Всей землёй володеть

Юный Владимир на редкость легко осваивал первые азы науки, как бы играючи давалась ему трудная для других грамота, и к семи годам княжич уже читал и писал по-русски и по-гречески, умел считать, складывать и вычитать двузначные числа. С особым тщанием взялся он за чтение книг древних хронистов. По нраву пришлись юному Владимиру и славянские летописи. Часто, уединясь с книгой в саду или на крутом берегу Трубежа, под сенью могучих вековых дубов, с восхищением узнавал он о деяниях Владимира Святославича, о походах Игоря, о Вещем Олеге. Ему хотелось, пусть хоть чуточку, но походить на них — сильных умом и крепостью мышц, великих, готовых на ратный подвиг.

Закрывая глаза, Владимир представлял себя неким храбром на коне с мечом в деснице, крушащим дикие полчища кочевников-печенегов. Дал бы только Бог сил стать таким же, как деды и прадеды.

Учитель, молодой Иаков-мних, не мог нахвалиться успехами питомца. Столь любознательных и способных учеников больше у него не было. Одно беспокоило тщедушного монашка: вырастет Владимир, станет думать, что в жизни всё так же просто, как и теперь, будет ему даваться. Тогда и бед натворить недолго. Ведь князь — первый человек на Руси, за всю землю он ответ держит перед людьми и Богом, потому должен он быть всегда рассудительным, мудрым, не рубить сплеча, но осмысливать, прежде чем вершить, деяния свои.

— Поболе о предках наших чти. Польза от летописей огромна. Чти и мысли, как бы ты сам поступил на их месте. И крепко запоминай читанное. Ибо в жизни многое из сего пригодится тебе, — наставлял монах юного княжича.

Воинскому делу обучал Владимира воевода Иван Жирославич. Крепкий, хорошо сложённый, широкий в плечах воевода, всегда прямой и открытый, пришёлся по душе Владимиру, и он старался как можно чаще радовать его своими успехами. Княжич научился метко стрелять из лука, владеть лёгкой, пока деревянной, сабелькой, управляться с конём, за что получал от воеводы скупую, но всегда приятную похвалу. В перерывах между занятиями Иван Жирославич любил рассказывать о своём бурном прошлом, о походах, в которых принимал участие, о битвах с косматыми печенегами и осаде руссами Константинополя.

Жизнь Владимира текла радостно и безмятежно до того самого дня, когда Иаков, будучи приглашён на трапезу вместе с княжеской семьёй, завёл с князем Всеволодом разговор о будущем мальчика.

— Мыслю я, княже, свезти бы сына твоего в Киев, — говорил Иаков. — Вельми способен он, в науках смыслён. Поглядит на стольный, со братьями, дядьями, с учёными людьми побаит. Всё польза будет. Да и книжников разноличных в Киеве не счесть, не то что у нас в Переяславле. И учителей бы ему подыскать, в премудростях исхитрённых. Куда уж мне его учить! Языков-то ведь никоих, окромя греческого, не ведаю. Послушай, светлый княже, совета моего. Сам ведь ты учёностью своею прославлен, пять языков разумеешь.

Всеволод задумался, опустил голову и долго молчал, уставившись в пол.

Княгиня Мария, холодно усмехнувшись, с презрением в голосе стала возражать Иакову:

— Да зачем они ему, языки? Грамоту постиг, чего ещё? Книг много прочитает, многое узнает. Не монах — князь будущий. Скажи им, Иоанн Жирославич.

Бывший тут же воевода Иван вытер ладонью широкие седые усы, громко прокашлялся и изрёк:

— Я, княгиня, скажу тако. Вот я много лет прожил, многое видал, в походы хаживал, служил князю Ярославу верой и правдой. А вот молви иноземной не обучен, о чём жалею вельми. Что мечом махать? Дело нехитрое. Каждый сможет, аще прилежание иметь будет. По моему разумению, всякому человеку учиться надоть, дабы всё сущее окрест^[152] объяснить он мог. А то вот я: сколько ни думаю, многого не понимаю. Прошу об одном. Владимира полюбил я, яко сына родного. Пото, княже, пустил бы ты мя с им вместях^[153] в Киев. Ведь и он вот ко мне привязался, а я уж пригляжу за им тамо.

— Глупость болтаешь, воевода! — Мария хмыкнула и недовольно поморщилась. — Что там, в Киеве, мёдом намазано?! Воин растёт, не святоша! Больно вы все его распустили, как я смотрю!

— Да нет же, прав воевода, — возразил Всеволод, стараясь хоть как-то сгладить резкость слов жены. — Пусть так и будет. Прав и ты, Иаков. Давно следовало бы княжича в Киев свозить. Нечего сиднем в тереме киснуть. Пускай на белый свет посмотрит. Вырастет — как княжить станет? Раньше проще было, но теперь иные времена, сынок, — обратился он к Владимиру. — Без грамоты никуда. Вот будешь ты с иноземными послами толковать или узнать задумаешь, что на свете творится. На толмача не надейся, он ведь и соврать, и ошибиться может. И помни: доверяй больше своим глазам, меньше — чужому слову. Съездишь вот с воеводой в Киев, поглядишь на стольный град, а там и учителей тебе найдём, и книги нужные раздобудем. Ты же, воевода, знай: за сына моего отныне ответ держишь! Присматривай за ним получше!

Сколь быстро и неожиданно меняется жизнь! Владимир широко раскрытыми очами удивлённо взирал то на отца, то на воеводу Ивана, то на Иакова. Иван Жирославич, уразумев, видно, что творится в душе мальчика, с ласковой улыбкой положил ему на плечо руку и тихо промолвил:

— Ничего, княжич.

И Владимир, ощутив у себя на плече тяжёлую и сильную длань воеводы, успокоился и застенчиво улыбнулся, доверчиво глядя на круглое усатое лицо вуя.