Воспоминания Пьера Изместиефф, потомка русского княжеского рода Долгоруких и французского рода Блукет, талантливого шпиона, успешного бизнесмена, любителя и ценителя красивых женщин

Я родился 15 января 1944 года в Лейпциге. В этот месяц город интенсивно бомбили. День моего рождения не стал исключением, поэтому все прятались в бомбоубежище, где мама меня и родила. До 18 лет я знал, кто был мой отец, но увы… это оказалось совсем не так.

Непростая история меня и моей семьи потребуют у читателя некоторого терпения, но вы будете вознаграждены интересными рассказами. Но, давайте все по порядку.

Мою маму зовут Наталья, она была очень красивой женщиной. В девичестве она носила фамилию Блукет. Один из пращуров семьи Блукет, мой прадедушка, был французским офицером, который уехал во время турецкой войны в Россию. Там он женился на княжне Долгорукой.

Мой дедушка Владимир Блукет и бабушка Елена Моисеенко-Великая уехали из России в конце 21-го года в Турцию. Бабушка уже была беременна мамой, которая и родилась в 22-м году в Константинополе. Уехали они потому, что в России уже произошла революция. Мои бабушка и дедушка были дворяне из Курска, и если бы они не уехали из страны, их бы, скорее всего, расстреляли. И дедушка, и бабушка были очень красивые. Дед был двухметровый красавец, истинный джентльмен, вылитый Гэри Купер.

Их последний месяц в России прошел не без приключений. В 19-м году они находились на Кавказе. Деда арестовали красноармейцы и собирались расстрелять. Бабушка была в ужасе: «Что делать?»

Бабушка вспомнила, что ее родная тетя, Александра Коллонтай, в то время была министром у большевиков, а также близкой соратницей Ленина. А следовательно, решила бабушка, что Коллонтай сможет помочь. Она обратилась в НКВД с просьбой послать телеграмму товарищу Коллонтай. Чекисты были не дураки. Телеграмму отправить разрешили, и деда не только не расстреляли, а назначили его военным следователем Кавказского фронта (у деда было хорошее образование — он был выпускником юридического факультета учебного заведения, которое после революции стало МГИМО). Это было только на руку моим бабушке и дедушке, чтобы осуществить план побега — сесть на последний пароход, уходящий из Одессы в Константинополь. И их план благополучно осуществился.

Уже через несколько месяцев они переехали из Турции в Сербию, где бабушка стала работать медсестрой. Через год жизни в Сербии у них родился мальчик — мой дядя Виктор Блукет. У бабушки было хорошее медицинское образование, полученное в России, французский язык она учила в Сорбонне, в Париже. Бабушка знала несколько языков, в том числе немецкий. Ее папа, мой прадед Борис Моисеенко-Великий имел чин генерала и служил в Генштабе при Николае II.

Дедушке жизнь в Сербии в 20-х годах не очень нравилась, и он решил уехать во Францию. Он предложил бабушке уехать с ним, но одним, без детей. Бабушка отказалась, и дед уехал один в свободный Париж, где стал работать таксистом. Через два года жизни в Париже он познакомился с очень богатой и интересной женщиной — Павлиной Гильван, которая влюбилась в деда. Дед добился развода от бабушки, женился на Павлине. Позже он решил эмигрировать в Марокко, куда и приплыл в 28-м году. Сразу устроился в американскую компанию Mobil Oil, где и проработал всю свою оставшуюся жизнь.

Бабушка с моей мамой и дядей Витей осталась в Сербии и прожила там 21 год. Дети ходили в русскую школу и гимназию. В 1943-м они переехали в Германию, в Лейпциг.

Через несколько месяцев после моего рождения бабушка, мама, дядя Витя и маленький я переехали из Лейпцига в лагерь Фишбек для «перемещенных лиц» под Гамбургом. Там мы жили до конца 1949 года. Есть было нечего, но несмотря на голодные годы, у меня о том времени остались прекрасные воспоминания. Раз в неделю в одной палатке лагеря показывали кино для взрослых, и я обязательно пролезал в щель под брезентом и наслаждался зрелищем. Меня неоднократно выгоняли, но я почти всегда умудрялся залезать в палатку с другой стороны, особенно когда показывали интересный фильм.

Я любил пошалить и попроказничать. Однажды, в один прекрасный день я решил прогуляться вне лагеря, за забором. Залез на высокую ограду и спрыгнул на то, что казалось горкой песка, но оказалось горячей золой. Я обжегся, но был на свободе, и решил продолжить мое путешествие. Добрался я до большого поля, где росла уже спелая кукуруза, нарвал штук десять початков и вернулся в лагерь со своей добычей. Мой отец, Изместьев Юрий, был так рад моему трофею, что в этот день он даже пропустил стандартное наказание: пороть меня ремнем. Правда, он это делал, не снимая с меня штанов, не очень сильно и без злости. Мне доставалось таким образом довольно часто, но не каждый день, были «выходные». Профилактическое наказание иногда отменялось, но никогда не зависело от моего конкретного поведения.

Помню, папа, который был «солидаристом», печатал в своей типографии антикоммунистическую пропаганду и надеялся скоро вернуться в свободную от коммунизма Россию.

С мамой они жили дружно, любили друг друга и, несмотря на тяжелые материальные условия, рожали детей. После меня на свет появились Катя, Алена и к концу жизни в лагере — Таня. Четверо детей за шесть лет.

После окончания войны восточная Германия оказалась под протекторатом Советского Союза. Мы были в западной части, но родители, да и многие русские боялись, что Союз может захватить и свободную часть. Было принято решение эмигрировать. Куда? Одна страна — Марокко, французская колония — принимала беженцев. А у нас там уже находился дедушка, и мы рассчитывали на его помощь.

В конце 49-го мы прилетели всей семьей в Касабланку с «нансовыми» паспортами, где было написано, что мы русские беженцы. Жили мы первое время в Бурназеле, где было много русских. Говорят, что русские способны к языкам, мое впечатление иное. Через три недели берберы, которые продавали нам все, что было нужно, спокойно понимали русский язык.

Юра Изместьев с несколькими коллегами то ли создал, то ли устроился (не помню точно) на новую геодезическую фирму La SOMEP, которой поручили составить подробную карту Марокко. Отец почти все время отсутствовал. Работа заставляла его подолгу, неделями находиться в отдаленных частях страны, где он жил в палатках. А когда возвращался, то часто привозил с собой змей, огромных ящериц, коробки скорпионов. Все это уже, конечно, было в сушеном виде. Алене и мне эти трофеи нравились, а Катя и Таня побаивались.

Для того чтобы нашей маме было легче растить четверых детей, папа вызвал из Югославии свою мать — бабушку Катю и его сестру — кстати, тоже Катю. Бабушка Елена работала медсестрой в больнице в Касабланке и жила отдельно от нас.

После нескольких месяцев в Бурназеле вместе с десятком русских семей, у которых кто-то из членов семьи работал в SOMEP, мы переехали в Айн Себаа, недалеко от Касабланки. Нас поселили вместе, все дома были одинаковые, новые, бетонные, с закругленной крышей и двумя садами — перед домом и позади. В нашем жилище была скромная кухня, где все промывали марганцовкой, душевая, три маленьких спальни и зал. Не было ни отопления, ни горячей воды. Тетка Катя сразу возненавидела нашу маму и нас тоже. Почему? Трудно сказать. Может быть, потому что сама не могла иметь детей. Во всяком случае, она нас постоянно оскорбляла. Маме было очень тяжело терпеть это самой, но больше всего она переживала за нас.

В Айн Себаа меня сразу устроили во французскую школу (orphelinat d’Ain Sebbaa), где учились все отбросы этого города. Нередко во время уроков у некоторых учеников случались приступы эпилепсии. На нас, здоровых и нормальных детей, это всегда производило сильное и угнетающее впечатление. Я не знал ни слова по-французски, но эта проблема решилась очень быстро. Наша учительница, наверное, полюбила меня и во время перемен возилась со мной. Она показывала мне картинки, заставляла повторять: chaise, maison, papillon и т.д. Через три месяца я уже говорил по-французски без акцента.

Примерно в тот же период состоялась первая поездка в Рабат к дедушке. Мы поехали не в полном составе: только папа, мама, моя сестра Катя и я. Алену и Таню не взяли. Таню — потому что слишком маленькая, а Алену — потому что побоялись, что ляпнет что-нибудь неприятное Павлине — жене деда. Дедушка мне безумно понравился. Он мне одолжил пневматическое ружье с дробью, и я бегал по саду и впервые стрелял по птицам, почти как в книжке «Записки охотника». Хорошие впечатления от поездки были только у меня. Дедушка и папа поругались из-за разногласий по каким-то политическим вопросам и больше никогда в жизни не общались. Мама расстроилась, что ее приняли, как просто знакомую. Контакт с дедом, едва начавшись, тут же разорвался. Только помню, что два или три раза на Рождество мы находили у порога корзинки с шоколадом, фруктами и орехами. Не было ни поздравления, ни крохотной записочки.

С сестрами Катей и Аленой, которые были еще маленькими для школы, возилась бабушка Катя и давала им уроки русского языка. Меня тоже не забывала и заставляла после школы переписывать целые главы из «Записок охотника». До сих пор ей благодарен. Я ходил в школу один, через поля, развлекаясь как мог по дороге. Я переворачивал камни и находил скорпионов и змей.

И вот в один из дней, а именно 6 октября 1950 года, я возвратился из школы, и меня встретила бабушка Елена в слезах. Она обнимала меня и своим ласковым и нежным голосом объяснила мне, что мама умерла, и теперь будет жить с Боженькой в раю, а ее тело скоро будет похоронено на кладбище. Я запасся бумагой и карандашами и стал рисовать картинки, чтобы положить маме в гроб. Похороны состоялись на кладбище Бен М’Сик. Дед не присутствовал на похоронах, но оплатил все расходы.

После смерти мамы наша жизнь с теткой Катей стала настоящей каторгой. Она смогла передать нам с полным размахом всю свою ненависть и злобу, а особенно в мой адрес. Когда я уходил в школу, она меня сопровождала до порога дома самыми мерзкими словами: «Что б тебя раздавил грузовик, и кишки твои размазались по мостовой». Это только один, но хороший и точный пример ее «ласковых» слов для меня. В адрес Алены произносились тоже подобные «любезности». Насчет Кати не помню, но помню, что вдруг маленькая Таня стала любимицей. Мы ей не завидовали, воспринимали все это как реальность.

Иногда меня наказывали, причем почти всегда без малейшего повода (учился я очень хорошо). Тетка выгоняла меня спать в сад, в собачью будку. Иной раз мне не позволялось есть с сестрами за столом, и я ел свой суп, сидя на полу. Мне поручались все грязные работы — чистить туалет, собирать навоз на мостовой для удобрения сада. Помню, что я особенно из-за этого не переживал, радовался чему мог и как мог. Я читал русские книжки, играл с мальчишками, ходил в церковь, записался в школу пения при церкви, куда моих приятелей заставляли ходить, а меня, из-за отсутствия слуха, вежливо попросили не приходить больше!

Пару раз тетка все-таки меня достала, да так, что я решил сбежать из дома. Первый раз я сбежал и поселился на арабском кладбище, недалеко от дома. Расположился спать так: головой на одной могиле, а ногами на другой, и так две или три ночи. Мои приятели, мальчишки, приносили мне кто печенье, кто сахар. Для меня это было интересным приключением. Во второй раз решил убежать к Стогофф. Они жили в Маариф, километров двадцать пять от нас. Дороги я не знал, даже названия улицы не помнил, но как-то после целого дня брожения по Касабланке, добрался до Миши Стогофф и его жены Эме. Меня напоили чаем с печениями, посадили в машину и отвезли обратно к тете Кате, и приключение закончилось. Мне было тогда лет восемь.

По дороге в школу я частенько проходил мимо большого склада, который всегда был закрыт. Как-то раз я набрался храбрости и разбил окно. Будучи очень худым, я смог пролезть внутрь. Какой сюрприз ждал меня там! Я попал прямо в «детскую сокровищницу Али Бабы». В помещении были сотни коробок с игрушками! Я набил карманы металлическими машинками, но когда я вернулся домой, тетка обнаружила мои богатства и все отобрала. Но я не расстроился. Я забирался в склад чуть ли не каждый день, а в школе раздавал игрушки моим приятелям. Домой «трофеи» больше не приносил.

После смерти мамы моя бабушка Елена переехала с сыном Виктором в Марракеш и работала медсестрой в местной больнице. Дядя Витя работал геодезистом, также как и мой папа в SOMEP. Бабушка и дядя Витя часто посылали мне посылки с вещами, но тетка обязательно все отбирала и отправляла кому-то из своих родственников в Югославию. Иной раз доходило до того, что я отправлялся в школу босиком. А однажды тетка отправила меня в школу с наполовину обритой головой.

На каникулы я часто ездил к бабушке и Виктору в Марракеш на автобусе. Я попадал в рай на земле! Бабушка и дядя меня баловали, я объедался бананами, а еще там у меня был велосипед. Я мечтал жить с ними всегда, но папе это не нравилось. Он не разрешил мне переехать в Марракеш насовсем. В Марракеше тоже были русские дети, и я очень дружил с Мишей Миркович и Майкой Безак. Их родители относились ко мне очень хорошо, особенно Федор Петрович Миркович, его жена и бабушка Миши со стороны отца.

Когда мне было уже девять с половиной лет, в Касабланке я прошел через кухню и заметил, что тетка Катя держит в руке иголки и готовит мясные котлеты к приезду отца. Когда мы все сели за стол, тетка начала кричать, что у нее в котлете две иголки. Она пожаловалась отцу на меня: «Вот что творит твой сын! Он хочет меня отправить на тот свет!» Я, конечно же, протестовал, но все было бесполезно, отец безоговорочно верил своей сестре. Он предупредил меня перед всеми, что если я буду продолжать себя так вести, то он будет вынужден отправить меня жить к бабушке в Марракеш. Вот правильно говорят: нет худа без добра — это было мечтой всей моей короткой, но насыщенной жизни! В ту же ночь я встал, пробрался с ножницами к шкафу тетки и разрезал весь ее гардероб. На следующий день отец купил мне апельсин и билет на автобус… Я навсегда уехал к бабушке Елене и дяде Вите в Марракеш.