Клин клином

Помимо уведомления о пропущенном будильнике на экране телефона светится три сброшенных вызова полчаса назад. От отца. Видимо, тот после неприятного разговора пару дней назад так и не уяснил одну вещь — у него больше нет сына. Мурат кривится и добавляет его номер в черный список.

На кухне пахнет яичницей и жареными гренками. Из открытого окна тянет свежестью сырого дня.

— Я тут порылся у вас в холодильнике, пока ты спал. — Толик допивает кофе, подперев подоконник спиной. — Подумал, есть захочешь. Ты же вчера по-любому не ужинал, да?

— Не ужинал. — Мурат на мгновение зависает взглядом на накрытом столе. Он уже и забыл, когда нормально завтракал. — Не надо было, серьезно. Я не безрукий.

— Ешь уже. Елена Ануровна еще не вставала. Малая с ней, сказала, есть не хочет.

Неудивительно. Сейчас сестру из комнаты ни под каким предлогом не выманить, будет греться под боком, пока мама не проснется. Мурат, сконфуженный и насупленный из-за внезапной заботы, макает хлебом в расплывшийся желток.

— Твой телефон все утро вибрировал под подушкой. — Толик неловко переминается с ноги на ногу. Мурат замирает с вилкой у рта. Толик видел, кто звонил. — Это не мое дело, но, может, все-таки твой отец поможет, если попросить? Давно названивает?

— Третий день уже. — Мурат работает челюстью с небывалой агрессией. — Он последний человек, к кому я обращусь за помощью. Без него справлюсь.

— Снова просит уехать?

Мурат молча кивает. От одной мысли, что когда-нибудь ему придется стоять рядом с отцом и его образцовым семейством, аж трясет.

— Ты же в курсе, да? Тебе не обязательно тянуть эту лямку одному. Я и Славка за тебя горой, на нас можешь положиться.

«Делать вам нечего, что ли?».

Друзья только тем и заняты, что помогают ему, нередко в ущерб себе. А Мурат волочится за ними, точно загруженный барахлом прицеп. В средних классах, когда здоровье матери ухудшилось из-за ухода отца, и дня не проходило без истерик. В школе, помимо уже привычного предвзятого отношения учителей и ехидных смешков одноклассников («Фу, узкоглазый идет», «Вали обратно в свою Чуркмению», «Твое место на рисовых плантациях!»), прибавились взрослые сплетни:»Ленка-то, только с мужем развелась, опять брюхатая ходит», «И не стыдно ей ноги перед всеми раздвигать?», «Пропащая баба».

А Мурат рыдал в колени, запершись в кабинке туалета. Толик единственный тогда защищал его. Они однажды поклялись на крови, что навсегда останутся братьями. Этот братский союз до белого каления бесил других, так что друзья не сильно удивились, когда в один день их в подворотне встретили конченые ублюдки с битым стеклом в руках.

Мурат досадно вздыхает. Да, Толя всегда за него горой. Времена травли и драк уже прошли, но Толина бровь, рассеченная чьей-то розочкой, до сих пор не заросла. Его белесый шрам, немного задевающий подвижное веко, — прямое напоминание о том, что Мурату в свое болото лучше никого не тянуть.

Раздается звук входящего сообщения. Толик смотрит в свой телефон.

— Слава пишет, что хочет затусить вместе, но ты его опять игноришь. Сейчас распсихуется — мозги мне все выест.

Мурат нехотя отвечает:

— Скажи, пусть вечером приходит.

Слава нечасто попадается ему на глаза, но при этом умудряется каким-то образом решать его проблемы наравне с Толей.

— Скажи ему сам. Ты с ним и так разговариваешь раз в пятилетку. Ему ведь, как и мне, не пофиг.

Мурат не горит желанием обременять Славу своим существованием, у того с Толиком спортивная карьера в самом разгаре. Своих забот полон рот. Если с Толиком Мурат знаком еще с детсада и встречи с ним проходят расслабленно, то со Славой — совсем наоборот. Мурат знает его от силы полтора года, однако он еще со старших классов в курсе всего, что происходит в жизни Мурата. Тот долго отвергал его дружбу, думал, сам отвянет, но нет: Славка пригрелся основательно и надолго.

Радует, конечно, что друзьям не плевать на него, но Мурат убежден, что расслабляться не стоит. Это лето, как и прошлые, еще принесет ему кучу неприятностей.

Милана появляется на кухне через некоторое время с блестящими резинками в руках. Толя предлагает ей погостить у себя, пока мама с братом будут в больнице. Сестре эта идея не по нраву: она принимается упрямиться и активно навязываться поехать в город. Мурат аккуратно расчесывает ей волосы и уговаривает терпеливо, без вчерашних психов. Милане пока нежелательно знать, что маму положат на несколько недель.

Толя уходит ближе к двенадцати, прихватив изрядно расстроенную Милу. Мурат провожает сестренку до калитки и дает другу обещание, что встретится со Славой в ближайшее время.

Мама, хоть и дышит ровно, после вчерашнего еще не оправилась: ее взгляд сонный, движения медленные и усталые. Когда Мурат входит в комнату, она принимается спешно поправлять постель.

— Мам, брось, полежи еще. — Он освобождает место на тумбе, чтобы поставить кружку чая. — На ногах не держишься совсем.

— Мила мне их отлежала. А ты почему не на работе?

— Взял выходной.

Маме не стоит говорить, что ему совсем недавно звонил напарник, который в матерной форме пообещал, что пожалуется на Мурата начальнику за частые прогулы.

— После обеда съездим в поликлинику, хорошо? Сегодня как раз кто надо на регистрации, оформят как следует.

Он смотрит на ее мягко очерченный профиль в ожидании хотя бы кивка. Тишина отдает чем-то неприятным.

— Хорошо спала?

Толя слышал, как мама ночью вставала. После небулайзера ее может часами выворачивать наизнанку.

— Как младенец. — Ее ресницы подрагивают, бросая тени на гладкие щеки.

Мурат отводит взгляд в сторону, хмурясь. Мама всегда притворяется, что все в порядке, всегда недоговаривает и скрывает. Она стыдится своей болезни, старается, чтобы никто не видел ее измученную, поэтому сейчас Мурат чувствует эту натянутую, как струна, неловкость.

— Как там Толик? А то напугала вас вчера. Не выспались из-за меня, наверное. — Ласковая ладонь сжимает запястье Мурата. — Прости, сынок, что вот так получилось… Ты ведь…

Он не дает ей договорить, и так знает, о чем пойдет речь:

— Перестань. Просто давай… не будем об этом, ладно? Пожалуйста.

Мама сжимает его руку сильнее.

— Я часто представляю, что все могло быть иначе, что вот это, — она касается своей больной груди, — лишь один из неудачных сценариев в моей голове. Когда я так думаю, я… вижу тебя счастливым ребенком, смеющимся так же звонко, как тогда, в дедушкином доме, помнишь?

Он кивает. Воспоминания о солнечном детстве в Капшагае он хранит глубоко в сердце, холит и лелеет.

— Мне видится, как мой сын превращается из смышленого малыша в красивого юношу, как затем становится мужчиной и идет… своим путем, правильно?

— Достаточно. — Мурат резко выхватывает свою руку и отстраняется. — Я ведь с тобой. Всегда буду.

Мама виновато прижимает его к себе. Ее руки, одежда, вся она пахнет прежним домом; воспоминаниями о тех днях, когда яблоки во дворе Царевых еще росли; когда ранки на коленях щипало от зеленки; когда по вечерам в янтарном свете ночника мама рассказывала ему волшебные истории о дедушке и его путешествии на край света.

— Кроха такая, а уже без будущего.

Мурату так сильно хочется вцепиться себе в шею ногтями и вырвать острый ком слез вместе с мясом.

— Мое будущее — это ты и Милана. — Мурат не скрывает, насколько раздражен. — Не гони меня.

— Нет. Твое будущее — это нищенское существование с больной матерью и с сестрой на шее. Тебе нужно подумать о жизни, которой лишаешься.

Мама смотрит без укора, но выжидающе. Все это слишком. Она никогда так открыто не просила его уйти. Да, периодически занималась самоедством, тревожилась о его жизни как, в общем-то, и всегда, но…

Внезапная догадка выбивает весь воздух из легких. Болезненный смех вырывается наружу. Это же так очевидно!

— Тебе отец звонил, да?

Молчание равно согласие.

— Вот же старый черт! — Мурат, злобно пыхтя, как паровоз, вскакивает и принимается ходить кругами по комнате. — Зачем ты вообще трубку взяла? Он тебе всякую дрянь в уши льет, а ты и рада верить.

— Не говори так о нем. Пусть мы и в разводе, но он все еще твой отец.

— Я ненавижу его, и ты прекрасно это знаешь. Сам сестру подниму, сам ее выучу, без его помощи. Слышал, что вахтеры нужны в августе. Я заработаю для вас денег, только подожди.

Отец даже на расстоянии умудряется гадить. Внушил матери, что она непомерный груз для сына, что, отказавшись от ответственности за нее, Мурат, наконец, устроит свою жизнь. Прекрасную жизнь в большом городе с кучей возможностей. Мастерская манипуляция, сказать нечего.

— Можешь ненавидеть меня, но я не уйду, понятно?

— Мурат, тебе ведь образование нужно.

Тот мягко проходится рукой по маминым волосам.

— Семья мне нужнее.

Небо, подернутое сизой пеленой, еще холодное. Воздух прохладный, пахнущий сырыми досками, течет через открытую форточку. У входной двери слышится какая-то возня, и незнакомый голос мямлит тухлые извинения. Мурат с опаской выглядывает в коридор. У порога мнется белобрысый пацан с нервно закушенной губой.

Мурат узнает его сразу. Это же тот с реки, заставший его неловкие попытки научиться курить. Приезжий, вчера днем тусовавшийся с Кириллом в магазине. Эти двое вполне искренне улыбались друг другу, прохаживаясь между стеллажами. Ни дать ни взять старые друзья.

Вот только Кирилл и дружба — понятия взаимоисключающие. Этот светловолосый тип, вероятно, у него в фаворе.

Еще с той встречи в магазине Мурат поставил на парнише галочку: не пересекаться и максимально избегать общения. Мурат на дух не переносит всех, кто хоть каким-то образом связан с Кириллом. Он не хочет терпеть в своем доме его шестерку — послать бы на три буквы, но Милана появляется достаточно неожиданно. Без слов пробегает мимо в чужой кофте, вся растрепанная, и ладошки холодные. Сбежала, как и всегда. Упрямая — цепляется к матери, как усик плюща. И что теперь — в больницу с собой везти, что ли? Мурат устало вздыхает. Видимо, придется.

Отношение к незваному гостю меняется на самую малость. Стоит, наверное, спасибо сказать, все-таки он привел сестру домой, но Мурат ограничивается натянутой улыбкой. Тратить слова на него — слишком много чести.

Дверь в комнату матери слегка приоткрыта. Видно, как Милана жмется сбоку, точно замерзла. Та кофта все еще на ней. Глаза режет: снять бы поскорее, в доме чужому не место. Взвинченный Мурат кусает ноготь большого пальца. Пацан говорит что-то, не слышно совсем, а мама слушает его с заинтересованной улыбкой.

Многие знают, что мама астматик, но редко кто приходит проведать. Соседи предпочитают не замечать их дом. Равнодушие стабильное и привычное. Теперешняя ситуация сильно похожа на чью-то глупую шутку.

Светлые волосы гостя блестят и переливаются, точно солнечные блики в кронах яблонь. От него пахнет чем-то сладким, приторным, кажется пчелиными сотами.

Толик звонит ему, слезно умоляя не ругаться. Говорит, Милана выскочила во двор шустро, и никто не углядел. Говорит, что сейчас же ее найдет, носом землю перероет, но найдет.

Мурат улыбается его забавной прыти и отвечает:

— Ее приезжий домой привел. Худой такой, светлый. Щеки беличьи. Знаешь кого-то похожего?

Толя с вселенским облегчением вздыхает в трубку, затем второпях кидает:

— Не-не, с приезжими не пересекался.

Когда Мурат чувствует, что сзади на него без стеснения таращатся, он еще раз убеждается в том, что идея матери попить чай с гостем вообще не ахти какая. Глупая инициативность. Он сам разберется, кого привечать, а кого нет. Этого типа, пискляво сюсюкающегося с сестрой, очень хочется не чаем напоить, а выгнать взашей. Милане не три года, а шесть: почти первоклашка, и отношения к себе заслуживает куда серьезнее.

Мурат выуживает из шкафчика коробочку с ромашковым чаем. Мама пьет его, чтобы хорошо спать, а Мурат не выносит, как он пахнет. Вот им пусть и давится: ни к чему хороший чай переводить на сомнительных личностей.

«А у твоего брата умелые руки, да?» — голос сзади негромкий с ленцой. Мурат настораживается. Слишком жирно для игривости, слишком тупо для подката и недостаточно заинтересованно для простого любопытства. Немой вопрос повисает в воздухе.

«Доиграется — всеку».

Мурат смотрит на него во все глаза: на солнечные пряди с лоском у пробора, на круглощекое нахальное лицо. Слышит заливистый смех Миланы, страшась того, что это странно приятное ощущение может превратиться в мираж. Вдруг он моргнет, а за окном ночь и сестра, обняв коленки, снова плачет в шкафу?

Ее смех не прекращается. Милана улыбается этому парнише, льнет к нему, полная детского счастья, словно в лице незнакомца нашла такое же тепло, что и в объятьях матери.

Денис Царев. Как Мурат мог забыть о нем? Это имя наполняет выцветшие воспоминания красками. Семья Царевых — это узкий шумный двор, это переломанные цветы в клумбах и волдыри на икрах от жгучей крапивы. Это крашеный забор с выпавшей дощечкой и две гибкие золотистые яблони. Мурат помнит, как над перезрелыми плодами жужжали пчелы, как сок, сладкий и липкий, стекал по подбородку, когда его молочные зубы с хрустом откусывали украденное яблоко. В носу стоял запах скошенной травы и сладкого лета.

Денис глядит на Мурата с неловкой улыбкой. Рот у него большой и громкий, таким только смеяться до боли в животе или ругаться забористо. Это совсем еще зеленый мальчишка с избытком эмоций и непомерной жаждой общения. Уже не школьник, но еще не взрослый.

Денис с напускной усталостью вещает, что учеба на престижном факультете его не устраивает, дескать, не мое это, родители навязали. Мурат другого и не ждал. Очевидная безответственность, приправленная жалобами на жизнь. Подростковый максимализм на лицо. Даже о будущем спрашивать было как-то глупо — и так все ясно.

«Мне все-то восемнадцать. У меня есть право на ошибку» — Мурата от этой реплики коробит. Мгновение назад Царев недовольно фыркал, ныл, что его лишили выбора, а сейчас в открытую заявляет, что будет и дальше сидеть на родительской шее, свесив ножки. Ведь учится не абы где, а в Новосибирске, наверняка нужд не знает, но откровенно плюет на родительские старания и ничего сам не предпринимает, плывет по течению, не думая о завтрашнем дне. Совершеннолетие не дает право на ошибку. Это не волшебный возраст, это нарастающая куча дерьма, которую приходится разгребать самому, если хочешь выжить.

Мурат больше не намерен терпеть Царева у себя в доме. С матерью поздоровался, теперь пусть катится на все четыре стороны. Мама назвала его «вежливым и милым юношей», когда ранее Мурат силился объяснить ей, что новые знакомства в Ручейном он заводить не хочет. И предчувствие его не подвело: Денис не вызывает ничего, кроме презрения.

— Мальчик из большого города, — говорила она. — Наверняка многое знает и расскажет, если ты попросишь. Пообщайся с ним, присмотрись, мало ли, подружитесь.

Смотреть тут не на что. Ходить с крашеными волосами в Ручейном не безопасно. На памяти Мурата в старших классах одному пареньку, решившему поэкспериментировать с внешностью, местные гопники сломали челюсть на старой барже. Бедолага два месяца не говорил и ел через трубочку. Дениса ждала бы такая же судьба, живи он здесь.

Мурат невольно задумывается: будь Денис жертвой травли, они бы подружились? Но оба они разные, насколько возможно: Мурат родился не в цивилизованном мире, а на дне без возможности нормально выучиться, он не умеет самовыражаться, скрытен и держит свои мысли при себе; Денис же… видно, что с людьми общаться не боится, сам тянется дружить, получает хорошее образование и живет без каких-либо обязательств.

У кого-то все стабильно хорошо, а у Мурата впереди только чернеющая неизвестность. Это, блядь, бесит.

Руки, привыкшие к горячей струе, моют посуду агрессивными рывками. Тарелки и кружки громко звенят сквозь шум воды. Солнечные зайчики мелькают в листьях, подмигивают игриво и плавно опускаются на порозовевшие ладони. Мурат чувствует, как жаркое солнце греет щеки, и незаметно погружается в мысли о светлых волосах, пахнущих пчелиными сотами.

Сердце отбивает нешуточный ритм, отдаваясь в ушах. На языке Мурата расцветает знакомый вкус яблок и меда, любимый и одинаково ненавистный.