Сказать по правде

Я нашла шкафчик Эндрю. Достаточно было сделать комплимент впечатлительному десятикласснику из футбольной команды, чтобы узнать, в каком он коридоре, а потом потратить весь обед в среду на то, чтобы выждать и подсмотреть, к какому шкафчику подойдет Эндрю.

Я сбегаю с математики на пять минут раньше, сославшись на боль в животе, и незаметно жду в конце коридора. Вчерашняя разведка показала, что он остановится у своего шкафчика перед литературой. Я вытаскиваю письмо из сумки и нервно вожу пальцами по краю, нащупывая мягкий сгиб бумаги.

Написать письмо.

Найти шкафчик Эндрю.

Доставить письмо.

Вчера я много часов потратила на то, чтобы его написать. В понедельник я решила, что имейл не подойдет, а во вторник у меня был ступор. Но я не сдаюсь так просто. Люди, которые сдаются, не заслуживают того, чего хотят. Люди, которые сдаются, заканчивают как моя мать.

А люди, которые идут к цели, становятся как мой отец. И хотя я живу с мамой, но делаю все, чтобы не повторять ее путь. Даже в Голливуде — городе, практически построенном на разбитых мечтах, в школе Бомонт, полной начинающих во всех профессиях, я оставалась на периферии славы и фантазий. Я предпочту мучиться с непонятными, часто невозможными домашними заданиями по «экономике на предпринимательском рынке» в надежде заработать практичную стажировку, чем окажусь на диване ни с чем, кроме несбывшихся грез.

Дочитав три статьи из «Экономиста» к уроку, я написала письмо Эндрю. Я засиделась допоздна, объясняя, что произошло в тот вечер, когда я наорала на Пейдж, как я испугалась, потому что у меня не было отношений, которые были бы мне дороги, и как я нервничала, что он не хочет меня так же, как я хочу его. Я писала, как провалила извинения перед Пейдж, потому что запаниковала, и как много значит для меня его дружба. Я трудилась до двух часов ночи и дважды переписывала письмо. Когда Эндрю его прочтет, то поймет, насколько я не стерва.

Звенит звонок. Я слышу обрывки разговоров проходящих мимо людей — зимний бал, волонтерские проекты, свидания и разрывы. Я просто стою и смотрю на шкафчик Эндрю с тревожным нетерпением, какого не испытывала на кампусе с девятого класса.

В идеале я хочу вручить ему письмо лично. И не на литературе. Пейдж наверняка будет надоедливо пялиться и все испортит. Но когда минуты истекают, а Эндрю не видно, я признаю, что придется засунуть письмо в шкафчик. Он прочитает его сегодня, так или иначе. Я подхожу к шкафчику и начинаю засовывать письмо под дверцу — и, конечно, в этот момент замечаю приближающуюся ко мне широкоплечую фигуру.

Наши взгляды встречаются, и он отводит глаза, разбивая мою надежду на примирение. После секундной паузы он подходит к шкафчику, избегая смотреть мне в лицо.

— Ты даже не дашь мне возможности объясниться? — спрашиваю я, усилием подавляя возмущение в голосе.

Он забрасывает в шкафчик свои бутсы и вынимает толстый учебник по классической философии.

— Кэмерон, прямо сейчас меня не особо интересуют объяснения, — говорит он устало.

Затем громко захлопывает дверцу и проходит мимо меня. Мне не остается ничего, кроме как идти следом, поскрипывая подошвами «Найков» по линолеуму.

— Но в пятницу ты хотел быть со мной! — возражаю я. — Признаю, я поступила плохо, но ты меня знаешь… — Мне трудно угнаться за его широкими шагами. — Ты знаешь, кто я такая. Мы с тобой вместе бегаем, вместе смотрим плохие фильмы по МТВ и…

— Кэмерон, — разворачивается он ко мне. — Ты нравилась мне практически с того дня, как мы познакомились.

Я чувствую, как на губах расцветает улыбка. Но взгляд Эндрю слишком жесткий.

— Но ты захотела встречаться со мной только после того, как я прошел какой-то тест на популярность.

Моя улыбка тает.

— Не знаю, увидела ли ты меня в новом свете после того, как меня приняли в команду, или всегда хотела со мной встречаться, но решила, что можешь, только когда меня приняли. Не знаю, что хуже. В любом случае я не хочу быть с тобой.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он перебивает меня:

— Я бы хотел верить, будто под всем этим ты хорошая, добрая или что-то такое. Но сейчас у меня нет для этого причин.

Отвернувшись, он уходит в класс, не оставляя мне шанса защититься. Как будто знает, что защищаться нечем.

Я могла бы сейчас сбежать в туалет. Могла бы спрятаться в кабинке, вместо того чтобы идти на урок. Но через сорок три минуты я бы просто вышла из этой кабинки, зная, что рано или поздно мне придется смотреть ему в лицо.

Я иду в класс.

Когда мы расселись, Ковальски поднимает свой том «Укрощения строптивой».

— У всех вас была возможность переварить первые два акта, — говорит она, обводя нас многозначительным и несколько угрожающим взглядом. — Давайте обсудим главную героиню, строптивую, — Катарину. Как относится к ней Шекспир?

Усевшись за стол, она вызывает сидящую перед ней девочку.

Я не слушаю, что говорит Лиза Грэмерси. И когда Ковальски вызывает кого-то еще, его я тоже не слушаю. Дискуссия продолжается, но я смотрю в тетрадь. Я где-то сделала ошибку — не могу не признать. Может, мне следовало пойти к нему домой и поговорить там? Или выжать в коридоре пару слезинок. На самом деле, надо было затащить его в «Скаре» в комнату с дверью. Если бы Пейдж не смогла зайти, ничего этого бы не случилось.

Я оглядываюсь через плечо на нее — девчонку, которая все испортила. Пейдж замечает, что я за ней наблюдаю, и бросает мне язвительный взгляд, закрывая обложку книги так, что видно только слово «строптивая». С ухмылкой она кивает в мою сторону.

Я возвращаюсь к своей тетради. Я слишком устала даже для высокомерной гримасы. На открытой странице я записала свои идеи по возвращению себе Эндрю:

Извиниться перед Пейдж у него на глазах, написать ему имейл, написать настоящее письмо…

Каждое из них теперь вычеркнуто. Но я никогда не сдаюсь, и, конечно, в этом случае тоже не сдамся. Эндрю — не просто парень, с которым я могла бы встречаться. Он идеальный. Воплощает все мои мечты. Мы подходим друг другу. Я включила его в свои планы с бесчисленными списками целей на двенадцатый класс.

Дискуссия в классе кажется пустым шумом, на фоне которого я смотрю на тетрадь, пытаясь выжать новую идею.

— Эндрю, — слышу я вдалеке голос Ковальски, и его имени достаточно, чтобы я подняла голову.

— Конечно, с ней плохо обращаются, — говорит Эндрю, — но у меня не получается ей всерьез посочувствовать. Независимо от того, какой она показана, Кет не дает аудитории причин считать, что в душе она не такая ужасная.

Я моргаю; его слова, сказанные всего несколько минут назад, все еще отдаются у меня в ушах. Я не могу не заметить знакомую формулировку. Я бы хотел верить, будто под всем этим ты хорошая, добрая или что-то такое. Но сейчас у меня нет для этого причин. Я выпрямляюсь на месте, внезапно заинтересовавшись дискуссией.

Эль не ждет, чтобы ее вызвали для ответа:

— Тебе просто не нравится, что Кет не подчиняется давлению патриархального общества, — говорит она бескомпромиссным тоном, со смесью страсти и отвращения на лице. — Она не должна отказываться от себя ради какого-то парня или из-за того, что все ждут, когда она найдет мужа.

— Именно, — невольно говорю я. Ковальски переводит на меня взгляд. Я редко участвую в дискуссии на этом уроке, но меня подстегивает то, сколько раз я уже услышала от Эндрю, что недостаточно хороша. — То, что она не соответствует твоим — или Петруччио — представлениям о благонравной женщине, не значит, что она обязана измениться.

Кажется, Эндрю удивлен, что вызвал такую сильную реакцию. Он поднимает руку и ждет, пока Ковальски не кивнет, разрешая ему ответить.

— Это никак не связано с женской благонравностью, — возражает он, принимая напряженную, обороняющуюся позицию. — Вы что, искренне считаете, что разбивать лютни о головы и оскорблять людей на каждом шагу допустимо для кого угодно, независимо от пола?

Я бросаю взгляд на открытую страницу книги, перечитывая. Баптиста критикует Катарину за то, что она оскорбляет людей, которые не заслужили ее гнев. Ты от нее обиды не видала. Хоть слово слышала наперекор?^[6] С неожиданным жжением в груди я понимаю, что происходит. Это можно было бы сказать про меня — про то, как я обращалась с Пейдж в тот вечер, и как обращалась со всеми, кто меня бесит. Несомненно, я похожа на Кет.

— Речь даже не о муже, — продолжает Эндрю. — У Кет не было бы друзей, если бы она продолжала так себя вести. Я бы не стал проводить с ней время. Ей повезло, что Петруччио ей помогает…

Раскрасневшаяся Эль перебивает его:

— То есть укрощает, как будто она — животное!

Эндрю поворачивается к Ковальски, отказываясь отвечать Эль напрямую.

— Так ли плохо быть укрощенной, — он косится на Эль, делая акцент на последнем слове, — когда ты от этого становишься лучше как личность?

Эль неодобрительно фыркает, но к тому времени как она снова начинает говорить, дискуссия ускользает из моего внимания. Эндрю сказал, ему нужно увидеть, что в душе я хорошая; теперь же он утверждает, что трансформация Кет искупает ее вину. Я открываю тетрадь на чистой странице и начинаю записывать идеи, которые мелькают в голове.

Если он может принять Катарину после перемены, то примет и меня. Единственное различие — в том, что я не буду ждать, пока Петруччио, или какой-то парень, меня «укротит».

Я сама это сделаю.