Синеет парус

Весна 1914 года.

Несколько месяцев о Резанцеве доходили только слухи, — то Ольга как бы между прочим вспоминала о нём, то Эльвира Карловна Бергман, знающая всё обо всех, рассказывала, что известная на весь город своей красотой Полина Вильковская пыталась отравиться из-за несчастной любви к нему, а он холоден к ней и к другим, добивающимся его любви женщинам, что тайно влюблён он в какую-то молодую особу и в обществе давно уже гадают — кто она?

Арина тоже гадала и злилась на саму себя. Что ей до какого-то Резанцева и до его таинственной пассии? Нет — жила в последнее время какой-то странной и непонятной обидой. Всё думала о той женщине — хоть краем глаза увидеть её. Это какой женщиной надо быть, чтобы так изменить человека? Гуляку с гусарскими повадками, презирающего любовь и признающего только флирт, заставить влюбится по-настоящему, замкнуться, не признавать других женщин.

Арина стала избегать общества. Слишком много мыслей было в её голове, а мысли эти требовали уединения.

Николай озаботился — здорова ли? Хандра напала? Засуетился, с доктором Мережковским советовался, подарки дарил, на Ривьеру летом обещал, — лишь бы его Ариша повеселела. Не понимал, что происходит.

А Ольга, похоже, видела Арину насквозь, но молчала. Лучшая подруга — роднее мужа, — а тема эта была у них — табу. О Николае, о Ромаше, об отношениях с ними — сколько угодно! Но об отношениях Ольги с Гузеевым — ни слова, ни намёка. Знала Ольга: Арина не одобрит, потому и молчала, хотя молчание давалось ей с трудом.

Однажды увидела у Арины на тумбочке «Анну Каренину», тонко улыбнулась, вскинула брови: «Интересуетесь?» Арина так выразительно посмотрела в ответ, что Ольга больше не иронизировала, и тему эту не затрагивала.

Объявился Резанцев неожиданно. Был очередной марамоновский четверг. В высоких греческих вазах стояли охапки цветущей сирени, в чёрном глянце высоких венецианских окон отражались хрустальные гроздья люстр. Пахло тонким ароматом гаванских сигар, французскими духами, сиренью. Гости по обыкновению спорили, пили шампанское, играли в карты. И вдруг — запоздавшие: Гузеев и Резанцев.

— Здравствуйте, Арина Сергеевна.

Светлые волосы Резанцева упали Арине на запястье, неприлично долгий поцелуй, сладким позором заклеймил руку, разбудил дремавший в щёках жар, а сердце, не разбирая дороги, уже понеслось по краю. По тому самому краю, с которого упадёшь и прежней тебе уже не подняться.

А что было потом?.. Потом мир потерял привычные очертания. Арина смутно помнила: подавали мороженое, пили кофе, и Эльвира Карловна без передыху доверительно жужжала на ухо:

— Аркадий-то наш, Бездольный, слышали?.. Нет-нет, не слухи — арестован. За связи с революционэрами. А я давно говорила, давно-о… А Роман Борисович! Только вам, Ариша, говорю. Это такой секрет, что… ну, в общем, вы меня понимаете, — переходя на заговорщический шёпот, Бергманша совала свой мясистый нос чуть не в ухо Арине. — Человек слишком либеральных взглядов. Мало того, что смутьянов в суде защищает, так ведь сочувствует им. По лезвию человек ходит. И ведь не скажешь по нём — такой душка.

Арина деликатно пыталась ускользнуть:

— Эльвира Карловна, голубушка, вы уж извините, — я на секунду отлучусь, распоряжусь насчёт… неважно, не буду вас обременять своими хлопотами.

И ускользнула! Подобрала над коленями подол белого платья, по ступеням сбежала с крыльца, спряталась в беседке над чёрным ночным прудом. Стояла окутанная душным неподвижным ароматом цветущей сирени, хмурила брови…

Где та умудрённая житейским опытом женщина, какой она была ещё два месяца назад? Где спокойная жизнь, которая казалась олицетворением тоски и скуки? Всё иллюзия. И жизнь, расписанная на будущее по годам, — тоже иллюзия. Что-то не запланировано в ней, чего-то не хватает. Главного! Того самого…

Спаси и сохрани, Господи! И думать нечего!

В сумраке заскрипела подсыпанная галькой дорожка… Несёт нелёгкая Эльвиру Карловну.

Арина с плохо скрытой неприязнью оглянулась и пальчиками растерянно потянулась к горлу, отступила, упёрлась в каменную балюстраду беседки.

Резанцев неторопливо подошёл, вынимая из портсигара папиросу.

— Не помешаю?

— Ради бога, с чего вы взяли?

Арина повернулась к нему спиной — смотреть на звёзды в пруду. Резанцев стал рядом, положив на широкую балюстраду серебряный портсигар.

— Кури́те, — разрешила ему Арина.

— Спасибо. — Он задумчиво мял в пальцах папиросу. — Мне кажется, вы целый вечер ищете возможность побыть одной. Я всё-таки не вовремя.

— Просто хотела на воздух, в доме душно.

— В самом деле — ещё только май, а душно, как летом.

— Да…

Пауза затянулась, и ворвалось в душу не замеченное раньше, — всё вокруг вибрирует от голосов сверчков: и серебристые лунные облака, и листья, и звёзды в чёрной воде.

— Странно, — усмехнулся Резанцев. — Так хочется говорить с вами, а впервые в жизни не знаю, что сказать.

Опустив голову, Арина гладила пальцами чуть шершавую, нагревшуюся за день балюстраду. Тонкая жилка отчаянно пульсировала на шее.

— Зачем тогда говорить, если не о чём?

Он смотрел, не отвечая, смущая Арину пристальным взглядом. Только спустя несколько долгих секунд, сказал вместо ответа:

— Вы так не похожи на других женщин.

Сердце Арины совсем ошалело. Ей бы повернуться, уйти, но она лишь отошла к другой колонне, стала к Резанцеву спиной. Он бесшумно шагнул вслед за ней, негромко вздохнул.

— С того самого дня, как увидел вас, места себе не нахожу…

И снова пауза. Арина боялась пошевелиться. Что он там? Смутно угадывалось — опустив голову, всё ещё мнёт папиросу… Ну же, говори!

— Я люблю вас, Арина Сергеевна.

А вот теперь бежать… Она порывисто обернулась, — поручик понял это по-своему: роняя из рук папиросу, схватил Арину ладонями за щёки, тёплыми мягкими губами помутил рассудок и торопливо отпустил, будто сам испугался своего порыва. Потеряв без его рук опору, Арина качнулась. Секунду ошарашенно стояла, наконец преодолела гипноз, — влепила размашистую звонкую пощёчину, задыхаясь, побежала к дому.

Сразу у дверей гостиной Арина попала в круг разновозрастных дам. Эльвира Карловна, ожесточённо обмахивая веером раскрасневшееся лицо, схватила её под руку.

— Всё выяснилось. Недаром говорят: нет ничего тайного, что не стало бы явным. — Эльвира Карловна опасливо оглянулась на компанию повязанных голубыми нитями табачного дыма мужчин, понизила голос: — Выяснилось, кто тайная любовь поручика Резанцева. Актриса Пичугова! Представьте — с ума от неё сходит! А вы видели её вблизи? Шея в складках, под глазами — круги. Возраст тщательно скрывает, но — лет тридцать пять, самое малое… Да что с вами, голубушка, — вы вся прямо не в себе!

— Всё хорошо, — Арина деликатно стала высвобождать свой локоть из руки Эльвиры Карловны. — На прислугу разозлилась. До чего нерасторопны — сил моих нет.

Рассеянно улыбаясь гостям и с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, Арина поднялась к себе, бросилась грудью на застланную кружевами кровать. Минут пять она не могла унять дрожь в руках, потом села на краешек кровати. Отчего-то было страшно. Будто жизнь вот-вот покатиться в тартарары.

Николай Евгеньевич деликатно постучал в дверь, вошёл.

— Ариш, что случилось? Прошла мимо, даже головой на оклик не повела.

Арина рванулась к нему, обняла, словно призывая защитить.

— Ариш, да что с тобой? Ты вся дрожишь.

Муж прижимал её к себе, гладил по волосам, но его большие родные руки сегодня не могли успокоить, они потеряли свою обычную утешительную силу. Теперь никто не поможет — только сама! И Арина вдруг отстранилась от мужа — внешне спокойная, уверенная в себе. Поправила за ушами волосы.

— Обычная хандра, Ники. Пройдёт. Ты иди к гостям, я сейчас спущусь…

Ночью, когда гости разошлись, Николай Евгеньевич по обыкновению пришел пожелать спокойной ночи.

— Ариша, да что, в конце концов, происходит? Ты последнее время сама не своя.

— Ники, ты обещал, поедем на Ривьеру.

— Позже, котёнок, ты же видишь, какие у меня проблемы. Все планы изменились.

— Когда позже?

— Не раньше августа, золотая моя.

— Я устала, давай я поеду сейчас, а ты меня догонишь. Если я буду там, то и ты быстрее приедешь. Глядишь, раньше со своими делами управишься.

Николай Евгеньевич вместо ответа склонился, целуя её в губы. Арина поспешнее, чем позволяли приличия, отвернула голову.

— Нет, Ники, не сейчас. Я очень устала.

Ушла на зов сверчков, к раскрытому в ночь окну, стала в волнах обеспокоенной сквозняком занавески.

Николай Евгеньевич обиженно пожал плечами:

— Неделю назад ты говорила то же самое, и месяц назад. Если не сейчас, то когда? Через месяц? Через полгода? Через год?

Арина порывисто обернулась от окна:

— Ну почему у вас, у мужчин, всё сводится к одному? Неужели это самое главное?

— Ариш, когда два человека любят друг друга…

— Да-да, понимаю. Конечно! — Она схватилась пальчиками за виски, замерла, склонив голову. — Я просто расхандрилась. — Отбилась руками от взвившейся занавески, пошла к кровати. — Извини, мне нужно отдохнуть. Это само пройдёт.

Легла, свернувшись калачиком, жалостливо сложила у подбородка кулаки. Муж присел к ней на краешек постели.

— Может, тебе действительно поехать на Ривьеру одной? Супругам надо иногда отдыхать друг от друга. Месяц-другой отдохнёшь от меня, а там и я приеду. Давай-ка оставим это на завтра, котёнок. Утро вечера, как говорится… — И склонился, целуя в лоб. — Спокойной ночи.

Ушёл было, но вспомнил — просунул за дверную портьеру руку, выключил свет, осторожно прикрыл за собой дверь.