Лорна Дун

Долгие зимние вечера мы провели вместе с Энни. Шипели блестящие круглые пули, скатываясь в воду, а рядом сестра поджаривала мне большие красные яблоки на сковороде. Мы ютились на маленьком чердачке над кухней, куда поместились стол и два стула, несмотря на то, что почти все пространство занимала труба. Направо стояла духовка, где Бетти грозилась нас испечь, когда мы шалили, а справа коптились свиные окорока, которые постепенно меняли цвет с розового на коричневый. Бекон делался из самых любимых и откормленных свиней, которых Энни помнила по кличкам, иногда подходя к ним в момент лирического настроения и даже спрашивала каждую свинью, как ей живется и когда именно ей хочется быть съеденной. Возвращалась она в слезах и я, тронутый ее заботой, в знак солидарности клялся, что не притронусь больше к бекону.

Но, конечно, это были только слова, ведь каждое утро за завтраком, после трехчасовой прогулки по болотам, я забывал о своей клятве и с удовольствием налегал на аппетитные ломтики свинины. У нас любят хорошо поесть, как, наверное, и во всей Англии. Ведь кто хорошо ест, тот хорошо работает, и сам воздух наших просторов способствует приятным воспоминаниям о прошлом и вдохновляет на подвиги в будущем. Поэтому, когда вы садитесь за стол, вы готовы съесть все, что бы вам ни подали.

Все в нашей округе знают прелесть окрестностей фермы Бэрроуз. Темные горы, могучие и безлюдные, возносят вершины к самому небу, а около нашего дома их сменяют долины, манящие своим теплом и уютом. Зеленеет трава, а в фруктовых садах деревья растут так густо, что вы не сразу заметите ручей, а скорее услышите, как весело журчит вода. Широкий ручей течет и по территории нашей фермы, в паводок он начинает бурлить, но в другое время Линн спокойно несет свои воды, сверкая и переливаясь на солнце. Ниже по течению, мили через две, в Линн впадает речка Бэгворти, и ширина реки становится весьма значительной. Линн постепенно набирает силу у подножья безлесной горы и уходит дальше к скалам, а оттуда снова в леса, где теряется в зарослях, образуя заводи.

По всей реке можно наловить много рыбы, но чем дальше забредешь, тем крупнее попадется добыча. Частенько летом, когда мать отпускала меня с фермы на несколько часов, мы с Энни налавливали по целой корзинке мелкой форели и пескарей. В качестве наживки мы пользовались либо червем, либо мухой.

Из всего того, чему меня учили в Блюнделе, я усвоил только две вещи: страсть к рыбной ловле и умение плавать. Надо заметить, что обучение детей плаванию проводилось весьма жестоким способом. Старшеклассники брали с собой малышей и начинался процесс, который они сами в шутку называли «купание ягнят». На лугу недалеко от школы была большая заводь на реке Лоуман, где она сливается с ручьем Тонтон, поэтому ее так и называли «заводь Тонтон». Сначала река течет ровно и довольно быстро, а потом неожиданно сворачивает, и там, где в нее впадает ручей, берег глинистый, достигает высоты полутора метров и более, а на противоположной стороне — плоский, покрытый галькой и очень удобный для выхода. Итак, старшеклассники брали в охапку визжащих и сопротивляющихся малышей и волокли их на крутой берег. Там им приказывали раздеваться до бриджей. Малыши, стоя на коленях, молили о пощаде, но тщетно. Тем более, что старшие хорошо знали — такие уроки будут только на пользу. Одного за другим мальчиков бросали с берега в воду. Сначала они, разумеется, шли на дно, а потом выныривали, барахтаясь и отплевываясь. Зрелище, уверяю вас, довольно приятное, тем более, что все мы знали, что бояться тут нечего — поток все равно вынесет на гальку. Меня пришлось бросить всего один раз, потому что жалкий Лоуман — ничто по сравнению с нашей могучей Линн. Тем не менее, по-настоящему плавать я научился именно в школьные годы, как и все другие мальчики. Самое главное было усвоить, что это необходимо и ты должен суметь выплыть. Я с детства любил воду и не могу без нее долго обходиться, но даже те ребята, которые испытывали к ней отвращение от природы, научились плавать только тогда, когда их в течение года или двух подвергали этому испытанию.

Но вернемся к рассказу. Хотя Энни всегда сопровождала меня на рыбалку, причуды Линн ей не были страшны. Если она не могла перепрыгнуть речушку или пройти по камушкам, приподняв юбку, я просто переносил ее на руках. Мы излазали Линн вдоль и поперек, но почему-то получилось так, что мы никогда не бывали в тех местах, где Линн сливается с Бэгворти. Мы слыхали, что рыбы там гораздо больше, почти столько же, сколько гальки на берегу, и мечтали исследовать эти дикие места, куда даже коровы не ходили на водопой. Не могу сказать, боялись ли мы этих мест, потому что много лет прошло с той поры, но отрицать не стану, потому что Бэгворти вытекает из долины Дунов, где-то примерно через милю от устья.

Но когда мне исполнилось четырнадцать лет, я надел новые бриджи, синие вязаные гетры и решил исследовать Бэгворти. И вот по какому поводу.

Моя мать захворала, а мы больше всего волнуемся, когда наши близкие теряют аппетит. Я вспомнил, что как-то раз на праздник принес дорогой маме целый кувшин маринованных гольцов, которых я сам наловил в Лоумане и сварил в уксусе с перцем и лавровым листом. Она еще тогда сказала, что не пробовала в жизни ничего более вкусного. Может быть, это было сказано из вежливости, а может, ей рыба на самом деле понравилась, во всяком случае и все другие, кто пробовал моих гольцов, хвалили их. Так или иначе, я решил наловить рыбы и замариновать ее тем же способом, чтобы мама хоть немного поела.

Уверен, что далеко не все из вас знают, что такое голец, где он водится, как его нужно ловить и как правильно приготовить. Я не буду рассказывать все об этой замечательной рыбке, иначе голец исчезнет из наших рек раз и навсегда. Ведь гурманов-то много! Маринованные пескари тоже приятны на вкус, но, тем не менее, не идут, ни в какое сравнение с гольцами.

Итак, решившись во что бы то ни стало, наловить рыбы, я вышел из дома в день святого Валентина, не сказав никому ни слова. Шел 1675 год, а может быть, это случилось и в 1676, точно не припомню. Энни не пошла со мной, потому что вода была еще слишком холодна. Зима выдалась длинная, и кое-где еще лежал снег. Но весна постепенно наступала, и ее теплое дыхание говорило само за себя.

Странно, почему до сих пор я помню такие мелочи! Тогда я даже не обращал внимания на подобные пустяки. А теперь, будто старик, протирающий очки, я вновь возвращаюсь в детство.

Но как бы стар я ни был, я никогда не забуду, какая холодная вода была в реке в тот день. Но я смело снял башмаки, чулки, положил их в сумку, висевшую у меня на шее, закатал рукава рубашки почти до плеч и взял в руки трехзубую острогу. Стараясь представить себе, насколько тепла вода, я шагнул вперед к берегу, покрытому галькой. Я прошел почти милю вниз по течению, поднимая каждый камень, поскольку мне хорошо были известны повадки гольцов. Эти хитрецы, похожие на крапчатые камушки, знают, что их в реке почти незаметно, и могут подолгу оставаться на одном месте, при этом даже не шевеля хвостом. Когда же вы его чем-то побеспокоите, он сразу уплывает прятаться в камни, высовывая оттуда одну лишь голову, либо зарывается в песок так, что снаружи торчит только спинной плавник. Именно в этот момент вы и накалываете его на острогу.

А если голец прячется в своей норке, то его можно спугнуть, бросая в воду гальку. Встревоженный непонятным движением воды, голец сам выплывет вам навстречу, чтобы поискать новое убежище. Вот тут надо быть весьма осторожным, чтобы проследить, куда он спрячется на этот раз. Рыбка прекрасно видна на песке, только подходить к ней нужно очень осторожно. И вот пальцы ваши начинают дрожать в предвкушении добычи, вы подкрадываетесь, и тут — увы! — в самый неожиданный момент голец уплывает, как призрачная тень, оставляя после себя лишь небольшой песчаный вихрь.

И вот тем ясным прохладным днем я продвигался вперед с твердой целью — добыть побольше рыбы. Казалось, даже мальки почувствовали, что я прибыл к ним в роли разрушителя, ибо человек скорее способен уничтожать, нежели создавать. Если корова подойдет к воде и начнет пить, или зимородок голубой стрелой пролетит над сверкающим потоком, а потом сядет поблизости на сук, зарыв свой длинный клюв в грудку, или даже если выдра проплывет по ручью и пристроится где-нибудь у берега, поглядывая на мир своими маслянистыми глазками, — никакой паники в животном мире это не вызовет. А вот если к реке приблизится человек…

Только не подумайте, что я знал обо всем этом в детстве. Зато меня распирало чувство гордости тем, что я навожу ужас на всю округу, потому что и сам бы испугался, если бы кто-то из зверья приблизился ко мне. Конечно, приятно смотреть на величественные деревья, ожидающие прихода весны и на серебряный поток воды, но только ни один мальчик не станет рассуждать о подобных вещах (если, конечно, он не родился поэтом).

Я прошел уже мили две, не поймав ни одной рыбки. Когда же ноги мои сводило судорогой от ледяной воды, я выходил на берег, чтобы растереть озябшие мышцы. Через некоторое время после безуспешных попыток поймать хоть одного гольца, я наткнулся на незнакомый ручей. Вода в нем была куда чище, чем в нашей Линн, но текла медленнее и выглядела привлекательнее. Я остановился в раздумье, но так как пальцы на ногах уже ныли от боли, я решил разогнать кровь, походив на берегу по крапиве, а заодно и перекусить.

Итак, передо мной стоял нелегкий выбор. Я жевал хлеб, испеченный Бетти, заедая его тонкими ломтиками бекона, и рассуждал. Если я приду домой и скажу Энни, что не сумел поймать гольцов, она очень расстроится. С другой стороны, мне было немного боязно исследовать реку Бэгворти, которая текла по территории Дунов. Ведь я был еще мальчуганом, как вы помните.

Но чем больше я ел, тем больше набирался храбрости. Я вспомнил об отце и о том, что он сотни раз говорил мне: «Никогда не будь трусом, сынок». Постепенно я согрелся, и мне стало стыдно за себя. «Если отец сейчас смотрит на меня, он поймет, что я не трус», — подумал я. И тут же повесил свою сумку на шею, закатал бриджи выше колен, приготовившись путешествовать по реке более глубокой, чем Линн, и смело зашагал вперед в сторону Бэгворти.

Эта река оказалась более спокойной, но слишком извилистой. Ветви деревьев иногда переплетались над моей головой, образуя тоннели, и становилось темно, а на безлесых участках вода сверкала на солнце, и виден был каждый камушек на дне.

И хотя мне казалось, что каждый шаг может быть последним и что я не вернусь домой вовсе, постепенно я успокоился, потому что в Бэгворти оказалось полным-полно всякой рыбы — и гольцов, и форели, и пескарей. Некоторых я удачно насаживал на острогу, других загонял на берег и ловил уже на отмели. Если вы когда-нибудь ловили рыбу, то поймете мой азарт. Я совершенно забыл о времени и возможной опасности, а гонялся за рыбешками, издавая победный клич всякий раз, когда мне попадалась крупная добыча.

На мой крик откликалось эхо, да иногда вспархивали перепуганные птицы. Вскоре я заметил, что зашел довольно далеко, и деревья над головой стали почему-то темными и грозными, и тогда мне почудилось, что в этом страшном месте, чего доброго, меня съедят рыбы вместо того, чтобы их ел я сам.

Вода стала нестерпимо холодной, ноги заныли, и в этот момент я вышел к черной заводи, наполовину покрытой снегом, как мне показалось вначале. Однако, приглядевшись получше, я понял, что это была всего-навсего белая пена.

Я прекрасно умею плавать и не боюсь никакой глубины, однако тогда у меня не было ни малейшего желания нырять без раздумья в эту заводь, тем более, что я успел изрядно продрогнуть. Один вид этой темной воды остановил бы любого даже в теплый солнечный день, хотя я сильно сомневаюсь, чтобы солнечные лучи когда-нибудь проникали сюда. Кроме того, меня напугал не только вид темной воды, но и то, что в центре заводи было совсем тихо, а по краям вода бурлила и, пенилась, образуя водовороты.

Но вскоре я понял, отчего это происходит. Я услышал рокот, и там, где заводь оканчивалась крутой скалой, прямо навстречу мне катился переливающийся поток воды, с обеих сторон сжатый скалами, словно высоким забором. Вода шла сверху, плавно перекатываясь, будто по громадной черной лестнице, со ступеньки на ступеньку.

Зрелище было и красивым, и пугающим одновременно, потому что подняться по такой «лестнице» казалось невозможным — ведь там не было перил. Мне ужасно захотелось очутиться дома рядом с Энни. Я даже представил себе, как она готовит ужин, а наша собака Кусай вертится вокруг меня и обнюхивает богатый улов. Но одни только мечты не приносят результатов, как я уже давно выяснил для себя. Теперь мне надо было решить, как поступить дальше.

И тогда я сказал себе: «Джон Рид, эти деревья, заводи и черные скалы, похоже, и в самом деле сделали тебя трусом. Неужели ты так и вернешься домой, не доказав, что ты настоящий смельчак?»

Может быть, не только чувство стыда заставило меня решиться на подвиг. Дело в том, что, как каждый любознательный мальчик, я вдруг ощутил прилив храбрости. Мне страшно захотелось заглянуть наверх и выяснить, что же там находится и почему вода так странно течет вниз.

Итак, я поднял бриджи повыше и переставил ремешки на одну дырочку. Может быть, застежки немного растянулись от воды либо мои ноги от холода уменьшились в размерах. Проверив, надежно ли устроена сумка с добычей у меня на шее, я не стал больше рассуждать, а направился к тому месту, где из воды выступал большой камень, и сразу же шагнул в пенящийся поток, который напоминал гриву скачущего коня.

И тут коварная черная заводь чуть было не поглотила меня, и если бы не моя верная острога, я бы мог погибнуть. Поскользнувшись на водорослях, я потерял опору и ударился головой о камни, едва успев подумать о матери и сестрах. Удар был настолько силен, что мог бы вышибить мои мозги, которых, наверное, и так было немного. Но моя острога тут же впилась в узкое отверстие между камнями, поток холодной воды еще раз плеснул в лицо, и я собрался с мыслями.

Не спеша, чтобы не упасть еще раз, я поднялся, опираясь на острогу, очень аккуратно выбирая место для следующего шага. Но, оглядевшись вокруг, я понял, что теперь мне не остается ничего другого, как только карабкаться вверх по необычной лестнице, иначе меня смоет очередной волной в страшную черную заводь. И тогда я прочитал молитву (единственную, которую знал наизусть), и, тяжело вздохнув, опираясь на осторгу, начал свой опасный путь наверх. Мне казалось, что падающая вода передо мной простирается на полмили, но, как потом выяснилось, мне пришлось путешествовать на высоту всего двухсот метров. Камни под ногами оказались скользкими, поток воды мешал продвижению, но, так как другого пути не оставалось, страх наконец покинул меня.

Вода была неглубокой, едва доходя до щиколоток, и я прекрасно видел свои ноги, когда останавливался, чтобы хоть немного отдышаться. Постепенно я осмелел и даже внутренне гордился тем, что, возможно, я первый из людей, кто совершает столь трудный подъем. А когда я вспомнил отца, то и боль в ногах стала утихать.

Я смело шагал вперед, не подозревая, что главная опасность подкарауливала меня как раз там, где я меньше всего ее ожидал. У самой вершины меня подстерегла волна скользких водорослей, я оступился и снова ударился о камни, да так, что чудом не вывихнул себе ноги. Некоторое время я только стонал от боли, пытаясь удержаться на месте и не скатиться вниз. Я успел ухватиться рукой за выступ в скале и тогда, поднявшись, продолжал свой путь намного осторожнее.

Цель моя была близка, и вот, совершив последнее, почти нечеловеческое усилие, я оказался в том месте, откуда спускался поток. Я не осмеливался оглянуться назад. Мне хотелось умереть, чтобы не чувствовать изнуряющей боли в ногах, все тело ныло, сердце бешено колотилось, и я стал задыхаться. Но только было бы очень обидно умирать именно сейчас, когда цель достигнута и все самое страшное уже позади. Я шагнул вперед, набрал полную грудь воздуха и потерял сознание.