Дальневосточный тупик: русская военная эмиграция в Китае (1920 – конец 1940-ых годов)

В октябре — ноябре 1922 г. в связи с крахом последнего белого правительства Дальнего Востока — правительства Приамурского Земского края, возглавляемого генералом М.К. Дитерихсом, состоялся последний крупный исход русских военных в Китай.

Неудачные боевые действия частей Земской рати против красных на юге Приморья летом — осенью 1922 г. показали со всей очевидностью необходимость эвакуации войск и семей военнослужащих за границу. 17 октября 1922 г. генерал Дитерихс издал знаменитый приказ № 68, окончательно решивший судьбу Земского края. Эвакуация войск предполагалась двумя путями. Сушей — на ст. Пограничная (Сибирская группа генерал-майора И.С. Смолина^[127] и Дальневосточная казачья группа генерал-лейтенанта Ф.Л. Глебова) и, пересекая реку Суйфэнь, к Новокиевску (Поволжская группа генерал-майора В.М. Молчанова и Сибирская казачья группа генерал-майора В.А. Бородина). Морем — из Владивостока в порт Посьет на стыке границ России, Китая и Кореи.

В связи с образовавшимся вакуумом власти сибирские областники во главе с А.В. Сазоновым попытались взять власть во Владивостоке в свои руки, поддержанные некоторыми генералами. Главную роль в военном обеспечении переворота должны были сыграть генерал Д.А. Лебедев (бывший помощник воеводы Земской рати) и генерал Глебов, нарушивший приказ Дитерихса о выводе находившейся под его командованием Дальневосточной казачьей группы в район ст. Пограничная. Вместо этого он привел своих людей во Владивосток.

О своей поддержке областникам высказались и военные в Мукдене. Еще в сентябре 1922 г. тесно связанный с областниками полковник П.И. Блукис писал из Мукдена Сазонову, «что в данное время здесь все русские, как старожилы, так и недавно прибывшие сюда инструкторы-офицеры на нашей стороне» [HIA. Moravskii Papers, box 7, f. 41]. В городе от имени Сибирского правительства действовал Комитет оказания помощи беженцам. В него, в частности, входили бывший помощник Российского военного агента в Китае полковник В.В. Блонский, генералы В.Л. Томашевский и Н.Ф. Петухов, подполковник Е.В. Грегори^[128], являвшийся в то время наиболее доверенным лицом из русских при генерале Чжан Цзолине. Блукис заявлял, что с Дитерихсом здесь никто разговаривать не будет (намекая на Мукденское правительство), а Чжан Цзолинь больше всего интересуется флотом, поэтому адмиралу Старку теперь не остается ничего как связать себя с Сибирским правительством [HIA. Moravskii Papers, box 7, f. 41].

В самом деле, при попытке октябрьского переворота во Владивостоке контр-адмирал Ю.К. Старк, командующий Сибирской флотилией и ответственный за проведение эвакуации из Владивостока, склонился в сторону областников. Кроме того, Сибирское правительство поддержали начальник штаба Сибирской флотилии, капитан 1-го ранга Н.Ю. Фомин^[129], прибывший из Мукдена атаман Сибирского казачьего войска П.П. Иванов-Ринов, представитель Уссурийского казачьего войска генерал Н.И. Савельев. Однако, не получив никакого отклика со стороны местного населения и, самое главное, со стороны японцев, несостоявшиеся заговорщики 22–24 октября покинули со своими частями Владивосток на кораблях эскадры Старка [Аблажей, 2003, с. 37–44].

18 октября 1922 г. китайскую границу у ст. Пограничная первыми перешли бойцы Сибирской группы генерала Смолина. В состав Сибирской группы входили следующие подразделения. Западно-Сибирский отряд (командир — полковник А.Г. Аргунов^[130], начальник штаба — полковник Волков) в составе Томской (бывший 6-й добровольческий стрелковый полк, командир — полковник В.Б. Урняж) и Омской (бывший 4-й Омский стрелковый полк, командир — полковник Шильников) пеших дружин. Восточно-Сибирский отряд (командир — полковник М.Г. Ктиторов, начальник штаба — полковник Б.И. Попов) в составе Иркутской (бывший 3-й Иркутский стрелковый полк, командир — полковник С.Г. Золотарев) и Красноярской дружин. Сибирская артиллерийская дружина (Воткинская и добровольческая артдружины), Сибирская инженерная дружина (бывший 2-й Сибирский инженерный дивизион), а также отряд Пограничной стражи (командир — полковник Мейер). Численность группы составляла около двух тысяч человек [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 31, 37].

На ст. Пограничная располагался штаб командующего войсками Суйнинского военного пограничного округа Трех Восточных провинций генерала Чжан Цзунчана, поддерживавшего хорошие отношения с белыми (с весны 1922 г. на ст. Пограничная находился представитель Приамурского правительства подполковник В.А. Чехов). Китайцы приняли от русских оружие и военное снаряжение, выплатив командованию Сибирской группы часть суммы, в которую было оценено сдаваемое имущество. Часть конного состава и эвакуированного имущества были проданы русскими военнослужащими здесь же на базаре ст. Пограничная [Зубец, 2009, № 33, с. 23; Русская военная эмиграция, т. 7, с. 32]. Снабжение группы было налажено крайне плохо, интендантство почти не имело муки и другого продовольствия. Солдаты и офицеры голодали.

Неясность дальнейшего положения Сибирской группы и необходимость договариваться с китайскими властями вызвали проведение совещания на ст. Пограничная с участием генерала Лохвицкого и ряда офицеров из Харбина. Возможно, тогда возникла идея усилить за счет смолинцев части Забайкальского фронта генерала Шильникова, для чего было необходимо перебросить их на западную линию КВЖД [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 35].

По приказу главноначальствующего в полосе отчуждения генерала Чжан Хуансяна, русских военных стали перевозить на западную ветку КВЖД, а тех, кто выразил желание возвратиться на родину, направлять в Забайкалье. Последними ст. Пограничную покинули красноуфимцы и омичи [HIA. Moravskii Papers, box 9, f. 48]. К началу декабря на Пограничной не осталось ни одной организованной части за исключением нескольких сотен человек, которые сумели заручиться поручителями из местных жителей или испросили у китайских властей право на жительство в полосе отчуждения. Известно, например, что по заданию начальника контрразведки Сибирской группы полковника Изотова, подпоручик Б.И. Порошенков оформил при помощи русского полицейского ст. Пограничная Сергиенко двадцать китайских паспортов для отдельных офицеров группы [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 40789, л. 62].

Полковник Аргунов, опасаясь высылки в Россию или заключения в Цицикарском лагере, организовал из остатков своей Западно-Сибирской группы отряд в 250 человек и нанялся на работы на лесную концессию. Отряд имел на вооружении винтовки и один пулемет [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 44].

Стремясь как можно быстрее избавиться от новых русских военных беженцев, из-за которых нередко случались эксцессы по причине широкого пьянства в частях, китайцы не стали обременять себя тщательной сортировкой их на желающих и нежелающих возвращаться в Россию и решили всех направить на советский 86-й разъезд. Возможно, здесь был сговор с советской стороной, так как советские источники с сожалением отмечали, что три эшелона со смолинцами дошли до советской территории с 30–40 % составом [Там же, с. 60].

По сообщению генерала И.И. Попова^[131], работавшего по заданию Сибирского правительства на западной линии, один из эшелонов смолинцев на ст. Чжаланьтунь взбунтовался после того, как офицеры были отделены от солдат и пронесся слух, что всех солдат вывезут в Забайкалье [HIA. Moravskii Papers, box 9, f. 48]. Взбунтовавшихся силой поместили в вагоны, но удержать русских под контролем не удалось. Большая часть рядовых чинов из подразделений Сибирской группы различными способами покинули перевозившие их эшелоны и рассеялись по территории Маньчжурии. Офицеры Сибирской группы были размещены в лагере для интернированных в Цицикаре, откуда в дальнейшем группами разъехались по различным местам Китая. Генералу Смолину было запрещено оставаться в Маньчжурии, поэтому он выехал в Пекин [Серебренников, 1936, с. 213], а позднее обосновался в Циндао.

24 октября основная часть Земской рати (штаб рати, группы генералов Молчанова и Бородина) во главе с генералом Дитерихсом, и гражданские беженцы в общей сложности около 9 тыс. человек сосредоточились в Новокиевске^[132] (недалеко от порта Посьет). Поволжская группа генерала Молчанова состояла из двух пехотных отрядов: Прикамского (бывшая Ижевско-Воткинская бригада, командир — полковник А.Г. Ефимов) и Приволжского (бывшая Поволжская бригада, командир — генерал-майор Н.П. Сахаров), Московского конного отряда (бывшие 1-й и 2-й кавалерийские полки и Анненковский конный дивизион, командир — генерал-майор А.М. Хрущев), Поволжской артиллерийской дружины (бывший 3-й стрелковый артиллерийский дивизион, командир — полковник С.С. Смольянинов) и Поволжской инженерной дружины (бывший 3-й отдельный инженерный дивизион). Сибирская казачья группа генерала Бородина включала в себя Оренбургский (бывшая Оренбургская казачья бригада) и Сводный (бывшая Сводная казачья бригада) отряды, Восточно-Сибирскую артиллерийскую дружину и Уральскую казачью сотню.

Огромная скученность войск и гражданских беженцев на крохотной территории сразу привела к ряду инцидентов. За мародерство, отбирание седел и лошадей Отряд Пограничной стражи под командованием подполковника Г.К. Эльснера был расформирован, а его командира хотели привлечь к военно-полевому суду. За самовольное изъятие лошадей чинами партизанского отряда генерала Савельева (заместитель — генерал-майор Тирбах) командир отряда был отстранен от командования и получил приказ первым катером отправиться во Владивосток, а бойцов отряда включили в состав Анненковской конной дружины [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 227, л. 90].

В тот же день, 24 октября, в Посьет прибыла первая партия из Дальневосточной казачьей группы генерала Глебова. Около 300 человек с лошадьми были высажены на берег. На следующий день в порт вошла основная часть флотилии адмирала Старка. На 25 кораблях размещалось более 7 тыс. человек военных и гражданских беженцев. Наиболее крупными соединениями являлись Дальневосточная группа генерала Глебова (около 2500 человек вместе с семьями) и Урало-Егерский отряд генерала Лебедева (около 1200 человек). Дитерихс своим приказом запретил высаживать на берег людей Глебова и Лебедева по причине неисполнения ими приказа об отступлении и поддержки сазоновского Сибирского правительства. В дальнейшем Сибирской флотилии было предписано направиться в Гензан, а оттуда в Инкоу. 28 октября эскадра Старка вышла из Посьета, взяв курс на корейский Гензан [Аблажей, 2003, с. 78].

С прибытием русских беженцев в Новокиевск начались переговоры с китайскими властями. В конце октября с разрешения китайской администрации из Новокиевска в Хуньчуньскую долину были отправлены раненные и больные (около 4 тыс. человек), а также женщины и дети. В начале ноября к ним присоединились интернированные солдаты и офицеры Земской рати. Согласно приказу Дитерихса, воинские части были переименованы в беженские группы: Приволжская, Прикамская, железнодорожная, артиллерийская, Московская, Оренбургско-Уральская, Сибирско-Енисейская, Забайкальская беженские группы, семьи Сибирской беженской группы генерала Смолина. Также в состав лагеря входили санитарная часть, управление и комендатура. В декабре 1922 г. русские интернированные и беженцы начали переводиться из необорудованного для проживания большого количества людей Хуньчуньского лагеря в район города Гирин (Цзилинь). Здесь сформировались четыре беженских лагеря — Западный, Восточный, Северный и Южный, просуществовавшие до осени 1923 г. Численность русских беженцев в Гиринских лагерях насчитывала до 10 тыс. человек [Серебренников, 1936, с. 211].

Отдельные лица, не желая оставаться в Гиринском лагере, пробирались в Чанчунь, Мукден и даже в Харбин. Но в Харбине власти арестовывали беглецов и выдворяли из города под конвоем. По сообщениям генерала Попова, из находившихся в Чанчуне русских треть оказалась размещена в японских казармах и устроилась хорошо, остальные — в двух китайских гостиницах, «где они перепились и теперь отношение к ним резко ухудшилось» [HIA. Moravskii Papers, box 9, f. 48]. Позднее, в середине 1923 г., комендантом всех русских военнослужащих, проживавших в Чанчуне и на ст. Куанчэнцзы, был назначен генерал-майор М.Ф. Ястребцов, бывший комендант Восточного лагеря^[133], который сумел здесь наладить надлежащий порядок. Ястребцов находился на этой «должности» вплоть до своей скоропостижной смерти в июне 1924 г. [Купцов, 2011, с. 639; Русское слово,1934, 7 июня].

В Мукдене, столице Трех Восточных провинций, в декабре 1922 г. сосредоточилось около 400 беженцев. Среди них находилось 97 кадет и офицеров-воспитателей с их семьями из состава Хабаровского кадетского корпуса, переброшенные сюда из Гензана. Возглавлял группу полковник А.А. Иванов. В состав офицеров-воспитателей входили полковники Б.А. Шкапский, А.Д. Кузнецов, подполковники Л.А. Сейфуллин, А.А. Балицкий, В.И. Шеффер, поручики Гребенщиков, Кирьяков и др. «Хабаровцы» были размещены в железнодорожных казармах вместе с бойцами из группы генерала Лебедева. По воспоминаниям кадет, «кормили плохо и жить приходилось в тесноте. Бани не было… На дворе мусор, грязь и всякие отбросы валялись перед бараками, где копошились китайцы». Помощь кадетам оказал бывший помощник Российского военного агента в Мукдене полковник Блонский. Воспитанников корпуса стали особо снабжать продовольствием, а позднее отвели отдельный барак. Несмотря на тяжелые условия беженского существования, занятия в корпусе продолжали идти своим ходом, строго поддерживалась дисциплина. В июле 1923 г. «хабаровцы» во главе с полковником Грудзинским были вывезены японцами в Шанхай. Семь преподавателей и сотрудников корпуса уволились из корпуса и остались в Мукедене (подполковники В.И. Иванов, Теляковский, Шкапский, Зеленой, есаул Еремеев, поручики Кирьяков и Мефодеев) [Хабаровский кадетский корпус, с. 99, 202].

Первоначально функции управления воинскими беженскими группами находились в руках бывшего штаба Земской рати. Дитерихс считал, что необходимо сохранить личный состав Рати от распыления по территории Китая, а также поддерживать тесную связь между офицерами и солдатской массой. Это было одним из необходимейших условий для быстрого восстановления боеспособности бывших подразделений Земской рати в случае возобновления вооруженной борьбы против советской власти. Дитерихс предписал «на ближайшее время всем начальникам задачею: забота о занятии людей и приискании и организации работы. Поэтому во главе групп беженцев “старшими” должны быть поставлены бывшие начальники, пользующиеся популярностью среди определенной массы людей и обладающие способностями по организации работы, занятий, развлечений» [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 227, л. 52 об].

Сохранение компактного контингента русских военных на китайской территории вызывало недовольство большевиков, обвинявших белых в вынашивании планов возобновления гражданской войны. Советская сторона стремилась внести разложение в ряды Рати (в лагеря с ведома китайских властей засылались большевистские агитаторы) и оказывала давление на китайскую администрацию. Сами китайцы, как это было и в случае с предшествующими волнами русской военной эмиграции, также стремились расчленить бывшие русские воинские формирования. Для этого в январе 1923 г. в лагерях было проведено анкетирование с целью выявить желающих возвратиться в Россию. Китайская миссия, в состав которой входил подполковник Грегори, была встречена военными беженцами с большим раздражением и генералу Дитерихсу даже пришлось издать обращение, в котором разъяснялась задача миссии и указывалось, что ее члены (в частности, Грегори) не имеют никакого отношения к большевикам [HIA. Petrov Papers, box 1, f. 7].

Дитерихс полагал, что в условиях изменения характера антибольшевистской борьбы после поражения в открытой войне необходимо освободиться от случайного элемента в рядах антибольшевиков. Поэтому обращался к старшим начальникам не препятствовать желающим уйти. «Организация наша для дальнейшего будущего должна очиститься, выбросить из своего состава все, что представляет мало-мальски несознательное, неидейное, а следовательно для нас совершенно не нужное в будущем», — писал Дитерихс генералам Лохвицкому и Смолину [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 227, л. 52].

В конце января 1923 г. китайские власти стали перемещать военных беженцев из гиринских лагерей в другие города. Дитерихс добился включения русских представителей в состав распределяющих структур и предписал офицерам выезжать на новые места пребывания вместе с солдатами. Но добиться желаемого оказалось очень сложно. Уже первая партия переводимых в другой место бывших военных, состоявшая из казаков, была проигнорирована офицерами, что, по словам Дитерихса, подрывало авторитет офицерства в среде простых казаком и показывало «недостаточную жертвенность командного состава в трудный период нашей жизни» [HIA. Petrov Papers, box 1, f. 7].

Беженская масса, практически не обладая материальными средствами, не имея возможности устроиться на постоянную, а зачастую и временную работу, не видя перспектив дальнейшего существования, стала очень быстро морально разлагаться. Разлагающийся, обольшевичивающийся (словами Дитерихса) элемент изгоняли из подразделений, но эти люди по-прежнему оставались в расположении лагерей, негативно влияя на еще «здоровых» бойцов. Нередко безысходность положения бывших военных прорывалась в пьянстве и дебоше, с чем китайская администрация всемерно боролась, используя меры дисциплинарного воздействия вплоть до угрозы выдворения в Советскую Россию [Ibid].

Русское руководство лагерей интернированных делало все возможное в поисках работы для беженцев. В феврале 1923 г. по приказу генерала Дитерихса был создан русский комитет помощи беженцам Земской рати, сотрудничавший с представителями Американского Красного Креста^[134]. Но административных полномочий и финансовых средств у бывшего штаба Земской рати было крайне немного. Помощь беженцам оказывало Особое совещание Красного Креста, представители которого работали в Харбине и на линии КВЖД. Так, в Чанчуне с конца декабря 1922 г. постоянно находился санитарный поезд, который распределял хлебные пайки, горячую пищу, белье, обувь; оказывал помощь амбулаторную, стационарную и банную [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 227, л. 47 об].

В знак признательности за большие расходы, понесенные в благотворительных целях для русских беженцев Красным Крестом, Дитерихс передал безвозмездно Красному Кресту два принадлежавших ему автомобиля. Кроме того, для маршала Чжан Цзолиня, его сына и начальника штаба Михаил Константинович отправил в подарок четырех чистокровных кобыл, японский карабин, шашку и два автоматических револьвера [Там же, л. 64, 70].

В начале апреля 1923 г. Дитерихс обратился с приказом к комендантам беженских лагерей всем чинам Земской Рати снять погоны на все время нахождения в пределах Китая в соответствие с международными законами. Бывшим военным разрешалось носить гражданскую одежду. В то же время, чтобы не смешиваться с русскими гражданами, признавшими советскую власть, устанавливался специальный значок «для ношения при всякой одежде на левой стороне груди»: четырехконечный равносторонний белый крест на желтом квадратном поле, окаймленном черной тесьмой. Право выдачи удостоверения на ношение знака принадлежало бывшим командующим группами. При этом лица нетрезвого поведения лишались возможности получить знак [Там же, л. 60].

Генерал Дитерихс, считавший, что борьба против большевиков не окончена, но лишь приобрела новую форму, стремился сохранить для этой борьбы военный контингент, объединенный единой идеей. Будучи человеком глубоко религиозным, Дитерихс отдавал приоритет духовному единству, основанному на «братстве во Христе». В своей программной статье «Что делать?», написанной в апреле 1923 г., он указал то, что необходимо для победы над советской властью в России: «Чтобы ныне победить советскую власть — надо победить идеи коммунизма, надо победить дух антихриста. Победить его может только воскресшее с новой силой стремление народной массы к объединению в сильнейшей по духу идее — России Христа, с принятием принципами своего объединения: стремление оградить чистоту Православной Церкви и возрождение братьев борцов за историческую отцовскую Христианскую веру… Возрождение братьев-борцов за отцовскую веру требует принятия на себя ответственного служения честному Кресту Господнему в путях исторического Российского Государственного строительства и личной жертвенности от каждого брата, в Святой великой задаче пробуждения сознания России, что она есть прежде всего Россия Христа» [HIA. Petrov Papers, box 1, f. 7].

Духовные искания Дитерихса были восприняты даже людьми из его близкого окружения как душевный надлом, уход в мистицизм, мешавший генералу трезво оценивать сложившуюся обстановку. Все это привело к усилению уже имевшегося разлада в руководстве бывшей Земской рати и изоляции бывшего главнокомандующего.

В мае 1923 г. по приказу китайских властей из гиринских лагерей были удалены Дитерихс, Вержбицкий (являлся заместителем Дитерихса), Молчанов, Ястребцов и другие высшие офицеры. Их переселили непосредственно в Гирин. В конце года китайцы прекратили продовольственную помощь гиринским беженцам. Это вызвало несколько акций протеста. Дитерихс, желая привлечь общественное мнение к нуждам беженцев, объявил голодовку [Аблажей, 2003, с. 79].

В этих условиях все больше бывших военнослужащих, особенно среди рядового состава, принимали решение о возвращении на родину. Как сообщал в своем письме к Сазонову генерал Попов в июне 1923 г., «солдатский материал постоянно течет в Совдепию. Всю эту громадную утечку можно было бы провести с громадной пользою для дела [имеет в виду организацию партизанского движения в Забайкалье и Приморье — С.С.]. Сейчас все это распыляется. Течет высокой ценности идейный материал — солдатский, который иногда по идейности выше офицерского…» [HIA. Moravskii Papers, box 9, f. 48]. Те, кто не хотел возвращаться в Россию, уезжали в Европу, Америку или Австралию^[135]. Целый ряд высокопоставленных офицеров Земской рати в 1923 г. оставили Китай, выехав за границу. Тот же Попов рассказывает, что «весьма дурное впечатление на солдат и офицеров произвела процедура проводов Молчанова… При прощании в Гирине Молчанов загнул отвратительную речь с призывом ехать в Совдепию. Впечатление на солдат это произвело потрясающее. В Чанчуне же пошли проводы за проводами с попойками. Ваха — в Австралию, Ефимова — в Шанхай…» [Ibid]. В дальнейшем генералы Молчанов, Сахаров, полковники Ефимов, Смольянинов и др. обосновались на территории Соединенных Штатов. В конце 1923 г. гиринские лагеря прекратили свое существование. Генерал Дитерихс с группой офицеров покинул Маньчжурию, выехав в Шанхай.

В отличие от других групп военных беженцев из Приморья особая ситуация сложилась для Гензанской группы. При отплытии из Посьета руководство группой не имело четкого плана дальнейших действий после прибытия в Гензан. Генерал Глебов считал, что после высадки части людей в Гензане необходимо дальше направиться в Инкоу и передать корабли Сибирской флотилии Чжан Цзолиню, а военных перебросить в Мукден. Против передачи кораблей Чжан Цзолиню активно выступал адмирал Старк. Генерал Лебедев под влиянием областников предлагал, высадив гражданских беженцев в Гензане, выдвинуться на Охотск для поддержки военной экспедиции генерала А.И. Пепеляева в Якутию, что было, по мнению Старка, совершенно невозможно технически.

По прибытию в Гензан русские встретили весьма холодный прием. Японские власти не желали принимать их на своей территории, но после переговоров все же согласились на устройство лагеря для беженцев, расположив большую часть их в бараках в прибрежной зоне, попасть из которой в город без особого разрешения властей было практически невозможно. В лагере были размещены Смешанный госпиталь с раненными и персоналом (250 человек), одиночные неорганизованные беженцы (300 человек), Организация инвалидов (120 человек), чины флотилии Старка (700 человек), Омский и Хабаровский кадетские корпуса (700 человек), группа генерала Лебедева (около 1 тыс. человек), беженцы из Забайкальской области (1,5 тыс. человек), Дальневосточная казачья группа генерала Глебова (2,5 тыс. человек), морские стрелки (300 человек), чины морских учреждений (200 человек), Русско-сербский отряд (100 человек), десантная рота (100 человек), милиция с побережья Татарского пролива (100 человек) [Аблажей, 2003, с. 82].

Для оказания помощи русским беженцам по инициативе еще действовавшего в Сеуле российского Генконсульства был образован Международный комитет, развернувший сбор средств среди иностранных благотворительных организаций. Большую помощь беженцам оказал Комитет Красного Креста под председательством уполномоченного Особым совещанием Красного Креста А.Е. Уссаковского. В распоряжении Комитета имелись средства, отпущенные через Особое совещание управляющим Российским посольством в Токио Д.И. Абрикосовым (20 тыс. иен) и адмиралом Старком (5,2 тыс. иен). Кроме того, 10 тыс. иен были направлены Административному комитету генерала Лебедева генералом М.П. Подтягиным из Токио [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 227, л. 47 об].

Между тем, советское правительство пыталось добиться у японцев возвращения кораблей Сибирской флотилии в Россию. В этой ситуации Старк решил увести флотилию из Гензана. Единственными из иностранцев, на которых еще можно было рассчитывать, являлись, по мнению Старка, американцы, поэтому адмирал предполагал вывести корабли через Шанхай на Филиппины.

Резко против инициативы Старка выступили генералы Лебедев (являлся командующим сухопутными войсками) и Глебов. Имея заверения со стороны атамана Семенова и областников, генералы требовали сохранить воинские части в боеготовности как можно ближе к России. Разгоревшийся конфликт был несколько охлажден передачей в распоряжение частей Лебедева и Глебова пяти судов. Обслуживание кораблей обеспечивалось группой морских офицеров под командованием согласившегося остаться в Гензане контр-адмирала В.В. Безуара [Аблажей, 2003, с. 84].

В середине ноября 1922 г. адмирал Старк получил известия от Дитерихса, который рассчитывал, что Сибирская флотилия прибудет в Инкоу. Дитерихс настаивал на совместном визите к Чжан Цзолиню, для чего в Мукден был предварительно отправлен Генерального штаба генерал-майор П.П. Петров^[136]. В Мукдене была сформирована штаб-квартира Гиринской и Гензанской воинских групп. Старк, в свою очередь, направил в Мукден в качестве представителя от Гензанской группы полковника А.И. Ярона. Сам же продолжил готовить эскадру к отплытию.

Переговоры между представителями маршала Чжан Цзолиня и делегатами от беженских групп начались тогда же в ноябре 1922 г., но не принесли определенного результата. В апреле 1923 г. в Мукдене состоялась новая встреча, на которой присутствовали от Гензанской группы генералы Лебедев и Иванов-Ринов, от Шанхайской группы — полковник Иванов, от Гиринской — генерал Петров. На встрече была предпринята попытка подписать соглашение с маршалом и тем самым решить судьбу всех беженских лагерей на территории Маньчжурии. В прессе данное совещание получило характеристику сговора для осуществления нового похода в Приморье [Там же, с. 88].

20 ноября 1922 г. адмирал Старк издал приказ о выходе флотилии из Гензана. Временный командующий сухопутными частями генерал Глебов (Лебедев в это время находился в Токио на совещании с членами Сибирского правительства) попытался воспрепятствовать этому, но Старк проигнорировал его требование задержать выход до прибытия генерала Лебедева и 21 ноября флотилия из 16 кораблей покинула Гензан, направившись в Шанхай. Во время перехода в результате шторма один из кораблей, охранный крейсер «Лейтенант Дыдымов», погиб вместе с командой; несколько кораблей было повреждено.

В Шанхае после долгих переговоров с руководством иностранными концессиями удалось высадить учащихся и преподавателей кадетских корпусов, а также гражданских беженцев (около 800 человек). Часть военнослужащих сошла на берег самовольно (например, команда канонерской лодки «Магнит» во главе с лейтенантом Д.А. фон Дрейером). В январе 1923 г. двенадцать кораблей под командованием адмирала Старка, имея на бортах около 900 человек, ушли на Филиппины [Там же, с. 84, 85].

После ухода флотилии Старка численность беженцев в Гензанском лагере составила чуть более пяти тысяч человек, из которых около 1,5 тыс. были женщины и дети [ГАРФ, ф. Р-4325, оп. 1, д. 4, л. 124]. Беженцы находились на обеспечении японских властей. Несмотря на то, что японцы контролировали лагерь, автономное внутреннее управление сохранилось. Генерал Глебов стал помощником особоуполномоченного по общему управлению беженцами Гензанской группы. Иванов-Ринов одно время был управляющим делами, но вскоре уехал к атаману Семенову в Циндао. Помощником Глебова стал заместитель войскового атамана Оренбургского казачьего войска генерал Н.С. Анисимов. Полковник Сибирского казачьего войска А.Г. Грызов был назначен начальником канцелярии управления гражданской части Гензанской трудовой группы русских добровольцев. Штабы отдельных воинских частей располагались в кают-компаниях на транспортах [Аблажей, 2003, с. 85, 86]. В состав русской беженской группы в Корее входили следующие воинские подразделения: Атаманская конная дружина из двух сотен, 2-й Забайкальский казачий полк, Урало-Егерский отряд, Отдельная Забайкальская пластунская дружина, Отдельный Амурский казачий дивизион, Иркутская казачья дружина, Офицерская дружина Дальневосточной казачьей группы, 1-я Пластунская дружина, школа подхорунжих им. атамана Дутова Оренбургского казачьего войска [ГАРФ, ф. Р-4698, оп. 1, д. 3, л. 2-110].

Зимой 1922/1923 гг. в Гензане разгорелась эпидемия, в связи с чем часть беженцев (около 1,5 тыс. человек) была переселена в порт Лазарев. Это были преимущественно чины Урало-Егерской группы.

С весны 1923 г. японские власти стали привлекать русских беженцев к работам по прокладке каналов, постройке железнодорожных насыпей (район Тансен) и шоссейной дороги. Стоимость работ только по строительству железной дороги в районе Тансен составила 24,5 тыс. иен. В счет оплаты работ включались поставка продовольствия и медицинская помощь. Генерал Глебов в качестве задатка получил 1 тыс. иен [Там же, д. 2, л. 2, 3]. В дальнейшем Глебов был обвинен в присвоении и растрате огромных средств, якобы полученных от Дитерихса, Семенова и японцев^[137].

Несмотря на наличие оплачиваемой работы, финансовое положение Гензанской группы было весьма трудным. В то же время осуществить безоговорочное интернирование, после чего можно было получить международную помощь, военное руководство группы отказывалось. Атаман Семенов неоднократно заверял гензанцев о скором использовании их в качестве военной силы. В апреле 1923 г. Глебов встречался с Семеновым в Нагасаки, где атаман приказал готовить бойцов к выступлению в июле. Никакого выступления, конечно, так и не состоялось^[138].

Постепенно численность Гензанской группы существенно сократилась. Гражданским беженцам было разрешено перебраться в Маньчжурию, часть военных были переправлены туда же, другие покинули лагерь самовольно. К лету 1923 г. в Гензане оставалось всего 850 человек и еще около 700 человек в порте Лазарев. В руководстве группой царили разногласия, а японцы выражали стремление ликвидировать Гензанский лагерь. В июне 1923 г. Урало-Егерская группа, дислоцировавшаяся в порте Лазарев, без разрешения генерала Глебова вышла в море на судне «Эльдорадо», взяв курс на Шанхай. В начале августа на оставшихся трех кораблях порт Гензан покинули остатки Дальневосточной казачьей группы генерала Глебова, также направляясь в Шанхай.

В Шанхае до начала 1920-х гг. находилось едва более тысячи русских беженцев. Военных среди них тоже было немного. Настоящий наплыв военных беженцев пришелся на конец 1922–1923 год. Первыми в Шанхай в ноябре 1922 г. прибыли 15 кораблей адмирала Старка, на которых разместились 1800 взрослых беженцев и 390 кадет. После долгих переговоров с руководством иностранных концессий в Шанхае остались все учащиеся Хабаровского и Сибирского кадетских корпусов и их преподаватели, а также еще несколько сотен человек. На Манилу со Старком в январе 1923 г. ушли, по разным сведениям, от 650 до 900 беженцев [Аблажей, 2003, с. 90, 91: Ван, 2008, с. 36]^[139]. В дальнейшем, большая их часть оказалась в Америке. Некоторые морские офицеры в 1924–1925 гг. выехали из Манилы в Шанхай. Среди возвращенцев наиболее крупную группу составила группа капитана 1-го ранга Н.Ю. Фомина (около 20 человек), в которую входили капитан 1-го ранга Б.М. Пышнов, капитан 2-го ранга А.П. Ваксмут, ст. лейтенанты В.А. Буцкой и С.Я. Ильвов, лейтенант С.В. Куров, капитан А.А. Билюкович и др. [Буяков, 2015, с. 555].

Кадеты Хабаровского и Сибирского корпусов первое время нахождения в Шанхае были размещены на вилле некоего иностранца на Джефильд-род. Общая численность воспитанников и сотрудников корпусов вместе с прибывшими из Мукдена в 1923 г. составляла 590 человек. Их содержание обеспечивалось средствами от благотворительных сборов, пособиями, направляемыми генералом Подтягиным из Японии, и благотворительными обществами Тяньцзина и Ханькоу. Некоторые деньги давал корпусный оркестр, игравший на скачках и по приглашению в других местах. Тем не менее средств не хватало и корпуса имели перед городской администрацией большую задолженность [Хабаровский кадетский корпус, 1978, с. 104, 106]. С самого начала пребывания в Шанхае в кадетских корпусах продолжались занятия. Хабаровский корпус осуществил в Шанхае два выпуска кадет старших классов: в 1923 г. — 41 человек и в 1924 г. — 68 человек [Там же, с. 223, 224]. С сентября 1924 г. кадеты перебрались в новое помещение на Авеню Жоффр, при котором были устроены походная церковь и мастерские (столярная, слесарная, сапожная и переплетная), принимавшие частные заказы [Там же, с. 115].

В начале 1924 г. было достигнуто соглашение о перемещении кадетских корпусов в Сербию. Первая партия в 35 кадет во главе с директором Сибирского корпуса генералом Е.В. Руссетом выехала в Европу в феврале 1924 г. Основная масса кадет и юнкеров численностью в 335 человек была отправлена из Шанхая на пароходе «Портос» в начале ноября 1924 г. Из преподавательского штата Хабаровского корпуса по различным причинам не смогли выехать в Европу 21 человек [Там же, с. 118, 121, 125].

В июне 1923 г. в Шанхай прибыло судно «Эльдорадо» с группой генерала Лебедева. Отказавшись от интернирования и репатриации в СССР, «лебедевцы» были вынуждены покинуть порт, некоторое время находились в нейтральных водах, живя за счет денег, вырученных от продажи оружия одному из китайских генералов [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 48750, л. 68], и вновь возвратились в Шанхай в конце сентября. Теперь они были сговорчивее и согласились на интернирование. Всего в Урало-Егерском отряде находилось около 700 человек [Аблажей, 2003, с. 90].

В это же время в город из корейского Гензана прибыла группа генерала Глебова, насчитывавшая 842 человека. В состав глебовской группы входили остатки Забайкальской казачьей бригады генерала Г.Г. Эпова, Оренбургской казачьей бригады генерала Н.С. Анисимова и части Гродековской группы войск (в большинстве уссурийские казаки) генерала Н.И. Савельева [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 709]. Узнав о прибытии генерала Глебова в Шанхай, часть казаков, входивших в свое время в Гензанскую группу и сейчас проживавших в Чанчуне, выехали в Шанхай [Там же, с. 657].

«Глебовцам» было предложено в 48 часов покинуть город или интернироваться и сдать оружие. Глебов отказался выполнить требование администрации Международного сеттльмента и развернул лагерь на берегу Вампу на полпути к порту. Около года продолжались переговоры, пока власти Французской концессии не разрешили за счет средств группы снять квартиру на территории концессии и устроить здесь лазарет. Теперь русские военные получили возможность небольшими группами сходить на берег.

Генерал Глебов, не распыляя свою группу и сохраняя оружие, которого на кораблях было немало (более 800 винтовок, 12 пулеметов, орудия, большое количество патронов и снарядов) [Там же, с. 709], первоначально надеялся на возобновление вооруженной борьбы против большевиков, которую возглавит атаман Семенов. Однако Семенов, не имевший денег и боровшийся в это время в японском суде с генералом Подтягиным за получение «колчаковского золота»^[140], заявил в апреле 1924 г. Глебову о необходимости передачи трех кораблей, находившихся в распоряжении Дальневосточной казачьей группы, в аренду иностранцам, и о том, что не рассматривает группу, как военную силу [Аблажей, 2003, с. 91]. Семенов снял с руководства группой Глебова и назначил на его место генерала Анисимова, что было сделано с подачи советских представителей в Китае, которые налаживали контакты с Анисимовым. Сам Семенов в это время искал возможности для сотрудничества с Советами.

Вмешательство Семенова привело к конфликту между ним и Глебовым. В пику Семенову Глебов предпринял попытку консолидации казачества на территории Китая, для чего был организован Совет войсковых атаманов Казачьих войск во главе с самим Глебовым. Проект провалился [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 711, 712]. В марте 1925 г. вышедший из подчинения Глебову генерал Анисимов со своими сторонниками (240 человек), имея поддержку со стороны советского консульства, увели судно «Монгутай» в Советский Союз [Подробнее см.: Наземцева, 2016].

Положение офицеров и бойцов группы Глебов, проживавших на старых судах, было очень тяжелым. Как следует из сообщений ИНО ОГПУ, Глебов «очень экономно ведет хозяйство группы — питание плохое, одежда ветхая, вдобавок пьют воду из мест стоянки, пропуская ее через квасцы. В результате у многих во рту появились язвы… Большинство солдат и казаков Глебовской группы измучены, тяготятся своим положением, стремятся к возвращению на родину. Оставить же Глебова не решаются с одной стороны под угрозой тяжелой дисциплины, с другой — из боязни остаться в Шанхае без крова и куска хлеба…» [Русская эмиграция, т. 7, с. 658]. Для обеспечения своих людей Глебов постепенно продал оружие, находившееся на кораблях, и оба остававшихся в его распоряжении судна. Большая часть «глебовцев» разными способами сумела обосноваться в городе. Окончательно свое существование группа прекратила в 1927 г.

Как отмечалось ранее, тяжелое положение эвакуированных в Китай бывших военнослужащих белых войск и нежелание многих приспосабливаться к чуждой им среде способствовали процессу репатриации. Уже в первой половине 1923 г. китайскими властями Маньчжурии было репатриировано в Советскую Россию на добровольных началах 1185 человек, в сентябре 1923 г. число репатриантов из Маньчжурии составило 1325 человек. За 1924 г. количество бывших белых возвратившихся в Россию из Маньчжурии превысило 4 тыс. человек [Аблажей, 2007а, с. 58, 59].

В 1924 г. НКИД в очередной раз поставил перед ОГПУ вопрос о плановой массовой репатриации из Китая, что требовало упрощенной подачи виз на амнистию и распространение таковой на новые группы белых. В частности, это касалось военнослужащих Белой армии, эвакуировавшихся в Синьцзян. В июне 1924 г. ВЦИКом были амнистированы «рядовые участники белогвардейских организаций, ушедшие в Китай и Монголию». Создание с 1925 г. советских консульств на китайской территории заметно упростило процесс репатриации. Поток репатриантов с 1924 г. заметно увеличился и практически иссяк к 1927 г. За период 1921–1927 гг. только легально из Синьцзяна возвратились на родину 17,5 тыс. человек [Там же, с. 60], примерно столько же прибыли нелегально. Так, согласно сведениям А.П. Воробчука, к 1928 г. в Синьцзяне осталось не более трех тысяч русских эмигрантов [BAR. Vorobchuk Papers, box 2].

Что представляла собой обосновавшаяся на территории Китая русская военная эмиграция в количественном и качественном отношении?

В связи с отсутствием со стороны китайских властей строго учета военнослужащих, прибывших на территорию Китая в 1920–1922 гг., а также полных сведений о движении контингента военных беженцев (репатриация, реэмиграция, смертность), определить точно численный состав бывших русских военных, находившихся к середине 1920-х гг. в разных частях страны, достаточно сложно. Тем не менее, подсчеты, сделанные на основании имеющихся у нас данных, показывают, что информация, приведенная в отчете генерала А.С. Лукомского, эмиссара великого князя Николая Николаевича, побывавшего на Дальнем Востоке в 1924–1925 гг., в целом была близка к истине. Лукомский определил число русских военных эмигрантов в Китае в 1925 г. в 25 тыс. человек [HIA. Lukomskii Papers, box 1, Report]^[141]. Эта цифра может быть несколько увеличена и доведена до 30–35 тыс. (не менее половины из них составляли бойцы, боровшиеся с большевиками вплоть до конца 1922 г.), 7–8 тыс. из этого состава представляли офицеры, наиболее устойчивый к репатриации и «идейный» элемент военной эмиграции. Рядовой состав военной эмиграции в Китае больше чем наполовину был представлен казаками, первыми по численности среди которых являлись забайкальцы и оренбуржцы. Другая крупная группа рядового состава военных эмигрантов была представлена бывшими военнослужащими Ижевских и Воткинских частей, многие из которых являлись рабочими Ижевского и Воткинского заводов и жителями окрестных районов^[142].

Большая часть военных эмигрантов разместилась в Северной Маньчжурии, бывшей полосе отчуждения КВЖД. Среди населенных пунктов Северной Маньчжурии с большим русским населением особенно выделялся Харбин — главный центр полосы отчуждения. Харбин был построен русскими по образцу российского провинциального города и долгое время сохранял колорит русской жизни. Это был крупнейший эмигрантский центр в Китае. Кроме Харбина, большое количество русских, в том числе и военных эмигрантов, проживало в городах и поселках на западной и восточной линиях КВЖД. К таким населенным пунктам относились прежде всего станции Маньчжурия, Пограничная, Ханьдаохэцзы, город Хайлар, а также приграничный с Забайкальем район Трехречья (притоки Аргуни — реки Ган, Дербул и Хаул), где особенно массово были представлены казаки-забайкальцы.

В Южной Маньчжурии русские эмигранты расселялись преимущественно в крупных городах — Мукдене, Гирине, Чанчуне, а также небольшое количество эмигрантов проживало в Дайрене, находившемся на территории арендованной японцами Квантунской области. В тех городах, где имелись иностранные концессии, русские размещались преимущественно в их границах. Например, в Мукдене основная часть эмигрантов была зарегистрирована на территории японской и международной концессий. Согласно сведениям советского консульства, в Мукдене и его окрестностях в начале 1928 г. проживало около 2 тыс. эмигрантов, больше половины из которых были офицерами и солдатами Белой армии [АВПРФ, ф. 0100, оп. 12, п. 152, д. 48, л. 39]. В Чанчуне и Гирине в середине 1924 г. находилось около полутора тысяч бывших военных, многие из которых входили в свое время в состав Ижевско-Воткинских частей [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 75]. После смерти генерала Ястребцова объединение стало распадаться, многие покинули эти города. Летом 1928 г. численность русских эмигрантов, проживавших в Чанчуне, составляла всего 434 человека, в конце 1929 г. — 486 человек. Большая часть мужского населения (241 человек в 1929 г.) в прошлом служила в Белой армии [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 253, л. 1, 10].

По сведениям советских агентов, в Шанхае в 1924 г. находилось 4–4,5 тыс. бывших военных [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 657]. Более тысячи русских военных проживало в городах Северного и Центрального Китая — Тяньцзине, Пекине, Калгане, Циндао, Ханькоу и др. В большинстве крупных городов этих регионов существовали иностранные концессии, имевшие собственное муниципальное управление. Русские концессии имелись в таких городах, как Тяньцзин и Ханькоу, и существовали до 1920 г. Однако и после отмены экстерриториальности и особых прав для бывших русских подданных в Китае русские концессии Тяньцзина и Ханькоу вплоть до весны 1925 г. сохраняли самоуправление. Особенно важную роль в качестве руководителя небольшой эмигрантской колонии (300–400 человек) сыграл русский консул в Ханькоу А.Т. Бельченко, имевший самые хорошие отношения с китайцами [Кононов, 2016, с. 82–92]. Русские в Ханькоу, наравне с другими иностранцами, участвовали в концессионной охране. В 1922 г. был создан Отряд Русских добровольцев (волонтеров) в составе 23 человек, в 1923 г. численность волонтеров увеличилась до 43 человек. Командовал отрядом генерал Бурлин^[143]. Русские также входили в состав концессионной стражи, имевшей полицейские функции, вольно-пожарной дружины, содержали свою среднюю школу [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 137, л. 149].

Ситуация в Синьцзяне была, пожалуй, наиболее сложной. Небольшое количество крупных городов, удаленность от международной транспортной инфраструктуры, отсутствие иностранных концессий и значительной русской диаспоры, бедность и глубокая традиционность местного населения делали этот регион малопривлекательным для расселения русских военных беженцев, особенно офицеров. После разгрома отряда Бакича и эвакуации его остатков в Северный Китай наиболее крупная группа бывших русских военных, преимущественно «дутовцев», осталась на территории Илийского (Кульджийского) округа. По данным советской разведки в марте 1922 г. в Илийском округе насчитывалось 1080 беженцев (Кульджа — 200, Суйдин — 350, Мазар — 300, Чимпанцзе — 100, долина реки Боротала — 130 человек) [Ганин, 2006а, с. 387]. Общая численность русских военных в Синьцзяне, вероятно, не превышала тысячи человек.

Анализируя качественный состав военной эмиграции, необходимо отметить, что в отличие от европейского контингента военной эмиграции, количество кадровых военных (главным образом, офицеров) на Востоке было сравнительно небольшим. Е.В. Волков, исследуя офицерский корпус армии адмирала Колчака, указывал, что кадровых военных в колчаковской армии было не более 6 % от общего числа, более трети офицеров получили офицерские чины в годы Первой мировой войны [Волков Е., 2005, с. 51], следовательно остальные 60 % были произведены в офицеры из юнкеров и нижних чинов, или получили военное образование в военных училищах и военно-инструкторских школах Восточного фронта в период Гражданской войны. В общей сложности таких военных заведений насчитывалось тринадцать: Оренбургское казачье военное училище, Хабаровское, Читинское, Иркутское военные училища, военное училище на о-ве Русском (школа Нокса, позднее — Корниловское училище), Омские артиллерийское и техническое военные училища, Морское военное училище во Владивостоке, Челябинская кавалерийская школа, Екатеринбургская, Тюменская и Томская военно-инструкторские школы, юнкерская сотня Уральского казачьего войска [Еленевский].

Опираясь на данные архивно-следственные дел русских эмигрантов, депортированных из Маньчжурии в 1945 г., мы можем предположить, что количество офицеров, получивших офицерские чины в годы Первой мировой войны, составляло более половины всего офицерского состава в Китае, тогда как офицеры производства Гражданской войны — около 40 %. Также нужно отметить, что большая часть русских генералов, оказавшихся в Китае, были произведены в свои чины в годы Гражданской войны, нередко не имея даже штаб-офицерского чина в старой армии. Особенно много «новоиспеченных» генералов дали войска атамана Семенова^[144].

Двумя основными центрами, где сосредоточилось большое количество кадровых военных и офицеров, окончивших академию Генштаба, являлись Харбин и Шанхай^[145]. В остальных местах массового расселения военных кадровых офицеров было немного. Характерным примером здесь может служить Тяньцзин, самый крупный центр русской эмиграции в Северном Китае, где к концу 1920-х гг. проживало 3–4 тыс. эмигрантов. В 1928 г. в своих письмах в Париж к генерал-лейтенанту Н.Н. Головину двое видных русских офицеров Тяньцзина, гвардии полковники П.А. Веденяпин и А.П. Бендерский отмечали, что из нескольких сотен офицеров, проживавших в городе, кадровых набиралось 20–25 человек. К тому же большинство из них, включая и генерал-лейтенанта Г.А. Вержбицкого, бывшего командующего Дальневосточной армией, не имели высшего образования. Настоящим генералом, т. е. получившим это звание еще в Императорской армии (1914 г.), Веденяпин называл только М.В. Колобова, который уже давно отошел от строя. Высшее образование, по словам Бендерского, имели Веденяпин [окончил Военную академию по 1-му разряду с дополнительным курсом в 1911 г. — С.С.] и полковник М.А. Михайлов [в 1917 г. окончил ускоренный курс Военной академии 1-й очереди — С.С.], «полуобразование (Сибирская Академия) — пьяный [К.Л.] Соболев [в 1919 г. окончил ускоренный курс Военной академии 4-й очереди — С.С.]. Итого 2 ½ [человека]» [HIA. Golovin Papers, box 12, f. Association of military science in emigration II]. Остальные высшие офицерские чины являлись преимущественно «атаманской» (главным образом семеновской) формации, из писарей, фельдшеров и т. д., которые «не имеют даже самых элементарных познаний по военному делу и по своим моральным качествам элемент для строя опасный — разлагающий» [Ibid].

Осознанность выбора военной профессии (кадровые военные) оказывала большое влияние на формирование и поддержание особой идентичности на индивидуальном уровне. Как правило, именно кадровые офицеры формировали костяк многих организаций военных эмигрантов. Корпоративная идентичность в среде «офицеров военных лет» была выражена значительно слабее и быстрее разрушалась. Особый слой среди офицеров-эмигрантов, имевший свою идентификационную специфику, составляли офицеры-казаки, впрочем, слой также не единый, поскольку большую роль в данном случае играла войсковая принадлежность казака. Наиболее массово в Китае были представлены казаки Забайкальского и Оренбургского казачьих войск, помимо этого здесь находились казаки Сибирского, Иркутского, Енисейского, Уральского, Семиреченского, Амурского, Уссурийского, а также отдельные представители Донского, Кубанского и Терского казачьих войск. Другой особый, в значительной мере консолидированный слой среди эмигрантского офицерства составляли офицеры военно-морского флота. Эта группа численно была сравнительно небольшой и размещалась главным образом в Шанхае и Харбине^[146].

Важным фактором, обуславливавшим внутреннюю неоднородность военной эмиграции, являлась т. н. «партийная» (групповая) принадлежность, сформировавшаяся в среде военнослужащих (не только офицеров) в годы Гражданской войны. Наиболее крупными «партиями», отношения между которыми были откровенно враждебными, являлись «каппелевцы» и «семеновцы»^[147]. Существовали и другие «атаманские партии» — «анненковцы» (наиболее консолидированные), «дутовцы», «глебовцы», «калмыковцы». В некоторых случаях «партийная» принадлежность оказывала влияние на формирование организаций военных эмигрантов.

Собственно политическая принадлежность в среде военных эмигрантов, в массе своей далеких от политики, была выражена очень слабо. Основную часть бывших военных можно было бы причислить к стихийным монархистам. В то же время в офицерской среде встречались сторонники конституционных демократов, левых (в частности, эсеров), сибирских областников.

По этнической принадлежности подавляющее большинство военнослужащих (особенно офицеров) являлись русскими. Кроме того, среди военных были украинцы, татары и башкиры (тюрко-татары), грузины, буряты^[148]. Известно, что в конце 1920 года в составе белых войск, отступивших в Маньчжурию из Забайкалья, находилось до двух тысяч башкир. В феврале 1921 г. десять офицеров из башкир и татар, в том числе полковник (позднее генерал-майор) Султан-Гирей Бикмеев и капитан Галимьян Таган, выехали в Токио [Юнусова, 2001, с. 89, 90]. Еще одним представителем татар являлся поручик И.А. Мамлеев, проживавший с 1927 г. в Шанхае. Мамлеев, являясь сотрудником газеты «Слово», возглавлял национально-духовную общину тюрко-татар Шанхая (1928–1933) [Шаронова, 2015, с. 164].

Часть бурятов, служивших в войсках атамана Семенова, ушли на территорию Барги (западная часть провинции Хэйлунцзян), где расселились в основном в Шэнэхэнском хошуне Хулун-Буирского округа. Наиболее важную роль в местной бурятской среде играли отдельные семеновские офицеры. Особенно Уржин Гармаев, служивший в годы Гражданской войны в 1-м Бурятско-Монгольском полку и штабе Отдельной кавалерийской дивизии им. генерала Крымова. Будучи человеком, имевшим хорошее образование (окончил Читинское городское училище и сдал экстерном экзамен на звание народного учителя) и большой авторитет среди земляков, Гармаев в 1927 г. стал выборным правителем (угурдой) Шэнэхэнского хошуна [Базаров, 2001].

Большая разнородность военной эмиграции, отсутствие единого консолидирующего центра, а также «груз прошлого» — стремление отыскать виновного в неудачах Белого движения, создавали условия для внутренней борьбы в среде бывших военных. Противоречия существовали не только между т. н. «партийными» группировками, но и между старшим и младшим офицерством^[149], казаками и не-казаками, представителями различных казачьих войск. Забегая вперед, нужно отметить, что все попытки преодолеть внутреннюю разобщенность и объединить военную эмиграцию окажутся не вполне удачными.