До последней стрелы

— Видели бы вы это! — монах Тук сделал еще один виток, закрепляя полотняную полоску на запястье рыжего разбойника.

— Да хватит уже! — зашипел Скарлет. — Дай тебе волю, ты меня всего с ног до головы замотаешь!

— Не вырывайся. Так вот, вожусь я спокойно в шатре, разбираю свои травки, вдруг — топот за спиной. Влетает эта крошка на всем скаку прямо на середину поляны, я выбегаю из шатра, а она, не спешиваясь, накидывается на меня с расспросами, кто на той дороге и давно ли ушли. Ну и началось: Марион — в слезы, Тео — за дубинку…

— Мы тут слышали, что сэр Гай Гисборн, выигравший на турнире в Бирмингеме, выбрал королевой черноволосую восточную женщину, то ли мавританку, то ли сарацинку, — Робин, стоявший у входа в шатер, в упор посмотрел на Ясмину.

— Точно, — рассмеялась она. — Но он перед этим пропустил довольно сильный удар по голове, — девушка улыбнулась и, быстро поднявшись, шагнула к выходу из шатра. — Пойдем со мной, а?

— Что?

— Ненадолго, на пару слов. Хочу тебе предложить неплохую сделку.

— Что-то, чего ты не можешь сказать при Скарлете и Туке? — разбойник склонил голову набок, серые глаза его заблестели. — Говори тут, у меня нет от них секретов.

— Ну хорошо, — Ясмина снова опустилась на пол, застеленный бобровыми шкурами. — Так получилось, что мне надо пробыть в Англии до конца сентября, а то и дольше. И я ищу себе пристанище, которое готова честно отработать.

— И что же?

— Я неплохая лучница, ты это знаешь. Сносно бросаю ножи, быстро ориентируюсь где угодно, вынослива и могу быть толковым посыльным, если надо. Разбираюсь в картах и звездах, хорошо говорю по-французски и по-арабски. И легко переношу самую противную вахту — перед рассветом.

— А как насчет вышивки золотыми нитями и прядения шерсти? — очень серьезно спросил Робин. — Или хотя бы игры на лютне?

— Что? — растерялась Ясмина.

Главарь разбойников в упор посмотрел на девушку:

— Под утро охранять лагерь должен был Скарлет, но он пусть отдыхает. Так что будешь ты. Через три часа после полуночи сменишь Эмиля и останешься до рассвета. Для начала с тобой побудет Дик — ты в Англии недавно, здешних лесных звуков не знаешь, и ухо местного охотника не помешает. А пока — со мной на дорогу из Ноттингема. Еще весь день впереди, дорога людная, без добычи не останемся.

— Ты позволишь мне взять чью-нибудь лошадь? Мой каурый еле живой, заставлять его сейчас куда-то скакать — бесчеловечно.

— А тебя?

— Ну, я-то догадывалась, на что иду.

— Возьми кобылу Теодора. Пресвятая Дева, она догадывалась! А я во что ввязался?

— Робин! — заворчал монах. Продолжать вслух Тук не стал, но главарь его понял — он и сам видел, что девушка совершенно измотана и держится только на упрямстве.

— Прости, — улыбнулся он Ясмине. — Прости, занесло.

Она молча улыбнулась в ответ.

— А в одиночку грабить несподручно. Так что сегодня пусть едут через лес спокойно, — начал разбойник.

Топот копыт прервал его на полуслове — к шатру во весь опор подлетел Эмиль.

— Прядильщица, — еле выдохнул он, ловя воздух. — Прядильщица из Лакстона.

— Рыженькая такая? — вскинулся Робин. — Что с ней случилось?

— Не с ней, — Эмиль замотал головой, сбившись с мысли. — Она плачет. С ее братом. Схватили. За браконьерство.

Робин тихо выругался.

— Говорил же — не попадаться! — он быстро развернулся к выходу из шатра. — Скарлет…

— Без него обойдешься, — заворчал отец Тук. — Кровь только остановилась.

— Обойдусь, — кивнул разбойник. — Эмиль, крикни Тео, пусть оседлает Ясмине свою рыжую. Сколько их там?

— Да один у нее брат!

— Стражников сколько? Джон где, остался в Лакстоне?

— Восемь. Джон да, прядильщицу успокаивает.

— Еще бы. Кудрявая, статная. Я б такую тоже успокоил, — Робин протянул руку Ясмине, помогая ей подняться с бобровой шкуры. — Вперед. Далеко уйти они не могли, надо не выпустить из леса. И сейчас мне правда нужен хороший лучник.

— Конечно, — кивнула она, вставая. — У вас тут всегда так весело?

— Думаешь, не прогадала ли? — засмеялся он. — Поздно. Мы договорились, и до конца сентября я на тебя рассчитываю.

— Значит, всегда?

— Нет, сегодня просто день такой, — ответил разбойник, запрыгивая на своего чубарого. — А так-то у нас сплошь пиры да менестрели. И шуты.

— Ага. Одного я уже знаю.

В сравнении с глухим селом в горах Хамадана, где она выросла, Багдад казался суматошным, душным, крикливым. Будь ее воля, Ясмина ни минуты бы не провела в большом городе, но старый Али-Хаджи хотел умереть там, где родился. После почти двухнедельного пути он стал похож на тень, и было понятно, что счет идет на дни.

— Без тебя я бы сюда уже не добрался, — проскрипел он вечером после приезда в город. — А вот ждать моей смерти не надо. Завтра утром ты отсюда уедешь, а пока принеси перо и чернильницу.

В последние недели Али-Хаджи говорил с ней только по-арабски, добиваясь, чтобы язык стал для Ясмины почти родным.

— О какой вы смерти? — улыбнулась она. — Вы же пьете свое лекарство, оно помогает.

— Оно просто снимает боль. Да и не лекарство это. Страшная вещь: один раз попробовал — и больше без нее не можешь. Мне уже все равно, а ты никогда не смей. Неси чернильницу. И ложись спать. Завтра утром будь готова к дороге.

— А вы? — нахмурилась Ясмина. — Я вас не брошу.

— Ложись спать, я же сказал. Тебе завтра уезжать ранним утром. И что это за «не брошу»? Ты не раненого в горах оставляешь, а взрослого человека с деньгами — в большом городе, где можно кого угодно нанять и что угодно купить. Не бросит она, тоже мне! Это я и в дороге понял. Два раза на нас нападали, да?

— Да.

— Оба раза ты могла легко умчаться на своей арабской кобыле.

Ясмина вдруг нахмурилась и, секунду посомневавшись, спросила:

— Эти нападения… они?.. — она не решилась договорить, но Али-Хаджи все понял.

— Ты думаешь, не подстроил ли я это, чтобы проверить, как ты поведешь себя в настоящей схватке и сможешь ли стрелять по живым людям? Нет. Все, чернильницу, и ступай.

Утром старик отдал запечатанное письмо:

— Без меня ты поедешь куда быстрее и недели через три будешь уже в Палестине. Про свои слабости ты все знаешь.

— Да, — Ясмина опустила голову. — Я слишком полагаюсь на себя и слишком поспешно действую, не продумав все варианты.

— Первое порой неплохо, — улыбнулся старик. — От второго можно со временем избавиться, но у тебя, боюсь, не получится, — слишком уж буйный нрав. Но самая страшная слабость — люди, которых ты любишь. Клинок у горла твоего ребенка куда страшнее любой дыбы. Но твои родители и сестры в Хамадане, а это слишком далеко. Никто не причинит им вреда. Так что пока ты почти неуязвима.

— Пока?

— Пока не появился кто-то, кто станет тебе слишком дорог.

— Значит, лучше, чтоб не появлялся.

— Зачем тогда вообще жить? — Али-Хаджи с трудом повернулся и, взяв со стола крошечный кожаный мешочек, протянул его девушке. — Возьми. Всегда держи при себе, и пусть это тебе не пригодится.

Осторожно ослабив шелковый шнур, Ясмина приоткрыла мешочек, заглянула внутрь и увидела крупную плотную горошину, словно слепленную из высушенных и измельченных трав. Она вопросительно посмотрела на старика.

— На крайний случай, — сказал он. — На самый крайний. Тебе можно такое дать, ты не отчаиваешься раньше времени и бьешься до последнего. Где спрятать — не мне тебя учить. Но держи при себе. Всегда. Комочек крупноват, но за один раз вполне можно проглотить.

— Понадобится? — серьезно спросила девушка.

— Может. Если что — потом будет три-четыре минуты. А у птички-невелички, как ты, — и того меньше.

— Я поняла.

— Людей, обученных делать то, что ты, очень мало. Толковых — еще меньше. Тот, к кому я тебя отправляю, быстро поймет, что ты не просто шестнадцатилетняя крошка, а будущий мастер. Будущий — только потому, что пока у тебя нет опыта. Но опыта ты наберешься молниеносно. Все, тебе пора.

Гай Гисборн спокойно ждал, когда шериф прекратит кружить из угла в угол, но тот не унимался. Наоборот, с каждым шагом шериф Ноттингемшира раздражался все сильнее. Сначала он смел со стола пустой глиняный кувшин, и по каменному полу во все стороны разлетелись осколки. Следом грохнулась шахматная доска с незавершенной игрой. Фигуры покатились по залу.

— Я договорился с Ламбером, завтра же его отряд будет здесь. Усиление не помешает.

— Зачем? — негромко откликнулся Гисборн.

Он не выносил наемников, а наемников Ламбера — в особенности. Нет, надо было оставаться честным перед собой: он не выносил самого Ламбера. Удачливый торговец из Нормандии, сколотивший состояние на крестовых походах, Огюст Ламбер после возвращения решил осесть в Англии. Торговля в мирные дни была куда спокойней и безопасней, но уже не приносила тех барышей, что в Палестине. И заскучавший Ламбер, прекрасный воин, собрал отряд бойцов, готовых на все, — и всегда мог за должную плату этот отряд направить куда угодно. В Ноттингеме он впервые появился еще до возвращения Гая с Востока. И с самого первого городского праздника не сводил глаз с Марион.

Но голубоглазой красавице Ламбер совсем не нравился. Стоило ему завести с ней разговор, и улыбчивая болтушка Марион еле цедила что-то чуть ли не сквозь зубы.

Гай совсем не удивился, когда в один из вечеров отец позвал его к себе.

— Марион в своей комнате? — спросил он.

— Да. Или читает, или уже легла.

— Хорошо. Что ты думаешь об Огюсте Ламбере, Гай? Вы ведь не раз встречались еще в Палестине.

— Я понимаю, почему ты спрашиваешь, отец. Что ж. Прекрасный торговец, отлично чует, где можно заработать. Он и его напарник, Зигфрид Мазер, умудрялись иногда пробиться через заслоны Саладина и подвезти нам оружие и продовольствие. Редко, но умудрялись. Другие даже и не пробовали — слишком это было опасно. Но Ламбер бесстрашен, это у него не отнять.

— Бесстрашен. Богат. Ты так говоришь, как будто есть какое-то «но», Гай.

— Да. Я же понимаю, почему ты спросил. Он хочет взять в жены Марион?

Отец молча кивнул. Гай нахмурился:

— Она его терпеть не может.

— Ты уверен?

— Совершенно. Если бы ты видел их вместе, ты тоже не сомневался бы.

— Завтра я у нее спрошу.

— Нет, отец, — снова нахмурился Гай. — Не говори ей.

— Но почему?

— Я боюсь, что она согласится.

— Боишься? — растерянно переспросил старший Гисборн. — Ты только что сказал, что Ламбер бесстрашен, неглуп и богат…

— И что она его терпеть не может.

— Тогда зачем ей соглашаться?

— Отец, Марион ведь знает, что ты почти разорен? — напрямую спросил Гай.

Старший Гисборн отвел взгляд.

— Знает или нет?

— Я не говорил ей об этом.

— Но она наверняка догадывается. Марион же видит, как ты начал урезать расходы во всем, как ты отказываешься от многого, к чему она давно привыкла. Среди слуг ходят слухи, что ты размышлял, не заложить ли замок. Она наверняка об этом тоже слышала. И она знает, что Ламбер очень богат. Ей нет еще семнадцати, ее сердце свободно, и она легко может согласиться на замужество, чтобы спасти тебя от разорения. А потом прожить всю жизнь с человеком, от которого ее трясет.

— Ты не любишь Ламбера.

— Я-то ладно. Но Марион тоже его терпеть не может. Не говори ей ничего, отец. Спасать замок и зарабатывать деньги — мое дело. Слава богу, наш король Ричард снял запрет на рыцарские турниры, и теперь я могу на этом зарабатывать. Выберемся, — улыбнулся Гай. — А Марион пусть встретит кого-нибудь, кого сама полюбит.

— Король Ричард, — вздохнул старый Гисборн. — Скорее бы уж он возвращался, а то его братец, принц Джон, вот-вот приберет власть к рукам.

— Он вернется, отец. Он отослал меня, а сам собирался выехать с востока через пару недель. Так что совсем скоро Ричард будет здесь и, я уверен, приструнит своего брата и наведет порядок.

Был, кажется, октябрь прошлого года, — Гай только приехал.

И вскоре устроили ту самую охоту на лис.

А теперь прошло чуть больше полугода, и все перевернулось с ног на голову. Король Ричард Львиное Сердце, выехав из Палестины, по пути попал в плен и был сейчас в руках германского императора. Его мать, королева Алиенора Аквитанская, отчаянно пыталась поскорее собрать огромный выкуп, затребованный императором, а принц Джон, младший брат короля, старался воспользоваться моментом и полностью прибрать к рукам власть.

— Гисборн! — резкой голос шерифа выдернул Гая из воспоминаний. — Вы меня слышите, сэр Гай?

— Да, милорд. Уверен, мы справимся и без Ламбера с его наемниками.

— Гисборн, пока вы где-то витали, я рассказывал про епископа Герфордского. Он тоже в ярости — мало того, что Локсли отнял у его монахов деньги, он еще и пленницу отбил. Пленницу, важную для его преосвященства.

— Пленницу?

— Где вы были, сэр Гай?

— Простите, милорд.

— Мне повторить? — скривился шериф.

— Будьте так любезны.

— Несколько дней назад в Шервуде напали на монахов-августинцев, перевозивших не только крупную сумму, но и важную пленницу.

— Что за пленница, кто напал?

— О пленнице его преосвященство особо не распространялся, — уклонился шериф. — Все, что я знаю, — что это молодая сарацинка ростом около пяти футов, и что она нужна его преосвященству живой и невредимой. Или хотя бы в сознании и способной говорить.

— А кто напал?

— Двое. Один рослый и крепкий, ярко-рыжий, второй среднего роста, худощавый, светловолосый.

— Уилл Скарлет и сам Локсли, — ответил Гай. — Так. Подождите, милорд.

— Что такое?

— Вы сказали, что Локсли и его приятель отбили у монахов пленницу-сарацинку?

— И что?

— А ведь на следующий день в Ноттингеме был турнир лучников? — оживился Гисборн. — Да? Я-то был уже на пути в Бирмингем.

— Да.

— И вы говорили, что победитель — никому не известный подросток с восточным луком? Захватывающий тетиву по-сарацински?

— Точно.

— Мальчишка ростом около пяти футов?

— Пожалуй, да, — кивнул шериф. — В дурацком бесформенном плаще.

— Видимо, чтобы спрятать женскую фигуру.

— Да бросьте! Чтобы женщина выиграла у Ламбера и Сэма? Никогда не поверю.

— Будет время — расспросите Ламбера или его приятеля Мазера про Жасминовую Веточку. Много интересного узнаете, — Гисборн поднялся и стал собирать шахматные фигуры с каменного пола. — Доиграем?

— Придется начать с самого начала.

— Зачем? — усмехнулся Гай. — Я помню каждый ход, и свой, и ваш. Хотя, наверное, лучше и правда с самого начала, — мне надо бы играть без ферзя, так мы хоть немного сравняем шансы.