На златом престоле

Скрывая в душе изумление, с наигранным равнодушием смотрел Ярослав на маленького колченогого человечка в коричневой свите, перетянутой на поясе простой верёвкой, тощего (в чём и душа держится), которого привёл к нему во Владимирков покой оружный гридень.

— Вот, просился к тебе, княже. Все пороги поистёр, тя дожидаючись, — доложил страж, подталкивая незнакомца тупым концом копья.

— Оставь нас, Микола, — приказал Ярослав.

Человечек распростёрся ниц на дощатом полу и заговорил неожиданно тонким голоском по-гречески:

— О, светлый архонт^[164]! Не могу выразить словами, как рад я видеть тебя, о солнцеликий! Молю, возьми меня к себе. Верным псом твоим станет грек Птеригионит! Остережёт тебя от злого врага, поможет найти верного друга, подслушает враждебные разговоры, устранит всякое препятствие, возникшее на твоём светлом пути!

«Евнух! — догадался Ярослав. — Что за прозвище странное. Птеригионит. Птеригион — значит, крылышко по-гречески. Что же ему от меня надо?»

— Встань, хватит валяться на полу, мил человек, — сказал князь также по-гречески. — Отмолви, какое имеешь ко мне дело? Хочешь служить мне? Но ничего я о тебе не знаю. Кто ты, откуда родом?

Человечек упрашивать себя не стал, мигом вскочил на ноги. На маленьком очень смуглом лице его появилась какая-то чудовищная улыбка, скорее напоминающая звериный оскал. Ярослав вздрогнул, но взял себя в руки и стиснул кулаки.

Обнажив непропорционально большие жёлтые зубы, незваный гость ответил:

— Кто я такой, ты и сам догадываешься, светлый князь. Птеригионитом прозвали меня в Константинополе за то, что я так мал ростом и лёгок на решения и действия.

— Ты евнух? Может, ты служил в покоях императрицы? — прямо спросил Ярослав.

— Да, я изуродован и превращён в недочеловека, — лицо Птеригионита приняло злобно-торжествующее выражение. — Но тем, кто был виновен в моей беде, больше нет места в этом мире. Служил ли я базилиссе? Ты проницателен и догадлив, светлый архонт. Одно время я прислуживал в Палатии. Но базилисса Ирина не сумела оценить моих достоинств. Женщина — существо коварное и жестокое, архонт. Тем более эта немка. Хитрая, умная. Она, как гадюка.

— Какие же твои достоинства, раб?! И почему ты столь непочтительно отзываешься о порфироносной? — Ярослав рассердился, но за гневом его опытный придворный уловил оттенок иронии.

Он спокойно продолжил:

— Как-то раз я застал базилиссу в объятиях одного… вельможи, так скажем. Император Мануил в это время находился в походе. Я был обязан поднять во дворце переполох, но базилисса заплатила мне за молчание. А после, видно, не надеясь, что я буду молчать и в дальнейшем, попыталась убить. Подослала человека с кинжалом. Не поняла, с кем имеет дело, — евнух снова злобно ухмыльнулся. — Пусть я плохо владею оружием, но иногда мне его заменяют другие средства. Тот клеврет случайно упал в ров со стены Феодосия. В вонючую жижу. Базилисса узнала, всё поняла, мне пришлось скрыться. На первое время я обрёл пристанище у Андроника Комнина, двоюродного брата базилевса. Кстати, он и тебе, архонт, приходится двоюродным братом. Его мать, тоже Ирина, родная сестра твоего отца, блаженной памяти почившего архонта Владимирка.

— Можешь не напоминать об этом, грек, — сурово оборвал его Ярослав.

— Да, ты прав, о доблестный! — спохватился Птеригионит. — Извини, если я оказался слишком велеречив. Но я, поверь, хочу стать тебе верным слугой. Вернейшим. Ты оценишь меня, архонт. Я знаю, что ты умный и справедливый правитель.

— Продолжай, — потребовал князь. — Что же приключилось с тобой дальше?

— Избежав гибели от рук базилиссы, я вскоре вынужден был бежать из земли ромеев. Мой покровитель Андроник угодил в темницу, и мне пришлось уносить ноги. Так я оказался в Киеве, а потом во Владимире-Волынском. Архонт Святополк приказал мне следить за гинекеей^[165]. У вас это называется — бабинец.

— И что? Ты опять не поладил с женщинами? — Ярослав рассмеялся.

— И снова ты оказываешься прав, архонт. Удивляюсь твоей догадливости! — Евнух развёл в стороны свои маленькие ручки. — Они решили: что взять с маленького Крылышка! Княгиня Евфимия за мелкую провинность ударила меня, а потом приказала высечь. Прилюдно, на площади в городе Владимире.

— В чём же ты провинился? Утащил какую-нибудь побрякушку?

— Птеригионит — не вор. Напрасно архонт так думает, — обиженно заметил евнух. — Просто я не люблю смотреть на голых женщин и прислуживать им в бане. Пусть я и не совсем мужчина, я не имею пола и желания, но снасти у меня есть. Отказался стоять перед ней и её приближёнными женщинами с корытом, за это и был наказан.

— Ну, так. Пусть я поверил тебе. Но что ты хочешь от меня? Не верю, что такие как ты вдруг являются и предлагают свои услуги. У тебя что-то есть. Такое, чего я, может, не ведаю, но что ведать важно и нужно.

— Опять в точку, архонт! Впервые вижу такого догадливого архонта! — взвизгнул от показной радости Птеригионит. — Я охотно посвящу тебя во всё то, что знаю, но…

Он замялся.

— Понял. — Ярослав достал из калиты и положил перед евнухом несколько серебряных монет. — Мыслю, эти флорины помогут тебе скорее вспомнить, что ты хотел мне сказать.

— Князь Святополк хочет занять твой престол. Он подсылал к тебе убийцу.

— Я это знаю.

— Знаю одно знатное лицо, которое приходило к нему в ночь перед битвой.

— Что за лицо?

— Его зовут Лях. Во время битвы он попал в плен.

— Полагаю, ты никому не говорил об этом в Галиче.

— Конечно нет, архонт. Ты узнаёшь первым о таком важном деле. Я помог бы тебе… У меня есть средство.

— Полагаю, яд?

— Ты снова прав.

Ярослав кивнул.

— Я должен подумать, грек. Крепко подумать. Сейчас я прикажу отвести тебя. Поселишься у одного верного мне человека. Его зовут Семьюнко.

— Красная Лисица. Слышал о нём.

— Я призову тебя в нужный час.

— Благодарю, архонт.

Евнух снова распростёрся на полу, снова говорил хвалебные слова, а затем быстро исчез, словно и не было его. Только запах неприятный остался висеть в палате. Ярославу показалось, что пахнет серой. Он истово перекрестился.

— Господи, обереги! — Ноги словно бы сами собой согнулись в коленях.

«Я окажусь сопричастным к греху, к греху тяжкому и неотмолимому! — Всё существо его противилось закравшимся в ум чёрным мыслишкам. — Нет, прочь сомнения! Мир наш жесток, а я не монах, не праведник, я — князь. О своих подданных должен я иметь заботу. Мой отец — он погиб, потому как не о Земле, но о добытках своих более радел. А я! О, Господи! Прости и сохрани! Я просто отвечу ударом на удар! Или я, или вороги мои! В конце концов, судить о нас, о князьях, о владетелях, не следует так, как о прочих смертных. Главное — какая у нас держава и что мы содеяли ради неё. Как живут в сей державе люди, хорошо ли, мирно ли. Но, о Господи! Мне страшно, Господи! Ответь мне, прав ли. Не могу, не могу по-иному!»

Князь закрыл руками лицо и горько разрыдался, повторяя шёпотом сквозь слёзы:

— Не погуби, не погуби, Господи!

…Утром он велел звать к себе Птеригионита.

— Ну вот, грек, твой наступает час. Поедешь к князю Святополку. Об остальном позаботишься сам. Думаю, ты знаешь, что делать, — объявил он сухо. — И помни: только мы двое ведаем, что и как.

Евнух кланялся, щерил в улыбке крупные зубы, послушно кивал.

В городке Корецке, невдалеке от так и не отданного Ярославом Киеву Шумска, ранним вешним утром в одночасье внезапно скончался князь владимиро-волынский Святополк Мстиславич. Отчего умер здоровый и не старый ещё владетель, так и осталось загадкой. Скорбела по почившему мужу княгиня Евфимия, плакали братья и племянники. Никто и не заметил, как в грозовую чёрную ночь из корецкого посада выехал на тощей лошадёнке некий маленький человечек. Выехал — и пропал. Больше его в городе не видели. Вряд ли когда и вспоминали при волынском дворе жалкого евнуха Птеригионита, пропавшего невесть куда. Да никто бы и не догадался, что именно он стал причиной нежданной смерти князя Святополка.

Конец ознакомительного фрагмента.