Последний грех

— Мамой клянусь! Мамой клянусь! — громогласно увещевал мужчина лет сорока пяти и зыркал по сторонам слегка раскосыми глазами.

Майор морщился от этого ультразвука и в конце концов не выдержал — приоткрыл окно, достал сигареты и закурил. В кабинете больше никого не было, но Святослав знал, что с той стороны двери его кабинета дежурят двое сержантов. На всякий случай.

— Багиров, очень трогательно, — прервал он, выпуская струю дыма, театральные причитания Тагира. — Побожитесь еще. Давайте без этой патетики. Голые факты. 24 октября. 25-е и 23-е — тоже.

Тагир мелко закивал и начал что-то подсчитывать на пальцах. «Вот же не дурак ты ваньку валять», — подумал про себя Соколов. Вызванный на дознание «глава среднеазиатской общины» с самого начала вел себя как юродивый на паперти. Даже акцент, с которым он говорил, был каким-то нарочитым и ненатуральным.

— Ну, я дома был, — наконец ответил Тагир, закончив подсчеты. — Все подтвердят. 24 октября у меня как раз… у нас то есть, было собрание межобщинное. Все пришли. У меня все ходят всегда. Отмечаются. Все до одного были.

— Списки. Все списки с адресами и телефонами.

— Это зачем?

— Как зачем? Всех их допросим на предмет алиби. Где были, не причастны ли к убийствам?

Лицо Багирова скукожилось, губы поджались, будто он из последних сил держится, чтоб не расплакаться. Даже глаза подозрительно заблестели — еще чуть-чуть и польются горючие слезы праведной обиды и негодования.

— Вот так, значит, получается, — обличающим взором уставился он на милиционера. — Если нерусский, значит, сразу убийца?

Невеселая улыбка скривила губы Святослава. Он раздавил в пепельнице окурок и сложил руки перед собой на столе.

— О, это песня новая. Давайте продолжайте, продолжайте.

— И продолжу! — с вызовом парировал Тагир, при этом его акцент с каждым словом становился все менее заметным. — Мы-то думали, что страшные времена фашизма давно позади! И сейчас как страшно слышать, что представители власти не гнушаются использовать незаконные методы! Которые, как мы полагали, давно остались в кровавых застенках НКВД!

Соколов зааплодировал, изобразив на лице крайнее восхищение:

— Хорошо!

Но аплодисменты резко оборвались, а голос майора вдруг стал неприятно проникновенным:

— Доносов много уже написали?

— Каких доносов?

— Как каких? Обыкновенных. На сотрудников милиции, которые, опьяненные идеями ксенофобии, незаконно придираются к членам вашей общины и даже доходят до того, что фабрикуют уголовные дела, выбивают из членов общины признания и подбрасывают наркотики при задержании! Да? Я запомнил даже. Слог, так сказать.

На физиономии Багирова отразилась такая обширная гамма чувств, что милиционеру снова захотелось ему похлопать. Здесь было и искреннее негодование, и растерянность, и покорность судьбе, и пламя революционной борьбы — в общем, стань глава общины актером, Хабенскому бы сделалось стыдно за свою бездарность.

— Я, товарищ майор, — начал «артист» с придыханием, — даже как-то не понимаю, о чем вы говорите. О нарушениях законности если, то — да. За вашими сотрудниками такое иногда водится. Но ведь и мы… Мы просто иногда указываем на недостатки. И приятно, что к нам, простым гостям России, прислушиваются. Наконец-то и к нам стали поворачиваться лицом.

Святослав слушал полные трогательной искренности речи подозреваемого и понимающе кивал. А когда поток красноречия наконец иссяк, он попытался вернуть беседу в адекватное русло:

— Ну, ладно. Давайте теперь по существу поговорим. Как взрослые разумные люди.

— О, а вот это я люблю, — встрепенулся Тагир, и в его глазах блеснул огонек понимания. — Люблю, когда по-нашему говорят, по-серьезному. Предшественник-то ваш, Поляков, не понимал, что жизнь поменялась уже. Так он и жил, как в РСФСР своем. А все уже, все по-другому.

— Это точно.

Багиров вытащил из-под стола объемистую спортивную сумку, майор незаметно положил руку на тревожную кнопку под столешницей. Если что, пара милиционеров ворвется в кабинет через секунду. А там и оперативники подоспеют. Впрочем, судя по выражению лица Багирова, воевать он не собирался. Наоборот, его скуластую физиономию будто елеем помазали — она прямо светилась готовностью установить добрососедские отношения.

Взвизгнула «молния». Руки с узловатыми пальцами отогнули края ткани, чтобы продемонстрировать содержимое во всей красе. А содержимого было изрядно. В сумке оказалось два отделения — побольше и поменьше, — и оба до краев были набиты пачками рублей. Аккуратными, перевязанными банковской лентой. Одно загляденье, в общем.

Соколов внимательно посмотрел на деньги, а затем на улыбающегося во все зубы Тагира. Тот понял этот взгляд по-своему и разыграл целую пантомиму. Сначала показал на маленькую секцию и обвел руками стены управления милиции. Затем ткнул в большое отделение и в Святослава. Пояснения для всего этого представления не требовались. «Деньгами из меньшего кармана можно поделиться с нужными подчиненными. А из большого — забрать себе». Удостоверившись, что майор все понял, глава национальной общины закрыл сумку и небрежно отправил ее в угол кабинета.

После этого он поудобнее расположился на стуле для посетителей и зашептал заговорщицким тоном, перегнувшись через письменный стол — поближе к своему визави:

— Мы ведь люди тоже, это самое, простые. Закон так-то особенно не нарушаем. У школ, у ПТУ там — ни-ни. А то, что люди как бы сами уже, так они ведь и без нас — того. Так что все по-честному. Мы от слабых людей город очищаем. А сильными, наоборот, заселяем. Людей-то местные не рожают. А наши — рожают. И работают. Денежки домой приносят. По пятеро рожают. А местным только бы закумариться. Все по закону природы.

Узкая ладонь, не испорченная следами тяжелой работы, многозначительно указала на сумку. Соколов проследил за ней и подтвердил ничего не выражающим голосом:

— Да.

Багиров просиял пуще прежнего. Только что обниматься не кинулся.

— Рад видеть современного человека. Мы ведь друг друга понимаем. Это Лось этот, уркаган. Что он там? Собак этих своих обосранных вам предлагал? В баню свою звал в пятницу со Сковородкой бухать да по бабам? Можете и не отвечать, я и так все знаю. Он скучный. Он начальство не любит, не уважает. Зверь он. Не человек — зверь.

— А Андрея Вадимыча кто убил? — в тон разглагольствованиям Багирова поинтересовался Святослав.

— А?

— Ты слышал.

— Да Лось и убил, кто же еще? — Тагир пожал плечами и откинулся на спинку стула, будто поясняя такие очевидные вещи, которые всем вокруг известны, и только один майор о них не знает. Но оно и неудивительно — он же приезжий.

— Еще спрашиваете «кто»? Да Лось убил-то, Лось. Бандюки его. Он же, Лось, тут что держит? Во-первых, все ларьки и магазины крышует. Кроме моих. Мои-то сразу ему показали, что закон нужно уважать, правильно? Потом, на трассах стоят. Уже вроде нигде такого не осталось, только тут, да? Дальняков грабит, да? — Тагир стал загибать пальцы. — Автобусы рейсовые — все снимает с пассажиров, даже сережки у женщин. Игровые салоны, казино наше — это все его. Потом, что он, в этого играет — в дона мафии. Кто с зоны — а тут зона-то неподалеку — откинулся, он же своих чапаевцев подсылает. Босяк только вышел, а тут — раз! — его встречают. Что, мол, друг? Прям по имени. Они же все уже знают. Есть куда идти? Тот: не знаю. А пошли к нам работать. Дела делать. Ну, самые разбойники и идут к нему.

— А к вам кто идет?

— Ко мне?

Багиров округлил от удивления глаза. Ни дать ни взять — чистейшей души человек, благодетель сирых и убогих.

— Простые люди, разных национальностей. Русских тоже полно, кстати. Кто работы не боится. Я же человек простой, доверчивый. Сам из работяг, и родители — декхане. Я все сразу устраиваю. Кого куда. Кого маляром, кого штукатуром. Мои-то работу любят. Не то что местные. Они только менеджерами хотят. Чтоб не делать ничего. Или в охране вон, как у Лося. Или вот случай недавно был. Вы у Лосева как-нибудь про семью учителей спросите. Я и фамилию вам скажу — Синицыны.

— Так. А что это за учителя?

— О, Тагир вам расскажет! Тагир врать не будет. Это ваши губошлепики, уж извините, ничего не знают. А я расскажу.

Руководитель среднеазиатской общины устроился поудобнее и заговорил негромко, будто поверяя неведомую тайну. Акцент у него пропал совершенно, будто и не было никогда, зато взгляд стал липким и неприятным, словно он себе все подробности рассказа своего визуализировал и ждал, что его слушатель будет делать то же самое.

— Приехали сюда год назад молодые ребятишки — семейная пара. Да? Только после института педагогического оба. Он физрук молодой, она по рисованию. В школе у нас места были вакантные — они прознали как-то и приехали. А дело было в мае еще, то есть им надо было сентября дождаться, чтоб на работу выйти. Снимали домик у бабки какой-то, а парнишка-то на машине был, на «шахе» старенькой. И вот поехали они с женой на речку, а там кортеж Лосева. Лосевские по встречке поперли, ну и врезались. И «шаха» эта разбилась сильно, а «мерс» лосевский — вообще вдребезги. Ну, ребята вышли, а те сразу — прыг на них. Парня тут же в кровь порвали. Ну, все, типа ты нам машину новую разбил — должен квартиру. А они говорят: какая квартира? Нет у нас квартиры никакой. Парнишка еще говорит: ну, я ничего, работящий. Отработаю типа. А сам, дурачок еще, понятия-то их не знает воровские. Они ему: ну, отработаешь с женой вместе. Та, дуреха, и согласилась: мол, и я отработаю. Ну и все. Слово не воробей. Взяли их и притащили в подвал к Лосю. Прямо за медведем. Заперли, догола раздели. Вкололи что-то. И что уж только там с ними ни делали! И его, и ее как только ни трахали! И что только ни делали! Даже из других городов извращенцы приезжали! И плеткой их хлестали, и на камеру записывали, и кассеты продавали потом! И зэкам, кто откинулся, их подкладывали, и все под наркотой.

Соколов ловил каждое слово, делал пометки в блокноте, стараясь ничего не пропустить, и одновременно внимательно следил за рассказчиком. Щеки у Тагира покрылись лихорадочным румянцем, губы непроизвольно сложились в улыбку. Он будто опять видел и переживал все, о чем говорил. И переживания эти были ему явно приятны.

Конец ознакомительного фрагмента.