Гаудеамус игитур

Вера собирала чемоданы. Собирала стихийно и нервно — потому что противоречивые эмоции разрывали её на части.

Обычно такого с ней не случалось. Но в этот раз всё было иначе.

Словно запах другого мира веял перед её носом. Серый Петербург так давно и прочно вдавил её в свои гранитные набережные, что она, до невероятности жаждавшая из них выбраться, уже никогда не думала, что это может получиться. Пусть — на время, всего на пару недель, но это был удивительный шанс — словно вынырнуть на поверхность из того омута, куда она так давно занырнула.

Спрятавшись от мира, от друзей, от самой себя в свои научные работы, в преподавание на кафедре, в суточное сидение в библиотеках и за компьютером — она словно превратилась в живую мумию. И, бродя вечерами по городу, она совсем не ощущала себя человеком, которому посчастливилось попасть и, более того, жить в одном из красивейших городов мира. Совсем наоборот: она ощущала себя заложницей этой промозглой серости, этого вечного сырого ветра, этой мятущейся вдоль гранитных берегов Невы. Эти вековые здания Невского проспекта — словно музейный пантеон — были мертвы и грозно нависали своей помпезностью над её головой.

Тесно. Ей уже давно и бесповоротно было здесь тесно и неуютно.

Но вряд ли она осознавала эту тоску так явно и настолько выпукло, чтобы или начать что-то с ней делать, или вступить в перемирие с самой собой, оплакать свою жизнь и уже уговорить себя, что так будет всегда и надо просто привыкнуть. И в тоже время она почти физически задыхалась — от всего того, что её окружало. И чем сильнее она понимала это, тем быстрее ей хотелось отсюда сбежать. Причем не на две недели, а совсем, навсегда, окончательно и бесповоротно.

Именно сейчас, когда она суетливо перебирала вещи в шкафах, отбирая в чем поедет и что взять с собой — город словно швырнул ей в лицо свою перчатку, предупреждая о будущем контрасте: зарядил мелкий и нудный дождь, а заведующий кафедры долго не хотел её никуда отпускать.

Когда-то Университет был всем. Целью, способом жизни, центром мира. Её маленького мира. И писать статьи и заниматься наукой — хотя пойди и объясни обычному человеку, что философия — это наука, — засмеют тут же, — казалось важным. Вернее, это было даже не совсем правильное слово — всё это просто приносило огромное удовольствие. И Вера никогда не задумывалась — почему так. Она просто шла вперед.

Поэтому последний разговор с Лией вчера — её обескуражил и выбил почву из-под ног.

— Почему ты не осталась тогда в аспирантуре? — спросила она Лию. — У тебя бы всё получилось, я уверена. Ты же вроде написала диплом за неделю.

— О да. Я даже помню, приблизительно, о чем он был. Что-то про соотношение символов и обозначаемого ими незримого мира через призму музыки.

— А ты не могла бы его найти? Мне могут пригодиться твои идеи. — Вера подумала, что будет вполне интересно дополнить диссертацию чем-то новеньким, хотя основной скелет работы уже итак прорисовался.

— Я вряд ли сейчас найду эту работу, но можно попробовать. А аспирантуру я бросила потому, что однажды стояла в библиотеке и перебирала авторефераты. Знаешь ведь — это такие маленькие книжки, где вся диссертация изложена двумя словами на трех страницах. И у меня в руках их было невероятное множество. И еще сто раз по столько же — стояло на полках. Я перекидывала их из одной стопки в другую, чтобы найти тот, который мне нужен, думая — «Господи, сколько же макулатуры написано! И кому это все надо!» И вдруг меня просто хлестанула мысль: «А ведь когда-нибудь кто-то также перекинет мой автореферат и назовет его макулатурой».

Вряд ли Вера когда — нибудь задумывалась о том, что это может быть никому не нужно. Ей просто нравилось — вот и всё. Нравились научные диспуты, логические этажи доказательств, системы аргументов, стройные теории о происхождении мира. Их было много, но каждая — по — своему величественна и интересна. Она не искала там себя, как Лия. Может поэтому и разочарований у нее не было.

— Я вообще ушла с факультета с чувством, что я многое потеряла, — продолжила Лия. — Знаешь — она наклонилась чуть ближе к монитору ноутбука — у меня в юности было совсем другое ощущение от мира. Я тебе потом расскажу — какое. А тут его растащили на миллион логических частей, дали сто вариантов того, каким может быть мир. И самое ужасное оказалось, что все эти варианты могут быть верны — одновременно!

— А ты как хотела. Не зря же 3% с каждого потока попадают или в семинарию или в дурку.

— Да не в этом дело. Вывихнуть мозг — это надо еще постараться. Но когда ты ищешь каких-то ответов, а тебе дают миллион вариантов — и каждый имеет право на существование — то тебя словно увели оттуда, где ты был, но ничего толком не дали взамен.

— Знаешь, — ты наверное и правда искала там что-то личное. И, наверное, ты права — там этого нет и быть не могло.

Вера оглядела внимательно комнату — все ли взяла с собой. До самолёта оставалось двенадцать часов, а надо было ещё немножко вздремнуть.

Марк отряхнул ботинки на пороге дома. Сегодня он возвращался поздно, поэтому открывал дверь осторожно, чтобы не разбудить детей.

Он оглядел прихожую и веранду, но Лии нигде не было. Бросив пиджак на спинку стула, он поднялся на второй этаж.

Лия тоже спала, но неспокойно — нервно вздрагивая и слегка постанывая.

Марк присел рядом и тихонько положил ей руку на голову, успокаивая и гладя её по волосам.

Лия мгновенно открыла глаза. Пару секунд она не понимала, что происходит, но потом улыбнулась и прижалась щекой к его руке:

— Как хорошо, что ты дома.

— Тебе снилось что-то плохое?

— Погоди, дай вспомнить.

— Ты потеряла способность помнить все свои сны? — он улыбнулся.

— Это просто метафора для того, чтобы мысленно пробежать сон внутри себя. — Лия прикрыла глаза рукой. — Я не заснула, а просто провалилась в сон, словно в какое-то другое пространство. У меня давно так не было. Когда такое происходит — мне кажется, что я не засыпаю, а, словно попадаю в какой-то другой мир — настолько мгновенно это случается. Рядом со мной сидели дети — Маша и Петр. Но они были в виде светящихся золотых шаров. Петр рисовал, сидя за столом, и громко смеялся, Маша — сидела рядом с ним. При этом я понимала, что они спят — где-то рядом со мной. Это было так странно. Я подумала, что когда мы спим, — то наши души может быть вот так гуляют где — нибудь под покровом ночи.

— Кто знает — может когда — нибудь мы будем выглядеть именно так, как ты и сказала, — Марк притянул жену к себе и прикоснулся губами к её лбу. — Температуры нет, значит всё в порядке.

— Ни ручек, ни ножек? — Когда — то мама сказала мне именно это: «Живи Лия, живи здесь и сейчас. Чем мы будем там? Комочек энергии без ручек и ножек». И она сказала это так, будто всегда знала, что иначе и не бывает.