Падение. Том 2

Война на идеологическом фронте с каждым днем становилось ожесточеннее, и это не преувеличение: десятки радиостанций мира работали в режиме антисоветской пропаганды круглосуточно. Слушатели этих станций говорили о разоблачении советской системы и были в большей части правы. В то время, наверное, любой человек, имеющий желание немного подумать о жизни общества, обязательно слушал «голоса».

Отметим, что у каждого человека по возможности была своя любимая радиостанция; если же в силу обстоятельств невозможно было слушать свою, то слушали то, что было доступно. Конечно, работала система технического противодействия — так называемые «глушилки».

«Голоса», нужно отметить, работали грамотно и превращались в рупор для творческой эмиграции — там выступали эмигранты, выехавшие в разное время из Союза, читали также отрывки из произведений тех, кого не было в живых. Наш герой не был исключением: сначала от любопытства, а потом и по интересу начал слушать китайское радио, так как передачи шли на русском и ловить было легче. В принципе, любым транзисторным радиоприемником на средних волнах можно было ловить какую-нибудь станцию.

Во время одного из таких занятий у Ревана в общаге его «застукали» те два лейтенанта, наверняка помните, которые уволились впоследствии. Один из них тогда сказал буквально следующее: «Это что, ты послушай «голоса», вот те умеют сеять сомнения в душах, благодаря им я понял жизнь и осознал, какое же зло — этот коммунизм!» — и добавил, что нужен радиоприемник КВ и УКВ диапазонов; наш герой только улыбнулся и ответил, что пока нет УКВ, довольствуется тем, что есть.

Отметим, что в то время такие вещи нужно было делать с особой осторожностью: как шутили в те годы, «уши особиста торчат везде, хоть и не видно». Хотя уши торчали везде, люди и разные голоса слушали, и самиздат читали, и наш герой не был исключением, тоже читал отдельные самиздатовские вещи, только делал это очень аккуратно и с особой осторожностью, пытаясь не привлекать внимания, потому как остерегаться было чего.

Во второй половине семьдесят шестого года, как раз в то время, когда наш герой пошел учиться в институт, перевели во Владивосток его друга, «бандеровца» Толю Рещенко, и они часто проводили время вместе; поскольку тот был еще большим любителем поговорить, избегать обсуждения политической ситуации было немыслимо.

Во время одной из таких бесед узнал в подробностях об одном очень интересном явлении, которое, как говорил друг, широко практиковалось в то время. Об этом в первый раз услышал от Вольдемара, когда встречал день рождения с «уважаемыми» людьми, но понял тогда это по-своему, когда тот сказал: «Ты что, дурак, в психушку захотел?!» — или что-то в таком духе. Друг рассказал о том, как людей, не согласных с политикой, определяют на принудительное лечение в специальные психиатрические больницы. На вопрос, откуда ему это известно, тот спокойно ответил:

— «Голоса» надо слушать.

Становилось все интереснее и интереснее. Почему-то при всех неясных ситуациях «голоса» становятся единственным источником информации; друг также рассказал, что у этих радиостанций есть редакции, вещающие на языках отдельных союзных республик. Оставалась самая малость — приобрести соответствующее радиоприемное устройство, что и было сделано в ближайшее время. Купил себе радиоприемник «ВЭФ», один из немногих хороших устройств тех лет. Жизнь стала интереснее, но все равно, как уже говорили, «глушилки» тоже работали в полную силу.

Все сильнее ощущал, как размножаются у него мысли и чувства; однажды признался другу, что голова «раскалывается» от множества противоречивых, исключающих друг друга мыслей. Друг тогда ответил очень легко и непринужденно:

— Определись, что тебе нужно, все подчини этой единственной идее, все лишнее отбрось, особенно сентиментальность, как плод больного воображения какого — то Мышкина, — имея в виду героя Достоевского.

А тот, в свою очередь, парировал:

— Конечно, надо взять топор, как Раскольников, и всех рубить.

Но, тем не менее, все равно надо было рано или поздно определиться, и он определился. Закончить институт, найти нужную работу и при первой возможности, как говорили в то время, «валить за бугор».

Во время одной из очередных встреч друг рассказал ему интересную вещь о прежнем месте службы. Оказывается, в дивизионе, где тот служил, имела место такая практика: во время учений расходовались не все боезапасы из соображений безопасности (то есть, сделают один-два залпа, или даже не сделают вовсе, или даже бывало так, что корабль вовсе не выходил в море), и оставшиеся на шлюпках вывозили недалеко от берега (тоже непонятно, зачем ближе к берегу, когда нужно было наоборот, — возможно, опасались попасть на глаза пограничникам), но в такое место, что никто никогда туда в жизни не ходил (хотя кто знает!), потому как местность была скалистая и топили. Как долго это длилось, тот ничего не мог сказать.

Сначала наш герой как бы значения не придал, но потом задумался, и даже очень искренно. «Что за боезапасы, наверняка, есть и мины, и как же так, а если рванет там, что тогда будет, или кто узнает про этот «клад» — может нарисоваться картина еще интереснее, нет, так не пойдет, что-то надо делать!» А что и как думать — пока не знал. Сначала хотел поделиться услышанным с Вольдемаром, но быстро передумал. «Нет, ему нельзя, этот бюрократ докопается до всего, может позвонить тому командиру, шума много наделает, здесь надо тихо». С этими мыслями так и ходил дня три — четыре и не мог решиться ни на что, однако решение вскоре всплыло само. В один из дней, в обеденный перерыв, как обычно, коротал время в Ленинской комнате за шахматами, как откуда-то принесло особиста. Тот по-дружески (?) положил руку ему на плечо и начал разговор:

— Что, готовимся к матчу-реваншу с очередным гроссмейстером парка, или просто тренировка?

— Лейтенант, и то и другое. — Подумал, надо втянуть в разговор и рассказать ему все, самый подходящий вариант, пусть разбирается. — Слушай, ты не бойся, военные и государственные тайны, доверенные мне, на кон не ставлю, а если хочешь, у тебя есть шанс получить бутылку хорошего ереванского коньяка и по желанию угостить меня, или же быть угощенным тем же коньяком. Мать мне прислала из дома, так что подумай.

— Вы, пожалуйста, поподробнее изложите условия матча, — улыбаясь сказал лейтенант, и по тону чувствовалось, что на «вы» перешел в шутку.

— Что непонятного, выигрываешь ты — получаешь коньяк и по желанию угощаешь меня, а если я, тогда точно выпиваем его вместе. С запасом у меня проблем нет, хватит и на новый год, потом мать еще пришлет. — Благодаря матери, его коньячный запас практически не иссякал.

Начали играть; отметим, что товарищ играл не так сильно, как, скажем, крокодилы из городского парка, но ничего, держался. Конечно, наш герой подвел позицию к выигрышной, при этом раза три «не замечая» решающей комбинации. Когда возникла чисто техническая позиция для выигрыша, он предложил ему ничью, и предложение было принято. Пока играли, рассказал ему все, как знал. Возможно, даже эта информация отвлекла внимание лейтенанта от игры, кто его знает. Когда игра закончилась, еще продолжали сидеть и обсуждать эту информацию, а если кто заходил, передвигали фигуры, изображая анализ партии. После того, как все было оговорено, лейтенант сказал:

— Реванчик, надо все это изложить в письменном виде, потому как устная информация у нас не принимается.

— Ага, сейчас, а если просто не подтвердится, что, я должен буду обеспечивать наличие боеприпасов в бухте или что? За что купил, за то и продал, может, там ни фига нет, и что предложишь?

Над этим ответом они оба засмеялись, Стропин продолжил:

— Нет, ты ничего не должен обеспечивать, порядок у нас такой, нужен документ, подтверждающий, что есть источник информации, иначе никто просто заниматься не будет, поэтому давай мы с тобой встретимся и все оформим, только, пожалуйста, надо сделать это как можно раньше, информация серьезная.

Договорились встретиться в ближайшую среду, когда он будет свободен от занятий в институте. Встреча состоялась в управлении тыла флота, в одном из отдаленных кабинетов на первом этаже. На его вопрос: «Почему здесь, а не в вашей конторе» — Стропин ответил, что у них рабочие кабинеты есть в разных местах, снова все в подробностях рассказал, затем без особого труда изложил на бумаге и, закончив, почему-то спросил:

— Как подписывать, с полным указанием места службы, фамилии, имени и отчества или просто указать фамилию, нельзя ли без указания данных?

— Не спеши, отложи, пока немного поговорим, потом посмотрим.

Рассказал о себе подробно, видимо, в рамках дозволенного: о родителях, о детстве, короче, обо всем. Естественно, наш герой тоже, в свою очередь, рассказывал о себе. Далее говорил, что основу нашей работы составляет информация, которую предоставляют передовые, сознательные, любящие свою страну и преданные делу коммунистической партии граждане, неважно, являются ли они членами партии или нет.

Конечно, давно понял, что идет вербовка его, но вел себя правдоподобно: известно, что нас обманывают тогда, когда мы этого сами хотим. Здесь как раз был тот случай, в конце концов, это и входило в план нашего героя — перейти служить в контрразведку и затем с хорошим багажом помахать ручкой, как это уже сделали некоторые известные в военных кругах полковники. Это, конечно, очень сложно, надо быть предельно внимательным, чтобы не вызвать подозрения, то есть не проколоться, ведь перед тобой сидит человек, хорошо знакомый с такой наукой, как психология, и понятно, к чему это приведет, если его раскусят. Он внимательно слушал его, иногда задавал вопросы. Даже немного полемизировал, но с позиции недопонимания. После долгого разговора лейтенант предложил подписаться лучше под вымышленным именем, другими словами, под псевдонимом. После некоторого «колебания» наш герой согласился и подписал так, как нужно.

Поговорив еще немного и оформив еще кое-какие бумаги, они попрощались. При рукопожатии Стропин с искренней, открытой улыбкой на лице сказал:

— Реванчик, — так и называл его в дальнейшем на протяжении всех лет знакомства и дружбы; о дружбе, конечно, отдельно и позже, — я думаю, наше знакомство закрепится и перерастет в настоящую дружбу.

Шел себя не помня: что это было, что вообще совершил? Чтоб разобраться в своих чувствах, зашел в сквер и сел на скамейку на отдалении. «Надо все проанализировать и разобраться, — говорил себе. — Что, тоже стал Шахвели, не так ли? Будешь доносить на таких, как Шамдан или твой отец? Нет, я не буду как Шахвели, и ни на кого доносить не буду. Я уже решил пойти туда служить, и потом у меня будет великолепная возможность отомстить за всех, в том числе и за Шахвели. Всему свое время, нужно терпеть и выжидать, и придет час удара. В конце концов, то, что я сегодня ему рассказал, очень важно. Ведь этими боеприпасами можно сотворить такие беды, что мало не покажется. Потом, во все времена против религии выступали не какие-нибудь случайные крикуны, а люди, знающие теологию основательно; еретиками, говоря языком «нового друга», инакомыслящими или диссидентами выступали религиозные деятели высокого ранга, так что все идет, как тебе нужно, иди прямо и не оглядывайся. Ты скоро будешь состоять в партии, это доверие, прикрытие. Потом, он же не заставляет тебя доносить на людей, а дать информацию о нарушениях, вот и вперед. Хорошо, предположим, ты добьешься всего, что наметил, при помощи его перейдешь на службу в контору, как будешь себя чувствовать? Он практически тебе уже предлагал настоящую дружбу, и ты перешагнешь? Не то что через него, думая таким образом, ты это уже сделал, а вот через само понятие дружбы сможешь перешагнуть? Насмешил, какое может быть понятие, если ты уже переступаешь через того человека, который является субъектом этого понятия! Он тебе еще не друг! Но уже предложил дружбу, надо подумать, надо подумать, — повторял он себе. — Приедет Толя, надо будет с ним поговорить и открыть все карты; наплевать, что этот Толик (кругом одни Толики) строго предупреждал, так с ума сойдешь, надо мозги разгрузить, снять напряжение».

В субботу приехал Рещенко, и они поехали обедать в кафе «Лотос». Сели по его настоянию в самый дальний угол зала, и рассказал другу все, во всех подробностях, за исключением своих мотивов, почему согласился. Когда, как говорится, «излил душу», неожиданно друг начал смеяться и смеялся очень долго. Наконец успокоился и спросил:

— И когда же тебя так осчастливили, сделав агентом?

— Какой на хрен агент, подлый гнусный доносчик, коих в стране миллионы, вот кто в самом деле твой друг.

— Нет, Реван, ты агент, и я тоже агент, только мы в разных местах, и у каждого из наших так называемых шефов есть своя сфера интересов.

— Не понял, пожалуйста, подробнее, объясни, как, ты тоже?

— Что удивляешься, я тоже примерно как полгода являюсь, как они говорят, негласным сотрудником, так что не переживай, все мы в одном дерьме сидим. Рожденные и воспитанные в КГБ.

— Насчет дерьма ты хорошо сказал, только скажи, обо мне тоже стал бы говорить, если что?

— Нет, что бы ты ни делал! Да и вообще, ни о ком ничего не собираюсь говорить, согласился потому, что ты же меня знаешь, как я люблю этот режим; кто-то донесет на меня, и будут проблемы, а так я «свой», улавливаешь смысл моего поступка?

— Теперь да, но я тебя уже заложил со всеми потрохами в первый же день, так что я больше подлец, чем ты, рассказал все про боеприпасы, которые выбрасывали твои, где ты раньше служил.

— Правильно сделал, я здесь при чем?

— Ни при чем, просто сказал, откуда информация, указал, что знаю об этом со слов одного из бывших военнослужащих из этого дивизиона, фамилию которого не помню.

Далее рассказал о самом сокровенном — о том, ради чего затеял всю эту игру. Друг внимательно выслушал и спросил:

— А ты хорошо подумал, справишься, не раскусят? И с чем собираешься туда?

— Начнем со второго вопроса: если служишь там, ты всегда интересен противнику, самое элементарное — агентурную сеть сдал, вот и багаж твой неплохой. Что касается прокола, то в чем это может быть у меня, чтобы раскусили? Я буду жить своей жизнью, учиться, служить, после окончания срока контракта уволюсь и попутно буду пробивать дорогу туда, а там как Бог положит. Самое главное, здесь оставаться самим собой, то есть быть естественным, скажем, как Штирлиц, потом успешно осуществлять свой план, другими словами, быть им, только в другую сторону.

— У Штирлица был центр, давал ему указания, как и что делать, а у тебя что?

— Это и хорошо, что никого у меня нет. Значит, буду свободен в своих действиях, сам себе буду ставить задачи. Знаешь еще что — только свободный духом человек может добиться успеха, по-другому не бывает.

— А ты сделаешь такую карьеру, как Штирлиц, сумеешь? Чтобы там тебя оценили, то есть проявили интерес к тебе, ты должен иметь положение достаточно высокое. А чтобы подняться высоко именно по этой лестнице, которую выбираешь ты, нужно делать очень много подлостей по отношению ко многим людям, начиная с дальнего круга и до самых близких. Готов? Справишься?

— Нет, не готов и не смогу; я тебе сказал, зачем иду туда. Я хочу сделать все, что поможет избавлению от этой идеологии.

— Ну да, конечно, потому и в партию пролезаешь и изучаешь марксизм-ленинизм. Знал бы, как ненавижу вас, всех этих партийцев. Как вы там обращаетесь друг к другу, «партайгеноссе?»

— Знаешь, друг, сравнение конечно неправильное, масштабы разные, просто аналогию провожу. Был такой азербайджанский философ Ахундов, наверное, не было лучшего знатока исламской религии, и в то же время был самым ярым противником этой религии. Прежде чем начинать с чем-то бороться, надо изучить предмет этой самой борьбы, а так, получается, шашкой махать в воздухе, только устанешь и все; не волнуйся, никому не сделаю подлости, и еще, ты правильно сказал: так, под прикрытием, скоро начнем с тобой бомбить письмами разные газеты и партийные органы.

— О чем же будем писать?

— Обо всем, о всех безобразиях и мерзостях, в окружении которых мы находимся. Пусть читают, будут знать, что есть люди, думающие по-другому, пусть эти висячие хари услышат о себе правду.

— Точнее, просто имеющие желание думать, хотя в наше время это опасное для здоровья желание для обычного человека и, кстати, для необычного тоже.

— Что имеешь в виду под этими «обычный, необычный?»

— Обычный — это я, не имеющий к твоей партии никакого отношения, а необычный — ты, партиец. У тебя двойная защита и угроза, как говорится, усиленное доверие и еще более усиленное подозрение.

— Знаешь, о чем я думаю? О нашем с тобой нравственном падении. Люди, перешагнувшие через свои нравственные принципы, даже не то что свои принципы, а элементарно игнорирующие общепринятые нормы морали, не способны на благородные дела. Что бы хорошего мы с тобой ни совершали, они померкнут перед нашим нравственным падением, я так считаю.

— Хорошее слово употребил — «падение», но только оно шире, гораздо шире, чем тот смысл, который ты вложил в него сейчас. Наш век сам по себе — век падения, и не только нас с тобой в плане морали. Смотри, пали империи — Оттоманская, Российская, пала Германия, некогда могущественная развитая страна. Что ни говори, твои коммуняки, так у нас в западной Украине до сих пор называют коммунистов, правы в том, что империализм трещит по швам. Все бывшие колонии Англии, Франции и частично России получили независимость. Новое время диктует свои моральные принципы. Приведу пример: ты войдешь в грязную воду, чтобы оттуда достать нечто ценное, которое ты уронил? Конечно, что тут такого, достанешь свою вещицу, помоешься чистой водой и все! Правильно мыслю?

— Допустим, дальше развивай свою мысль, хотя знаю, к чему клонишь.

— А дальше все просто: повышаем ценность упавшего в воду предмета и степень загрязненности жидкости, уже не воды; короче, ты полезешь в нечистоты, чтобы спасти кого-нибудь из близких? Вот и оно! Как миленький полезешь, каким бы доводящим любого нормального человека до тошноты чистюлей ты ни был. Потому что ставки разные, дорогой; не полезешь, будешь проклинать себя, что не помог, скажем, мне. То, что мы с тобой совершили, согласен, аморально, как говорится, полезли по самое горло в отстойник с нечистотами, но цели у нас благородные.

— Благородные цели грязными руками?

— Можно и руки оставить чистые. О чем ты рассказал ему, вот так и продолжай, и я так же буду, не пойдешь же говорить о том, что дядя Вася вынес из завода банку краски, а вот если вынесут из оружейки «калаш», то надо сразу, без колебания. Слушай, как ты думаешь, сколько еще будет держаться этот режим?

— Скоро, через несколько месяцев будем отмечать шестидесятилетие Октября, уверяю тебя, столетия не будет, страна развалится.

— Ну ты оптимист! Столетие будет, вот сто пятидесятилетия не будет, соглашусь.

— Нет, только до столетия будет и все, и знаешь почему? Потому что учение Маркса приняли на вооружение, а следовать ему забыли, точнее, следуют — в той части, которую Маркс разоблачал, а именно эксплуатации человека человеком, только заменили эксплуататора-человека на государство. Нынешний капитализм процветает и будет процветать, потому что учел и учитывает учение Маркса. Еще один немаловажный момент: там протест направлен против конкретного буржуа, а здесь — против всей системы. Поэтому у нас срок эксплуатации может длиться дольше, а там это невозможно. Там просто: не нравится что-то — профсоюз вышел, обсудили и пришли к решению. Там идет жестокая борьба не только в сфере между буржуа и рабочим классом, но еще и в кругу самих так называемых эксплуататоров — в области облегчения и улучшения жизни пролетариата. Закон Гегеля действует во всей красе, а что делаем мы? То-то и оно, полностью отрицаем саму мысль о противоречии — это и есть главная ошибка, которая приведет к гибели. Как видишь, дорогой, все имеет научное объяснение.

— Хватит, давай наливай, тебя хлебом не корми и выпивку не давай, только бы болтать.

— Нет, не прав, от еды не отказываюсь, а от выпивки тем более.

Обед у них затянулся и плавно перешел в ужин; покинули они ресторан вместе с последними посетителями, очень сильно залив испытанное «моральное оскорбление», вызванное их поступком, и чтобы совесть немного отпустила их и отнеслась поснисходительнее, и совесть, пытавшаяся в течение дня вытащить их на чистый берег из отстойника аморальности, сама захлебнулась от обилия выпитого коньяка и перестала беспокоить: то ли уснула надолго, то ли умерла навсегда — на тот момент было трудно определить.

Каким-то чудом умудрились взять такси и доехать дома, помнится, с трудом, вроде кого-то еще пригласили с собой.