начинающими экономистами, кем потом будем. Мой товарищ решил стать фермером — наверное, первым фермером в Иванове.

Я шел по проспекту Ленина и обдумывал этот странный для провинциального города с революционным прошлым вид деятельности. Вдруг из поля моего зрения пропал дорожный знак. Через несколько секунд я увидел его снова. Я подумал, что устал, поморгал и снова увидел знак. На следующий день я пришел в кафе «Елки-палки» — статусное заведение на фоне других местных ресторанов, в котором меню еще писали от руки. Я открыл меню и не смог его прочитать. Я видел, что на листе бумаги что-то напечатано, но не мог разобрать ни одного слова целиком, только отдельные буквы или их части. Словно что-то мешало мне, заслоняло буквы. Через пару дней уже было сложно разобрать и буквы. Через две недели я вообще не мог читать и стал очень плохо видеть все некрупные объекты. Очки не помогали. Мы с мамой пошли к моему еще детскому офтальмологу. Врач ничего не смогла мне сказать, такого случая в ее практике не было, и она перенаправила меня во взрослую поликлинику.

Каждый день я стал ходить по врачам. Несколько месяцев мне не могли поставить диагноз. Офтальмологи разводили руками, посылали меня к невропатологам. Думали, что зрение пострадало во вторую очередь, а в первую — нервы. Никто не мог понять, почему мое зрение так резко изменилось — по сути, оно очень снизилось и стало странным. Врачи не могли вспомнить похожие случаи в своей практике, более того, даже не читали о таком. Поскольку никакой конкретной болезни у меня не обнаружили, врачи мне поставили диагнозом широко известную вегетососудистую дистонию.

Помню, однажды вечером после получения результатов очередных анализов я испугался. Выяснилось, что операции мне не помогут, потому что хирургическое вмешательство может исправить только механические нарушения зрения. Например, когда у вас — 5 или +8. Но если бы у меня было такое нарушение, то я бы видел лучше в очках. Однако в очках я видел четче, и не более, а почему мое зрение так изменилось, неясно до конца и сегодня. Кроме текста, я не видел также мелкие образы, детали, картинки. Не мог смотреть телевизор, да и не особо хотел, а в кино садился в первые ряды.

Перемещаться по знакомому с дворового детства городу было можно и так: я помнил названия почти всех нужных мне мест и дорог. Оказалось, что мой мозг помнит почти весь город лучше «Яндекс. Карт». Телефоном я мог пользоваться только на ощупь: то есть мог звонить и принимать звонки, эсэмэски не писал и не мог их читать. Несмотря на то что я помнил значение каждой кнопки на клавиатуре (тогда еще было много кнопочных телефонов), мне было обидно, потому что если набрать сообщение я еще мог (алгоритм действий в самом телефоне я тоже помнил), то прочитать полученный ответ был не в состоянии.

В 17 лет я больше, чем когда-либо в жизни, просил помощи у близких и совсем незнакомых мне людей. Иногда друзья и родственники отправляли мне сообщение, а потом звонили и спрашивали, почему я не отвечаю. Всем было очень сложно принять мое состояние. Не только потому, что такая ситуация сама по себе страшная, но и из-за некоторой эксклюзивности опыта. Когда в твоей жизни нет человека, который не видит, что ты ему написал, а раньше-то он все видел и быстро отвечал, к этому трудно привыкнуть.

Воспоминание Елены Карнаевой, с ней мы встречались в 2007 году

Ты летом и ты осенью, после потери зрения, — чужие друг другу люди. Ты уменьшился. Раньше ты смотрел вдаль, по сторонам, а теперь — в пустоту. Вокруг тебя всегда было много людей, что-то происходило. А после потери зрения ты замкнулся в себе, люди вокруг тебя куда-то исчезли.

Ты был раздавлен своей болезнью, не понимал, как работать с информацией, если ты не можешь ее фиксировать. Ты писал, а потом не мог разобрать написанное, сердился. Я пробовала что-то читать тебе, но тебе не нравилось, как я читаю, ты постоянно ворчал. У тебя почти остановилась мимика.

Мы раньше часто обсуждали книги, а после потери зрения ты стал неинтересным. Мы много гуляли, а потом перестали. Ты просил меня описывать, что происходит вокруг, но тебя раздражало, как я это делаю.

Фактически каждый день мне помогало несколько десятков людей: кто-то из близких, из больниц, прохожие на улицах, у которых я спрашивал, что в городе поменялось. Мои карты было сложнее обновить, чем сегодня приложение в наших смартфонах. Данные нужно было заносить вручную.

Основные проблемы начинались в магазинах: продавцы не всегда хотели читать этикетки продуктов. Радовало, что уже появились магазины со свободной выкладкой товаров. Долгое время бóльшая часть магазинов в Иванове были с прилавками и товары лежали далеко от покупателей. Наверное, это делали, чтобы в магазинах меньше воровали. Но в 2000–2010-е в России наступило сытое десятилетие. На продаже носков люди строили квартиры в Москве, и становилось уже неприлично ездить на русских машинах.

При желании можно было вспомнить все этикетки в магазинах — ведь мы смотрим на одни и те же товары тысячи раз, но появлялись и новые. Мир вокруг постоянно обновлялся, но мое зрение остановилось, как компьютер со встроенной видеокартой и жестким диском. Я часто спрашивал у знакомых про то, что появилось нового в городе, потом шел туда и старался запомнить и вручную дополнял свою реальность.

Воспоминание Насти Николаевой, моего друга-журналиста

Ты все время смотрел в никуда. Это всегда привлекало внимание, все думали, что ты живешь на своей планете. Ты всегда был уверен в себе, поэтому многие просто не догадывались, что у тебя плохое зрение. Ты всегда нарушал личное пространство, зону комфорта. Я к этому быстро привыкла, но знакомые — нет. Как-то на остановке к нам с тобой подошла моя знакомая готка. Ты подходишь к ней ближе, чем я, она отодвигается. Потом она сказала мне, что ты странный.

Ты всегда долго тыкал в меню, трогал вещи. Это не всегда выглядело так, что у тебя плохое зрение, скорее все это смотрелось странно. Очень многих официантов выбивало из колеи, когда ты с ними разговаривал, но не смотрел на них. Они от этого терялись.

Моя жизнь полностью изменилась. Почти все, чем я привык заниматься, все, что меня радовало, стало теперь «не для меня». Например, в школе я был геймером. Ночами пропадал в компьютерных клубах. Если запить самый дешевый растворимый кофе из пакетика газированной минеральной водой, то точно не будешь спать до утра. Я играл и дома; в школьные годы, казалось, я успевал все. Теперь компьютерные игры остались на жестком диске — я завязал и с Counter-Strike, и со всеми стратегиями и RPG, даже перестал играть в третьих «Героев» и The Elder Scrolls III: Morrowind, хотя раньше не представлял свой день без миров, которые дарили мне эти игры.

Всю жизнь мы убеждаем себя в собственной нормальности. Когда я заболел, то у меня было два варианта нормального будущего. Первый: болеть — нормально, ты имеешь на это право, общайся с такими же, как ты, со слабовидящими, потому что так тебе не надо напрягаться. Ты не будешь выделяться среди них, не будешь чувствовать, что «другой». Второй: то, что ты заболел — нормально, но ты жил и по-другому, поэтому твоя норма — перестать болеть, не привыкать к «больному» состоянию.