Дни освобожденной Сибири

Народ — это святые, а не толпа людей.

Иоанн Златоуст

Заря новой жизни зарождалась над краем бесконечных лесов и снегов, многоводных рек и озёр, богатейших недр и великого культурно-исторического наследия человечества…

1. Предваряющие сведения

Газета «Понедельник» (Томск) в номере от 1 июля 1918 г. писала: «Рухнул трон Его Всероссийского Величества Хама, трон династии Совдепов».

26 мая 1918 г., в День освобождения Сибири, началось вооруженное антибольшевистское восстание в Новониколаевске, осуществлённое главным образом военнослужащими Чехословацкого корпуса при активном участии сил местного сибирского подпольного сопротивления, составленного как из эсеровских, так и офицерских боевых дружин, создававшихся с начала года не только в Новониколанвске, но и во многих других городах Западной и Восточной Сибири, а также в Забайкалье и на Дальнем Востоке*. Начался мятеж, правда, на месяц раньше запланированного срока**, но, несмотря на это, он оказался достаточно успешным и в результате привёл к свержению советской власти уже к началу июня в таких крупных населённых пунктах на востоке России как Мариинск, Новониколаевск (нынешний Новосибирск), Челябинск и Томск.

_______________

*Подробнее об этом можно узнать, в частности, из нашей книги, которая, в соответствии с темой, так и называется — «День освобождения Сибири».

**Державы Антанта, планировавшие восстание Чехословацкого корпуса на конец июня месяца, именно к этому сроку, по всей видимости, готовились перебросить свои войска на русский Дальний Восток, и мы полагаем, что они, таким образом, собирались (чехи с запада, а они с востока) оккупировать, по-возможности, азиатскую часть России. Однако преждевременное выступление чехословаков в конце мая спутало все планы «союзников», и пока они раскачивались, пытаясь наверстать упущенное, половину того пространства, что они собирались оккупировать, заняли русские части Временного Сибирского правительства. Таким образом, Сибирская армия не только изгнала большевиков со своей территории, но и не позволила иностранным государствам распространить своё военно-политическое влияние на все восточные регионы России. О том, что захват Сибири державами Антанты вполне мог, состо ятся, в обход, так сказать,

всех международных норм, свидетельствует хотя бы тот факт, что части Средне-Сибирского корпуса под командованием А. Н. Пепеляева иностранцы в сентябре просто напросто не пустили в районы, располагавшиеся восточнее Читы, т.е. туда, где в период с осени 1918 г. до лета 1920 г. фактически хозяйничали японцы, американцы, французы, англичане и даже китайцы, но никак не русские. Поэтому мы с определённой долей уверенности можем предположить, что, произойди мятеж чехословаков на месяц позже, точно такая же ситуация как «после» Читы вполне могла сложиться и в Сибири до самого Красноярска, а может быть даже и Новониколаевска.

Вот… А частям полковника Пепеляева в начале сентября 1918 г. отдали приказ срочно вернутся из Забайкалья в Западную Сибирь, самому комкору (что б не переживал сильно по этому поводу) тогда же присвоили очередное воинское звание генерала (в 27 лет), а оставленные таким образом территории, от Владивостока и до Читы включительно, заняли экспедиционные части Японии. И это в ситуации, когда всего лишь 13 лет назад (вот только что, по сути) закончилась русско-японская война. Что происходило тогда в сознании людей неравнодушных — вполне можно понять, если представить себе, допустим, что в 1958 г. Хрущёв не разоблачал бы «культ личности» Сталина, а допустил бы без сопротивления захват территории Украины и Белоруссии немецкими частями?!

Таким образом, возвращаясь к основному тезису нашего лирического отступления, нужно ещё раз подчеркнуть тот факт, что части Сибирской армии в целом и Средне-Сибирского корпуса в частности не только избавили родную землю от большевизма в его первом издании, но и воспрепятствовали оккупации Сибири иностранными державами. Заслуга была действительно велика, и, видимо, поэтому сибирские мальчишки-подростки (устами отрока глаголет истина) осенью 1918 г. начали играть в своих дворах в комкора Пепеляева, так же как потом советские дети (и автор этих строк в том числе) играли в комдива Чапаева. И вот почему, отсидев в 20—30 гг. почти 14 лет в большевистских тюрьмах, бывший белый генерал Пепеляев по приказу Сталина был привезён шефом НКВД Ягодой в Москву прощённым для каких-то новых дел на благо родины (назревало новое вооруженное противостояние с иностранными агрессорами). И только злой опыт недавней Гражданской войны в Испании, показавшей всю опасность наличия в стране так называемой пятой колонны, заставили потом советское руководство отдать приказ о расстреле самого знаменитого сибирского генерала, ибо одно только имя живого Анатолия Пепеляева могло вновь поднять многих на борьбу против советской власти на необъятных сибирских просторах. И такому человеку в его родном Томске лишь один скромный памятник (мемориальный камень) на Бактинском (далеко не мемориальном) кладбище Томска…

В создавшихся условиях руководители сибирского антибольшевистского сопротивления вынуждены были, что называется, уже по ходу дела принимать необходимо срочные и очень важные решения. К моменту начала вооруженного восстания большинство представителей политического руководства сибирского подполья находилось в Томске, где в конце мая собирались на своё внеочередное совещание делегаты от эсеровских городских и губернских комитетов, намеревавшиеся доработать и утвердить планы предстоящего в конце июня вооруженного мятежа. Здесь же в Томске

с той же самой целью находился и военный руководитель подпольного движения Западной Сибири подполковник А. Н. Гришин (псевдоним Алмазов). Здесь все они и узнали, что днём 25 мая была свергнута власть большевиков в Мариинске, а в ночь на 26 мая — в Новониколаевске.

Как только эти сведения достигли Томска, то есть, по всей вероятности, уже днём 26-го числа, Гришин-Алмазов, по его собственным словам, встретился с руководителем Западно-Сибирского комиссариата ВПАС* эсером Павлом Михайловым, и они приняли решение «воспользоваться начавшимся движением чехословаков, поддержать его боевыми организациями, имея целью очистить Западную Сибирь от большевиков, помочь в том же Восточной Сибири». Получив, видимо, на этот счёт какие-то документы от Комиссариата подполковник Гришин-Алмазов тем же следом срочно отбыл в Новониколаевск. Добирался он, однако, не по железной дороге, сообщение по которой, в связи с последними событиями, было или затруднено или вообще прервано, а по реке (вернее по рекам: Томи и Оби), воспользовавшись арендованным по случаю небольшим моторным катером. 28-го утром он уже был в Новониколаевске.

_______________

*ВПАС — это Временное правительство автономной Сибири, избранное в конце января 1918 г. в Томске на тайном совещании распущенной большевиками Сибирской областной думы. Впрочем, само название ВПАС, по совсем свежей версии новосибирского профессора В. И. Шишкина, якобы, появилось лишь 1 июля 1918 г., а до того момента оно значилось во всех документах просто как Временное Сибирское правительство (ВСП) или Временное Сибирское областное правительство. Основная часть его министров во главе с премьером Петром (Пинкусом) Дербером находилась в описываемое время в вынужденной «эмиграции» в китайском городе Харбине. Нелегальными органами, представлявшими ВПАС или ВСП (далее мы будем использовать и эту аббревиатуру) в Сибири, были Западно-Сибирский и Восточно-Сибирский комиссариаты. Состояли они исключительно из представителей правоэсеровской партии, главным образом из профессиональных в прошлом революционеров. В Западно-Сибирском (Томском) комиссариате таковых было трое — Павел Михайлов, Борис Марков и Михаил Линдберг, причём первые двое были представителями боевых групп эсеровской партии, проще говоря, являлись боевиками-террористами. Восточно-Сибирский (Иркутский) комиссариат ВСП возглавлял тоже профессиональный революционер и тоже эсер-боевик Николай Калашников.

Оставшиеся в Томске руководители Западно-Сибирского комиссариата (ЗСК) решили тоже зря времени не терять и, посовещавшись, отдали распоряжение подчинённым им боевым группам начать утром 29 мая вооруженное восстание в Томске. А 27 мая они провели конспиративное совещание представителей собравшихся в городе (правда, ещё пока не в полном составе) представителей эсеровских комитетов, с той, видимо, целью, чтобы дать им инструкции последнего момента и незамедлительно отправить по домам с приказом поддержать на местах скоропалительное выступление

Чехословацкого корпуса. Однако во время этого тайного совещания все его участники, в том числе и трое членов ЗСК (Павел Михайлов, Борис Марков и Василий Сидоров), были арестованы большевиками, препровождены в губернскую тюрьму и определены там под особый режим содержания.

Четвёртый комиссар ВСП Михаил Линдберг с самого начала чехословацкого мятежа находился в его эпицентре — в Новониколаевске, причём не потому что так было запланировано, а просто потому, что так распорядился случай. Более того Линдберг узнал о готовящемся выступлении иностранных легионеров лишь в самый последний момент. Экстренной связи со своими томскими товарищами он, по всей видимости, не имел, так что ему пришлось принимать не только срочные, но и абсолютно самостоятельные решения по ходу разворачивающихся и нарастающих, как снежный ком, событий. Существенную помощь в преодолении «затруднительного положения» в первые дни мятежа оказал

М. Линдбергу ещё один видный деятель подпольного антибольшевистского движения правый эсер, член Учредительного собрания от Красноярской губернии Нил Фомин. Собственно за подписью этих двух политиков, а также таких известных в Новониколаевске общественных деятелей как Анатолий Сазонов и Евгений Пославский — оба эсеры и оба участники второго (декабрьского 1917 г.) Сибирского областного съезда — выходили в Новониколаевске в первые дни мятежа первые воззвания к населению, известившие людей о том, что «вся гражданская и военная власть в городе и уезде перешла в руки уполномоченных Временного Сибирского правительства», что главной целью новой власти является «спасение русской революции», а её основной опорой — «трудовая революционная демократия». Подчёркивалась также преемственная связь новой власти, как с сибирскими областными съездами, так и с общероссийскими принципами народоправства (демократии), вследствие чего в воззваниях выражались надежды на созыв в скором времени не только Всероссийского, но Сибирского Учредительного собраний.

2. Формирование первых органов власти

Уже днём 26 мая, то есть буквально через несколько часов после успешного завершения антибольшевистского переворота на своё первое легальное совещание собрались руководители новониколаевского подполья, объявившие себя военно-революционным штабом. В нём приняли участие эсеры Нил Фомин, Михаил Омельков, Анатолий Сазонов и Александр Скворцов, а также меньшевик Николай Гудков и некоторые другие. Решено было создать совет из представителей эсеров и меньшевиков «при уполномоченном Временного Сибирского правительства», т.е. при М. Я. Лин-дберге. Участники совещания рассмотрели также вопрос о назначении комиссара тюрьмы и о формировании первых добровольческих отрядов.

В тот же день, не откладывая дела, что называется, в долгий ящик, собрались на своё экстренное собрание и представители торгово-промышленных кругов города. Они обсудили в том числе и вопрос о добровольном финансовом вспомоществовании на нужды новой власти. Причём, как видно из присланного в губернский Томск* отчёта, новониколаевские бизнесмены, исходя из принципиальных соображений, решили выделить сумму, превышающую ту, которую в принудительном порядке несколькими месяцами ранее у них экспроприировали большевики (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.287, л.78).

На следующий день 27 мая состоялось второе заседание военно-революционного штаба уже в расширенном составе, на котором присутствовал сам Михаил Линдберг. В должности военного комиссара города собравшиеся комитетчики утвердили Н. В. Фомина и ещё сформировали агитационную комиссию, призванную заниматься разъяснением и пропагандой основных положений политической программы новой областнической власти в Сибири. Что ж, наряду с военными, вопросы агитации и пропаганды являлись наиважнейшими на тот момент и стояли, поэтому, на одном из первых мест в повестке дня. Так уже 28 и 29 мая в печати стали появляться те самые воззвания от имени «уполномоченного Временного Сибирского правительства», о которых мы уже говорили чуть выше. Советские историки Максаков и Турунов в 20-х годах прошлого века сумели отыскать эти материалы и часть из них опубликовать. Вот некоторые выдержки из тех воззваний.

«Объявление уполномоченного Временного Сибирского Правительства.

Именем Сибирского Временного Правительства предлагаю произвести следующие мероприятия: немедленно восстановить городские и уездные самоуправления… предлагаю в самом непродолжительном времени объявить о переизбрании как городских, так и земских самоуправлений.

Объявите от Сибирского Временного Правительства: рабочие организации остаются неприкосновенными, Советы Рабочих и Крестьянских Депутатов** признаются, как классовые организации трудящихся».

________________

*Новониколаевск в тот период являлся уездным городом Томской губернии.

**Орфография, пунктуация и синтаксис в цитируемых нами исторических документах и свидетельствах, сохранены и приводятся, как это и принято, в полном соответствии с оригиналом.

В данном отрывке мы наблюдаем ещё один важный постулат в идеологии новых властей, это забота об органах городских и земских самоуправлений, которые предстояло возродить, после того разгрома, который им учинили большевики в первые месяцы 1918 г. Правда одновременно с этим «объявлялось», что те самые Советы депутатов, которые в своё время санкционировали разгон Дум и земских управ, «остаются неприкосновенными». Последнее положение программы победителей, продекларированное от имени правительства социалистов Сибири, Прави-

тельства Петра Дербера, конечно, сразу же многих насторожило, причём не только в среде непримиримых правых, но и в среде умеренных левых, составлявших вкупе весьма значительную часть в стане противобольшевистского сопротивления. Таким образом, уже в первые дни после победы вооруженного восстания в среде победителей образовалась первая серьёзная трещина, разделившая впоследствии антибольшевистские силы на два непримиримых политических лагеря: социал-демократический и буржуазно-демократический, причём борьба, в конечном итоге, окончилась не в пользу первых.

Однако в условиях, когда Новониколаевск являлся пока лишь небольшим островком свободы в по-прежнему безбрежном море красной диктатуры, ссориться этим противоборствующим сторонам было ещё как бы ни с руки, поэтому никто не собирался, по крайней мере, в ближайшее время оспаривать власть у уполномоченных ВСП, и поэтому именно они в ближайшие несколько недель задавали тон в политике. Так вечером 30 мая здесь в Новониколаевске состоялось первое заседание уже избранного к тому времени «Совета при уполномоченном Временного Сибирского правительства». Именно ему городской военно-революционный штаб передал свои чрезвычайные полномочия. Впрочем, в данный Совет вошли, в общем-то, практически те же самые лица, которые несколькими днями ранее сформировали военно-революционный штаб: Николай Гудков, Михаил Омельков, Евгений Пославский, Нил Фомин; и лишь одно новое лицо появилось в той компании, им оказался номинально числившийся правым эсером Иван Михайлов (не путать с упоминавшимся нами ранее Павлом Михайловым). Об этом человеке нужно несколько слов сказать отдельно, поскольку впоследствии он сыграет одну из главных ролей в освещаемых нами событиях.

Ну прежде всего Иван Михайлов к тому моменту являлся ни больше ни меньше, как министром того самого Правительства от имени которого действовали четыре особоуполномоченных комиссара по Западной Сибири, в том числе и находившийся в Новониколаевске Михаил Линдберг. Двадцатисемилетний Иван Адрианович Михайлов ещё в конце января 1918 г. был избран на пост министра финансов ВСП. Правда об этом он, как полагают некоторые исследователи, ничего не знал, да и вообще мало кто знал тогда в Сибири, что скромный делопроизводитель кооперативного объединения «Закупсбыт» является столь высокопоставленным «сановником» Сибирского краевого правительства. А всё потому, что состав этого Правительства был избран и утверждён на тайном заседании разогнанной большевиками Сибирской областной думы. Ключевое слово здесь — тайном, поэтому многие из членов того, первого Сибирского кабинета министров оказались строго засекречены и не то что не знали, но даже и не подозревали о своем избрании, в их числе как раз и оказался Иван Михайлов.

Скорей всего именно так и было, поскольку если бы хоть кто-то в Новониколаевске имел информацию о том, сколько, образно выражаясь,

нефритовых шариков на головном уборе* Ивана Михайлова, то революционный совет создавался бы не при уполномоченном ВСП Линдберге, а при министре финансов этого правительства И. А. Михайлове. Наверное, всё-таки так… Пока же его пригласили в Совет только как уже достаточно известного после февраля 1917 г. революционного деятеля, причём столичного пошива, являвшегося ещё до переезда в Сибирь, в конце 1917 г. заместителем председателя Петроградского союза сибиряков-областников, ну и т. д. (подробнее смотри его досье).

Но вернёмся к Совету. На своём заседании вечером 30 мая его члены рассмотрели вопрос о создании легального теперь уже Западно-Сибирского комиссариата ВСП. Назначенное председателем Правительства П. Дербером ещё в феврале руководство комиссариата осталось в прежнем составе (П. Ми-хайлов, М. Линдберг, Б. Марков и В. Сидоров), а вот исполнительные структуры нового органа краевой власти решили срочно сформировать, и по этому вопросу участники совещания разработали специальное постановление об учреждении при комиссариате «отделов по отраслям деятельности». Эти отделы должны были заменить собой правительственные ведомства, а созданный внутри этих структур чиновничий аппарат со временем мог составить основу будущих министерств Временного Сибирского правительства. Таким образом, именно в Новониколаевске появились на свет первые административные отделы ЗСК (протоминистерства), что и позволило этому скромному уездному городу Томской губернии стать на время как бы первой столицей автономной Сибири**.

_______________

*В средневековом Китае именно так различали по рангу высших государственных чиновников (мандаринов), нефритовые шарики были сродни генеральским звёздам, но только крепились к гражданскому головному убору.

**На эту роль всегда претендовал Томск, но что-то случилось с этим некогда великим городом первого в Сибири университета… Теперь он и сам как-то незаметно стал превращаться в заштатное уездное городничество, к сожалению.

Ну и последнее, что касается Западно-Сибирского комиссариата и его первых шагов на поприще утверждения в Сибири новой власти. В начале июня, т.е. уже через несколько дней, когда власть большевиков оказалась свергнута также и в Томске, все постановления ЗСК стали выходить теперь уже за подписями не одного только Линдберга, а всех четырёх сибирских комиссаров. И хотя они примерно до 4—7 июня по-прежнему находились в разных городах, Западно-Сибирский комиссариат Временного правительства автономной Сибири после 31 мая работал уже как бы в полном составе.

Теперь немного о новых городских властях Новониколаевска. Всё гражданское управление, согласно распоряжению уполномоченного ЗСК, перешла в руки депутатов городской Думы во главе с председателем Думы В. П. Ляпуновым и городским головой А. К. Скворцовым. На первом заседании Думы присутствовало 54 гласных из 78 значившихся по списку. Полностью отсутствовала по понятным причинам большевистская фракция, все 12 её членов, по сведениям газеты «Омский вестник», были арестованы в ходе восстания и находились на тот момент уже в тюрьме. Остальные отсутствующие депутаты являлись членами правоэсеровской партии, но они не явились на первое заседание, в отличие от товарищей коммунистов, по вполне уважительной причине, «в связи с отбытием на противобольшевистский фронт». Но даже, несмотря на такие весьма значительные потери, фракция эсеров в городской Думе Новониколаевска на начало июня всё равно оказалась в большинстве и могла, что называется, продавливать все вопросы в нужном для себя направлении.

Так при обсуждении вопроса о лишении большевиков депутатских мандатов, эсеры высказались категорически против такого решения и провели постановление о замене находившихся в тюрьме под следствием коммунистов их товарищами по мажоритарному избирательному списку, из числа тех, что не попали ещё пока под массовые репрессии. В ответ на такой с их точки зрения беспредел гласные из фракции домовладельцев и кадетов демонстративно покинули зал заседаний, отказавшись, что называется, до лучших времён посещать «это сборище социалистов». Что же касается большевиков, вновь кооптированных в число гласных, то они также стали бойкотировать работу городской Думы в знак протеста против «бесчинств, устраиваемых новыми властями». Таким образом оставшиеся в наличие депутаты, представлявшие фактически одних только правых эсеров, не смогли набрать необходимого кворума, и деятельность Новониколаевской думы оказалась парализована и от того была приостановлена, сначала думали что временно, но потом оказалось что очень надолго. В тех обстоятельствах практически вся власть в городе перешла тогда в руки военных; в их среде, как и полагается по уставу, оказалось намного больше порядка и ими осуществлялись обусловленные единоначалием решительные меры, особенно необходимые в условия того переходного периода.

Главным военным руководителем был назначен Александр Львович Ясныгин, бывший полковник Российской армии, командир 41-го Сибирского стрелкового полка. Ночью 26 мая он командовал одним из повстанческих отрядов, а уже днём того же числа Ясныгин занял должность начальника городского гарнизона. При нём тем же следом организовался и военный штаб, в который вошли поручик В. Л. Лукин, прапорщик Голубев и ещё несколько человек из числа гражданских, по всей видимости, являвшихся руководителями эсеровских боевых дружин. Главной задачей штаба стало формирование добровольческих отрядов. Пассионариев, желавших послужить под сибирскими знамёнами, в шестидесяти тысячном Новониколаевске, надо признать, нашлось не очень много, но вместе с тем — не так уж и мало. Пришли в штаб записаться в народное ополчение, в том числе, и гражданские лица, из них формировали, главным образом, отряды для несения службы по охране города. Из числа добровольцев офицеров, желавших немедленно отправиться на противобольшевистский фронт, сразу же было укомплектовано три взвода общей численностью в 150 человек. На основе этих подразделений первой добровольческой роты впоследствии сформировался Новониколаевский стрелковый полк, влившийся в состав Средне-Сибирского корпуса под командованием упоминавшегося уже нами знаменитого героя Гражданской войны подполковника А. Н. Пепеляева.

Ну и, наконец, утром 28 мая в Новониколаевск из Томска прибыл подполковник А. Н. Гришин-Алмазов, и, по некоторым сведениям, уже в пять часов утра, опираясь на полномочия, данные ему ЗСК, он издал приказ об образовании на освобождённой от большевиков территории Западно-Сибирского военного округа и тут же объявил о своём вступлении в командование этим округом. В тот же день был сформирован и штаб округа, который возглавил сначала штабс-капитан А. Фризель, но 2 июня этот пост занял полковник генштаба Пётр Белов (Генрих Виттенкопф), обрусевший немец по национальности, в условиях разразившейся в 1914 г. войны с Германией, сменивший, видимо, из карьерных соображений, своё немецкое имя и фамилию на русские*.

Особенностью Новониколаевска, этого первого островка свободы, являлось то, что город находился на пересечении двух главных транспортных артерий региона, железнодорожной магистрали (с запада на восток) и реки Оби (с юга на север), так что местным повстанцам пришлось развивать наступление сразу на всех четыре стороны света, на запад в направлении на Омск, на восток к Томску, на юг к Барнаулу. И даже на север уже на следующий день после одержанной победы новониколаевским мятежникам пришлось снарядить небольшую экспедицию в погоне за убежавшими вниз по Оби большевиками**. Данные обстоятельства вынудили новые власти города формировать свои воинские подразделения не только на добровольных началах, но и прибегнуть к всеобщей мобилизации офицеров и военных чиновников. Так уже 27 мая вышел соответствующий приказ за подписью члена военно-революционного штаба А. В. Сазонова, а спустя несколько дней его подтвердил и только что вступивший в должность командующего Западно-Сибирским военным округом А. Н. Гришин-Алмазов.

_______________

*По другой версии Генрих Виттенкопф стал П. П. Беловым только после того, как вступил в сибирское антибольшевистское подполье.

**Их пароход «Карл Маркс» был настигнут и захвачен в районе Колывани.

Первая, укомплектованная таким образом часть, рота в количестве 212 человек, под командованием поручика Перова была направлена к ст. Тайга на помощь чехословакам, прорывавшимся с боями к Томску, там находились трое из четырёх уполномоченных Временного Сибирского областного правительства, в силу чего освобождение города на Томи являлось как бы одной из важнейших задач всего политического момента.

Из лексикона западных и российских средств

массовой информации, накорню скупленных

мировым сионизмом, выпало словосочетание

«освободительная борьба», заменённое на

отрицательно окрашенное слово «терроризм».

Д. Жуков. Небо над Ираном

1. Переворот

Газета «Сибирская Мысль», экстренный выпуск от 31 мая.

В статье «Переворот 31 мая» утверждается, что слухи о восстании чехов и занятии ж.д. магистрали начали «упорно циркулировать» в городе ещё 25 мая. А на следующий день томские большевики опубликовали телеграмму о боях под Мариинском. В следующие дни власти объявили город сначала на военном, а потом на осадном положении; были произведены первые аресты.

Приказ о вооруженном выступлении члены Западно-Сибирского комиссариата отдали, по всей видимости, числа 26 или 27 мая, определив датой начала мятежа в Томске раннее утро 29 мая. Но в понедельник (день тяжелый) 27 мая все трое членов ЗСК были арестованы на конспиративной квартире во время очередного совещания и не смогли таким образом осуществлять непосредственного руководства восстанием. Однако за них это сделали другие, не менее компетентные люди, в том числе и военные, демобилизованные фронтовые офицеры бывшей Российской армии, наряду с наиболее активными членами эсеровской партии вот уже несколько месяцев состоявшие в боевых подпольных дружинах. В четыре часа утра 29 мая в Томске сразу в нескольких местах начались ожесточённые бои боевиков-подпольщиков* с отрядами рабочих-красногвардейцев и интернационалистов (бывших военнопленных, главным образом, австро-венгерской армии, находившихся в томском концлагере и в добровольном порядке изъявивших желание служить советской власти).

_______________

*Подпольщики сражались с бело-зелёными (цвета сибирской автономии) повязками на рукавах.

С восставшими боевиками-подпольщиками томские большевики справились довольно легко, уже к 10 часам утра все очаги сопротивления были, практически, подавлены. Угроза со стороны наступавших легионеров сначала также не очень-то беспокоила советское руководство, поскольку они несколькими днями ранее, как только узнали о начале восстания Чехословацкого корпуса, направили на станцию Тайга вполне достаточный, с их точки зрения, воинский контингент для создания временного оборонительного заслона. Таким образом, всё было вроде бы как под контролем, но неожиданно вечером 30 мая в губисполком поступили известия от командира блокпоста на ст. Тайга Ивана Лебедева о том, что он не в силах больше сдерживать наступление превосходящих сил противника и что он с остатками своего отряда отступает к Томску. И вот только тогда чувство смертельной опасности полностью овладело сознанием большевистского руководства, и им было принято решение оставить город без боя и незамедлительно эвакуироваться на пароходах в направлении на Тюмень, где совдеповцы надеялись найти идущую им на помощь армию советского наркомавоенмора Троцкого. И вот утром 31 мая совсем не надеявшиеся на такую удачу томичи проснулись вдруг в совершенно свободном от большевистской власти городе.

Управление городом бежавшие совдепщики «официально» передали членам местного комитета партии меньшевиков. Одного из них об этом в два часа ночи известили из губисполкома по телефону. Сначала мало что понявший спросонья человек подумал, что это какая-то провокация, но потом всё-таки смог разобраться в ситуации и тем же следом сообщил своим товарищам по партии о случившемся. Последние, как только рассвело, явились в опустевший уже к тому времени губисполком, в бывшую гостиницу «Европа», для того, чтобы принять дела по управлению городом. Они прекрасно понимали, что их власть временная, что они, халифы всего лишь на час или немногим более того, однако обстоятельства момента требовали их присутствия, и они, вполне удовлетворившись этими соображениями, приступили к осуществлению своих обязанностей.

Почти одновременно с ними туда же, в бывший большевистский губисполком, явился и полковник Николай Сумароков, отставной артиллерийский офицер, руководитель подпольной офицерской организации города. Прибыл он в сопровождении нескольких адъютантов, для того чтобы принять, что называется, капитуляцию совдепа и выбросить на улицу «трон его величества Хама». По такому торжественному случаю, полковник и оделся соответственно — в парадный офицерский мундир с золотыми погонами бывшей императорской армии*. Вид его привёл в полное недоумение социал-демократов меньшевиков, представших в «Европе» пред очами грозного полковника, но несказанно обрадовал, надо полагать, некоторых немногочисленных в столь ранний час свидетелей этого события из числа простых городских обывателей, за двумя революциями уже успевших соскучиться по добрым старым временам романовского единодержавия. Вызывающее поведение полковника конечно же сразу было взято на заметку представителями революционно-демократической власти и, как показали дальнейшие события, не осталось безнаказанным.

_______________

*После Февральской революции ношение погон, а тем более золотых имперских, в России было повсеместно запрещено.

Как писали позже местные газеты, к 8 часам утра весть о свержении власти большевиков облетела весь Томск, и улицы города стали заполняться народом. Начал заниматься тёплый, солнечный день. Весенний воздух был полон пьянящего аромата расцветающей природы, яркое, горячее солнце ласкало оттаивавшую землю. Всё это очень гармонировало с общим радостным и приподнятым настроением человеческих масс, запрудивших улицы освобождённого города. Мальчишки-разносчики уже с самого утра распространяли в среде городских обывателей экстренный выпуск газеты «Сибирская мысль», ради особого случая продававшийся в тот праздничный день по цене вдвое ниже прежней, всего за 15 копеек за номер*. В статье «Да здравствует народоправие» жителям города сообщалось, что власть на освобождённых в результате вооруженного восстания территориях перешла в руки Временного Сибирского правительства, избранного в январе текущего года на тайном заседании разогнанной большевиками Сибирской областной думы. Далее население извещалось о том, что в 10 часов утра в здании Городской думы состоится собрание гласных (депутатов), избранных в результате всеобщего голосования 1 октября 1917 г. В случае отсутствия в городе таковых на собрание должны были явиться ближайшие по списку кандидаты в гласные из того избирательного блока, который представлял в Думе отсутствующий депутат. Это было, что называется, официальное мероприятие, объявленное от лица меньшевиков-оборонцев, представлявших на переходный период власть в городе и тем самым как бы передававших её в руки городского самоуправления.

Что касается неофициальных мероприятий в тот день, то их было несколько, и проходили они, по большей части, в центральных районах города. (На окраине, а также в рабочих кварталах в то же самое время уже шли обыски и аресты, и там было как бы ни до торжеств.) Большая толпа собралась у гостиницы «Европа», на первом этаже которой располагался до Октябрьской революции торговый пассаж московского миллионера Второва, самый крупный магазин в городе. Люди пришли в тот день сюда толи полюбоваться на посрамлённую большевистскую цитадель, вход в которую ещё вчера охраняли грозные бородатые венгры-интернационалисты с пулемётами, толи ожидали может быть уже и начала розничной торговли в неработавшем в течение последних несколько месяцев магазине**. Но ни того, ни другого томичи не обнаружили, однако узнали из устно распространяемых сведений, что здание теперь будет занимать штаб военного гарнизона, что начальником Томского гарнизона уже назначен полковник Н. Н. Сумароков, а начальником штаба — подполковник А. Н. Пепе-ляев, Георгиевский кавалер***. Уже на следующий день здание будет переполнено добровольцами, желающими вступить в ряды родной Сибирской армии.

________________

*Как бесплатное приложение они раздавали желающим последний номер большевистской газеты «Знамя революции» с материалами о подавлении белогвардейского вооруженного мятежа, препровождёнными агитационным заголовком, набранным почти плакатными буквами: «Никогда ещё Советская власть не стояла так прочно и незыблемо, как теперь»…

**Увы, среди простых обывателей очень много людей, относящихся к любой власти лишь с позиции сытого желудка. В одном из номеров томской газеты «Родина» за 1919 г. мы нашли сатирическое двустишие В. Князева под названием «Партийный человек», как раз на эту тему и как бы даже согласное с нашим наблюдением, что характерно: Мой приятель — Казимир/Мыслит очень здраво:

/Если вправо есть трактир — /Он идёт направо./И хоть тресни левый стан, — /Он не повернётся,/Разве только… ресторан/Слева попадётся.

***Всё равно, что сейчас Герой России (СССР), а может быть даже и круче

Значительная толпа любопытных собралась в то утро также и у так называемого Дома свободы (сейчас Дом учёных), бывшей губернаторской резиденции, в ходе Февральской революции реквизированной в пользу победившей демократии. Здесь буквально несколькими часами назад располагался штаб Красной гвардии, а теперь разместилась военная комендатура города, во главе с полковником Евгением Вишневским, также являвшимся одним из руководителей антибольшевистского боевого подполья и принимавшего непосредственное участие в боях 29 мая, возможно даже именно за тот Дом свободы, в котором он теперь и распоряжался. В его комендатуру свозилось конфискованное во время обысков оружие, сюда же для первых допросов приводили под конвоем и арестованных.

Однако самая большая масса восторженной публики скопилась 31 мая у здания городской управы (теперь часть её помещений занимает культурный центр «Аэлита»), находившейся на пересечении улицы Почтамтской и Ямского переулка Здесь в тот день собралось совещание представителей демократических партий и общественных организаций города, сюда же сразу после своего освобождения из тюрьмы прибыли и члены Западно-Сибирского комиссариата ВСП. Таким образом, в здании управы теперь находилось всё политическое руководство не только города и губернии, но и всей Западной Сибири. Интерес обывательской массы вследствие этого вырос к данному мероприятию в несколько раз, толпа плотным кольцом обступила здание, заполнив своей массой не только Ямской переулок (теперь Нахановича), но прилегающую к управе часть Почтамтской улицы (ныне проспект Ленина).

Некоторые из особо ретивых граждан свободного теперь города даже попытались проникнуть во внутренние помещения, чтобы, так сказать, воочию понаблюдать за происходившими там историческими событиями, но им это мало удавалось, поскольку вход с улицы преграждали очень крепкие и массивные двери добротной ручной работы лишь для вида слегка приоткрытые в тот день. Вскоре сквозь толпу медлено-медленно, но продрался-таки к зданию внушительных размеров чёрный легковой автомобиль с открытым верхом; из него вышел полковник Сумароков и проследовал внутрь помещений. Старое и новое, консервативное и либеральное, возрастное и молодое поколения сошлись в одно и то же время

в одном месте и кто-то из них должен был одержать верх в предстоящей политической схватке.

А что же простые горожане, оставшиеся пока за пределами входных дверей? Им в тот исторический момент раздавали только что отпечатанные листовки с первыми распоряжениями новой власти, и они также могли наблюдать, одни с очень большим удовольствием, а другие с не менее большим раздражением, за тем как на балконе здания городской управы чьи-то заботливые руки закрепили два победных знамени: красное, социалистов-революционеров, с начертанными по обеим сторонам их извечными лозунгами: «В БОРЬБЕ ОБРЕТЁШЬ ТЫ ПРАВО СВОЁ» и «ЗЕМЛЯ И ВОЛЯ», и белозелёное сибирских областников-автономистов.

Самое же массовое и уже лишь отчасти неформальное мероприятие состоялось в тот день у Кафедрального собора на площади Революции (бывшей Новособорной). Под звон городских колоколов к двум часам дня здесь собрался народ для того, чтобы провести благодарственный молебен в честь освобождения Томска. После службы был устроен крестный ход, опять ударили во все колокола, торжественность момента настолько переполняла всех, что особо ретивые черносотенцы даже начали сбивать шапки с голов не особо благочестивых с их точки зрения прохожих. У оставшейся после празднования 1-го мая трибуны выставили целый лес хоругвей. Люди, разбившись на отдельные группы, мирно беседовали, у всех была одна на всех тема разговора — освобождение города от большевиков. Томичи делились друг с другом последними новостями, пересказывали друг другу произошедшие ночью события и горячо обсуждали их. Рядом с площадью в это время проследовал агитационный автомобиль, разбросывая первые летучки новой власти — желтые из некачественной бумаги листовки с напечатанным на них текстом обращения. Ими население города извещалось о переходе власти в руки Временного Сибирского правительства и его уполномоченных — членов Западно-Сибирского комиссариата. Несколько человек в радостном ажиотаже бросились к автомобилю и преградили ему путь, в нём оказался один из членов Комиссариата, и он тут же обратился к собравшимся, что называется, с пламенной приветственной речью, неоднократно прерывавшейся одобрительными выкриками из толпы и всеобщими громогласными возгласами «Ура-а!».

2. Чехи в городе

А спустя некоторое время, где-то в 8 часов вечера в город прибыли чехословацкие воины-освободители, в количестве примерно 500 человек («Сибирская жизнь», №29 за 1918 г.). Весть разнеслась мгновенно, и народ опять высыпал на улицы. Легионеры стройной колонной «церемонимальным маршем» под национальным красно-белым флагом при полном вооружении двинулись со станции Томск-II к центру города, на протяжении всего пути их приветственными возгласами и дружными аплодисментами встречали восторженные горожане. В соответствиии с военным этикетом, полагавшимся в те времена, чехословаки следовали по улиццам Томска под звуки собственного духового оркестра, при этом сердобольные томички, особенно из числа тех, кто помоложе, под его аккомпанемент, забрасывали легионеров кистями только что зацветшей черёмухи и даже живыми, первыми весенними цветами. А благородного вида старушки молча и немного театрально вытирали вышитыми платочками слёзы на своих глазах; другие женщины прмерно такого же возраста, но только, что называется, попроще, демонстративно крестили сначала прибывшее дружественное славянское воинство, а потом и самих себя на всякий случай.

На главной Почтамтской улице, куда легионеры вступили, представляя себя почти что сибирскими национальными героями, началась уже официальная часть. У гостиницы «Европа» братьев славян встретил почётный караул войск томского гарнизона. Стоявший во главе фронта русских воинов полковник Сумароков по традиции символически облобызался с первым правофланговым чехословаком. Строй легионеров после этого встал справа в одну линию с томским частями и, как писал впоследствии белоэмигрант А. А. Кирилов, «вместе с большим бело-зеленым стягом, развевающимся около коренастой фигуры подполковника Пепеляева, вырос бело-красный стяг свободной Чехии». В завершении этого торжественного мероприятия городской голова меньшевик Васильев от имени граждан Томска также поприветствовал воинов-освободителей, произнеся в честь прибывших, как и полагается в таких случаях, краткую благодарственную речь. Убедившись в том, что в Томске новая власть стоит прочно на ногах и её безопасности ничто уже не угрожает, чехословаки через два часа пребывания в городе отправились по железной дороге назад на станцию Тайга, где их ожидали основные силы восставшего 7-го Татранского полка.

То была пятница 31 мая, а в начале следующей недели томские газеты опубликовали воззвание капитаны Гайды, командира того самого полка, организатора и героя новониколаевского вооруженного мятежа. В обращении подчёркивалось, что чехословаки выступили с оружием в руках ни с целью завоевания и порабощения Сибири, но что, напротив, они теперь, после свержения советской власти, предоставляют сибирякам возможность для свободного политического выбора.

3. ЗСК — правительственный орган, первым заявивший о своих притязаниях на власть

1 июня 1918 г. в томской печати появилась очередная по счёту декларация Западно-Сибирского комиссариата, на этот раз очень объёмная и основополагающая по содержанию, в ней были определены главные постулаты новой политической атмосферы (воздуха свободы) в крае.

«Граждане! Западная Сибирь очищена от большевиков, они бегут, унося с собой всё, что можно захватить. Ярмо нового самодержавия уничтожено, Сибирь вновь свободна. Власть перешла к Сибирскому Временному Правительству, выдвинутому Областной Думой. Высшей местной властью в Западной Сибири временно, впредь, до окончательного освобождения всей сибирской территории, является Западно-Сибирский Комиссариат, состоящий из уполномоченных Временного Сибирского Правительства, членов Всероссийского Учредительного Собрания: Павла Михайлова, Бориса Маркова, Михаила Линдберга и председателя Томской уездной земской управы Василия Сидорова.

Выше перечисленные уполномоченные организуют местные губернские, уездные и городские комиссариаты, на обязанностях которых лежит восстановление органов местного самоуправления в законно избранном их составе там, где выборы уже были произведены, и производство выборов на основании существующего избирательного закона в тех местностях, где выборы эти почему-либо не имели места. Комиссариаты немедленно по возобновлении работ демократических органов самоуправления передают им всю полноту местной власти.

Западно-Сибирский Комиссариат впредь до особого распоряжения областного правительства объединяет деятельность всех органов народного самоуправления и государственных учреждений, как-то: управления путей сообщения, почт и телеграфов и проч. Западной Сибири и направляет их работу по одному плану. Задачей его является создание правильно организованной военной силы, достаточной для утверждения народовластия и охраны жизни и достояния граждан от всех покушений врагов демократического строя, как извне, так и изнутри.

Законодательные мероприятия и реформы не поручены уполномоченным, они входят в компетенцию лишь Сибирской Областной Думы — временного до созыва Сибирского Учредительного Собрания, законодательного органа. Задачей Областной Думы и её исполнительного и ответственного перед ней органа — Временного Сибирского Областного Правительства является восстановление нарушенного большевиками правильного товарообмена, обеспечение граждан продовольствием, предотвращение вторжения в Сибирь с востока иностранных войск путём возобновления дружественных отношений с союзными странами, созыв Сибирского Учредительного Собрания, на основе прямого, равного и тайного избирательного права, и, наконец, всемерное содействие скорейшему возобновлению работы Всероссийского Учредительного Собрания, которое одно может спасти страну путем объединения всех сил революционной демократии для разрешения всех выдвинутых революцией политических и социальных задач и воссоединения, отторгнутых ныне друг от друга частей великой всероссийской федеративной демократической республики.

Согласно постановлению Чрезвычайного Сибирского Съезда устанавливаются цвета белый и зелёный флага автономной Сибири — эмблема снегов и лесов сибирских.

Осуществляя указанные задачи, уполномоченные правительства не будут противодействовать никаким общественным, классовым и партийным организациям, поскольку они не будут оказывать сопротивления органам Временного Сибирского Правительства в осуществлении изложенных мероприятий, или пытаться присвоить себе права государственной или местной власти.

Организация вооруженных сил ведётся не на началах партийных или классовых, а каждый гражданин, искренно преданный идее народовластия, осуществляемой Временным Сибирским Правительством, может быть зачислен в ряды Сибирской армии. Существование вооруженных сил, не подчиненных Сибирскому Правительству, не будет допущено.

Граждане! Огромные и трудные задачи спасения всех завоеваний революции и восстановления национальной независимости предстоит осуществить многострадальной трудовой революционной демократии России и Сибири. Только дружными усилиями всех её отрядов могут быть осуществлены они. Настал великий и страшный момент, быть может, последнюю возможность открывающий для спасения Русской Революции.

Сибирское Правительство горячо верит, что трудовая демократия найдёт в себе достаточно сил для разрешения этих задач и из всех тяжких испытаний, выпавших на её долю, выйдет победительницей. Оно зовёт всех граждан к тяжелой, творческой, дружной работе.

Уполномоченные Временного Сибирского правительства по Западной Сибири, члены Всероссийского Учредительного Собрания: Борис Марков, Павел Михайлов, Михаил Линдберг и председатель Томской уездной земской управы Василий Сидоров. Томск, 1 июня 1918 г., 12 часов»

(«Омский вестник», №116 от 12 июня 1918 г.).

На несколько пунктов данного документа нам хотелось бы обратить особое внимание, а именно: на переходный период, до возобновления «работ демократических органов самоуправления», власть в городах, уездах и губерниях должна была осуществляется местными комиссариатами. Комплектование последних осуществлялось, надо полагать, под контролем уполномоченных Временного Сибирского правительства, и их состав, по всей видимости, был утверждён заранее, ещё в период подготовки к вооруженному восстанию. В правоэсеровской партийной составляющей всех этих комиссариатов также вряд ли приходилось сомневаться, и, таким образом, у ЗСК имелся некоторый задел на будущее, в плане закрепления за умеренными левыми политической власти на освобождаемых от большевиков территориях.

Вместе с тем из дальнейших положений декларации с полной очевидностью явствует, что сама власть ЗСК, призванная осуществлять свои полномочия «до окончательного освобождения всей сибирской территории», на самом деле, должна была просуществовать лишь до того момента, пока в Сибирь из харбинской эмиграции не вернётся избранное Сибирской областной думой Временное правительство. Основную часть ВСП также составляли министры-социалисты, поэтому и по данному пункту вряд ли приходилось сомневаться в том, что все основные рычаги власти в Сибири перейдут в руки всё тех же умеренных левых. Но это в теории, а на практике обстоятельства сложились совсем по-иному, и бразды правления в крае комиссарам ЗСК вскоре пришлось передавать совсем другим людям, добрая половина которых оказалась приверженцами правых политических взглядов. И эти политики при поддержке разного рода консервативных группировок сменили запланированный эсерами левый курс почти на прямо противоположный. Но об этом мы поговорим немного позже, а сейчас — по сути тогдашних текущих дел.

Земские управы в губерниях и уездах, а также городские самоуправления восстанавливали свою деятельность в большинстве случаев сразу же после ухода частей Красной армии. Не ожидая назначения правительственных комиссаровиз Томска, они стали избираться на созываемых срочно собраниях гласных. 4 июня 1918 г. Западно-Сибирский комиссариат принял постановление, в котором функции комиссаров на местах определялись ещё более подробно: «1) наблюдение за точным и неуклонным проведением в жизнь полного народоправия с восстановлением органов местного самоуправления…; 2) оказание всемерного содействия по формированию добровольческой Сибирской армии Временного Сибирского правительства…; 3) наблюдение за планомерным проведением в жизнь постановлений, распоряжений и мероприятий центральных органов по всем отраслям государственного управления и народного хозяйства…»

5 нюня 1918 г. одним из самых важных постановлений ЗСК стало обращение к членам Сибирской областной думы с предложением собраться в Томске и возобновить свою работу для начала хотя бы в думских комиссиях. На основании данного распоряжения вместе с Частными совещаниями находившихся в Томске депутатов, а также постепенно прибывавших в город других членов СОД возобновили свою деятельность не только комиссии, но и президиум Думы. Политическая окраска этих органов также оказалась по-преимуществу левой, и данное обстоятельство не могло не тревожить правые политические круги. Как впрочем, не мог не настораживать тех же самых людей и персональный состав самого ЗСК, а особые опасения вызывал лидер Комиссариата Павел Михайлов, являвшийся сторонником идей Виктора Чернова в эсеровской партии. Данная группа выступала за отмену частной собственности на средства производства и в первую очередь на землю. Возмущало многих и терпимое отношение ЗСК, как видно из его декларации, к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Всё это как бы походило на второе издание советской власти и поэтому не только настораживало, но местами даже пугало людей, для которых частная собственность была, что называется, священна и неприкосновенна, и которую они намеревались не только себе вернуть (после большевистской национализации), но и по-возможности преумножить.

Около недели большинство членов ЗСК находилось в Томске. Затем они перебрались в Новониколаевск, избранный местом их нового пребывания. Причина, по которой уполномоченные перенесли свою резиденцию из губернского центра в уездный город, не совсем ясна, однако какая-то логика в том решении, несомненно, была. Спустя ещё одну неделю, где-то числа 12—14 июня, члены Западно-Сибирского комиссариата в полном составе переехали из Новониколаевска в Омск и здесь обосновались, до того самого момента, пока не передали власть законно избранным министрам ВСП. Сюда же в Омск уполномоченные перевезли с собой и штаб Западно-Сибирского военного округа, а также его командующего к тому времени уже полковника А. Н. Гришина-Алмазова*. Причина, по которой Омск оказался предпочтительнее Новониколаевска, объясняется довольно просто и состоит, по мнению большинства исследователей, в том, что здесь, как в бывшем центре Западно-Сибирского генерал-губернаторства, имелось в наличии необходимое количество чиновников с опытом соответствующего, как гражданского, так и военного управления обширным краем.

_______________

*Звание полковника от имени военного министра Временного Сибирского правительства ему в конце мая своим приказом присвоил Михаил Линдберг.

4. Новые томские власти

Двадцатидевятилетний Павел Михайлов оказался фактическим руководителем Западно-Сибирского комиссариата. Приняв на себя такую большую ответственность, он в самые трудные минуты вспоминал, по всей видимости, прошедшие годы, политические собрания и кружки, как много было там революционной романтики, надежд, адреналина в крови и прочих пьянящих ароматов молодости. И даже годы, проведённые на каторге и в ссылке, не казались ему теперь, наверное, напрасно потерянными, потому что в душе царил позитив, а сознание было охвачено эйфорией от вновь одержанной революционной победы. Но одновременно с этим пришла пора конкретных дел, весьма далёких от патетической романтики, требующих совсем иных качеств ума и настроений души.

Уже днём 31 мая, т.е. буквально через несколько часов после освобождения из тюрьмы, Павел Яковлевич принял участие в работе возобновившей свою деятельность Томской городской думы. Выступая перед депутатами, он официально уведомил собравшихся, что впредь «до конструирования демократических учреждений как военная, так и гражданская власть находится в руках Временного Сибирского правительства — в его комиссариате Западно-Сибирского округа». На местах же власть принадлежит особо уполномоченным этого правительства. И так будет вплоть до полного восстановления демократических учреждений. Ну, а пока происходит процесс реконструкции земств и городских самоуправлений, необходимо наладить их тесное взаимодействие с местными комиссариатами. Для этого на примере Томска Павел Михайлов порекомендовал создать из нескольких представителей от органов местного самоуправления так называемую техническую комиссию и контактировать с

правительственными комиссарами в решении важнейших вопросов.

Эта тема обсуждалась гласными ещё до появления в Думе Павла Михайлова, кадеты предложили создать комитет по охране общественного порядка, к которому, как в первые дни после Февральской революции, перешла бы вся полнота власти в городе, эсеры же предложили создать общественную комиссию при комиссарах Временного Сибирского правительства. Последний вариант, так как он вполне отвечал пожеланию, высказанному П. Михайловым, при определившемся большинстве депутатов левого крыла, и был одобрен. Таким образом, удалось сразу же создать прецедент, который де факто обозначил превосходство чрезвычайных органов революционной власти в лице эсеровских правительственных комиссаров над местным самоуправлением (на переходный период).

Раздосадованные случившимся только что поражением, гласные от двух правых фракций (кадеты и домовладельцы) взявшего слово меньшевика Николая Васильева стали сначала зашикивать, а потом и вовсе пытались прервать выкриками с мест. Дело в том, что означенный депутат вознамерился некоторым образом реабилитировать большевиков, заявив, что по только что поступившим сведениям, бежавшие из города совдеповцы не взяли с собой ни рубля из имевшейся в банке наличности, причём даже те несколько миллионов, что они конфисковали весной путём контрибуции у местной буржуазии*. Далее Васильев вполне резонно заметил, что пора прекращать, наконец, политическую грызню, поскольку народ в основной своей массе уже изрядно утомлён революционными разборками, люди, по его словам, вряд ли поверят теперь какой-либо партии, пока не будет ликвидирован элементарный товарный голод. В завершении своего выступления он обратил внимание собравшихся ещё на одну опасность, а именно: на угрозу полного уничтожения России, путём захвата её или немцами, или чехами, или японцами. В этот момент и раздались голоса из правой части депутатской аудитории: «Довольно, довольно!»

_______________

*Как выяснилось впоследствии, всего у томской буржуазии было конфисковано около пяти миллионов рублей, половину из этой суммы большевики уже успели потратить, два миллиона ещё оставалось на их банковском счёте, а 500 тысяч они держали в сейфе губисполкома, лишь эти полмиллиона они и прихватили с собой. Всю же остальную наличность, числившуюся за казначейством и хранившуюся в городском отделении Госбанка, они вообще не тронули. Во-первых, большая часть тех средств предназначалась на выплату зарплаты рабочим и служащим, так что у томских большевиков даже и мысли не возникло на них посягать. Остальную же массу наличности, в том числе и оставшуюся часть конфиската, члены томского исполкома решили с собой не забирать потому, что данное мероприятие показалось им делом достаточно хлопотным, нужно было, в условиях жуткого временного цейтнота, отыскать ночью не только директора банка, но и казначея (у них хранились ключи от сейфов), а потом большую массу дензнаков вместе с золотом скрытно доставить на пароход, и всё это под угрозой возможной атаки со стороны боевиков оппозиции, чреватой не только людскими потерями, но и большим шумом, нежелательным для большевиков, решивших, что называется, по-тихому покинуть город.

Завершилось заседание перевыборами исполнительных органов городской Думы. «Омский вестник» (№124 за 1918 г.) писал по этому поводу: на заседании Томской городской думы 1 июня была избрана новая городская управа в следующем составе: городской голова И. П. Пучков (эсер), товарищ городского головы Н. С. Васильев (меньшевик) и члены управы: от фракции эсеров П. Г. Лихачёв, от кадетов К. В. Игумнов и П. И. Троицкий, от национальной группы П. В. Соколов, от домовладельцев Г. И. Ливен.

Согласно постановлению Западно-Сибирского комиссариата, как мы уже отмечали, из состава всех органов местного самоуправления полностью исключались большевики и левые эсеры, не избежала подобной люстрации и Томская городская дума. Как сообщала газета «Сибирская жизнь» (№62 за 1918 г.) она поредела сразу на 33 депутата*. Вместо них в число гласных были кооптированы представители победивших в ходе восстания партий. От правых эсеров — 11 человек (в том числе почему-то один из четырех комиссаров Западной Сибири — Павел Михайлов), 8 — человек от кадетской партии (в том числе некто В. Н. Кононов, возможно родственник будущего начальника штаба создаваемого в те дни Томской добровольческой дивизии), 5 — от союза домовладельцев, 3 — от меньшевиков (в том числе будущий заместитель министра внутренних дел Временного Сибирского правительства А. А. Грацианов, политик определённо правых взглядов), 2 — от трудовой народно-социалистической партии (в том числе В. Я. Нагнибеда, очень близкий к левым), 2 — от томских мусульман, один человек (некто

А. И. Ривво) — от городской еврейской общины и столько же от союза служащих. Таким образом, места большевиков умеренно левые и правые разделили между собой почти поровну.

В тот же день, 1 июня, первой на освобождённых территориях, возобновила свою работу и Томская губернская земская управа, разогнанная большевиками 27 марта 1918 г. Управа собралась практически в полном составе: председатель Н. В. Ульянов и члены — В. П. Денисов, М. П. Рудаков, Ю. Р. Саиев, А. М. Богуславский. Валериан Денисов — меньшевик, остальные четверо — правые эсеры. Сама управа, а также многочисленные служащие этого учреждения в последующие дни разместились, как и прежде, в здании бывшего губернского управления на площади Революции (Новособорной). Здесь ежедневно по рабочим дням с 10 до 11 утра члены управы вели приём граждан. Михаил Рудаков в качестве исполняющего обязанности председателя** стал заведовать инструкторским, финисовым, промышленным и сельскохозяйственными отделами. Валериан Денисов курировал народное образование, библиотеки, больницы и приюты, Юсуф Саиев руководил административным, юридическим и воинским отделами, а также курировал милицию. Богуславскому поручено было контролировать работу типографий, страхового дела и бухгалтерского учёта.

_______________

*33 гласных от большевиков, т.е. почти половина из всего состава Думы, были избраны осенью 1917 г., незадолго до Октябрьской революции, и это в Томске — далеко не самом пролетарском городе Сибири.

**Председатель управы тридцатисемилетний эсер Николай Ульянов, юрист по профессии, 2-го июня распоряжением ЗСК был назначен одним из комиссаров Томской губернии.

Одной из важнейших стала работа инструкторского отдела, 6 июня решено было «восстановить инструкторский отдел, организовать кадры инструкторов для посылки в волости и селения с целью восстановления земских самоуправлений». С 11 июня, снабженные пропагандистской литературой, инструкторы стали направляться в различные районы Томской губернии. Накануне отправки, 10 июня, состоялось общее собрание командируемых, где они получили наказ губземуправы «не покидать волости, пока не убедятся в том, что идея земских самоуправлений привита более или менее основательно». Были определены и более конкретные задачи: «осведомлять население о происходящем перевороте», «восстанавливать волостные земские самоуправления, организовывать на местах народную охрану», информировать губернское земство о положении в деревне, агитировать за создание добровольческой армии, подготавливая почву для деятельности военных инструкторов, осуществляющих запись добровольцев в армию. Штат инструкторов был невелик, поэтому губземуправа разрешала совмещение обязанностей гражданских и военных инструкторов. К 17 июня уже во все уезды Томской губернии были отправлены такого рода специалисты; по сообщению «Народной газеты» Томская губземуправа разослала по губернии в июне 1918 г. около 200 инструкторов.

Как мы видим, инструкторские отделы создавались весьма поспешно, поэтому подбор кадров осуществлялся не всегда качественно. Так помимо студентов и служащих, туда, например, поступали на службу бывшие полицейские, военные и т.п., то есть люди, зачастую не имевшие ни малейшего представления о той «земской идее», которую они должны были «прививать» населению. Инструкторами они становились, надо полагать, не по зову сердца, а по чисто меркантильно-житейским соображениям. Минимальный суточный оклад такого работника, по данным газеты «Омский вестник» (№119 от 16 июня 1918 г.), составлял 10 рублей (около 1000 на наши деньги), плюс к этому выезжавшему в командировку агитатору оплачивали все его путевые издержки.

Томская уездная земская управа (избранная 13 декабря 1917 г. и через несколько месяцев разогнанная большевиками) также возобновила свою деятельность 1 июня под руководством заместителя председателя меньшевика Б. В. Тихомирова. Сам же председатель правый эсер Василий

Сидоров, работал тот момент, как мы уже отмечали, в составе Западно-Сибирского комиссариата.

Ну и, наконец, в тот же самый день (последними по счёту, но не по значению, как говорят англичане) собрались на своё совещание и члены городского биржевого сообщества. Собрание прошло под председательством Василия Петровича Вытнова, бывшего полковника царской армии, инженера по своей гражданской специальности, представителя среднего поколения одного из богатейших семейств Томска. Собравшиеся приняли резолюцию, в которой содержался призыв к единению всех антибольшевистских сил, к «прекращению межпартийных дрязг в интересах спасения государства». Также одной из важнейших тем этого и нескольких последующих заседаний «профсоюза» торгово-промышленников стал, разумеется, финансовый вопрос («Сибирская речь», №22 от 23 июня 1918 г.).

Дело в том, что Городская дума в первые же дни своей работы обратилась к биржевикам с убедительной просьбой о кредите в размере трёх миллионов рублей. Торгово-промышленники, посовещавшись, решили удовлетворить запрос, но так как их собственные дела за период полугодового правления большевиков пришли в полный упадок, они, во-первых, направили запрос членам Западно-Сибирского комиссариата, по поводу экспроприированного у них советской властью имущества, а, во-вторых, попросили разрешения воспользоваться той наличностью, что осталась от конфискованных у них средств и хранилась на счетах городского отделения Госбанка. Обе эти просьбы комиссары ЗСК пообещали, по-возможности, удовлетворить, но лишь по возможности. Так уже через несколько дней, не дожидаясь распоряжений Временного Сибирского правительства, губернский комиссариат (о нём см. чуть ниже) провёл денационализацию ряда томских аптек, вернув их старым владельцам. Что же касается банковских средств, то здесь вообще никаких заминок не произошло, и вскоре вся конфискованная советской властью наличность (два миллиона рублей) была переведена на счета городского биржевого комитета.

После этого, чтобы уже совсем никому не было обидно, биржевики где-то раздобыли списки тех лиц, которых большевики в марте-апреле освободили от уплаты совдеповской контрибуции*, и обязали уклонистов также внести причитавшуюся с них сумму в общий фонд «ликвидации большевизма и содействия властям в создании порядка и безопасности в крае». Таким образом, вскоре набралась необходимая наличность в размере трёх миллионов рублей, которую торгово-промышленники пообещали выделить городской управе в качестве кредита, но с условием, что в городе снимут все красные стяги и транспаранты, в том числе даже те, которые вывесили эсеры и меньшевики в знак своего возвращения к власти. Условие было с трудом, но всё-таки принято, и вскоре на административных зданиях города остались только бело-зелёные флаги сибирских областников.

_______________

*Одним из них оказался П. И. Макушин, известный в Сибири книготорговец и просветитель, открывший на собственные средства первую бесплатную публичную библиотеку в России (!) и Народный университет в Томске. Учитывая эти заслуги перед обществом, большевики полностью освободили Петра Ивановича от уплаты денежной контрибуции.

На основании распоряжения ЗСК о временных органах революционной власти в Томске с 12-го июня приступил к выполнению своих обязанностей губернский комиссариат в составе трёх лиц: меньшевика Александра Грацианова и эсеров — Фаддея Башмачникова и Николая Ульянова. Местные кадеты, собравшиеся 5-го июня на своё партийное собрание, были несколько раздосадованы, что никого из них не пригласили в губернские комиссары. Однако, учитывая, то обстоятельство, что умудрённый жизненным опытом пятидесятитрёхлетний Александр Грацианов только формально числился меньшевиком, а на самом деле, как мы уже отмечали, являлся человеком несомненно правых политических взглядов*, несколько успокоило кадетов, и они вполне удовлетворились вышеизложенным фактом, осознавая также и то, что власть революционных комиссаров являлась временной и, по всей видимости, совсем недолгой. Прогноз оказался абсолютно верным, и, забегая немного вперёд, мы можем констатировать следующий факт: если в июне Томский губернский комиссариат работал как триумвират круглого стола, то уже в начале июля он стал переходить под единоначалие Александра Грацианова. Николай Ульянов в этой ситуации толи сам перевёлся, толи его перевели, на прежнее место работы в губернскую управу («Народная газета», Томск, №6 от 4 июля 1918 г.), а Фаддей Башмачников занял официальную должность заместителя томского губернского комиссара, но тоже ненадолго. Пришедший же в ноябре к власти в Сибири А. В. Колчак вообще ликвидировал этот институт исполнительной власти, заменив комиссаров на управляющих, которых он назначал лично сам.

_______________

*К тому же за Александра Алексеевича при его назначении на должность губернского комиссара очень активно похлопотали люди из ближайшего окружения Григория Потанина, то есть ведущие сибирские областники. Грацианов, кстати, до Февральской революции занимался частной врачебной практикой, причём настолько успешной, что стал очень состоятельным человеком и построил на улице Офицерской (теперь Белинского) роскошный деревянный особняк с великолепными резными узорами-оберегами на фасаде. Сейчас в этом одном из красивейших зданий Томска размещается гостевая приёная губернатора области.

Решением губернского комиссариата уже в ближайшие после переворота дни возобновили своё издание две ведущих томских газеты: «Сибирская жизнь» (официальный печатный орган сибирских областников-автономистов), закрытая большевиками в январе текущего года в ходе мероприятий по разгону Сибирской областной думы, и «Голос народа» (главный рупор губернского комитета партии социалистов-революционеров), также закрытый распоряжением советской власти, но только немного позже, в марте 1918 г., после того как эсеровские боевики попались на краже винтовок с одного их военных складов. Издательство «Сибирской жизни»

вновь въехало в своё родное здание на пересечении улицы Дворянской (теперь Гагарина) и Ямского переулка (сейчас Нахановича), на вполне законных основаниях выселив оттуда «Знамя революции» — официальный печатный орган социал-демократической партии, но фактически находившийся под патронажем большевиков и оттого размещённый ими несколько месяцев назад в лучших производственных помещениях одной из ведущих сибирских газет*. После того, как большевики сбежали, «Знамени революции» пришлось переселяться в Дом профсоюзов, теперь из «отдельного кабинета» поближе, что называется, к массам.

_______________

*Теперь на стенах этого здания висят мемориальные доски в память о двух главных редакторах: А. В. Адрианове («Сибирская жизнь») и В. Д. Вегмане («Знамя революции»), когда-то непримиримых политических противников, близкого к правым народного социалиста и коммуниста, русского и еврея, коренного сибиряка и пришлого ссыльного из Одессы, национально-патриотически настроенного консерватора и либерала левого толка. Души их и им подобных непримиримых, как представляется, вряд ли до сих пор упокоились с миром, и там, где-то на небесах, они, возможно, по-прежнему ведут свою идеологическую борьбу, которая вряд ли когда-нибудь закончится, пока есть такие широкораспространённые социальные антогонизмы, как бедные и богатые, счастливые и обездоленные и т. п. Чья-то мудрая голова развела две мемориальные доски по разным сторонам «угла на Патриарших», вот только почему-то Александр Адрианов «висит» на переулке Исайи Нахановича, а Вениамин Вегман — на улице Юрия Гагарина.

Дом профсоюзов, где собирались на свои собрания члены руководства профессиональных объединений города, новые власти поначалу не тронули, хотя бывшие арендаторы этого здания, так называемого Гоголевского дома, одна из томских гимназий и музей, с первых же дней после изгнания большевиков стали настаивать на том, чтобы им вернули потерянные в ходе двух русских революций помещения. Неподалёку от Дома профсоюзов, на базарной площади (теперь площадь имени Ленина) во втором белом корпусе, в бывшем магазине Второва, расположился в те дни комиссариат труда. По его распоряжению в Доме свободы (бывшем губернаторском доме) была устроена биржа труда для безработных. Так что хотя левые силы и согласились убрать все красные флаги с башен, но далеко ещё не капитулировали.

Известный томский поэт Сергей Недолин опубликовал в одном из июньских номеров «Народной газеты» своё стихотворение под названием «Гимн свободной Сибири», оно было посвящено Григорию Николаевичу Потанину, сибирскому Томасу Джефферсону. «Народная газета» являлась официальным печатным органом новых губернских властей, и «Гимн», надо полагать, стал своего рода их программным манифестом:

Да здравствует наша родная Сибирь,

Честь всем за неё пострадавшим!

Да здравствует весь наш народ богатырь,

Оковы навеки порвавший!

Под благостным солнцем желанных свобод,

Пусть распрей исчезнут годины.

Хозяин Сибири — великий народ,

Иного в ней нет властелина.

Да, здравствует Родина наша — Сибирь

В объятьях Руси неделимой,

Пусть будет её безграничная ширь

Счастливой и Богом хранимой!

5. Назначения на военные должности

Из обращения к населению членов Западно-Сибирского комиссариата 31 мая явствовало, что важнейшие военные должности в пределах Томска и Томской губернии заняли следующие офицеры: командующим войсками Томского района стал капитан Л. Д. Василенко, один из ближайших помощни-ков А. Н. Гришина-Алмазова в период подготовки антисоветского мятежа, на-чальником городского гарнизона был назначен полковник Н. Н. Сумароков, а военным комендантом — полковник Е. К. Вишневский, в должность начальника штаба гарнизона вступил подполковник А. Н. Пепеляев. Все эти люди до недавнего времени руководили подпольными офицерскими группами городского сопротивления и теперь на вполне законных основаниях встали во главе теперь уже абсолютно легальных вооруженных формирований Временного правительства Сибири.

Ведомство полковника Вишневского, напомним, разместилось в Доме Свободы, а полковник Сумароков со своими штабными структурами расположился в гостинице «Европа». Именно здесь началось формирование первых боевых частей Томской добровольческой дивизии, впоследствии вошедшей в состав Средне-Сибирского корпуса Западно-Сибирской (потом Сибирской) армии. Недостатка в кадрах на первых порах не было, к вечеру 31 мая, когда в город вступил чешский отряд, его уже встречали 500 вооруженных томских добровольцев. Оставленного большевиками оружия на городских складах тоже вроде бы хватало. Убежавшие советские, правда, сумели забрать с собой практически все пулемёты, зато оставили почти всю артиллерию. Для тяжелых и громоздких орудий на двух пароходах красной флотилии места просто не нашлось, поэтому томские большевики вынуждены были удовлетвориться лишь двумя пушками, размещёнными ещё 29 мая, в период боёв за город, на одной из барж, стоявших в устье реки Ушайки. Эту баржу потом прицепили к одному из пароходов и потащили за собой, тем, собственно, и удовлетворившись. Что же касается остальных орудий, то с них совдепщики поснимали замки, хотели забрать их с собой, да в спешке забыли в одном из кабинетов исполкома, так что почти вся артиллерия в целости и сохранности сразу же досталось сибирским добровольцам.

Всё, как мы видим, шло, в общем-то, достаточно хорошо, но вдруг 4 июня случилась очень большая неприятность, со своей должности был снят полковник Сумароков и назначен скромным инспектором артиллерии, той самой, кстати, что досталась белым в наследство от томских большевиков. Формально он числился как бы заместителем сначала командира дивизии, а потом и корпуса, но фактически стал исполнять обязанности обыкновенного интенданта, то есть тылового чиновника по снабжению. Другой бы на его месте не сильно огорчился, некоторые особо «одарённые» службисты с большим трудом, за взятки и унизительное низкопоклонство годами добивались таких доходных мест, но Николай Николаевич Сумароков был заслуженным боевым офицером, поэтому лично его такое назначение однозначно оскорбило.

Что же послужило поводом к опале? По словам капитана Василенко, появление полковника в городе в первые часы после победы мятежа в золотых имперских погонах бывшей царской армии чрезвычайно возмутило представителей новых демократических властей и прежде всего членов Западно-Сибирского комиссариата, которые, пользуясь представившимся вскоре случаем, настояли на том, чтобы немедленно снять Сумарокова с должности начальника городского гарнизона. По имеющимся в некоторых источниках сведениям, командующий Западно-Сибирским военным округом полковник Гришин-Алмазов 3 июня прибыл из Новониколаевска в Томск с докладом к уполномоченным Временного Сибирского правительства и здесь получил от них прямые указания по поводу впавшего в немилость строптивого офицера.

Николай Николаевич пытался защищаться, направил 12 июня письмо в адрес командующего округом с просьбой перевести его на какую-нибудь должность в строевую службу, но не тут-то было. Его реляция осталась без ответа, более того, как только полковник Сумароков в середине следующего месяца прибыл из тылового Томска в находившийся на передовой линии фронта Иркутск, по делам службы, его тот час же завернули назад и перевели на ещё более незначительную должность инспектора химической комиссии. Такого рода армейских структур и в помине не было тогда в Сибирской армии, их, кажется, только ещё предстояло создать, так что Сумароков, по сути, оказался военачальником без войска. Вконец обидевшись на подобного рода притеснения, Николай Николаевич отказался с того момента подчиняться каким-либо приказам, но в Томск всё-таки уехал. После этого начальник штаба Сибирской армии пригрозил отдать взбунтовавшегося полковника под суд военного трибунала за неподчинение, в ответ Сумароков просто взял и послал начштаба Белова (Виттенкопфа), а также самого командарма Гришина-Алмазова, что называется, куда подальше. На этом, собственно, вся история и закончилась, поскольку вскоре всем стало не до опального полковника. Более подробно о всех перипетиях сумароковского дела можно узнать из томской газеты «Понедельник» (за 9 января 1919 г.).

Освободившуюся должность начальника войск томского гарнизона 4 июня 1918 г. занял подполковник Анатолий Николаевич Пепеляев, герой (Георгиевский кавалер) Первой мировой войны, родной брат видного столичного деятеля кадетской партии Виктора Николаевича Пепеляева. Герою подполковнику поручили продолжить формирование Томской добровольческой дивизии, а потом назначили её командиром. На ключевых постах дивизии по-прежнему, как и при Сумарокове, остались члены внепартийной, т.е. офицерской подпольной организации. Так что, по-сути, с заменой Николая Сумарокова на Анатолия Пепеляева ничего такого особенного как бы не произошло, кроме того, что Томская дивизия, а потом и Средне-Сибирский корпус приобрели замечательного командира и очень талантливого молодого полководца.

6. Формирование добровольческих частей

В Томске было сформировано четыре стрелковых полка, командирами которых стали: первого — подполковник П. И. Иванов, второго — полковник Е. К. Вишневский, возглавлявший в период подготовки мятежа один из лучших отрядов офицерской подпольной организации*, третьего — полковник А. Г. Укке-Уговец, четвёртого — штабс-капитан Н. Ф. Шнапперман, находившийся до недавнего времени во главе организационного отдела той же нелегальной офицерской организации. Начальником штаба дивизии назначили капитана К. Л. Кононова**, руководившего в подполье отделом связи. Кавалерийский дивизион поручено было сформировать, а потом и возглавить атаману Енисейского казачьего войска, двадцатисемилетнему правому эсеру Александру Сотникову. В январе текущего года он уже пытался организовать вооруженный антибольшевистский мятеж на территории Енисейской губернии, но неудачно, долгое время скрывался после этого, а незадолго до описываемых событий нелегально прибыл в Томск.

_______________

*В томском подполье весной 1918 г. существовало, как минимум, две нелегальных боевых организации (одна эсеровская, а другая офицерская), контактировавших между собой, но имевших отдельные организационные структуры. Обе организации формально подчинялись при этом единому политическому руководству в лице ведущих западно-сибирских функционеров от эсеровской партии, имевших выход на находившихся в харбинской эмиграции министров Временного правительства автономной Сибири.

**В ряде работ особенно раннего постсоветского периода в должности начальника штаба фигурирует капитан Жданов, что, по-всей видимости, неверно.

Студентов медиков власти призывали записываться добровольцами в санитарные части Западно-Сибирской армии, запись осуществлялась в гостинице «Европа». Здесь же в комнате №34 производился приём в томский партизанский отряд Всероссийского союза защиты Родины. Партизанскими в то время назывались мобильные (или как тогда говорили — летучие) отряды разведчиков, выполнявших дерзкие боевые вылазки в зону расположения

войск противника. Понятно, что для такого рода военных операций нужны были люди специально подготовленные, а их не всегда хватало. Впрочем, и обычных добровольцев, пригодных к элементарной строевой службе, тоже имелось не в избытке. Для агитации, направленной на привлечение военнослужащих в ряды Западно-Сибирской армии, использовались все средства. К народной войне призывали томичей и листовками, и агитационными плакатами, и многочисленными объявлениями в газетах, и даже духовенство во время воскресных проповедей, глаголя о делах не только духовных, но и мирских, агитировало своих прихожан поскорее взять в руки оружие. Но даже этого казалось недостаточно, поэтому в один из ближайших выходных дней в городском театре состоялось собрание общественности, где с призывом вступать в ряды Томской добровольческой дивизии к населению обратились представители нового гражданского и военного руководства.

Буржуазию призывали оказывать вспомоществования нарождавшейся Сибирской армии. Многие откликались, причём это делали не только самые богатые жители города, некоторые из которых значительно умножили свои состояния на военных поставках в период Первой мировой войны, но и простые и даже малообеспеченные граждане, отдававшие, порой, далеко не лишние для них деньги, а женщины (не все, конечно) жертвовали на эти цели самые доргие для себя предметы обихода — свои украшения. И средства, таким образом, были собраны немалые, надо полагать.

Однако развёрнутую, то есть полностью укомплектованную дивизию томичам сформировать так и не удалось. И хотя в ней и числилось целых четыре стрелковых полка, а также артиллерийский и кавалерийский дивизионы, на самом деле батальоны по численности вряд ли достигали полноценной роты, а вся Томская дивизия едва-едва дотягивала до настоящего фронтового полка. Впрочем, так было не только в Томске, а и в других сибирских городах. Большую часть личного состава в этих подразделениях составляли офицеры; командных должностей на всех, по понятным причинам, не хватало, поэтому очень часто поручики, а иногда и капитаны и даже старшие офицеры служили просто рядовыми солдатами.

Вышедшая из подполья эсеровская боевая организация также, уже в первые дни после победы вооруженного мятежа, начала формировать свои добровольческие дружины. Здесь необходимо заметить, что эсерствующие офицеры, как правило, это были молодые командиры до 30 лет, в большей своей части сразу же вступили добровольцами в состав строевых частей Томской дивизии. Другие же подпольщики, те, что были из числа гражданских лиц, собственно и начали формировать дружины народного ополчения. Для организации последних уже вечером 31 мая в помещение губернской организации ПСР (на Почтамтской-28) попросили прибыть так называемых десятников, бывших командиров подпольных групп, сюда же пригласили явиться и зарегистрироваться «всех стоящих на защите Учредительного Собрания и местного самоуправления».

В городском комитете партии меньшевиков, располагавшемся на Почтамтской-9, также ежедневно производилась запись добровольцев в дружину самообороны для предупреждения, как было сказано в газетном объявлении, «погромных и монархических выступлений».

Данные ополченческие дружины состояли главным образом из студентов и гимназистов старших классов, а также из представителей трудовой интеллигенции, служащих, инженеров, преподавателей и т. п. Они в основном осуществляли функции охраны различного рода административных зданий и учреждений. Колонны эсеровско-меньшевистских дружинников ходили по городу с красными повязками на рукавах, а иногда и в сопровождении духового оркестра, исполнявшего Марсельезу — любимый революционный гимн всех левых партий. Ещё одной отличительной особенностью этих дружин было то, что его военнослужащие по условиям набора в революционные отряды не могли привлекаться для производства политических обысков и арестов.

Кроме того отдельно формировалась дружина, состоявшая, так скажем, из внепартийных ополченцев, набиравшихся в охранные отряды не по идейным соображениям, а за плату в размере от 60 до 160 рублей в месяц (что-то около, соответственно, 6 и 16 тысяч рублей на наши деньги). Запись в эту дружину производилась в здании бывшего гарнизонного совета, располагавшегося напротив главного корпуса университета, а совещания с представителями их штаба проводил в Доме свободы комендант города полковник Евгений Кондратьевич Вишневский.

Все эти добровольческие дружины имели целый ряд недостатков, главным из которых была очень низкая дисциплина среди личного состава. Дружинники никак не могли до конца усвоить необходимые правила обращения с оружием и элементарные уставные нормы, в том числе такой осоновопологающий пустулат воинской службы как беспрекословное выполнение приказа вышестоящего начальника. Они довольно часто просили разъяснить им целесообразность того или иного распоряжения, порой даже настаивая на том, чтобы приказы отдавались не в виде распоряжения, а посредством просьбы. Отношение к оружию также было среди добровольцев не самое лучшее, они его то таскали целыми днями с собой и даже, порой, домой уходили с винтовками или, наоборот, иногда бросали их где попало и потом долго искали. Что же касается боевого применения оружия, то если кому-то раньше и приходилось раз или два стрелять, то это было уже хорошо, некоторые из дружинников даже заряжать винтовки толком не умели. Проку от таких ополченцев было не очень много, поэтому эсеровско-меньшевистские отряды, именно под этим предлогом, стали постепенно разоружать и распускать, так что ни одного из них в Томске к концу лета уже не осталось. В других же сибирских городах это произошло даже раньше.

7. Жертвы большевиков

1 июня на противоположном от города берегу реки Томи были найдены истерзанные тела двух бывших подпольщиков поручика Сергея Кондратьевича Прохорова-Кондакова и священника Николая Златомрежева. Оба героя были казнены по скорому приговору бежавших большевиков, при этом тела их, как признала экспертиза, подвергались сильным истязаниям во время допросов. У Прохорова-Кондакова, который тяжелораненым попал в плен во время боёв 29 мая, были даже выколоты глаза. Во время Первой мировой войны студентом 4-го курса университета его мобилизовали в армию и определили на службу в 39-й запасной полк, дислоцировавшийся в Томске. Уволенный в запас по мобилизации, и, не желая мириться с всевластием большевиков, он сразу же вступил в подпольную антисоветскую организацию. В воскресенье 2 июня в городском кафедральном соборе состоялось публичное отпевание поручика С. К. Про-хорова-Кондакова, а потом — его похороны на территории Иоанно-Предтеченского монастыря, элитного для светских лиц некрополя Томска.

Тело Николая Златомрежева предали земле несколько позже, поскольку следственный комитет, созданный новой властью, в течение нескольких недель проводил расследование обстоятельств его гибели*. Его отпели и похоронили 25 июня на кладбище Алексеевского мужского монастыря. На крышке его гроба во время церемонии прощания лежали ручные кандалы, в которых Златомрежева и нашли уже мёртвым. Двадцатишестилетний Николай Златомрежев являлся участником Первой мировой войны, имел звание прапорщика (по другим сведения — поручика). В 1916 г. после тяжелого ранения в голову он был демобилизован и стал священником Преображенской церкви в Томске. С церковной кафедры, как отмечали его современники, он первым из священнслужителей города начал проповедовать идеи социальной справедливости и защиты прав человека, а при большевиках неоднократно задерживался уже за антисоветскую пропаганду. 24 мая 1918 г. Николай Златомрежев участвовал в боевой стычке с красногвардецами на территории Иоанно-Предтеченского женского монастыря. За это 28 мая он был арестован советскими властями и незадолго до бегства красных из города расстрелян. Николая Златомрежева похоронили как православного новомученика, погибшего в борьбе за благополучие и счастье родного отечества и своей малой родины.

_______________

*Материалов данного расследования нам, к сожалению, разыскать не удалось, однако в некоторых комментариях мы встречали сообщения о том, что насильственная смерть этих двух, а также и других арестованных подпольщиков могла произойти даже не по приговору большевистского трибунала, а вследствие самосуда, учинённого над ними красногвардейцами-интернационалистами, которые, возможно, отомстили таким образом за смерть двух своих товарищей, насильно задушенных (сразу было понятно — кем) при помощи телеграфных проводов незадолго до описываемых событий прямо поблизости от их казарм, размещавшихся в Доме науки (Народном университете) Петра Макушина.

Где-то в районе 10—12 июня на реке Томь в прямом смысле слова всплыли ещё две жертвы. Ими оказались члены городской эсеровской организации Иван Петрович Иванов и штабс-капитан Николаев. Иванов являлся членом правоэсеровской партии с большим революционным стажем, когда-то его сослали в Сибирь на административное поселение, а во время Первой мировой войны призвали в армию и даже присвоили звание прапорщика. После разгона большевиками Учредительного собрания и подписания унизительного Брестского мира Иван Петрович перешёл в оппозицию к советской власти, неоднократно арестовывался по подозрению в «контрреволюционной» деятельности. Накануне антибольшевистского вооруженного выступления его в очередной раз задержали, сначала, видимо, пытали, а потом расстреляли. Труп его был найден в ручных кандалах, с выбитой во время допросов челюстью и вытекшим глазом.

Штабс-капитан Николаев в самый канун восстания оказался разоблачён большевиками как агент подпольной организации, внедрённый в структуру командования городского красноармейского отряда, и арестован. На его теле было обнаружено множество штыковых и огнестрельных ран. Ещё одного члена боевой эсеровской группы — поручика Максимова, также арестованного незадолго до начала восстания, а потом бесследно исчезнувшего, по некоторым сведениям, вообще не нашли. Вот те пять жертв, о которых нам стало известно в ходе обработки материалов по изучаемой теме, возможно, их было и больше.

8. Сбежавшие большевики

В одном из первых номеров возобновившей свою публицистическую деятельность «Сибирской жизни» (№39 за 19 июня) была напечатана статья Григория Николаевича Потанина под названием «Дефект сибирской жизни, подлежащий немедленному устранению». В ней главный идеолог сибирских областников попытался осмыслить причины, вследствие которых большевикам удалось утвердиться у власти и не нашёл ничего более лучшего, как представить их некими авантюристами, которыми и до них была богата сибирская история. По мнению Потанина, только отсутствие в Сибири достаточного количества краевой интеллигенции, а, проще говоря, хорошо образованных людей, дало возможность большевикам в результате государственного переворота захвативших власть в столице и хозяйничать на территории Сибири на протяжении нескольких месяцев. Однако «халифы на час» вынуждены были вскоре бросить всё и в спешке бежать по реке на север, — так констатировал современные ему исторические реалии Потанин. «Нам рассказывают, — далее продолжал он, — что на пароходах русской речи не слышно, господствует немецкий язык, поются немецкие песни. Нами командовала, значит, какая-то „смесь одежды и лиц, племён, наречий, состояний“. Если бы вы имели возможность пересмотреть список бежавших, бывших наших „халифов“, то вы увидели бы, как там мало русских имён, а ещё менее сибиряков. Большинство же немцы, мадьяры, латыши и евреи. Как могло подобное случиться? Вот серьёзный урок, данный нам большевиками. Вот к чему приводит отсутствие в стране своей интеллигенции, воспитанной в любви к Сибири». Как мы видим, Григорий Николаевич оценил всё происходящее не только с точки зрения идейного сибирского областника, но одновременно с этим и с позиции бескомпромиссного русского патриота, каковым он всегда являлся, и что мы вполне убедительно, как нам кажется, доказали в нашей предыдущей книге.

Потанин, как всегда, оказался предельно конкретен и точен в своих оценках; действительно, на двух пароходах, отошедших от пристани Томска ранним утром 31 мая, находились по большей части нерусские пассажиры или, так скажем, люди не совсем славянской внешности. Почти две трети мест на пароходах красной флотилии заняли венгры-интернационалисты, все 250 человек их интербригады по решению членов томского губисполкома в полном составе были определены для первоочередной эвакуации, по причине неминуемо грозящей им мести (грубо говоря, самосуда) со стороны местного населения. Оставшиеся свободные места достались большевистскому руководству города и губернии, членам их семей, а также тем рабочим-красногвардейцам, которые вовремя смогли узнать об эвакуации и вследствие этого успели прибыть к отходу «круизных лайнеров». По воспоминаниям Ференца Мюнниха, командира отряда интернационалистов, на пароходы было погружено кроме личного состава его подразделения ещё и 35 пулемётов, которые установили вдоль бортов каждого судна, а на буксируемой грузовой барже закрепили два небольших артиллерийских орудия, которые можно было при помощи специального приспособления в случае необходимости поворачивать в любую сторону на 360 градусов. На реке было половодье, вода затопила берега, суши почти нигде не было видно, и это обстоятельство оказалось весьма на руку беглецам, опасавшимся кавалерийского преследования и атаки со стороны противника.

И действительно военный штаб новой власти сразу же распорядился организовать погоню за большевиками, вслед им был направлен небольшой, но достаточно быстроходный катер, а вниз по реке в Нарым сразу же улетела телеграмма с извещением о военном поражении совдепов и с приказом перехватить во чтобы то ни стало красную флотилию. По воспоминаниям лоцмана Багаева, после Нарыма взявшегося провести большевистские пароходы в Тюмень, совдепщики сначала зашли в Самуський затон, а потом в Орловку, попортив и там и там телефонную связь. В селе Молчаново десант в 20 человек посетил местное телеграфное отделение, конфисковав оттуда передающий аппарат, потом красногвардейцы направились в казначейство, где занимались поиском денег, но ничего не нашли и поэтому прихватили с собой лишь чистые бланки паспортов. В Колпашево произошло то же самое, а 1 июня вечером красная флотилия прибыла, наконец, в Нарым, центр самого северного уезда Томской губернии.

Здесь на берег была высажена ещё более внушительная команда красногвардейцев в количестве 40 человек во главе с командиром по фамилии Фефер. Он, кстати, являлся бывшим нарымским ссыльным, в силу чего был хорошо знаком с этим в общем-то и по сей день достаточно небольшим городом, некогда имевшем дурную славу одного из самых страшных пунктов сугубой политической изоляции. Сначала десантники направились на телеграф, где они обнаружили никому так и не переданный циркуляр командующего «контрреволюционными» силами Томска, в котором содержался приказ задержать большевистскую флотилию, «состоявшую из двух кораблей под командованием светловолосого лейтенанта» (Мюнниха. — О.П.). Посмеявшись по поводу неисполненного приказа, красногвардейцы в очередной раз повредили линию связи и, забрав с собой, по обыкновению, всю передающую аппаратуру, направились так же уже привычным маршрутом в местное казначейство в поисках возможно хранящихся там денежных средств. В тот день была суббота, да к тому же и вечер, поэтому в казначействе никого из служащих обнаружить не удалось, за исключением одного горемыки сторожа.

Последний, взятый красногвардейцами в жесткий оборот, тут же признался, что ключи от хранилища, в котором лежат деньги, находятся у главного казначея по фамилии Сизиков, и что он проживает там-то и там-то, то есть дал полную и вполне исчерпывающую информацию (а куда деваться-то? люди, которые его допрашивали, вполне могли и застрелить, коли что ни так). Однако оперативный наряд, отправленный на квартиру казначея, дома его не обнаружил, более того соседи сообщили, что Сизиков в бегах с того самого момента, как только в Нарым поступили первые известия из губернского Томска о свершившимся там вооруженном перевороте. Ничего не поделаешь, — пришлось ломать; орудовали в казначействе ломом и топором, вскрыли два нижних замка, но с верхним справиться всё-таки не смогли. Тогда красногвардейцы загнули металлическую дверь к верху и ползком пробрались в помещение хранилища, но там их ждало очередное препятствие. Вся наличность находилась в несгораемом шкафу, его налётчики вскрыть так и не смогли (вещь была, по всей видимости, сделана очень качественно, на совесть, не то что нынешний одноразовый ширпотреб). Забрали, однако, хранившееся здесь же огнестрельное оружие, а из местной переселенческой больницы — кое-какие медикаменты.

В это время основная часть команды и пассажиров красной флотилии занималась погрузкой на пароходы горючего; угля в Нарыме не оказалось (не Кузбасс), зато запас дров на пристани был основательный, им и воспользовались. В целях экономии ресурсов (путь был не близкий) беглецы решили отцепить буксируемую с самого Томска грузовую баржу, а имевшиеся на ней артиллерийские орудия перетащить на пароход «Ермак». Всё это заняло достаточно много времени, так что отправиться в путь флотилия смогла лишь утром следующего дня. Посланный из Томска вдогонку за ней катер так и не появился в зоне прямой видимости; погоня, видимо, где-то отстала. Зато на выходе из Нарыма большевики повстречали шедший снизу пароход «Организатор», на нём находился тот самый лоцман Багаев, который, собственно, и оставил для нас вот эти, весьма подробные воспоминания о тех событиях.

Таким образом флотилия двинулась дальше, впереди шёл «Ермак», а за ним едва поспевала старушка «Федеративная республика». Четвёртого июня оба судна достигли Сургута, следуя дальше по Оби, они вскоре спустились в Иртыш и направились на Тюмень, по пути зашли в Тобольск. Город к тому времени уже был захвачен местными подпольщиками, но те не смогли оказать сопротивления томским красногвардейцам, и последние, восстановив на время вновь советскую власть в городе, даже успели провести агитационные мероприятия в местных лагерях для военнопленных. Однако большого пополнения они вряд ли получили, более того постепенно стали таять их собственные пароходные команды, несмотря на усиленную за ними слежку. И тем не менее путешествие томских совдепщиков, можно считать, прошло весьма удачно, они не понесли никаких значительных потерь и, практически, в полном составе добрались в середине июня до Тюмени, которая к тому времени ещё находилась в руках красных.

9. Первые аресты в Томске

Приказом №2 в то время ещё начальника городского гарнизона полковника Сумарокова Томск сразу же после переворота был объявлен на военном положении. Чуть позже вышло ещё несколько распоряжений властей, подкрепивших данный приказ. Подобного рода циркуляры исходили и из канцелярии губернского комиссариата и от нового (примерно с середины июня) начальника гарнизона полковника Снежкова. А в конце июня месяца распоряжением командира Средне-Сибирского корпуса подполковника Пепеляева вся Томская железная дорога, а также и так называемая зона её отчуждения (т.е. территория, непосредственно примыкавшая к железной дороге) были переведены на военное положение. Все эти строгие меры в течение нескольких месяцев неоднократно продлевались в Томске; и всё потому, что город долгое время очень сильно лихорадило в политическом плане. Здесь все три летних месяца, а также в начале осени проходили разного рода совещания, съезды и конференции, — по большей части оппозиционного характера по отношению к новой сибирской власти.

В этих условиях отношение к людям, активно сотрудничавшим с советской властью, вряд ли было вполне терпимым. Накопившийся у населения негатив возмещался в первую очередь на бывших красногвардейцах. Те из них, что не смогли эвакуироваться вместе с остальными своими товарищами на пароходах, как правило, подвергались арестам и даже, порой, самосудам, а тех, кто, опасаясь преследований, бежал из города своим ходом, вылавливали по деревням местные жители и сдавали властям. О каких-либо гарантиях неприкосновенности личности в первые дни победившего антибольшевистского восстания, конечно, говорить не приходилось. Производство арестов и обысков имело тогда стихийный характер, их осуществляли не только военные отряды и патрули, но и само население, не имевшее никаких устных распоряжений на сей счёт, а тем более документов на руках. Однако вскоре, приказом начальника гарнизона №4 право обысков и арестов было строго настрого ограничено и передано в руки исключительно военных властей и то в соответствии с ордерами, выданными специальной следственной комиссией. Лишь в самых экстренных случаях, при обнаружении лиц, угрожавших своими действиями общественному порядку, военные власти могли осуществлять немедленное задержание и обыск, но при этом в течение 24 часов обязаны были дать отчёт о проведённых мероприятиях и самое главное — предоставить в следственную комиссию доказательства правильности этих акций.

Понятное дело, что преследованию подвергались, в первую очередь, те лица, кто непосредственно осуществлял диктаторскую власть при большевиках, а также люди, запятнавших себя активным сотрудничеством с советской властью. Под подобного рода критерии подпадало достаточно большое количество жителей города, поэтому весьма скоро все томские тюрьмы, наполовину опустевшие 31 мая, вновь оказались полностью заполненными и даже переполненными. Из наиболее высокопоставленных функционеров советского режима за решёткой в первые дни после победы мятежа оказались такие люди, как заместитель председателя губернского ревтрибунала Мараев, а также три командира городского батальона Красной армии, офицеры Лившиц, Устьяров и Ильяшенко. Все трое, как следует из воспоминаний Вениамина Вегмана, добровольно остались в городе для того, чтобы, во-первых, силами вверенных им подразделений обеспечить в городе порядок на переходный период, а, во-вторых, освободить из тюрем политических заключённых. Левый эсер Евгений Ильяшенко даже, якобы, получил на этот счёт специальный мандат от большевистского исполкома. Освободив из тюрьмы своих политических противников, они сами вскоре оказались за решёткой. Пикантность ситуации была ещё и в том, что, например, поручик О. Я. Устьяров являлся членом Сибирской областной думы, избранный в этот орган высшей сибирской представительной власти от сибиряков-фронтовиков, а, следовательно, обладал депутатским иммунитетом. Однако это ему мало помогло. Всех вышеперечисленных, а также других видных совдеповцев содержали в одиночных камерах главной губернской тюрьмы (в так называемом секретном отделении), а также в общих казематах 1-го исправительного арестантского отделения.

В ночь на понедельник 3 июня был произведён арест президиума городского союза безработных фронтовиков, своего рода профсоюзной организации бывших участников Первой мировой войны, главным образом из числа рядового состава, во многом поддерживавших в прошедшие полгода политику большевиков. Эти люди, что называется, сами напросились на неприятности, поскольку 2 июня на собрании союза, проходившем в штаб-квартире этой организации, в бывшем театре «Интимный» (сейчас здесь располагается кинотеатр «Киномир»), члены президиума выступили с резкой критикой новых порядков и даже, якобы, призывали участников собрания начать борьбу «с захватившей власть военной партией». Таких резких выпадов им никто конечно же прощать не собирался, тем более что по поступившим сведениям у союза фронтовиков имелось в наличии ещё и некоторое количество огнестрельного оружия, выданного ему в своё время советской властью. Исходя из этого, на основании ордера, выданного комиссарами ВСП, военным властям города было поручено разоружить членов союза бывших фронтовиков и арестовать руководителей этой организации.

Ночью театр «Интимный» был оцеплен усиленным вооруженным нарядом — офицерским взводом с двумя пулемётами. Всем находившимся в помещении предложили немедленно сдаться и выдать имеющееся у них оружие, несколько винтовок и пулемёт. Понимая бессмысленность сопротивления, фронтовики решили уступить, было задержано 78 человек, в том числе и председатель союза офицер Кошкаров. К 4 часам утра операция по разоружению союза фронтовиков была успешно завершена. После предварительного разбирательства большую часть задержанных из числа рядового и сержантского состава отпустили с миром по домам, немногочисленных офицеров мобилизовали «добровольцами» в армию, однако четверых членов президиума во главе с его председателем всё-таки арестовали и отправили для содержания в следственную тюрьму.

Западно-Сибирский комиссариат во избежание нежелательных инцидентов в связи с только что произошедшими событиями распорядился запретить 3 июня какие-либо митинги, собрания и вообще любые сборища людей, мотивируя это тем, что в течение всего дня будет, якобы, производиться изъятие оружия, находившегося на военных складах, а также на руках у частных лиц. В результате всё вроде бы обошлось без лишних эксцессов, оставленный в офисе фронтовиков наряд милиции вскоре был оттуда удалён, помещения театра «Интимный», спустя некоторое время, вернули его прежнему владельцу, члену кадетской партии, гласному городской Думы П. И. Троицкому, а штаб-квартиру профсоюза безработных фронтовиков переселили на Базарную площадь (теперь площадь имени Ленина) в корпус губернской биржи труда (в ещё один бывший магазин московского купца Второва). Забегая немного вперёд, отметим, что в конце августа того же года, приказом очередного (уже пятого по счёту) начальника Томского гарнизона, полковника Бабикова, новые власти окончательно добили, что называется, просоветски настроенный союз бывших фронтовиков, полностью его распустив.

В деревне Чернильщиково Петропавловской волости Томского уезда местным крестьянам удалось задержать и передать в руки новых властей двух высокопоставленных советских руководителей: комиссара (начальника) Томской железной дороги, левого эсера, Николая Мазурина и военного коменданта Томска Ивана Лебедева. Оба они, находясь во главе красногвардейского отряда на станции Тайга, пытались сдержать наступление войск восставшего Чехословацкого корпуса, но силы оказались неравны, и им пришлось отступить к Томску. Однако когда они вместе с отрядом добрались до города, оказалось, что советские власти к тому времени уже сбежали, а в губернском центре хозяйничают вышедшие из подполья боевики оппозиции. Вступать с ними в бой Лебедев и Мазурин посчитали совершенно бессмысленным делом, распустили отряд, после чего попытались инкогнито скрыться и до поры до времени где-нибудь затаиться, но не получилось. Жители села Чернильщиково, опознавшие и задержавшие столь важных большевистских комиссаров, в конце июля направили на всякий случай запрос в Томский губернский комиссариат с просьбой оплатить им в денежной форме поимку Лебедева и Мазурина. Крестьяне жаловались, что деревенька их очень бедная, а сил и времени на поимку государственных преступников ушло много, пришлось отрываться от работы по хозяйству ради общего дела и пр. Однако в ответ из комиссариата пришёл отказ с той мотивировкой, что поимка большевиков есть «долг перед родиной каждого сознательного гражданина в защите не только общегосударственных, но и своих собственных интересов, следовательно, здесь речи быть не может о понесённых убытках и об их возмещении» («Алтайский луч», №111 за 1918 г.).

Однако самой крупной удачей победителей в плане поиска и задержания своих политических противников, стал арест одного из ведущих большевистских лидеров Томска председателя революционного трибунала Исайя Нахановича. Он в середине мая выезжал в Омск на конференцию комиссаров юстиции Западной Сибири; 24 мая региональное совещание окончило свою работу, и Наханович поехал на поезде домой. По пути он узнал о вооруженном перевороте в Томске, не доезжая до города, выпрыгнул из вагона и преодолел оставшийся путь пешком; под покровом ночи войдя в город, он спрятался в одном из домов дачного городка (сейчас здесь располагается посёлок Степановка). Днём толи 2-го, толи 3 июня его узнал и выдал лично полковнику Сумарокову некий мальчик, он также ожидал денежной компенсации за своё старание, но услышал в ответ: «Вы спасли России! Спасибо вам от её имени», и всё. Нахановича, как особо опасного преступника, подвергли сугубой изоляции, по распоряжению начальника гарнизона его посадили в отдельную камеру прямо в подвале гостиницы «Европа», а у дверей поставили специальный круглосуточный военный караул из комендантской роты.

Как гласит документально неподтверждённое предание, Павел Михайлов, узнав об аресте Нахановича, с которым он был хорошо знаком по прежней революционной борьбе, тайно передал тому записку, с предложением оказать посильную помощь в облегчении режима содержания, но Наханович, якобы, категорически отказался. И всё-таки некоторое время спустя «почётный» караул от дверей его камеры по распоряжению томского уездного комиссариата убрали. Такое решение было принято после того, как в одной из томских больниц в конце июня «повесился» красноармеец Герасименко, также охраняемый круглосуточным караулом, а в одной из камер губернской тюрьмы «пытался покончить жизнь самоубийством» бывший заместитель председателя революционного трибунала Мараев. Оба этих случая вызвали разного рода кривотолки, так что следственная комиссия даже вынуждена была провести специальное расследование по данным инцидентам, в результате которых и в том и в другом случае большие подозрения пали на воинские караулы, охранявшие обоих пострадавших. Выдвинуть обвинения против них не удалось, однако персональную охрану от камеры Нахановича на всякий случай всё-таки убрали.

Информации ради нужно пояснить, что Пётр Герасименко, один из лидеров городского профсоюзного движения и активный сторонник советской власти, утром 29 мая принимал участие в боях с боевиками антибольшевистского подполья, во время которых был тяжело ранен. Пуля попала ему в живот и прошла на вылет через печень, его отвезли в больницу, сделали удачную операцию, и вскоре он начал поправляться. После переворота новые власти перевели Герасименко в отдельную палату и поставили около неё стражу. Однако вскоре произошла трагедия, молодой большевик повесился или ему по какой-то причине помогли это сделать. Протокол осмотра трупа гласил: «на шее петля из постельного белья… он повис на изголовье кровати». Сиделка, якобы, призналась, что его насильственно удавили, так как он вызывающе вёл себя по отношению к воинской охране. Профсоюзы настаивали провести специальную медицинскую экспертизу и обращались с этим требованием к губернскому комиссару Ульянову, но разрешения так и не получили.

Случай с комиссаром Мараевым оказался не менее подозрительным. Незадолго до произошедшего за его освобождение весьма настойчиво ходатайствовали некоторые достаточно известные в городе политики от новой власти. В качестве главного аргумента они, между прочим, приводили тот факт, что, исполняя за отсутствовавшего в конце мая в Томске Нахановича обязанности председателя революционного трибунала, Евгений Мараев сделал всё возможное для того, что выпустить из красноярской тюрьмы министра ВСП Григория Патушинского, числившегося с конца января за томскими следственными органами. В ходе разрастающегося по всей Сибири вооруженного восстания Патушинский вполне мог стать заложником у большевиков, и от того его жизнь могла бы подвергнуться очень большой опасности. Таким образом, знавшего о своём возможно скором освобождении, но всё-таки вскрывшего себе вены Мараева*, кто-то, видимо, намеренно довёл до предсуецидного состояния.

_______________

*В трудах некоторых советских историков содержатся сведения о том, что Мараев, якобы, покончил жизнь самоубийством, что не совсем верно. Он пытался это сделать, но у него ничего не получилось, об этом, например, свидетельствуют материалы газеты «Сибирская жизнь» (№54 за 1918 г.), а также тот факт, что в конце октября 1918 г. по-прежнему ещё живой Мараев в составе группы заложников был вывезен Анатолием Пепеляевым, к тому времени уже генералом, в Екатеринбург.

В уездном Новониколаевске, при переводе из городской тюрьмы на гарнизонную гауптвахту, были убиты «при попытке к бегству» арестованные во время переворота члены местного совдепа Горбань, Петухов, Шмурыгин,

Серебренников и Полковников. Этот расстрел (вполне очевидно, что именно расстрел) произвёл начальник конвойной команды из чувства личной мести, за родного брата, убитого красногвардейцами в апреле 1918 г. во время облавы на одной из улиц города… В советской историографии подобного рода происшествия считались (и в какой-то степени вполне справедливо, на наш взгляд) сетью специально спланированных акций и началом белого террора.

10. Следственная комиссия

Для того, чтобы предотвратить несанкционированные аресты, обыски и расправы, по распоряжению Западно-Сибирского комиссариата во всех освобождённых городах и других крупных населённых пунктах создавались специальные следственные комиссии, облечённые особыми полномочиями как прокурорского, так и адвокатского надзора. В Томске такая комиссия была создана одной из первых, уже 31 мая она преступила к своим обязанностям под председательством бывшего присяжного поверенного, правого эсера и гласного городской Думы П. Е. Генерозова. В неё вошли 12 человек с правом решающего голоса, а также 4 представителя с совещательными голосами, от каждой политической партии (кроме крайне левых, естественно) и от городского профессионального союза.

Следственной комиссии для работы было выделено три комнаты в гостинице «Европа»*. Кроме выдачи ордеров на аресты и обыски комиссия занималась ещё и мероприятиями по оперативному рассмотрению обвинительных материалов в отношении лиц, арестованных за сотрудничество с большевиками. Причём комиссия занималась только политическими делами, поэтому людей, обвинённых за совершенные в период советской власти преступления уголовного характера, передавали в ведение служб чисто прокурорского надзора. Работы у следственной комиссии было хоть отбавляй, так только в первые дни мятежа, по данным газеты «Сибирская жизнь» (№54 за 1918 г.), в Томске и его окрестностях было арестовано 1485 человек, потом постепенно количество заключённых в томских тюрьмах стало увеличиваться за счет прибывавших арестантов из освобождаемых Западно-Сибирской армией районов. Поэтому за один только июнь месяц члены томской следственной комиссии рассмотрели 973 дела, почти по 40 дел в сутки, по три на каждого члена комиссии в день. Колоссальная работа. При этом по результатам допросов было освобождено

из-под стражи 634 человека, признанных невиновными.

_______________

*В июле «Товарищество А. Ф. Второв и сыновья» (торговый дом) попросило городскую управу освободить все помещения их бывшей частной гостиницы, в том числе и занимаемые следственной комиссией. Всего в гостинице (так — для общей информации) до её реквизиции на общественные нужды имелось около 80 отдельных номеров.

11. Протестные мероприятия рабочих профсоюзов

1 июня по городу были расклеены листовки с воззванием к населению Томска за подписью подполковника Пепеляева (только что назначенного начальником штаба Томского гарнизона) и Льва Перелешина (правого эсера, являвшегося на тот момент, видимо, политическим комиссаром того же гарнизона). В этом политическом памфлете излагалась весьма и весьма примитивная информация о большевиках, как о немецких шпионах и подкупленных из-за границы предателях родины.

Томская меньшевистская газета «Заря» в ответ на данную прокламацию в одном из своих ближайших номеров с некоторым предостережением отметила, что большевизм — это гораздо более широкое понятие и более серьёзное явление российской политической действительности, чтобы вот так вот огульно представлять его, как власть кучки немецких наймитов, дурачивших своими, якобы, популистскими и совершенно пустыми лозунгами в течение нескольких месяцев всё население страны. Однако вряд ли кто тогда, в состоянии эйфории от столько быстрой и лёгкой победы над советской властью, мог услышать эти весьма уместные и, главное, абсолютно справедливые доводы о том, что с большевиками нужно бороться очень серьёзно, воспринимая их, как весьма достойного противника, вполне реально овладевшего революционной стихией масс. К слову сказать, русские меньшевики уже давно и очень тонко подметили, что политика приверженцев ленинизма — эта продолжение российского самодержавия (со всеми его плюсами и минусами), но только как бы с левого фланга (начало процесса зарождения знаменитого впоследствии сменовеховства).

Как бы подтверждая данный тезис меньшевиков, трудящиеся Томска, повторимся, далеко не самого пролетарского города в Сибири, уже в первый день победившего антибольшевистского восстания сумели самоорганизоваться и выработать собственную резолюцию по поводу только что произошедших событий. 31 мая томский профсоюз металлистов провёл общее собрание, на котором было принято решение предъявить новым властям следующие требования: 1) немедленно освободить всех арестованных во время переворота членов союза металлистов; 2) сохранить Совет рабочих депутатов; 3) сохранить контроль союза металлистов над теми предприятиями, которые им были переданы при советской власти («Омский вестник», №119 от 16 июня 1918 г.).

В воскресенье 2 июня в помещении Рабочего дворца (в бывшем Гоголевском доме, переданном после Октябрьской революции профсоюзным организациям) состоялась уже общегородская конференция профсоюзов, на которой присутствовали два представителя Западно-Сибирского комиссариата ВСП — Павел Михайлов и Борис Марков. Последний в своём выступлении отметил, в частности, следующее: «Сибирское правительство сейчас находится между двух огней: с одной стороны — большевики, с другой — буржуазия. Первые уже нам не страшны, но буржуазия ещё сильна, и поэтому необходимо ликвидировать дальневосточный комитет Хорвата и семёновские банды*, необходимо восстановить революционный фронт для борьбы со всеми тенденциями, противоположными народовластию».

Несмотря на такие громкие и многообещающие заявления, участники собрания достаточно холодно встретили руководителей новой власти. Главной причиной выраженного таким образом недовольства стали многочисленные факты арестов за прошедшие два дня руководителей профсоюзного движения, а также некоторых просоветски настроенных рабочих лидеров. Поэтому, в зале звучали «выкрики, враждебные новой власти», поддерживаемые явно провакационными аплодисментами. Многие из выступавших выражали сомнение в том, что реальная власть в городе принадлежит гражданской администрации; с их точки зрения, с первых дней переворота она перешла в руки военных. Некоторые из ораторов высказывали в связи с этим опасения, что интересы рабочего класса не будут защищены теперь в достаточной мере и что трудящимся придётся вести непрерывную и тяжелую войну за своё экономическое благосостояние и политические права. Присутствовавший на собрании корреспондент газеты «Сибирская жизнь» на основании такого рода заявлений и многочисленных реплик с мест сделал вывод о том, что симпатии большинства рабочих на стороне только что свергнутой советской власти («Сибирская жизнь», №28 от 5 июня 1918 г.) **.

_______________

*Комитет Хорвата, это так называемый Комитет защиты Родины и Учредительного собрания, созданный в начале весны 1918 г. в Харбине, представителями правых партий при поддержке со стороны крупной буржуазии и оспаривавший у левых министров Временного правительства автономной Сибири права на власть на освобождаемой от большевиков территории Сибири и Дальнего Востока. Ударной боевой силой Комитета являлся Особый Маньчжурский отряд атамана Семёнова.

**Собравшийся 11 июня на своё заседание профсоюз торгово-промышленных служащих, напротив, выразил полную поддержку Временному Сибирскому правительству и её добровольческой армии, на нужды которых члены профсоюза решили в течение трёх месяцев перечислять свой однодневный заработок, а также 1% — в фонд безработных («Омский вестник», №120 от 18 июня 1918 г.).

В своей итоговой резолюции конференция, во-первых, потребовала немедленно прекратить преследование людей по политическим мотивам и освободить рабочих томских предприятий, арестованных в ходе противобольшевистского мятежа. Во-вторых, призвала Сибирское правительство противостоять контрреволюционным силам, а для этого, не откладывая дел в долгий ящик, преступить к демократическим преобразованиям в интересах народа. Таким образом, профсоюзы Томска, как констатировали в своих отчётах присутствовавшие на конференции журналисты, согласились поддержать ВСП ровно настолько, насколько оно

будет «преследовать интересы и отстаивать права трудящегося класса».

На томской конференции присутствовал секретарь центрального профбюро Сибири меньшевик-интернационалист Исаак Магун. В своём выступлении он также весьма нелицеприятно высказался в адрес новой власти, обвинив партию правых социалистов-революционеров в контрреволюционности и соглашательстве с буржуазией в ущерб интересам трудящихся. Видимо не без участия Магуна в Рабочем дворце в те дни приютили оставшуюся без своих редакционных помещений газету «Знамя революции», перепрофилировав её из органа РСДРП в периодическое издание городского профсоюзного бюро и переименовав в «Рабочее знамя». Вениамин Вегман так и остался главным редактором газеты, а Магун вошёл в состав её редколлегии*. На страницах нового издания уже 9 июня появилась статья Вегмана, рассказавшая о событиях 30—31 мая в Томске, связанных со сменой власти, несколько в ином тоне, нежели большинство других городских газет.

Работа в доме профсоюзов, таким образом, в июне ещё кипела, сюда же перебрался разгромленный, изрядно поредевший, но всё ещё не запрещённый новыми властями городской Совет рабочих и солдатских депутатов**. Ютился он в одной из комнат третьего этажа, где размещался также и союз металлистов. Здесь в Рабочем дворце располагались все центры профсоюзных организаций города. Раньше в этом здании, называвшемся до Октябрьской революции Гоголевским домом, размещалась 4-я женская гимназия и музей. За прошедшие полгода рабочие довели помещения до весьма плачевного состояния, ремонт не производился, повсюду были заметны следы пребывания крайне нечистоплотных людей, на полу валялись окурки, обрывки газет и плакатов, бросались в глаза многочисленные плевки на стенах, немытые окна и пр. Так описывали томские газеты вид некогда отличавшегося особой ухоженностью Гоголевского дома***.

_______________

*Газета просуществовала всего лишь два месяца и была закрыта 4 августа по распоряжению, последовавшему из Омска от Временного Сибирского правительства. А за две недели до этого, в ночь на 17 июля редактор Вегман надолго отправился в тюрьму. Вслед за ним в начале августа туда же сопроводили и Магуна, несмотря на то, что он являлся членом Сибирской областной думы и обладал, таким образом, депутатским иммунитетом.

**В июне также ещё функционировал и Центральный исполнительный комитет Всесибирского совета крестьянских депутатов, он размещался вместе с Томской губернской земской управой в административном здании (теперь СФТИ) на площади Революции.

***Мрачные краски, видимо, были несколько сгущенны журналистами, однако на то, по всей вероятности, и делался расчёт. Вскоре к общественной полемике вокруг дома профсоюзов прибавились многочисленные просьбы через печать преподавателей и учащихся женской гимназии о возвращении им помещений Рабочего дворца. В результате к началу нового учебного года профсоюзные организации оттуда выселили, а в Гоголевском доме разместили… казармы для мобилизованных в Сибирскую армию молодых призывников.

После того, как члены Западно-Сибирского комиссариата покинули Томск, тучи над Домом профсоюзов стали сразу же сгущаться. 27 июня состоялось очередное, скажем так, последнее беспроблемное, заседание Совета профессиональных союзов, а 29-го, когда своё собрание решил провести Совет рабочих и солдатских депутатов (после 31 мая превратившийся, по сути, тоже в своего рода межпрофсоюзное объединение), в Рабочий дворец явились представители военных властей и заявили о невозможности проведения собраний в условиях объявленного в районе Томской железной дороги военного положения. Уступив такой назойливой настойчивости, вдруг проявленной властями во исполнение необходимых мер безопасности, оставшиеся члены некогда всесильного Томского совдепа вынуждены были покорно разойтись по домам и больше уже не собирались.

Возможно, что именно в ответ на такой выпад со стороны правых сил, вечером 29 июня на станции Томск-II состоялся большой стихийный митинг железнодорожников, организованный, как потом выяснило следствие, при участии бывшего председателя исполкома Томской железной дороги Расторгуева. Главным требованием собравшихся стала отмена военного положения на железной дороге. Митинг был несанкционированный, поэтому власти имели полное право его разогнать, что они и сделали, однако для этого они использовали не милицейские наряды, а военную силу. К станции уже вскоре направили воинские части, в том числе и отряд чехословаков (обещавших, кстати, как мы помним, не вмешиваться во внутриполитические российские разборки, а — только лишь, сражаясь против частей Красной армии, пробивать себе дорогу в порт Владивосток), недавно прибывший в Томск и расквартированный неподалёку, в казармах бывшего лагеря для военнопленных*. Мотивировка такой почти военной операции заключалась в том, что у митингующих, якобы, имелось на руках оружие, включая, даже один пулемёт, и они намеревались, не много не мало, а взять штурмом также находящееся неподалёку исправительно-арестантское отделение №1**, освободив из под стражи своих товарищей — большевиков («Понедельник», Томск, №3 от 8 июля 1918 г.).

_______________

*Сейчас здесь сеть торговых точек, а до недавнего времени на данной территории располагался крупный подшипниковый завод, эвакуированный из Москвы в годы Великой Отечественной войны и выпускавший весьма качественную продукцию, но в 90-е годы обанкроченный «реформами» новых российских демократов.

**Сейчас здесь тюрьма с камерами следственного изолятора.

На следующий день 30 июня точно такой же воинский отряд был использован властями для решения ещё одной проблемы, связанной с очередным протестным выступлением. Тогда в Томске состоялись похороны известного нам уже Петра Герасименко. Траурное мероприятие просоветски настроенные левые конечно же постарались использовать, что называется, с наибольшим коэффициентом полезного действия. С утра в Дом профсоюзов начали стекаться неравнодушные массы трудящегося люда, функционеры от профсоюзных организаций, а также просто товарищи по работе несколько дней назад трагически погибшего одного из неформальных лидеров томских пролетариев, боевика-красногвардейца, бывшего солдата-фронтовика. Во время гражданской панихиды звучали слова горького сожаления в связи с понесённой утратой, а также — провокационные выпады в отношении новых властей города.

Похоронная процессия прошла по главным городским улицам, сначала по Почтамтской, а потом по Садовой. Всего в шествии приняло участие, по данным левой прессы, около 4 тысяч человек. День выдался тёплый, но дождливый, временами дождь лил как из ведра. Следуя по Почтамтской, траурная процессия, превратившаяся в своего рода политическую демонстрацию, прошла мимо клубов меньшевиков и эсеров, окна которых, во избежание эксцессов и в целях сохранения дефицитного по тем временам стекла, закрыли на некоторое время железными ставнями. На улице Садовой, на пересечении с переулком Тюремным (сейчас А. Иванова) участники шествия остановилась у здания губернской тюрьмы и под окнами камер с политическим заключёнными устроили стихийный митинг («Советская Сибирь» от 14 декабря 1924 г.). В этот момент появился воинский наряд, усилиями которого беспорядки были сразу же прекращены, и похоронная процессия двинулась дальше по направлению к Преображенскому кладбищу*.

_______________

*Находилось в районе пересечения современных улиц Учебной и Вершинина, уничтожено в конце 50-х годов ХХ века совершенно варварским способом — бульдозерами и экскаваторами. А ведь здесь были похоронены лучшие люди города, цвет томской интеллигенции, в том числе и подвижники сибирского областничества. Разрешение на открытие Томского университета (первого в Сибири) император Александр II (Освободитель) подписал за год до своей трагической гибели. В начале своего правления этот царь отправил на каторгу Потанина и Ядринцева — зачинателей автономистского движения, а в последние годы своего царствования повелел открыть в Сибири университет. По замыслу людей, несколько десятилетий продвигавших эту идею, Томский университет должен был стать, в первую очередь, именно рассадником сибирского свободомыслия и краевого (областного) патриотического самосознания. Открывшийся полтора десятилетия спустя младший брат Томского университета весьма известный не только в Сибири, но и за её пределами Томский политехнический институт (теперь тоже университет), увы, и, к сожалению, стал, как это ни печально, проводником колониальной политики российской метрополии в Сибири. Именно из его стен вышла целая армия высококвалифицированной научно-технической интеллигенции, помогавшей и помогающей до сих пор выкачивать из истерзанных колониальной зависимостью сибирских недр всё, что только можно взять, а потом продать. На территории бывшего Преображенского кладбища, у погоста преображения Сибири, на костях её лучших сынов и построили студгородок политехнического…

В тот же самый день 30 июня и почти в одно и то же время, а точнее в половине второго дня члены Западно-Сибирского комиссариата, находившиеся в Омске, согласились передать свою власть пяти министрам Временного правительства автономной Сибири, также собравшимся на тот момент в Омске. Официальный акт приёма-передачи скрепили своими подписями председатель Сибирской областной думы Иван Александрович Якушев и председатель новообразованного омского кабинета министров Пётр Васильевич Вологодский.

Безвестные, отважные герои!..

Настанет день и будет враг разбит.

И ваши имена тогда народ откроет

И для веков с любовью сохранит!

Кондратий Урманов. Былые походы

1. Предыстория. Куломзино — Марьяновка

Борьба за Омск оказалась намного более затяжной, чем за Томск. Восставшим легионерам Чехословацкого корпуса и силам сибирского антибольшевистского сопротивления удалось овладеть Омском лишь к 7 июня. Таким образом, операция по захвату города продолжалась без малого две недели. А началось всё днём 26 июня, когда на железнодорожную станцию Куломзино (теперь Карбышево), находившуюся в пригороде Омска, прибыл железнодорожный состав с вооруженными чехословаками. Советское руководство города, на основании только что полученного указания из Москвы, решило силами милиции, а также красногвардейцев местного железнодорожного депо разоружить прибывший чехословацкий эшелон. В самом Омске значительных сил легионеров на тот момент не было, на его центральной железнодорожной станции стоял штабной эшелон Чехословацкого корпуса, в котором находился его командир генерал-майор В. Н. Шокоров*, а также другие офицеры штаба под охраной роты ударного батальона первой дивизии.

_______________

*Поскольку Чехословацкий добровольческий корпус формировался как подразделение Российской армии, то на его командных должностях до определённого момента находились, главным образом, русские офицеры.

В Куломзино же прибыл один из батальонов 6-го полка, что-то около 600 человек легионеров. Они были вооруженны 160 винтовками и одним пулемётом; такой комплект вооружения каждому батальону, а точнее эшелону чехословаков разрешалось иметь в соответствии с мартовским 1918 г. договором, заключённым с Советским правительством. Однако помимо официально разрешенного иностранные военнослужащие попрятали в потайных местах вагонов пистолеты, гранататы и прочие «незадекларированные ценности». Легионеры думали, что таможня даст добро и пропустит их дальше на восток, но они ошиблись. У руководства омского исполкома было на руках строжайшее предписание из Москвы дальше Омска ни одного чехословака не пропускать, эшелоны полностью разоружать и отправлять назад, вместо владивостокского порта — в архангельский.

Чехословаков их союзники (американцы, англичане и французы) обещали

вывезти из России в Европу через Владивосток, и это их вполне устраивало. Через Архангельск было, конечно, намного ближе, но там легионеров, перешедших на русскую службу, очень даже легко могли перехватить немцы, которых чехословаки, вследствие многовекового своего порабощения, боялись просто панически, тем более что немцы грозились всех легионеров, некогда состоявших на службе у Тройственного союза, переловить и перевешать за предательство.

Чехословаки, получив в Куломзино ультимативное требование о сдаче оружия, отдали лишь 30 винтовок, после чего заменили сибирских машинистов на своих собственных и очень быстро ретировались, отступив к станции Марьяновка, находившейся в 70 верстах от Омска. Командовавший красным отрядом Пётр Успенский бросился за ними в погоню, настиг их, но попал в засаду, был смертельно ранен сам, а вместе с ним погибла и значительная часть его отряда. Прибывшее к Марьяновке красногвардейское подкрепление во главе с Андреем Звездовым легионеров уже там не застало, они отступили ещё дальше на запад к полустанку Маскалёнки.

По воспоминаниям члена Омского совдепа Александра Карлова, уже ближе к полуночи вечером 26 мая, как только были получены первые известия о разгроме отряда Успенского у станции Марьяновка, председатель Западно-Сибирского исполкома большевик Владимир Косарев, понимая всю серьёзность создавшегося положения, тут же распорядился срочно собрать рабочий актив города, главным образом железнодорожников, как представителей самого массового отряда городских пролетариев, а сам отправился на телеграф, для того чтобы связаться с ближайшими сибирскими городами и предупредить их руководство о том, что чехословацкие легионеры проявили неповиновение и выступили с оружием в руках против представителей советской власти.

С Томском и Новониколаевском связаться, по всей видимости, не удалось, телеграфная связь с восточными городами, по некоторым данным, была прервана ещё утром 26 мая. В западном от Омска направлении телеграфное сообщение ещё функционировало, и Владимир Косарев, а также сопровождавший его Александр Карлов с большим неудовольствием для себя узнали, что чехами уже заняты станции Исиль-Куль, Шумиха, а также находившийся буквально в ста верстах от Омска полустанок Маскалёнки. Однако Петропавловск, ближайший к западу от Омска город, ещё оставался на тот момент в руках советской власти. Косареву удалось поговорить со случайно оказавшимся на телеграфе железнодорожного вокзала заместителем председателя Петропавловского горсовета, который сказал, что чехи, находящиеся на станции, чем-то слегка возбуждены, а в остальном у них, дескать, всё пока спокойно. В ответ ему в краткой форме изложили то, что произошло в Куломзино, в Марьяновке, а также на ближайших к Петропавловску станциях, и приказали срочно принять самые решительные меры по разоружению легионеров.

По окончании переговоров, часа в 3—4 утра (понедельника 27 мая), Косарев с Карловым отправились в железнодорожный клуб на станцию Омск-Центральный, где их уже ждал партийный и рабочий актив местных железнодорожников, а также прибывшие за несколько дней до этого из Москвы товарищи А. И. Окулов, Р. П. Эйдеман и А. Я. Нейбут, первые двое возглавляли красногвардейский отряд латышей и пермских рабочих, направлявшийся на противосемёновский фронт*. Косарев уведомил собравшихся о своих переговорах Петропавловском и другими станциями. Вскоре появилась информация о том, что и Новониколаевск занят мятежными легионерами, которые теперь двигаются вдоль железной дороги по направлению к Омску и вроде бы как захватили уже Каинск (современный Куйбышев). Для выяснения истинного положения вещей на железной дороге омские большевики использовали аэроплан, который имелся у латышских стрелков Эйдемана и который был направлен с целью воздушной разведки сначала на запад, а потом на восток.

_______________

*Большевики Алексей Окулов и Роберт Эйдеман являлись членами Всероссийского Учредительного собрания от Енисейской (Красноярской) губернии, после его роспуска они на несколько месяцев задержались в российских столицах, а затем были направлены в Сибирь с особыми поручениями. Окулову предписывалось заняться организацией отрядов Красной армии в Красноярске, а Эйдеман во главе красногвардейского подразделения латышей (Эйдеман и сам был латыш по национальности) направлялся в Забайкалье на борьбу с атаманом Семёновым. По некоторым данным этот отряд на протяжении всего мая месяца занимался продразвёрсткой в Пермской губернии, откуда и прибыл в Омск за несколько дней до описываемых событий. Тогда же на той же самой железнодорожной станции оказался проездом ещё один латыш — Арнольд Нейбут, большевик с дореволюционным стажем, человек Троцкого, он направлялся по заданию ЦК партии во Владивосток, в качестве особоуполномоченного в ранге своего рода наркома иностранных дел на Дальнем Востоке.

Прибывшим из Москвы товарищам руководство Омского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поручило возглавить созданный в связи с последними событиями военно-оперативный штаб. Должность его председателя занял Алексей Окулов, а главнокомандующим всеми войсками назначили Роберта Эйдемана, их штаб разместился на втором этаже железнодорожного вокзала станции Омск. Сразу же было образовано два рубежа обороны (фронта), командиром Марьяновского стал уже находившийся там Андрей Звездов, а на Новониколаевский в ранге командующего направили некоего Черепанова. Последнему в качестве ударной группы придали отряд воинов интернационалистов из местных лагерей для военнопленных под началом венгра Кароя Лагети. В составе подкрепления на Марьяновский фронт была отправлена часть пермского красногвардейского отряда под командованием Соловьёва. Латыши Эйдемана, как самое надёжное воинское подразделение, остались при Омском совдепе в качестве охраны и последнего резерва большевиков.

На следующий день, 27 мая, созданный в тот же день военно-революционный штаб во главе с Владимиром Косаревым объявил Омск на военном положении. Одной из главных задач большевистского руководства в

те дни стало проведение мобилизации среди мужского населения призывного возраста, как в самом городе, так и в его окрестностях, в Омском, Тарском и Тюкалинском уездах. Но данные мероприятия, как свидетельствуют даже некоторые советские источники, полностью провалились. Несмотря на заклинания о необходимости спасения социалистической революции, крестьяне, а это были, в основном, вчерашние фронтовики, не хотели снова брать в руки оружие. Рабочие Омска, надежда и опора советской власти, также не спешили записываться в Красную гвардию. Среди квалифицированных рабочих омских железнодорожных мастерских имелось достаточно большое количество приверженцев умеренных социалистических партий, то есть эсеров и меньшевиков. Последние, что вполне естественно, не только бойкотировали набор в пролетарскую гвардию, но, по некоторым сведениям, устроили даже ряд диверсий на железной дороге (об это чуть позже). По воспоминаниям председателя военно-революционного штаба

В. М. Косарева, за первые дни чрезвычайной ситуации удалось мобилизовать лишь полторы тысячи дополнительных бойцов, а потом ещё и разделить эти крохи на два фронта, половину направить к Марьяновке, а остальных — на запад, на станцию Татарская, куда к тому времени уже продвинулись чехословаки и примкнувшие к ним сибирские офицеры-добровольцы, совместно с гражданскими ополченцами.

2. Переговоры о перемирии

В силу сложившихся, мягко говоря, не совсем благоприятных для омских большевиков обстоятельств, они, дабы обезопасить себя хотя бы с одного фланга, решили замириться на некоторое время с противником в районе Марьяновки и, взяв передышку, произвести, по-возможности, дальнейшую мобилизацию всех имеющихся у них сил, плюс к этому — попросить помощи из Томска, а, возможно, дождаться и обещанных подкреплений из Москвы от Троцкого, и только после этого организовать генеральное наступление на взбунтовавшихся чехословаков. Так что 28 мая на запад в сторону расположения чеховойск под общим командованием капитана Гануша была направлена мирная делегация во главе с большевиком Залманом Лобковым. И в тот же день на станции Исилькуль (на полпути между Омском и Петропавловском) две противоборствующие стороны на взаимовыгодных условиях подписали договор о перемирии сначала на 2 дня, а потом продлили его ещё на некоторое время, до 4 июня включительно*.

_______________

*Одним из условий того договора, кстати, было освобождение попавшего в плен к чехословакам народного комиссара по продовольствию (министра из Правительства Ленина) Шлихтера. Также, видимо, не лишним будет отметить, что во втором раунде мирных переговоров в качестве посредника принял участие майор Гинэ, уполномоченный французского правительства при Чехословацком корпусе, который 1 июня прибыл на станцию Исилькуль из Петропавловска.

Однако эта мирная тактика, как показали дальнейшие события, явилась по большей части ошибочной и привела в результате к полному поражению красных в сражении за Омск. Во-первых, омским большевикам так и не удалось дождаться помощи ни из Томска, ни из Москвы, а, во-вторых, им всё-таки пришлось, в конечном итоге, вести борьбу с восставшими чехословаками как на востоке, так и на западе. Причём на восточном направлении против частей капитана Гайды бои не прекращались ни на один день и велись с переменным успехом в районе станции Татарской и Каинска (что на долгое время сковало, кстати, силы новониколаевской группировки чехо-белых и не позволило ей до определённого момента успешно развить наступление на Барнаул и Мариинск). На западе же от Омска большевики, имея перевес в артиллерии на начальном этапе противостояния, не смогли воспользоваться этим своим преимуществом и позволили легионерам за несколько мирных дней пополнить передовые части не только живой силой, но и вооружением (чехословаки к тому времени захватили такие достаточно крупные города как Челябинск, Курган и Петропавловск, изрядно поживившись там имуществом российских военных складов).

3. События на ст. Петропавловск

В Петропавловске, в отличие от Омска, не было крупных железнодорожных мастерских, поэтому главным пролетарским оплотом советской власти в городе стал консервный завод, на территории которого петропавловским большевикам удалось сформировать красногвардейский отряд рабочих в количестве примерно 500 человек. Всего в городе, по некоторым данным, под ружьём у красных имелось около 800 бойцов. Им противостоял небольшой отряд казачьих офицеров из местной подпольной организации во главе с войсковым старшиной (подполковником) В. И. Вол-ковым и находившиеся на железнодорожной станции легионеры Чехословацкого корпуса в количестве не более батальона. Таким образом силы противоборствующих сторон были примерно равны. Красные имели небольшое превосходство в вооружении, а несомненным преимуществом мятежников являлся фактор неожиданности.

Однако использовать это своё преимущество восставшие не смогли, их выступление по какой-то причине задержалось, а руководство Петропавловского совдепа, в свою очередь, получило уже вечером 26 мая соответствующее предостережение из Омска. Большевики объявили город на осадном положении, мобилизовали все имевшиеся у них силы. По линии железной дороги в обе стороны было направлено по одному вагону с рабочими для разбора путей на случай дальнейших самочинных действий чехословаков. Тогда чехи прислали в исполком делегацию и просили не принимать против них никаких репрессивных мер до окончательного выяснения обстоятельств вооруженных конфликтов, случившихся под Омском, а также в Челябинске и других городах. Весьма странно, но Петропавловский совдеп, на свою беду, почему-то пошёл им навстречу.

По всей видимости, это произошло, главным образом, вследствие того, что за лояльность легионеров поручились члены французской военной миссии при Чехословацком корпусе во главе с майором Гинэ, находившиеся в Петропавловске. Глава миссии, узнав о начавшихся в Исилькуле мирных переговорах, попросил советские власти разрешить ему и его товарищам выехать из города, для того чтобы принять участие в урегулировании возникшего вооруженного конфликта между чехословаками и красными сибиряками. Взамен майор Гинэ пообещал, что дислоцированные на железнодорожной станции Петропавловск легионеры будут вести себя хорошо и никаких незаконных действий предпринимать не станут без предварительных консультаций с миссией. Французам поверили наслово, что, в общем-то, неудивительно, ведь иностранцы не такие уж и частые гости в наших краях, поэтому к ним всегда относятся с особенным пиететом. В общем петропавловские власти приняли заверения французов за чистую манету и не произвели никаких предупредительных мероприятий против чехословаков, более того они даже распустили часть вооруженных рабочих, для того чтобы они смогли преступить к своим прямым обязанностям на производстве. За такую свою доверчивость красные жестоко поплатились.

В ночь на 31 мая, вопреки заверениям французов, которые в это время уже были далеко от места событий, петропавловские заговорщики все-таки выступили, поведя наступление с двух противоположных сторон города. Чехословаки под командованием штабс-капитана Жака от железнодорожного вокзала — по направлению к консервному заводу, а местные подпольщики в количестве примерно 60 человек — из Подгорной части города в центр, к административным зданиям. Обе ночных операции повстанцы провели весьма успешно, и консервный завод, с засевшими в нём рабочими-красногвардейцами, и городской исполком, охраняемый небольшим отрядом интернационалистов, были взяты решительным штурмом, после чего в городе сразу же установилась новая власть. Потери со стороны нападавших оказались незначительными, четыре или пять человек погибло, несколько бойцов получили ранения. О жертвах со стороны оборонявшихся мало что известно, однако есть сведения о 22 пленных интернационалистах, главным образом венгров, которых чехословаки, отведя за город, расстреляли, а всех остальных «большевичков», сдавшихся на милость победителей, казаки, согласно своей вековой традиции, сначала выпороли, а потом сопроводили для содержания в местную тюрьму.

Город Петропавловск, уездный центр Акмолинской области, включал в себя небольшой рабочий посёлок, железнодорожную станцию, да расположенную в так называемом Подгорном районе довольно крупную казачью станицу. Сюда, после демобилизации с полей Первой мировой войны в начале весны 1918 г. прибыла значительная часть военнослужащих 1-го им. Ермака Тимофеевича полка Сибирского казачьего войска. Здесь же в Петропавловске поселился и комбриг того же казачьего воинства полковник Иванов-Ринов. Последний в первое время возглавлял подпольную организацию города, но потом был переведён в Омск руководить уже тамошними нелегалами, а в Петропавловске его остался замещать вызванный из Кокчетава Вячеслав Волков.

Ни одного высшего учебного заведения в Петропавловске на тот момент не было, здесь находилось лишь казачье училище, да около десятка начальных школ. Основная масса населения вряд ли имела какие-либо углубленные понятия об идеях демократии, самоуправления и о разного рода изысках политэкономии (уж извините), вследствие чего никакой серьёзной конкуренции захватившей власть в городе военной партии никто составить тогда не смог. Поэтому войсковой старшина Волков, объявивший себя начальником Петропавловского военного района, начал распоряжаться на территории мятежного уезда практически единовластно. Единственной альтернативой, способной хоть как-то противостоять местному казачьему атаману стал уполномоченный Западно-Сибирского комиссариата ВСП правый эсер М. М. Чекушин (нелегальный псевдоним Шаньгин*), также как и В. И. Волков считавшийся одним из руководителей петропавловского антибольшевистского подпольного сопротивления. После 31 мая его усилий хватило хотя бы на то, чтобы обеспечить достойное представительство в возобновившей свою работу городской думе депутатам от левых партий и профсоюзов. Вследствие чего он не избежал прямого конфликта с атаманом Волковым, авторитарные методы управления которого он пытался обжаловать, направив в советский ещё Омск, в координационный центр антибольшевистского подпольного движения, подробный доклад о первых политических буднях новой власти в городе.

_______________

*Ещё одним псевдонимом этого революционера являлась фамилия Лиссабонский, поэтому в некоторых источниках он упоминается как Чекушин-Шаньгин-Лиссабонский.

Эта докладная записка Чекушина была перехвачена и перлюстрирована весьма споро взявшимися за своё дело военными особистами, которые сразу же поставили в разработку вскрывшиеся, негативные для них поползновения молодого эсера, но не стали, однако, спешить с арестом. Нужно сказать, что за противостоянием комиссара Чекушина-Шаньгина и подполковника Волкова внимательно наблюдали находившиеся в городе чехословацкие легионеры, причём не только их командный состав, но также и многочисленные неформальные лидеры из числа рядового состава, выдвинувшиеся в связи с последними событиями*. Достаточно существенным фактом при этом являлось то обстоятельство, что среди военнослужащих мятежного иностранного корпуса имелось значительное

количество людей с хорошим образованием, более того, многие из них находились под влиянием очень модной тогда социал-демократической идеологии**. Они считали своими врагами большевиков, но вот к сибирским эсерам эти люди относились с гораздо большей симпатией, так что Михаил Чекушин и его немногочисленные сторонники временно находились как бы под защитой чехословацких легионеров, и от того Вячеслав Волков со своими подчинёнными не рискнул тогда, что называется, в открытую разобраться с уполномоченным Западно-Сибирского комиссариата***.

_______________

*Трудное решение о вооруженном выступлении против советской власти принималось военнослужащими Чехословацкого корпуса на общевоинской конференции, проходившей в Челябинске с 15 по 23 мая, на которой в качестве делегатов с решающим голосом присутствовало очень много рядовых солдат.

**Среди легионеров встречались даже коммунисты, например — всем известный писатель Ярослав Гашек, придумавший после возвращения на родину из охваченной Гражданской войной России образ одного из самых знаменитых в истории мировой литературы добродетельных «идиотов».

***Спустя несколько месяцев, повышенный в должности до начальника Омского гарнизона, Вячеслав Волков станет одним из активных участников колчаковского переворота, и тогда уже легионеры Чехословацкого корпуса не смогут помешать ему произвести аресты виднейших представителей партии социалистов-революционеров — членов Уфимской Директории. Не смогут, потому что на сторону новых заговорщиков встанут их всесильные покровители, представители великих европейских держав — Англии и Франции.

Осторожность, проявленная таким образом в отношении Чекушина-Шаньгина, не помешала, однако, Волкову взять под жесткий контроль всю гражданскую администрацию Петропавловска. Вместе с тем ему также не составило особого труда подчинить власти военных местное самоуправление в таких совсем уж отдалённых степных городках, как Кокчетав, Атбасар и Акмолинск. Туда с соответствующими распоряжениями на руках были направлены надёжные офицеры, под неусыпный контроль которых Волков, как начальник Петропавловского военного района, определил председателей возобновивших свою работу городских дум. Таким образом, войсковой старшина Волков установил в освобождённых от большевиков районах политический режим с преобладающим влиянием военной власти. Точно такой же, по сути, диктат единоличного военного правления был установлен и на противоположной — восточной окраине Сибири, в Забайкалье, в районах, прилегавших к пограничной с Китаем станции Маньчжурия, здесь располагалась вотчина другого казачьего атамана двадцативосьмилетнего Григория Семёнова. Между этими двумя крайними точками сибирского территориального пространства и развернулись впоследствии те события, о которых мы и поведём наш дальнейший рассказ.

Спустя некоторое время, усомнившись, видимо, в том, что его донесение дошло до Омска, Михаил Чекушин решил сам съездить в столицу Степного края и лично доложить в центральный штаб о самоуправстве военных властей в Петропавловском уезде. Однако эсеровский комиссар до места назначения добраться так и не смог, бесследно исчезнув где-то по пути при так и не выясненных до конца обстоятельствах. Начатое по распоряжению Западно-Сибирского комиссариата расследование долго топталось на одном месте, ожидая, видимо, дальнейшего развития политической конъектуры, и закончилось, в общем-то, абсолютно безрезультатно, так и оставив недоказанными вполне очевидные для всех подозрения в том, что Чекушин-Шаньгин был убит по тайному распоряжению подполковника Волкова.

Безнаказанность, как известно, вдохновляет человека, преступившего закон, на новые «подвиги», что, собственно и произошло впоследствии с петропавловским атаманом. С той поры и потянулся за Вячеславом Волковым и его ближайшими подручными целый шлейф убийств своих политических противников. В сентябре от рук этих головорезов (другого слова и не подберёшь) пал известный сибирский писатель, эсер, министр Временного правительства автономной Сибири Александр Новосёлов, а в декабре — член Всероссийского Учредительного собрания и тоже эсер Нил Фомин*. В начале января 1920 г. подчинённые ещё одного неуправляемого атамана — Семёнова — казнят без суда и следствия двух, пожалуй, самых главных организаторов всесибирского антисоветского мятежа известных нам уже эсеров Павла Михайлова и Бориса Маркова. Большевики, надо признать, тоже не будут брезговать в дальнейшем подобного рода расправами по законам военного времени, что называется.

_______________

*Непосредственное отношение к убийству Фомина имели офицеры из бригады казачьего атамана Красильникова, но это сути дела в общем-то не меняет.

4. Бои на Новониколаевском фронте

В боях на восточном фронте красные части, направленные из Омска к станции Татарской, сначала стали теснить наступавших чехословаков и даже отбили у них два небольших города: Каинск и Барабинск. Здесь, кстати, ими был расстрелян захваченный в плен Михаил Иосифович Азеев-Меркушкин, также как и Чекушин-Шаньгин, являвшийся спецуполномоченным Западно-Сибирского комиссариата. Развивая успех, омичи под общим командованием Черепанова начали продвигаться всё ближе и ближе к Новониколаевску, туда же пробивался с юга и отряд красногвардейцев из Барнаула. Судьба мятежного города висела почти уже на волоске, но в этот момент капитан

Гайда перебросил для его обороны части, освободившиеся в результате столь лёгкого и быстрого захвата Томска, и чехословаки вновь стали хозяевами положения. Однако всё могло пойти совсем по другому сценарию, если бы не позорное бегство томских большевиков, оставивших без боя свои позиции. Не случись этого, вполне возможно, что Новониколаевск оказался бы взят наступавшими со стороны Омска красными, и восстание Чехословацкого корпуса здесь удалось бы подавить ещё в самом его зародыше. Впрочем, история, как известно, не любит сослагательного наклонения и предпочитает исключительно одни только факты, а они таковы: разбитые сначала под Новониколаевском, а потом и под Каинском красные вынуждены были отступить на запад, к станции Татарской и закрепиться там для длительной обороны.

5. Бои на Марьяновском фронте

Неожиданный и столь скорый захват чехо-белыми Петропавловска также не мог не сказаться на результатах противостояния двух вооруженных группировок. Через эту, оказавшуюся в их руках станцию, чехословакам удалось перебросить из Челябинска в район Марьяновки дополнительно один батальон 2-го полка под командованием капитана Крейчи, что сразу же обеспечило легионерам некоторое численное превосходство в живой силе, а также пополнило их арсеналы недостающим вооружением. Из близлежащих станиц в помощь к восставшим чехословакам стали ещё и стекаться небольшие отряды сибирских казаков. Самым крупным и наиболее боеспособным среди них оказалось подразделение, прибывшее в Исилькуль из станицы Степной и находившееся под командованием двадцатидевятилетнего есаула (капитана) Бориса Анненкова.

Бои под Марьяновкой возобновились 5 июня и продолжались в течение двух дней. Имея всё-таки некоторое превосходство в тяжелом вооружении, большевики в первый день вели непрерывный артиллерийский огонь по позициям легионеров, однако, не обладая достаточными практическими навыками, омские конониры не сумели причинить какого-нибудь значительного ущерба живой силе противника, почти полностью израсходовав имевшийся у них боезапас. 6 июня в первой половине дня чехословаки перешли в контрнаступление, сначала они атаковали красные части прямо в лоб, потом пытались охватить их с флангов, но это был лишь отвлекающий маневр. В то время пока шли бои на передовых позициях, часть легионеров совместно с казаками Анненкова предприняла скрытый и глубокий обход на одном из флангов и зашла в тыл к красным. Для последних такой «сюрприз» оказался полной неожиданностью, опасаясь оказаться в окружении, красноармейцы оставили свои позиции и начали беспорядочно отступать. Отход красных прикрывал бронеавтомобиль немецкой фирмы «Бенц», способный самостоятельно передвигаться по

железной дороге*.

_______________

*Этот броневик был изготовлен в Петрограде в мастерских российского филиала фирмы «Бенц и Ко» из Ижорской стали, т.е. из нашего сырья, нашими рабочими и инженерами, но по немецким высокотехнолгичным лекалам. После отступления красных из Омска этот бронеавтомобиль достался белым.

Сражение за Омск на западном направлении, таким образом, оказалось фактически проигранным, красным пришлось отступить до самого Куломзино, так что вечером 6 июня мятежные чехословакие части оказались уже в непосредственной близости от города. Вслед за этим сгустились сумерки и наступила последняя ночь советской власти в столице Степного края.

6. Захват Омска

Та ночь оказалась в Омске весьма беспокойной. В четыре часа утра в здании центрального железнодорожного вокзала собрались на своё последнее, экстренное совещание члены военно-революционного и военно-оперативного штабов. На повестке дня (а точнее утра) стоял только один вопрос: что делать дальше? Оставить город сразу или всё-таки дать последний и решительный бой врагу? Мнения разделились, но после непродолжительных дебатов большевики остановились на первом варианте, полагая, что разумнее будет всё-таки сохранить силы для дальнейшей борьбы и отступить. Но куда? Здесь тоже имелось как бы два варианта. Можно было отойти по железной дороге до станции Татарской, соединиться там с частями восточного фронта и потом через Кулундинские степи двинуться на юг в направлении на Барнаул, или (второй вариант) по северо-западной ветке отступить из Омска к Тюмени и Екатеринбургу. Последний маршрут, кстати, председатель Западно-Сибирского исполкома Владимир Косарев несколькими днями ранее обговаривал по телеграфу с председателем ВЦИК Яковом Свердловым; видимо, поэтому члены военно-оперативного штаба и решили остановить свой выбор именно на нём.

Во время того разговора с Москвой Косареву сообщили, между прочим, ещё и о том, что в районе Центральной Волги также началось вооруженное восстание легионеров и что поэтому армии наркома военмора Троцкого вряд ли смогут в скором времени пробиться в Сибирь. Узнав об этом и понимая, что удержать Омск собственными силами вряд ли удастся, Владимир Косарев отдал распоряжение уже за несколько дней до 7 июня начать планомерную эвакуацию по железной дороге в Тюмень продовольствия, заготовленного в мае по заданию ЦК партии для европейской части России. Ответственным за данные мероприятия были назначены А. Н. Дианов и Г. А. Усиевич. Поставленная перед ними задача усложнялась тем, что имевшихся в распоряжении городского исполкома вагонов вряд ли бы хватило для того,

чтобы отправить на северо-запад все заготовленные запасы зерна, масла и других продуктов питания, а ведь надо было ещё оставить несколько эшелонов для экстренной эвакуации людей, оружия и боеприпасов. Размышляя над данной проблемой, комиссары решили использовать для отправки продовольствия ещё и находившиеся на пристани Омска грузовые пароходы. Таковых нашлось что-то около десяти штук, вот их без промедления и задействовали. В общем, с поставленной задачей Дианов и Усиевич справились достаточно успешно, однако, как показали дальнейшие события, немного перестарались.

Так вот, после того как совещание штабов утром 7 июня приняло решение о бегстве (эвакуации) из города, и было уже отдано распоряжение о подготовке к отправке на Тюмень оставшихся на станции Омск железнодорожных составов, вдруг выяснилось, что движение по северо-западной ветке абсолютно невозможно. Во-первых, стало известно, что ночью кем-то были повреждены железнодорожные пути, то ли взорваны, то ли разобраны (впоследствии выяснилось, что это сделала группа рабочих железнодорожного депо по заданию подпольного эсеровского штаба). Во-вторых, чуть позже со станции Люблино поступили известия о том, что она атакована крупным кавалерийским соединением, сопротивляться которому местные советские власти оказались не в силах. Лихой налёт на станцию и её захват совершили казаки Бориса Анненкова, после выигранного сражения под Марьяновкой направленные сюда, по всей видимости, распоряжением всё того же подпольного городского штаба.

Таким образом, путь по железной дороге на Тюмень для омских большевиков был полностью отрезан, и теперь им предстояло найти какой-то другой вариант для того, чтобы поскорее покинуть город. Добраться до Тюмени можно было и по реке, но большая часть транспортных судов уже ушла, груженная продовольствием. На пристани оставалось лишь три или четыре пассажирских парохода, да ещё парочка маломерных судёнышек, одно из которых таскало через Иртыш паром и было весьма тихоходно, а другое использовалось в качестве прогулочного катера. Вот и всё, больше никаких других плавсредств в Омске на тот момент не оказалось. Все с укором посмотрели на товарищей Дианова и Усиевича, но те в ответ лишь пожали плечами, дескать, а мы откуда знали… Решили так, — погрузить оружие, материальные ценности, а также часть людей на имевшийся в распоряжении водный транспорт, а остальным, желающим эвакуироваться, направляться на север автомобильным или гужевым транспортом.

Куломзино красные на рассвете 7 июня оставили без боя, однако по распоряжению военно-оперативного штаба железнодорожный мост через Иртыш (Куломзино располагалось на левом берегу реки, а Омск — на правом, прямо напротив) красногвардейцы обложили динамитом и подготовили к взрыву. Взорвать один из пролётов моста им приказали в том случае, если чехи сходу попрут в город. По якобы достигнутой тайной договорённости, большевики заверили легионеров в том, что сдадут Омск, также как и Куломзино, без сопротивления, в обмен на то, что чехословаки войдут в город только тогда, когда последний пароход с эвакуируемыми отойдёт от городской пристани. По приказу военно-оперативного штаба отряд интернационалистов под командованием венгра Кангелари отправился на пороховые склады, для того чтобы подготовить и эти объекты к взрыву. Сам военный штаб, ввиду создавшейся угрозы быть отрезанным от путей эвакуации, перебрался в здание исполкома, в бывшую резиденцию Западно-Сибирского генерал-губернатора, ставшую после Февральской революции Домом республики.

Первыми на пароходе «Баян» выехали из города жены и дети большевистских руководителей, а также народный комиссар РСФСР Шлихтер с охраной. Перед отъездом он получил по чеку в местном отделении Госбанка 70 миллионов рублей (примерно семь миллиардов на наши деньги), по всей видимости, это был транш, перечисленный правительством Ленина на закупку продовольствия в Сибири. Ещё двести миллионов красные взяли в том же банке чуть позже без всякого чека, сверх этого десять миллионов рублей они точно таким же способом прихватили из казначейства, всё это, а также некоторые другие банковские ценности вместе с секретной документацией исполкома они перевезли на пароход «Андрей Первозванный», сюда же погрузились и сами ведущие советские деятели Омска с небольшим отрядом Красной гвардии. Остальные рабочие ополченцы, а также гражданские приверженцы большевиков, которые успели вовремя прибыть на пристань, разместились на судах под названием «Русь» и «Комета», в некоторых источниках упоминается ещё и пароход «Тобол»; отряду латышских стрелков отдали в распоряжение судно под названием «Арсений Плотников». Прощальные гудки красной флотилии смолкли где-то во втором часу дня; последними, чуть запоздав, на прогулочном катере «Николай» отправились в далёкий путь интернационалисты В. А. Кангелари, так и не сумевшие взорвать пороховые склады; осуществить эту акцию возмездия им помешали рабочие завода Рандруппа. Железнодорожный мост через Иртыш также уцелел, здесь к антитерростическим мероприятиям подключились железнодорожники и смогли отстояли свою «святыню».

В целом эвакуация прошла без особых происшествий, крупных вооруженных столкновений с силами местной подпольной организации не происходило. С ними, возможно, омские большевики тоже сумели каким-то образом, также как и с чехами, договориться и не встретили поэтому практически никакого сопротивления со стороны вооруженных боевиков*.

_______________

*Как писал в своей известной книге мемуаров Г. Гинс «переворот в Омске произошел так быстро и безболезненно, что как-то не верилось глазам, когда вечером стали ходить не „красные“, а „белые“, появились воззвания новой власти, и все комиссары исчезли».

Лишь где-то на окраинах, по воспоминаниям современников, изредка постреливали, но то, видимо, были бои местного (уличного) значения. И

лишь когда советская флотилия оказалась за пределами города, с левого берега по ней открыли огонь неожиданно появившиеся казачьи разъезды, однако они большого ущерба ни судам, ни пассажирам принести не смогли, так как не имели при себе ни скорострельного автоматического оружия, ни артиллерии. Видя бессмысленность такого преследования и получив несколько пулемётных очередей в ответ, казаки вскоре оставили красных в покое. Встречавшиеся по пути пароходы совдеповцы силой принуждали присоединяться к своей флотилии и следовать вместе с ними вниз по Иртышу. Всего таким образом большевики увели с собой что-то около 20 судов (включая и те что ещё до 7 июня были отправлены в Тобольск и Тюмень с продовольствием), самую большую цифру в 23 парохода приводит омская «Сибирская речь» (№22 от 23 июня 1918 г.).

Ещё несколько слов необходимо сказать о советских частях, сражавшихся на восточном направлении в районе станции Татарской. Им 7 июня был отдан приказ — прекратить сопротивление и выдвигаться на север в район города Тобольска, на соединение с основными силами отступавших из Омска большевиков. Интернационалисты Кароя Лагети выполнили распоряжение и двинулись в указанном направлении, у них, собственно и выхода-то другого не было, отступить к Омску они уже не успевали, а незаметно раствориться среди населения чужой страны им вряд ли бы удалось*. В то же самое время

другой полевой командир Черепанов отказался выполнять приказ и решил двигаться не на север, а на юг, сначала к Славгороду, а потом к советскому ещё Барнаулу. Однако перед тем, как начать столь трудный и длительный поход по Кулундинским степям, он разрешил своим бойцам, тем, кто не горел большим желанием продолжать дальнейшую борьбу, разойтись по домам. В результате в отряде остались лишь те, кто ещё верил в победу и готов был сражаться до конца. 8 июня ополченцы Черепанова прибыли в Славгород, там соединились с местными красногвардейцами и практически в тот же день на автомобилях и подводах через посёлки Цветочный и Волчиху отбыли в направлении на Барнаул, но что-то не заладилось. По сообщению с фронта 11 июня в районе Татарской был взят в плен командующий Черепанов и ещё 200 человек красноармейцев, 4 орудия и броневик (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.287, л.5—6).

_______________

*Впрочем, среди красногвардейцев-интернационалистов нашёлся-таки один авантюрист, сумевший затеряться среди сибирского населения. Им оказался двадцатишестилетний хорват по имени Иосиф Брозович. Старший унтер-офицер (старший сержант) Австро-Венгерской армии он в 1915 г. на Львовщине был тяжело ранен пикой чеченца из Дикой дивизии, попал к нам в плен, долгое время лечился в госпитале, после чего его отправили в один из концлагерей, где он увлёкся революционными идеями. Сбежав из лагеря, Брозович в мае 1917 г. оказался в Петрограде и устроился на Путиловский завод, принимал участие в июльских вооруженных беспорядках, организованных большевиками, за что был арестован полицией и сослан по давнишней российской традиции в Сибирь, снова бежал и на этот раз оказался в Омске. Здесь Иосиф вступил в Красную гвардию. В июне 1918 г. в период антибольшевистского мятежа, в очередной раз скрываясь от преследования, он осел в деревне Михайловке, находившейся в 70 км от Омска. Сам он родился и вырос в крестьянской семье, за три года, проведённых в России ему удалось достаточно хорошо изучить русский язык, так что Брозович вполне мог сойти и за беженца из какого-нибудь далёкого западенского местечка бескрайней Российской империи. В общем, сумел, как говорят украинцы, сховаться, более того, здесь в Михайловке Иосиф охмурил одну из местных красавиц четырнадцатилетнюю Пелагею Белоусову и даже в скором времени обвенчаться с этой несовершеннолетней девушкой. После второго пришествия советской власти в Сибирь Иосиф Брозович уехал с молодой русской женой на родину, отсидел в тюрьме по политической статье, в 1934 г. вновь вернулся в Россию, поселился на некоторое время в Москве и стал одним из видных сотрудников Коминтерна под именем Иосипа Броза (партийный псевдоним Тито), а после окончания Второй мировой войны более 30 лет руководил социалистической Югославией.

Сразу же после отбытия из города совдеповского каравана на улицах Омска, теперь уже вполне открыто, начали появляться вооруженные люди с белыми и красными повязками на рукавах. То были члены антибольшевистских подпольных организаций, соответственно — офицерских и эсеровских, изъявивших таким образом непоколебимое желание уже с первых минут зарождения новой власти в городе размежеваться на две отличные друг от друга группировки. Для сравнения в Томске вооруженные повстанцы-подпольщики и 29-го, и 31 мая выступили более сплочённым фронтом с одинаковыми бело-зелёными отличительными повязками; такое единство являлось, разумеется, лишь временным явлением, и тем не менее. Но вернёмся в Омск. Первым делом вооруженные группы захватили Дом республики, потом были взяты под контроль городские тюрьмы, почта, телеграф, центральный банк с казначейством, военные склады, а также другие важнейшие военные и гражданские объекты, заранее намеченные в соответствии с оперативными планами восстания. Взятие самого крупного города Сибири практически без единого выстрела явилось, если не заслугой, то весьма большой удачей для повстанцев. Отдельные мелкие перестрелки после исхода большевиков, по воспоминаниям современников тех событий, конечно, имели место, но то были лишь небольшие эпизоды, никак не отразившиеся на общей картине случившейся вдруг неожиданно лёгкой победы.

И вот, как только отгремели совсем уже последние выстрелы, на улицы родного города начали выходить освобождённые и восторженно ликующие граждане, в основном прилично одетые и даже принарядившиеся в соответствии с переживаемым радостным и одновременно торжественным моментом. Дамы были в праздничных платьях, мужчины в самых лучших пасхальных сюртуках, военные пенсионного возраста достали из дальних сундуков свои старые мундиры, многие одели даже запрещённые после февраля 1917 г. погоны и, абсолютно ничего не опасаясь, так в них и проходили весь оставшийся день, да и следующий тоже, и никто им не смел делать замечания на сей счёт, а тем более останавливать и задерживать до выяснения, как раньше. Со всех церквей, точно так же, как и в Томске, беспрестанно звонили колокола.

Отдельной темой того праздничного для освобождённых омичей дня стало явление главных виновников торжества, доблестных военнослужащих Чехословацкого корпуса. У них, по известным нам уже причинам, произошла некоторая заминка (вынужденное стояние) в Куломзино, так что они начали проникать в город лишь во второй половине дня, да и то небольшими партиями. Дело в том, что на пути легионеров встал заминированный большевиками железнодорожный мост. Деповские рабочие не позволили его взорвать, однако динамит по-прежнему находился в его стальных конструкциях, и никто не мог дать твёрдой гарантии, что взрывчатка не сработает. Не желая рисковать после столь успешно проведённой операции по освобождению столицы Западной Сибири, чехословаки предпочли воспользоваться сплавными средствами для переправы через довольно ещё широкий в те времена Иртыш. Они собрали все имевшиеся на берегу рыбацкие лодки, сколотили несколько плотов и так вот потихоньку переправились на правый берег в количестве двух-трёх рот и даже перевезли свой духовой оркестр. В город легионеры вошли уже организованным маршем, под звуки победного военного марша, с национальными флагами в полной военной экипировке (кто ходил военным строем под музыкальное сопровождение и под мерный перестук висящего за спиной оружия, тот знает, как это впечатляет). Так они проследовали, приветствуемые местными жителями к Дому республики, где их громогласными криками «ура» встретила давно уже ожидавшая их толпа народа.

Чуть раньше сюда же прибыли и также были встречены всеобщим ликованием собравшихся освобождённые из тюрем политические заключённые и среди них — один из организаторов ноябрьского 1917 г., антибольшевистского вооруженного выступления тридцатичетырёхлетний кадет Валентин Александрович Жардецкий, через несколько дней занявший должность редактора ведущего периодического издания правых сил, газеты «Сибирская речь». Однако главным действующим лицом в Доме республики стал в тот вечер 7 июня сорокадевятилетний казачий полковник с фамилией, на которой, по замечанию одного советского литературного классика, вся Россия держится, Павел Павлович Иванов (подпольный псевдоним Ринов). До сего дня он осуществлял военное руководство нелегальными боевыми организациями Омска, а теперь приказом Западно-Сибирского комиссариата назначенный командиром Степного корпуса, то есть, по-сути, временным военным диктатором Акмолинской области и Степного края (современные Омская и Семипалатинская области, северная и восточная часть Казахстана, до Кокчетава включительно).

7. Новые власти. Таинственные харбинцы

Надо заметить, и это очень важно, что подчинение самого Иванова-Ринова, а также людей из его ближайшего окружения ЗСК Временного правительства автономной Сибири считалось на тот момент фактом чисто формальным. Дело в том, что организационные структуры омского подполья были созданы в марте 1918 г. при непосредственном участии специального уполномоченного Добровольческой армии юга России генерала В. А. Флуга, мягко говоря, весьма сдержанно относившегося к министрам-социалистам из ВПАС*. Да и вообще в Омске, в отличие опять же от вечно соперничавшего с ним в тот период Томска, не очень симпатизировали эсерам, меньшевикам и прочим приверженцам любых левых взглядов. Руководство омского подполья в большей своей части негласно ориентировалось на так называемых харбинцев или, точнее сказать, таинственных харбинцев, на политиков и общественных деятелей правоконсервативного толка, проживавших в столице КВЖД, в китайском городе Харбине и создавших в начале текущего года организацию под названием Союз защиты Родины и Учредительного собрания. Сначала во главе её стоял адвокат Владимир Иванович Александров, но постепенно руководство организацией перешло к бывшему управляющему КВЖД генералу Дмитрию Леонидовичу Хорвату. Усилиями начальника штаба подпольных вооруженных формирований Западной Сибири А. Н. Гришина-Алмазова, специально приезжавшего в Омск за месяц до начала мятежа, местных нелегалов во главе с Ивановым-Риновым с трудом, но всё-таки удалось уговорить подчиниться единому руководству в лице министров Временного правительства автономной Сибири. Но всё это было лишь чисто формальным компромиссом.

_______________

*Подробнее см.: «День освобождения Сибири», глава «Миссия генерала Флуга в Сибирь».

Для того чтобы омские повстанцы не вышли из-под контроля, распоряжением Западно-Сибирского комиссариата, выполнявшего, как мы уже отмечали функции официального представителя ВПАС в Сибири, в противовес полковнику Иванову-Ринову своего рода временным гражданским диктатором в столицу Степного края был назначен правый эсер А. А. Кузнецов. За подписью именно этих двух лиц и стали выходить в первые дни после победы восстания все распоряжения новой власти. Вот одно из таких постановлений, датированное седьмым июня:

«Временным Сибирским правительством я назначен командиром Степного корпуса. Вся полнота власти с сего числа принадлежит мне и уполномоченному Временного Сибирского правительства А. А. Кузнецову впредь до передачи власти земским и городским общественным управлениям.

Командир Степного корпуса полковник Иванов.

Уполномоченный Временного Сибирского правительства Кузнецов».

По всей видимости, все те, кто читал это постановление, в зависимости от своих политических взглядов и пристрастий, делали упор на абсолютно

разные по смыслу, но так или иначе ключевые с их точки зрения фразы того воззвания. Одни перечитывали по нескольку раз: «вся полнота власти принадлежит мне… полковник Иванов». Другие вчитывались совсем в другое: временно «до передачи власти земским и городским общественным управлениям».

Далее последовали приказы о назначениях на ключевые военные и гражданские административные посты. Начальником гарнизона Омска по умолчанию стал сам полковник Иванов-Ринов; комендантом города назначили подполковникп Андреева; должность начальника штаба городского гарнизона занял поручик Ячевский; омскую милицию возглавил эсер Бородкин. Не так давно (ещё при большевиках) освобождённый из тюрьмы Х. В. Коршунов, занимавший до ноября 1917 г. должность прокурора Омской судебной палаты, вновь вернулся на своё прежнее место работы, то же самое произошло и с бывшим прокурором Омского окружного суда Филипповым. На ключевые, а точнее наиболее жизненно необходимые посты в управлении, а именно: финансы, продовольствие и судоходство, были назначены представители военно-промышленного комитета, функционировавшего ещё при царской администрации, соответственно — А. П. Мальцев, М. Н. Ваньков и Н. П. Двинаренко. 13 июня состоялось общее собрание служащих управления Омской железной дороги, на котором в присутствии комиссара ВПАС А. А. Кузнецова была принята резолюция, одобрившая произошедший переворот и постановившая вернуть к исполнению своих обязанностей уволенных большевиками начальника дороги И. А. Козырева и его первого помощника Г. М. Степаненко.

Таким образом, всё постепенно возвращалось, что называется, на круги своя, т.е. как бы ко временам старорежимного уклада, лишь слегка потревоженным двумя столичными революциями. Вспоминается почему-то в связи с этим многим известная из истории XIX века фраза, сказанная императором Александром-I после отстранения от власти (путём убиения до смерти) его отца, полусумасшедшего, как считается, реформатора Павла-I, что «теперь всё будет как при бабушке», т.е. при Екатерине II, которая, как известно, вольнодумца-демократа Радищева называла «бунтовщиком, хуже Пугачёва».

Город Омск вновь объявлялся на военном положении, опять запрещалось свободное передвижение в ночное время, собрания и митинги без особого на то разрешения тоже категорически воспрещались, любое сопротивление властям должно было немдленно пресекаться, причём самым жестким образом, вплоть до расстрелов на месте. В тот же день 7 июня полковник Иванов-Ринов отдал приказ об аресте всех активных деятелей советской власти, а людей, так или иначе сотрудничавших с ней он распорядился уволить из всех гражданских и военных учреждений. Точно так же как и в Томске под аресты в первые дни попало очень много народа, причём задерживались не только большевики и лица активно им помогавшие, но также и некоторые члены оппозиционных при советской власти партий — меньшевиков и эсеров, из числа так называемых интернационалистов. Так уже вскоре в одной из омских тюрем оказались такие известные в городе общественные деятели, как А.П.Оленич-Гнененко и Б. Н. Автономов, участники, между прочим, областнического движения Сибири последнего революционного года. А некоторое время спустя за решетку угодил, пожалуй, самый авторитетный в Омске политический деятель из числа умеренных левых — меньшевик К. А. Попов. Он принимал, хотя и косвенное, но всё-таки участие в подавлении ноябрьского 1917 г. юнкерского мятежа в Омске. Однако одновременно с этим Константин Андреевич в январе 1918 г. одним из немногих открыто выступил против разгона большевиками Всероссийского Учредительного собрания.

Политпреступников рангом пониже вообще хватали на первых порах всех подряд без всякого разбора, их приводили в Дом республики, здесь с ними в пожарном порядке разбирались наскоро назначенные кем-то люди. Совсем уж мелкую «рыбёшку» отпускали по домам, однако тех, на кого имелся хоть какой-то более или менее серьёзный компромат, отводили в тюрьму на отсидку, в целях проведения дальнейшего дознания. Но так было лишь в первые два дня, потом аресты и обыски стали производиться только на основании ордеров, выданных комендантом города подполковником Андреевым. А уже через неделю всеми этими вопросами начала заниматься специально созданная следственная комиссия. Многих, скрывавшихся от возмездия деятелей советской власти отлавливали по деревням крестьяне, привозили в Омск и сдавали куда следует, порой требуя, точно также как и в Томске, оплаты за своё усердие и проявленную политическую сознательность.

Вечером 7 июня в Доме республики начали выдавать оружие всем без исключения желающим выступить на борьбу с большевиками, однако, уже на следующий день, когда стало ясно, что никакого сопротивления со стороны красных внутри городских кварталов не происходит, винтовки стали выдавать только по письменному разрешению начальника милиции Бородкина или по рекомендациям, полученным от лояльных к новым властям политических партий; у людей, не имевших такого разрешения, оружие, напротив, начали изымать. По городу расклеили объявления, призывавшие граждан сдавать в управление милиции, находившеейся на Ядринцевской улице, незаконно полученные ими огнестрелы. Однако таких добровольцев нашлось, видимо, совсем немного (за винтовки и наганы давали очень хорошие деньги на базарной толкучке), поэтому патрулировавшие улицы дружинники проверяли у граждан не только удостоверения личности, но и при необходимости — разрешение на ношение оружия.

Ну и, наконец, последнее, опять же по счёту, но не по значению, о чём уже поздним вечером 7 июня успели известить горожан Иванов-Ринов и Кузнецов, явилось объявление о том, что на 10 часов утра следующего дня назначается собрание членов городской Думы, а также представителей всех политических партий антибольшевистского направления. В указанное время 8 июня в здании городской Думы, как и ожидалось, собралось очень много народа, кроме изрядного скопления политических и общественных деятелей здесь присутствовала также и любопытствующая публика. На столь важное общественно-политическое мероприятие прибыл А. А. Кузнецов и объявил, что он назначен уполномоченным Временного правительства автономной Сибири в Омске и будет руководить исполнительной властью до полного восстановления работы городского и земского самоуправления. За ним от имени фракции меньшевиков выступил с декларацией по текущему моменту гласный Гладышев. После этого, ввиду того, что остальные фракции думы не успели приготовить свои заявления, был объявлен перерыв до восьми часов вечера.

На вечернее заседание опять собралось очень много народа. Вёл собрание временный председатель Думы Н. Д. Буяновский. Объявленная им повестка предполагала оглашение деклараций всех думских фракций о поддержке новой власти, а также осуществление довыборов гласных на те места в Городской думе и управе, что освободились после прекращения полномочий депутатов из числа большевиков и левых эсеров. В конце заседания Николай Буяновский со знанием дела, как бывший управляющий омским отделением Русско-Азиатского банка, заявил по текущему моменту о крайне скудном финансовом положении в городе и области. На всё про всё, что называется, у городской администрации, по его словам, осталось лишь 34 миллиона рублей*, остальное, по словам Буяновского, было похищено большевиками («Омский вестник», №115 от 11 июня 1918 г.).

*На самом деле в Омске осталось немного больше денег, не 34, а 42 миллиона рублей, об этом доложил 16 июня на собрании торгово-промышленников заведующий отделом финансов ЗСК А. П. Мальцев, по его словам большевики увезли с собой 280 миллионов, 38 они оставили в Центральном банке и 4 в казначействе («Сибирская речь», №22 от 23 июня 1918 г.).

Следующим по очереди, но не менее важным по значимости общественно-политическим событием в жизни освобождённой столицы стала конференция представителей восставшего Сибирского казачьего войска. Собравшиеся в Омске казаки заседали с 8 по 11 июня и рассмотрели целый ряд наиважнейших вопросов, призванных ответить на самые последние требы дня. Во-первых, решено было уже через месяц, в соответствии с издревле существующим положением об автономии казачества, созвать большой войсковой круг для выборов своих собственных органов самоуправления, разогнанных большевиками в январе 1918 г. и заменённых Советами казачьих депутатов. На переходный период казаки утвердили временные органы власти. В Войсковое правительство вошли несколько членов старого правительства, избранного на большом круге в сентябре прошлого года, а также — шесть новых, выборных от самой конференции. Исполняющим обязанности войскового атамана стал генерал-майор И. С. Еф-тин.

Для борьбы с большевиками решено было в самое ближайшее время сформировать из казаков младшего призывного возраста (20—23 года) три

отдельных полка по шесть сотен в каждом и один конноартиллерийский дивизион из шести орудий. Ответственным за мобилизацию был назначен генерал-майор Ефтин. Казачьи офицеры, годные к строевой службе, моби-лизовывались в обязательном порядке все, а не только объявленного для рядовых казаков двадцатилетнего призывного возраста; им сохранялись их прежние чины и звания, давались гарантии строгого соблюдения всех уставных дисциплинарных норм, отменённых двумя последними революциями. Однако вне службы все военнослужащие — и офицеры, и рядовые казаки — признавались абсолютно равными в правах гражданами. Вне строя конференция даже разрешила станичникам носить штатскую одежду, что раньше запрещалось категорически.

Кстати, командиром одного из формирующихся полков, а именно: элитного 1-го Ермака Тимофеевича Сибирского казачьего был назначен войсковой старшина Вячеслав Волков. Его, в связи с нашумевшим делом о бесследном исчезновении эсеровского комиссара Чекушина-Шаньгина, приказом Иванова-Ринова (по настоянию Гришина-Алмазова) отстранили должности начальника Петропавловского гарнизона и отправили, как бы в наказание, в действующие части на противобольшевистский фронт.

Ещё до приезда в Омск большинства членов Западно-Сибирского комиссариата, то есть ещё до 14 июня, по всему городу были расклеены воззвания от имени четырёх верховных эсеровских комиссаров, в которых говорилось (немножко повторимся опять для пользы дела), что вся полнота власти в освобождённых от большевиков районах переходит в руки «Сибирского временного правительства, избранного Сибирской областной думой», для которого важнейшей задачей является защита начал народоправства, как единственной гарантии «полной гражданской свободы, как единственное условие самосознания и самоорганизации всех сил труда». И на этом пути главной целью «Временного Сибирского правительства является созыв Всесибирского Учредительного собрания, дабы народы Сибири смогли не по указке сверху, а по указанию всего населения Сибири определить дальнейшие судьбы родной страны, — части великой Российской федеративной демократической республики…»

В ответ на эти выдержанные в народническом духе заявления в «Омских вестях» за 12 июня появилась, что называется, разгромная статья под общим смысловым разворотом: «А кто же это такие Временное Сибирское правительство и его уполномоченные, находящиеся на данный момент в Томске и от имени которых действует сейчас власть на местах?». И далее разъяснялось: «В лице особо уполномоченных Временного Сибирского правительства, как, впрочем, и в лице самих членов Временного Сибирского правительства к власти снова возвращается главенствовавшая с февральского переворота и до октябрьского партия так называемых правых эсеров». И «таким образом, — завершала в явно неготивном тоне свои выводы газета, — как политические деятели, это всё хорошо знакомые лица». В той же статье, пожалуй, впервые в сибирской печати зашла тогда речь и о таинственных харбинцах, уже упоминавшихся нами; о тех харбинцах, которые как-то так, мягко говоря, не совсем были согласны с претензиями Правительства, избранного Сибирской думой, на власть и от того заинтересовавших омских правых в качестве возможной альтернативы этой власти. Борьба началась…

В ответ на такой дерзкий выпад по постановлению комиссара А.А.Кузнецова весь номер газеты изъяли из продажи, а редактор «Омских вестей» Иван Гаврилович Кузнецов (однофамилец) 15 июня был арестован. Беспартийный «Омский вестник» выходил даже при большевиках, правда всегда держал, что называется, нос по ветру, и тут вдруг такой казус. Редактора Кузнецова почти сутки продержали в Доме республики, и лишь 16-го числа отпустили на поруки. На общем собрании служащих торгово-промышленных предприятий также поднимался в те дни вопрос о составе Временного Сибирского правительства, и присутствующие выразили крайнее недовольство тем, что подавляющая часть министерских постов занята представителями эсеров и меньшевиков и лишь два портфеля досталось кадетам («Омский вестник», №124 от 22 июня 1918 г.).

Преследованию со стороны властей подвергся и редакционный коллектив газеты «Пролетарий», орган омских меньшевиков-интернационалистов. Последние, в отличие от правых, повели атаку с совершенно противоположной стороны и первыми посмели назвать чехословацкий мятеж ни больше, ни меньше, как спланированной провокацией против русской демократии. Они так же высказались против ликвидации Советов всех уровней. Но их голос не был услышан, как он не был услышан пол года назад, в январе 1918 г., когда те же самые меньшевики-интернационалисты вместе с представителями других демократических партий протестовали против разгона большевиками местных органов власти и Учредительного собрания. «Пророков нет в отечестве своём, да и в других отечествах не густо». Как против «Омского вестника» так и против «Пролетария» были возбуждены судебные тяжбы.

Николай Демьянович Буяновский, исполнявший в тот период обязанности председателя Омской городской думы и ведший её расширенное заседание 8 июня, одновременно с этим последние три военных года являлся ещё и председателем Омского биржевого комитета. Видимо поэтому ему было поручено организовать и провести одно из самых важных, по меркам консервативного Омска, мероприятий — собрание городских торгово-промышленных кругов. Оно состоялось в воскресенье 16 июня в помещении коммерческого училища. Это совещание, также как и многие другие политфорумы той поры, объявили расширенным, то есть открытым для посещения всеми желающими, более того, для участия в нём пригласили и иногородних гостей, представителей от Урала и Башкирии. На собрании, таким образом, присутствовало около тысячи человек («Сибирская речь», от 23 июня 1918 г.), рекордное, по всей видимости, количество в те дни.

Основной политический костяк собрания составили люди, очень близкие и практически идентичные таинственным харбинцам, то есть, главным образом, представители бизнес элиты Омска, а также члены местного отделения кадетской партии («партии народной свободы», как её иногда называли). На открытую конфронтацию с новой эсеровской властью участники совещания пока не пошли, однако поставили главной целью своей конференции выработку рекомендаций политического и экономического характера членам Западно-Сибирского комиссариата или тем людям, которые, возможно, их вскоре сменят у руля краевой власти. Собрание торгово-промышленников в качестве гостя посетил комиссар ЗСК Михаил Линдберг, который, так, видимо, на всякий случай, взял с собой ещё и командующего Западно-Сибирской армией полковника А. Н. Гришина-Алмазова.

Линдберг в своём приветственном слове, характеризуя новую сибирскую власть, отметил, что она не партийная и не групповая, а носит, прежде всего, деловой характер. В качестве доказательства Михаил Яковлевич заверил собравшихся, что большинство постановлений советской власти будет вскоре отменено и, в частности, — закон о национализации банков и предприятий. А в экономической сфере всем — и частным предпринимателям, и кооперативам, а равно с ними и государственным организациям — даны будут равные возможности в развитии своей комерческой деятельности.

После ухода представителей Сибирского правительства (которые, смеем предположить, почувствовали себя не совсем комфортно в зале) председатель собрания Николай Буяновский предложил приступить к деловой работе и выступил от имени Биржевого комитета с обширной речью, в которой призвал своих коллег как можно скорее включиться в дело экономического и политического возрождения Сибири. «Надо отбросить недоверие, забыть пережитое, надо начать работать. Работы масса. Класс торгово-промышленный и сельскохозяйственный, то есть крестьянство одни только могут спасти Сибирь и Россию», — резюмировал он. Выступивший вслед за Буяновским управляющий отделом финансов ЗСК А. П. Мальцев призвал собравшихся добиваться отмены хлебной монополии и введения полной свободы в осуществлении торговых операций. Наконец, в ряду всех заранее запланированных ораторов, последним выступил некто Лотаков, которому, собственно, и было поручено озвучить проект постановления собрания по текущему моменту. В нём-то как раз и содержались рекомендации властям по организации государственного строительства на ближайшую перспективу.

Чтобы долго не ходить вокруг да около приведём главное положение предложенного проекта постановления. В нём говорилось (см. например «Омский вестник», №120 от 18 июня 1918 г.):

«Вследствие чрезвычайных обстоятельств вся власть в Омске и в Западной Сибири вверяется одному лицу — диктатору, от которого и зависит назначение лиц на все административные и судебные должности в крае. Порядок этот продолжается до полного конструирования и укрепления на местах Всесибирской правительственной власти. В губерниях и областях немедленно назначаются управляющие таковыми и их помощники». В диктаторы, надо полагать, намечался полковник Иванов-Ринов, но ни никак не правительственный комиссар эсер Кузнецов.

Существующее городское самоуправление, по мнению составителей проекта, необходимо было немедленно распустить, а новое избрать на основе хотя и всеобщего голосования, но, как в старые добрые времена, с введением цензов: возрастного (до 25 лет) и осёдлого (до 2-х лет проживания в той или иной местности). Далее предлагалось отменить все без исключения постановления советской власти и на период до начала работы нового Учредительного собрания вернуться к законам, действовавшим на территории России до большевистского переворота. Исключение из последнего списка, по мнению омских торгово-промышленников, должно было составить лишь положение о выборах в Учредительное собрание; его признали несовершенным (от того, видимо, что депутатами прежнего Собрания стало слишком много большевиков, левых эсеров и эсеров-черновцев) и нуждающимся в доработке специально созданной комиссии. Взаимоотношения с Центральной Россией определялись по схеме: пока в Москве большевики, Сибирь обособляется и управляется самостоятельным правительством*. Отношения с государствами Антанты должны были строиться на добрестстких основах, с сохранением прежних союзнических обязательств, в том числе и по долгам; в обращении к союзникам содержалась просьба оказать белой России неотложную финансовую, экономическую и военную помощь для организации борьбы с германо-большевизмом. Далее, все Советы народных депутатов, за исключением профессиональных союзов, подлежали немедленному роспуску без каких-либо надежд на возрождение. Такова была политическая программа проекта постановления.

_______________

*Ещё 9 июня командующий Степным корпусом П. П. Иванов-Ринов совместно с уполномоченным А. А. Кузнецовым направил телеграмму в адрес Совета народных комиссаров, в ней он сообщил о переходе власти в Сибири в руки Временного Сибирского правительства. Это правительство, говорилось в телеграмме, не стремиться к отделению от России и будет продолжать снабжение центральных районов продовольствием. Однако если Совнарком попробует при помощи своих войск вторгнуться в пределы Зауралья, то эти попытки, предупреждал полковник Иванов-Ринов, «я встречу вооруженной силой и тогда движение продовольственных грузов в Россию будет приостановлено».

В экономическом блоке содержались рекомендации Сибирскому правительству по полной денационализации предприятий и возвращении их прежним владельцам, за исключением тех, которые были переданы под государственный контроль вследствие финансового банкротства. Проект постановления также предполагал отмену государственной хлебной монополии и введение свободных цен на продовольственные продукты.

Ну и, наконец, последнее, на чём стали настаивать омские правые, это — формировать национальную Сибирскую армию на основе прежнего, царских времён, дисциплинарного устава, предполагавшего полное и

беспрекословное подчинение нижестоящих чинов вышестоящим командирам.

Справедливости ради нужно отметить, что в прениях по проекту постановления, который был принят большинством голосов, не все выступавшие выразили единодушное согласие с выдвинутыми в нём положениями. В конечном итоге, сам председатель собрания Буяновский, а с ним и ещё группа в 30 человек проголосовали против принятия проекта в целом, выразив своё особое мнение по двум пунктам: введение единоличной диктатуры и ликвидация государственной монополии на торговлю хлебом. Появление такой оппозиции, ставшей для некоторых достаточно неприятной неожиданностью, было, впрочем, вполне объяснимо. Дело в том, что Николай Буяновский всегда числился в среде омских кадетов за белую ворону и считался представителем левого крыла в партии, более того в пору своей беззаветной студенческой молодости Николай Демьянович даже увлекался, было время, идеями эсеров, но потом стал управляющим банка и о своих социалистических взглядах ему пришлось надолго забыть. Являлся он приверженцем и великих потанинских замыслов по поводу автономии Сибири, что в кадетской партии всегда считалось не комильфо, то есть немного дурным тоном. А однажды, несмотря на опасность угодить в опалу и лишиться хорошо оплачиваемого банковского «соцпайка» от царского колониального режима, Буяновский в числе немногих общественных деятелей нашего края даже выступил против так называемого Челябинского тарифного перелома*.

_______________

*Челябинский тарифный перелом, принятый правительством в 1896 г., обязывал платить за товары, вывозимые из Сибири, двойной железнодорожный тариф, что сразу же сказалось на себестоимости сибирской продукции и нанесло удар не только по предпринимателям из сферы частного бизнеса, но и по участникам весьма мощно стартовавшего в начале XIX века товарно-потребительского кооперативного движения.

На несчастного Буяновского по завершении собрания со страниц омских периодических изданий буржуазно-консервативного толка сразу же посыпались обвинения в левом уклоне и прочих политических ошибках. А ведь человек лишь высказал мнение, что оголтелый правый реванш никуда не годится, что он может оказаться губителен для белой Сибири. Тут Николай Демьянович как в воду глядел, что называется. Люди подобного склада ума всегда немного одиноки в своих бескомпромиссных поисках правды (которой, возможно, как и Бога, даже и не существует вовсе), для них сам этот поиск является определяющим смыслом жизни, и когда он исчезает, происходит что-то очень страшное. Лев Толстой, он же Левин в «Анне Карениной», как известно, не брал с собой ружья на охоту, избегая соблазна застрелиться. Николай Буяновский такого соблазна избежать не смог, уехав, как и большинство его собратьев по несчастью, после разгрома белого движения в эмиграцию и прожив там несколько лет… покончил жизнь самоубийством.

Но оставим пока патетику и продолжим рассказ о делах вполне обыденных.

8. Наступление на север

Приказом №2 от 7 июня полковник Иванов-Ринов создал штаб Степного корпуса, который сразу же приступил к формированию регулярных боевых частей, которые, кстати, в соответствии с ещё одним распоряжением комкора от 10 июня рекомендовалось именовать ни «белой гвардией», а войсками Сибирского правительства, — просто, ясно и понятно. Степной корпус, по замыслам его создателей, должен был состоять из двух дивизий: казачьей, в составе трёх набранных по мобилизации полков, и стрелковой, состоящей также из трёх полков, но формируемых на добровольно-принудительных, если можно так выразиться, началах. Офицеры, годные по возрасту и состоянию здоровья для строевой службы, мобелизовывались все без исключения, остальные граждане, желавшие с оружием в руках отстаивать принципы демократии, принимались в ряды пехотных полков на добровольной основе. Командиром Степной Сибирской стрелковой дивизии приказом Иванова-Ринова был назначен сорокатрёхлетний полковник Григорий Афанасьевич Вержбицкий.

Дополнительно (пока шло формирование Степного корпуса) для того, чтобы начать немедленную вооруженную борьбу с красными частями, в Омске решили создать несколько мобильных отрядов, так называемых отдельных партизанских бригад, действовавших на самостоятельной (автономной) основе с целью выполнения какой-то специально поставленной перед ними задачи. Одно из таких подразделений, казачью бригаду, возглавил известный нам уже есаул двадцатидевятилетний Борис Анненков, его от захваченной им станции Люблино направили в партизанский рейд дальше по железной дороге на север, к городу Ишиму. Ещё один наскоро сколоченный кавалерийский отряд отдали под команду также есаула тридцатилетнего Ивана Красильникова и командировали в помощь прорывавшемуся уже в то время к Красноярску Средне-Сибирскому корпусу подполковника А. Н. Пепеляева. Ну и, наконец, ещё одно мобильное подразделение, создали, в основном, из офицеров-добровольцев, в том числе и из тех, что входили ещё совсем недавно в состав нелегальных боевых групп омского противобольшевистского подполья. Возглавил этот небольшой отряд, состоявший на первых порах всего из 70 бойцов, сибиряк, уроженец Забайкалья тридцатидвухлетний фронтовик, штабс-капитан инженерных войск Николай Николаевич Казагранди. Его подразделению также была поставлена специальная задача.

Как мы уже рассказывали, 7 июня омские большевики бежали вниз по Иртышу, прихватив с собой все имевшиеся на городской пристани пароходы. На причале остался лишь один единственный тихоходный тягач, ежедневно таскавший паром через реку. Захватившим город военным, конечно, очень хотелось попытаться каким-то образом догнать красную флотилию, но у них поначалу не было для этого абсолютно никакой возможности. Малоподвижный тяни-толкай направили, спустя несколько часов, толи в погоню, толи в разведку, но он еле-еле дошёл до ближайшего ремонтного затона, после чего вынужденно вернулся назад. Однако, вот удача, буквально на следующий день, 8 июня, из верховьев Иртыша в Омск прибыл пароход «Семипалатинск» (по другим сведениям «Семипалатинец»). Это стало настоящей удачей для омских добровольцев, и ею конечно же не преминули воспользоваться.

В ночь на 9 июня «Семипалатинск», при помощи мешков с песком превращённый в бронированный «крейсер», с семидесятью бойцами на борту отдал швартовые и бросился в погоню за большевиками. Казагранди имел в своём арсенале 11 ручных пулемётов системы «Льюис» и даже одно лёгкое артиллерийское орудие. Путь боевого экипажа лежал вниз по Иртышу, сначала до Тары, а потом до Тобольска. Догнать красную флотилию, ушедшую с пристани несколько дней назад, отряду Казагранди, многие понимали, что вряд ли удасться, да и силы были неравны, но эти обстоятельства вряд ли могли тогда кого-нибудь остановить или напугать. Офицеры рвались в бой, желая выместить накопившуюся у них злость на своих былых обидчиков, — коммунистов, предателей, как они считали, родины, заключивших с немцами позорный и кабальный Брестский мирный договор. Особенную ненависть вызывали у русских патриотов красногвардейцы венгры, с которыми они воевали на фронтах Первой мировой войны, а вернувшись домой по демобилизации, вдруг обнаружили, что в их родных городах эти самые мадьяры, а также немцы и австрийцы с красными повязками на рукавах заправляют, практически, всеми делами… Крыша могла поехать от обиды на такую несправедливость, однако теперь представилась, наконец, возможность рассчитаться со своими обидчиками.

И вот 12 июня у деревни Карташево, находившейся примерно на полпути к Таре, бойцы 1-го Омского офицерского партизанского отряда (так они стали себя называть) столкнулись с вооруженной группой интернационалистов, под командованием венгра Лагети, отступавшей от станции Татарской для соединения с основными силами омских большевиков. Красногвардейцев, по разным данным, было что-то около двухсот человек с несколькими пулемётами, то есть они почти в три раза превосходили омских партизан по численности, но находились на тот момент в явно подавленном психологическом состоянии. Бойцы же Казагранди, напротив, были однозначно в приподнято боевом настроении и потому достаточно легко (здесь источники абсолютно единодушны) и с наименьшими потерями взяли верх над противником. В плен сдался почти весь отряд интернационалистов, в том числе и сам их командир Карой Лагети, правда — уже тяжело раненым. Как не велико было ожесточение, но самосуда русские офицеры-сибиряки не допустили.

Отяжелённые таким количеством пленных партизаны Николая Казагранди оказались вынужденными заметно снизить скорость своего движения, однако им вскоре опять повезло и они встретили на своём пути три брошенных большевиками парохода («Ольга», «Иртыш» и «Товарищество»), оставленных на подходах к Таре толи по причине повреждения, толи вследствие дефицита горючего. Как бы там ни было, но эти транспортные средства очень пригодились омским добровольцам, одно из судов они отправили с донесением о последних событиях в Омск, а на второе погрузили и направили туда же пленных венгров. В самой Таре красных уже не оказалось, они ушли отсюда несколькими днями ранее, прихватив с собой 180 тысяч рублей из местного банка и казначейства. В подробностях эти события разворачивались следующим образом.

Ещё 6 июня, когда, разгромив большевиков под Марьяновкой, чехи подошли к Омску и стало ясно, что дни советской власти уже сочтены, руководители главного подпольного штаба отдали распоряжение своим соратникам в Таре немедленно начать вооруженное восстание и захватить город. Такая срочная операция оказалась нужна для того, чтобы в случае необходимости перерезать красным ещё и путь отступления по Иртышу. Приказ был принят, и в тот же день местная нелегальная организация во главе с офицером Рубцовым и эсером Васильевым свергла власть советов в городе. Вечером 7 июня уже из освобождённого Омска в Тару пришла телеграмма от полковника Иванова-Ринова с очередным распоряжением — сделать всё возможное для того, чтобы атаковать и как можно дольше удерживать у города отступающую красную флотилию. Местные руководители восстания, испытывая явный дефицит в вооружении и технике, не придумали ничего лучшего, как нарыть вдоль берега Иртыша окопов и, укрывшись в них, обстрелять проходящие мимо пароходы, что, собственно, и было сделано.

Для омских большевиков, подошедших к Таре 9 июня, данное обстоятельство оказалось полной неожиданностью, они никак не ожидали столь «тёплого» приёма и вследствие этого понесли на первых порах некоторые потери. Особенно сильно досталось «Андрею Первозванному», на котором находились главные начальники и на который в телеграмме из Омска тарским повстанцам приказывали обратить особое внимание. Этот пароход, в результате открытого по нему оружейного и пулемётного огня, получил, как свидетельствуют источники, достаточно значительные повреждения, что, однако, не помешало ему подойти к пристани и высадить десант красногвардейцев на берег. Сопротивление находившегося в окопах противника красным удалось довольно быстро подавить, сказалось и численное превосходство рабочих отрядов, а также тот факт, что в рядах защищавших тарскую пристань ополченцев оказались в основном представители гражданской интеллигенции, по большей части полные неумехи в военном деле, впервые участвовавшие в настоящем боевом столкновении.

Одержавшие верх красногвардейцы вновь на несколько часов восстановили в городе советскую власть, освободили из тюрьмы арестованных несколькими днями ранее своих товарищей-коммунистов, после чего наведались, по обыкновению, в финансовые учреждения города и конфисковали всю имевшуюся там наличность. Попутно было захвачено продовольствие и телеграфное оборудование, несколько человек из числа пленных победители увели на пароходы в качестве заложников. Обследовав подвергшийся обстрелу «Андрей Первозванный» и сделав заключение, что он теперь уже недостаточно надёжен, руководство спасавшейся от преследования флотилии решило перебраться в полном составе на пароход «Витязь». В тот же день красные двинулись дальше по направлению к Тобольску.

Утром 14 июня в Тару прибыл отряд штабс-капитана Казагранди, здесь к нему присоединился местный повстанческий отряд под командой штабс-капитана Черкеса в составе 19 человек. Не теряя времени, увеличившееся до 90 бойцов войсковое подразделение уже на двух кораблях отправилось в дальнейший путь, настойчиво и неотступно преследуя отступающих большевиков.

К этому времени, а точнее 9 июня, на станции Татарской встретились пробивавшиеся навстречу друг другу чехословацкие части 6-го Ганацкого (в честь плодородной долины в Моравии) полка. Один батальон, под командованием штабс-капитана Чеховского, наступал от Новониколаевска, другой, под началом известных нам уже командиров, — от захваченного двумя днями ранее Омска. После некоторого отдыха объединённые силы этого полка при поддержке также прибывших вскоре в Омск батальонов 2-го имени чешского короля Йиржи из Подебрад полка* были направлены вместе с сибирской стрелковой дивизией полковника Вержбицкого вдоль железнодорожной ветки на Екатеринбург, воевать Тюмень. Но об этом мы расскажем немного позже.

_______________

*Первоначально этот добровольческий полк, сформированный из пленных Первой мировой войны, носил имя братьев Кирилла и Мефодия. Однако после Февральской революции 1917 г. 2-й полк был переименован в честь чешского короля Йиржи, приверженца и последователя идей протестантского реформатора Яна Гуса.

Молчание и смирение, пацифизм

и любые призывы, уводящие народ в сторону

от всеобщего восстания, должны быть осуждены,

ибо сейчас они — от дьявола.

аятолла Хомейни

1. События в Мариинске

Теперь давайте перенесёмся в восточные районы Сибири, на территорию Енисейской и Иркутской губерний, где одновременно с уже описанными нами событиями происходили не менее важные исторические перипетии, сыгравшие также немаловажную, а может быть даже и решающую роль в битве за Сибирь.

И для начала обратим своё внимание на небольшой городок Мариинск, административный центр одноимённого уезда Томской губернии. Здесь, собственно говоря, всё, в общем-то, и началось, имеется в виду всесибирское антибольшевистское восстание. Мариинск стал первым городом, где вооруженным путём была свергнута советская власть, и произошло это событие днём 25 мая, то есть, практически, на сутки раньше чем в Новониколаевске и за шесть дней до того, как то же самое случилось в Томске. Мариинск, таким образом, стал на некоторое время своего рода лидером освободительного движения Сибири. Более подробно об этом мы уже рассказывали в нашей книге «День освобождения Сибири», тем не менее, будет, наверное, не бесполезным для более ясного осмысления произошедшего ещё раз восстановить в памяти некоторые детали тех событий.

Итак саммери. В двадцатых числах мая 1918 г. на станции Мариинск находилось два эшелона с чехословаками, в них размещался батальон 7-го Татранского полка под командованием капитана Э. Кадлеца, а также личный состав двух артбатарей второй чехословацкой дивизии под началом капитана Воронова — всего около 900 человек, при более чем 160 винтовках и, как минимум, одном пулемёте. Эти подразделения в начале мая находились в Новониколаевске, однако, после того как пришло распоряжение из Москвы — не накапливать на отдельной станции по нескольку эшелонов с легионерами, батальон Кадлеца, а также инженерную роту отправили дальше на восток («Омский вестник», №110 от 5 июня 1918 г.).

Им противостояли довольно внушительные силы со стороны красных. Во-первых, на запасных путях станции Мариинск, по соседству, т.е. в непосредственной близости от легионеров находился эшелон с красногвардейцами из Омска, ждавшими своей очереди для отправки на восток, в Забайкалье, на борьбу с атаманом Семёновым. Их было что-то около двухсот человек при нескольких пулемётах и двух артиллерийских орудиях. В самом городе имелось, по одним сведениям, местное красногвардейское ополчение, по другим — лишь небольшой отряд революционной милиции, доставшийся мариинским большевикам по наследству от прежней земской власти и подчинявшийся в тот период городскому исполкому.

Таким образом, силы двух противоборствующих сторон были примерно равны. Легионеры превосходили красных по численности личного состава, однако те, в свою очередь, имели преимущество в качестве и количестве вооружения. Развязка наступила 25 мая. По договорённости с мариинскими железнодорожниками, выйти на которых помогли чехословакам местные эсеры, капитан Кадлец попросил эшелон с омскими красногвардейцами перегнать и расположить так на запасных путях, чтобы он был полностью открыт и стал бы удобной мишенью для атаки со стороны легионеров. И вот в назначенный час чешские солдаты под командой своих капралов вышли, как обычно, на занятия по физподготовке, выстроились повзводно и начали выполнять упражнения: кто — с сапёрной лопаткой, кто — с деревянным муляжом вместо винтовки, а кто — и с настоящим табельным оружием. И в этот момент прозвучал армейский горн, подавший условный сигнал к штурму; легионеры, повернувшись в сторону омского эшелона, бросились в его расположение и без особого труда взяли его, как пираты, на абордаж. Первым делом нападавшие захватили, конечно, артиллерийские орудия, потом пулемёты, а затем и всё остальное вооружение и имущество противника. Красногвардейцы, как свидетельствуют источники, не успели оказать практически никакого сопротивления; по всей видимости, атака на их позиции была проведена очень умело и главное молниеносно.

Часть красногвардейцев оказалась в плену, кому-то удалось организованно отступить, а кто-то и, элементарно, сбежал с поля боя. В результате омские красногвардейцы потерпели полное поражение, и Мариинск остался, практически, без защиты. Какое-то время красные ещё сопротивлялись, пытались отстоять свой город, но их усилий хватило всего лишь на несколько часов. После чего они вынуждены были отступить по железной дороге на восток и закрепиться на правом берегу реки Кии, создав здесь в последующие дни достаточно мощную линию обороны. А вскоре к западу от Мариинска образовался ещё один фронт. Дело в том, что 25 мая, пока шёл бой за город, член городского исполкома А. Колесников посредством телеграфа успел проинформировать (всем! всем! всем!) о том, что взбунтовавшиеся чехословаки пытаются свергнуть в Мариинске советскую власть и что необходимо принять все меры против этого: «Шлите всё, ибо это вызов Советской Федеративной республике».

Первыми откликнулись на призыв о помощи шахтёры Анжеро-Судженских копей (весьма значительная часть углекопов на этих шахтах, кстати, являлась выходцами из крестьян Мариинского уезда). Здесь сразу же сформировали отряд в 90 человек, и уже в воскресенье 26 мая он отбыл в район Мариинска. Подойдя к городу с запада, шахтёры под командованием левого эсера П. Сашенко сразу же предприняли атаку на позиции чехословаков, а вскоре к ним присоединился и отряд из Томска в количестве 50 бойцов, с двумя артиллерийскими орудиями. Помощь с востока тоже не заставила себя долго ждать. Первым на выручку мариинским и омским партизанам в район железнодорожного моста на правый берег реки Кии прибыл красный отряд со станции Итатка во главе с левым эсером М. Х. Пе-реваловым. Вскоре сюда же доставили 200 красногвардейцев из Боготола и 300 человек из Красноярска во главе с левым эсером Михаилом Ильичём Соловьёвым, бывшим унтер-офицером царской армии, членом Енисейского губисполкома. Он и возглавил здесь на месте Мариинский фронт. Значительно меньшее количество штыков направил под Мариинск Ачинский совдеп, однако на то у него были свои веские причины, поскольку на территории данного уезда в это же самое время началось крестьянское восстание (кулацкое — по версии советских историков), также привлёкшее к себе некоторое количество воинских сил.

В итоге под Мариинском красным удалось собрать до полутора тысяч своих бойцов, правда, не достаточно хорошо обученных для противостояния закалённым в боях Первой мировой войны легионерам, однако полных революционной решимости, во что бы то ни стало покончить с врагами советской власти. К тому же в рядах красногвардейцев находились ещё и воины-интернационалисты из числа военнопленных, имевших, так же как и чехословаки, богатый боевой опыт. Одна красная линия обороны располагалась в 35 верстах (примерно в 30 километрах) к востоку от Мариинска, как мы уже указывали, на правом берегу реки Кии, в районе станции Суслово. А на западе в районе станции Яя врага подпирала ещё одна воинская группировка, состоявшая из анжеро-судженских шахтёров и томских красноармейцев. Таким образом, Мариинск хотя и был освобождён чехословаками, но вместе с тем оказался зажат с двух сторон, как бы в тисках советских частей.

Теперь о том, что происходило в самом городе. День 26 мая, выпавший как раз на воскресенье, стал в Мариинске первым днём долгожданной для многих свободы от диктатуры большевиков. После храмовой службы, как и полагается, на главной Соборной площади города состоялся политический митинг. Настроение в городской среде, как отмечали очевидцы, было «покойное, довольное, направление митинга противобольшевистское». На радостях, в ознаменование достигнутой первой победы, захваченных в плен красногвардейцев чехословаки отпустили на свободу, но взамен взяли у них устное обещание не выступать больше никогда с оружием в руках против демократии.

На следующий день ответственный за наведение нового порядка в Мариинске капитан Кадлец издал несколько обращений к жителям города. В первом из них он для начала разъяснил позицию командования Чехословацкого корпуса по поводу только что свершившихся событий, подчеркнув, что легионеры ни в коем случае не собираются вмешиваться во внутренние дела России, а лишь намерены обеспечить себе свободный путь во Владивосток, а оттуда во Францию, для борьбы со своим заклятым врагом — Германией. В следующем объявлении до городских обывателей было доведено распоряжение о низложении советской власти, о введении в городе военного положения, и, наконец, ещё одно, последнее воззвание, сообщало волю победителей по поводу создания новых структур политической власти. «Вызываю граждан г. Мариинска избрать себе новое правление, которое возьмёт в руки власть. Двух из новоизбранных приглашаю явиться ко мне».

На основании данного распоряжения, как констатируют источники, в тот же день 27 мая была создана так называемая революционная коллегия в составе семи человек, в которую вошли три представителя от Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, а также четверо членов от ведущих революционных партий (по одному человеку от большевиков, меньшевиков, а также правых и левых эсеров). Однако уже в ближайшие дни в Мариинск пришли две телеграммы из Новониколаевска, где 26 мая также произошёл успешный чехо-белогвардейский переворот. Одна из телеграмм сразу же в значительной степени изменила положение вещей. Её подписал непосредственный начальник Кадлеца командир 7-го Татранского полка капитан Гайда, и в ней Кадлецу давалось прямое указание — немедленно разогнать Советы, арестовать бывших членов исполкома и передать власть прежним органам земской власти.

Вторую телеграмму 28 мая отправил в Мариинск член Западно-Сибирского комиссариата Михаил Линдберг, находившийся, также как и Гайда, в Новониколаевске в это время. В ней Михаил Яковлевич разъяснил для широкого круга сторонников победившей демократии позицию Сибирского правительства по вопросу о власти, отметив, что Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов должны быть в обязательном порядке лишены всех властных полномочий. По поводу же их дальнейшей судьбы Линдберг заметил, что они вполне могут существовать, но лишь как «классовые организации» трудящихся. На основании новых указаний из Новониколаевска капитан Кадлец тут же приказал арестовать остававшихся ещё в городе членов городского и уездного исполкомов, а также распустил революционную коллегию, заменив её комитетом общественной безопасности, в состав которого вошли теперь только правые эсеры и меньшевики. Есть данные, что ещё и представители рабочих профсоюзов принимали на первых порах участие в работе вновь учреждённого комитета.

Далее на восток от Мариинска располагались две очень мощных большевистских цитадели — Красноярск и Иркутск. В Красноярске находились самые крупные в Сибири железнодорожные мастерские, рабочие которых (не все, но большинство) охотно поддерживали политику советской власти, да и в целом по городу влияние партии коммунистов было достаточно велико. Достаточно сказать, что должность городского головы ещё до того, как свершилась Октябрьская социалистическая революция, занимал большевик Яков Дубровинский. Что касается чехословаков, то их на железнодорожной станции Красноярск в период начала мятежа находилось совсем немного, штабной эшелон 2-й дивизии с немногочисленной охраной, да ещё небольшое подразделение авиаторов. Несомненно, что красным в Красноярске не составило особого труда разоружить и даже арестовать всех попавшихся под руку легионеров. На столь крайние меры их вынудила пойти известная нам уже телеграмма из Мариинска, известившая о вооруженном выступлении чехословаков в городе. В числе немногих, кому удалось ускользнуть из рук красноярских большевиков, оказался начальник штаба дивизии с несколькими подчинёнными. Звали этого человека Борис Фёдорович Ушаков, и он вскоре станет одним героев нашего дальнейшего рассказа.

Теперь, то, что касается Иркутска; но прежде — несколько предварительных замечаний. Этот город являлся в тот период официальной столицей советской Сибири, здесь размещалось её правительство под названием Центросибирь, возглавлял его большевик с дореволюционным стажем, бывший нарымский ссыльный тридцатидвухлетний Николай Николаевич Яковлев. В Иркутске события развивались совсем по другому, нежели в Красноярске, сценарию, здесь возник ряд определённого рода трудностей, которые ещё раз подтвердили всю неординарность сложившейся ситуации.

2. События, связанные с разоружением частей Чехословацкого корпуса в Иркутске, а также на подступах к городу

25 мая в Иркутске, так же как и в Омске, была получена телеграмма наркома военмора Троцкого о немедленном и полном разоружении находившихся на территории губернии чехословацких эшелонов, а в ночь на 26 мая в Центросибирь поступило сообщение о конфликте в Мариинске и о захвате города чехословаками. В три часа дня (того же 26-го мая, в воскресенье) на иркутский вокзал прибыл эшелон №26, под командой капитана Новака*, а по некоторым данным, плюс к этому, — ещё и состав (или даже два) с чешскими артиллеристами. На запад по железной дороге, на ближайших к Иркутску полустанках — Иннокентьевская и Батарейная — размещались ещё два батальона, на станции Половина — один эшелон легионеров, как минимум по одному составу находилось где-то в районе Канска и в Нижнеудинске. Восточнее Иркутска, согласно большинству источников, вплоть до самого Владивостока ни одной чешской части на тот момент не располагалось.

_______________

*Из официального сообщения Центросибири от 4 июня 1918 г.

Как писала газета «Омский вестник» (№102 от 26 мая 1918 г.), уже 25 мая к станции Иркутск были стянуты отряды красноармейцев, а также воинов — интернационалистов, а ещё броневики и артиллерия. Историк В. С. Познан-ский даёт более подробную информацию по поводу этих частей: 1-й Сибир-

ский стрелковый полк, кавдивизион венгров-интернационалистов, маршевые роты барнаульцев, анжеросудженцев, черемховцев, а также хорошо испытанное в предыдущих боях с «контрреволюцией» средство — артиллерийская батарея.

По сообщению того же, но уже вышедшего при новой власти, «Омского вестника» (№126 от 26 июня 1918 г.), в 4 часа дня 26 мая после того как в результате длительных и трудных переговоров уже практически оказалось достигнуто соглашение, и чехословаки согласились сдать всё своё оружие, за исключением «прожиточного минимума» в 30 винтовок, вдруг неожиданно прозвучало несколько провокационных выстрелов со стороны красных, и разгорелся бой. Советская историография приводит в качестве начала вооруженного столкновения в Иркутске ту же самую дату и время, но только рисует, естественно, совершенно иную картину случившегося. Согласно её версии, чехословаки в категорической форме отказались выполнять требования большевиков о разоружении и первыми открыли огонь по их позициям.

Описания дальнейших событий также немного противоречат друг другу. Советские историки вполне уверенно утверждают, что совместными и согласованными действиями красных стрелков, кавалерии и, главным образом, броневиков, а также артиллерии чехословацкий мятеж был достаточно быстро подавлен, и легионеры без особых проблем разоружены. Согласно их сведениям, большевики создали в Иркутске в те дни целых две линии обороны. Первая находилась непосредственно на вокзале, а вторая — в районе духовного училища. Железнодорожную станцию и примыкавшее к ней рабочее Глазковское предместье чехословаки захватили достаточно быстро, однако выдвинуться дальше они не посмели, наблюдая в пределах прямой видимости ещё одну и гораздо более мощную линию советской обороны с артиллерийскими орудиями и броневиками. Плюс к этому над ними начал кружить ещё и красный боевой аэроплан с бомбами и пулемётом на борту. К тому же в бой ещё не вступала артиллерия красных. Дальнейшее сопротивление мятежники посчитали нецелесообразным. Так трактуют события советские источники.

Противоположная же сторона конфликта впоследствии (после того как советскую власть в Сибири уже повсеместно свергли) сделала совсем другие выводы. Их комментаторы утверждали и утверждают, что легионеры проявили в бою на станции Иркутск чудеса боевой выучки и героизма, в результате чего сопротивление большевиков почти мгновенно оказалось сведено на нет, так что уже вскоре они вынуждены были запросить мира, дабы избежать полного захвата города чехословаками. Для переговоров с командным составом эшелонов на вокзал срочно прибыли член Центросибири Гейцман и один из руководителей Иркутского совдепа Антон Шевцов. В результате достигнутого компромисса иркутские большевики, нарушив приказ Троцкого, всё-таки согласились пропустить чехословаков дальше на Дальний Восток, причём с оружием. Вместе с тем арсеналы мятежников всё-таки удалось подсократить. Из разрешенных ранее 160 винтовок и одного пулемёта на эшелон теперь легионерам для самообороны оставили всего лишь тридцать карабинов, а также так называемое лично приобретённое оружие (трофейное) — сабли, кинжалы и револьверы. В обмен на это чехословацкий эшелон беспрепятственно пропускался на территорию Забайкалья и далее — в порт Владивосток, в сопровождении специально уполномоченного комиссара от Центросибири.

На основании вышеизложенного можно таким образом предположить, что вооруженный инцидент в Иркутске закончился, что называется, боевой ничьей и примирением, тогда как на первом этапе противостояние двух противоборствующих сторон носило, по всей видимости, абсолютно бескомпромиссный и очень жесткий характер. Об этом свидетельствуют, в частности, достаточно серьёзные потери в живой силе у обоих противников: около 50 человек было убито и около 100 ранено в общей сложности. Из них чехословаков, по разным данным, соответственно — 12 (16) и 33 (60). Причём, примечательно, что около 30 человек тяжелораненых из числа легионеров после окончания боя и подписания мирного соглашения, определили в иркутский госпиталь, где они находились, надо полагать, до самого своего окончательного выздоровления. Последнее, возможно, являлось одним из условий, выдвинутых представителями чеховойск, и тем самым свидетельствовало в очередной раз об имевшем месте паритете двух враждебных группировок в данном конфликте, ну или о гуманности большевиков в любом случае.

В ночь на 27 мая, как раз в то время, когда в Иркутске, наконец, удалось уладить все дела и отправить на Дальний Восток с Богом, как говорится, эшелоны легионеров, со станции Иннокентьевской, что находилась всего в нескольких верстах к западу от Иркутска (теперь это Иркутск-Сортировочный), пришли известия ещё об одном инциденте с участием чеховойск. Здесь силами «местного» эшелона, а также прибывшего ему в помощь батальона с полустанка Батарейная в ответ на требование о разоружении был атакован и по большей части пленён иннокентьевский красный гарнизон. После этого восставшие чехословаки вроде бы как намеревались двинуться к Иркутску, для того чтобы и здесь тоже навести свои «порядки». Победа на Иннокентьевской далась легионерам достаточно легко: по некоторым сведениям бой продолжался всего 20 минут, в результате которого чехословакам удалось захватить станцию и прилегающий к ней посёлок. Местное большевистское руководство, захватив деньги и документы, в последний момент успело сбежать по Ангаре в Иркутск и сообщить там обо всём случившемся. Потери в живой силе во время столкновения на Иннокентьевской оказались совсем невелики: чехословаки не досчитались лишь только одного бойца, а красные — пятерых. 34 красноармейца легионеры взяли в плен. Ещё восставшим удалось захватить находившийся в посёлке артиллерийский, а также — пороховой склады, что оказалось для них конечно же как нельзя более кстати в той ситуации.

Вновь реально возникшая угроза вынудила большевистское руководство принять срочные меры, но на этот раз не военного, а сугубо мирного характера. Было принято решение отправить на Иннокентьевскую делегацию из представителей советской власти, а также иностранных консулов. Центросибирь представляли три её комиссара: опять Гейцман, нарком иностранных дел Яков Янсон и нарком советского управления Фёдор Лыткин; в качестве международных посредников в состав миротворческой миссии вошли генконсулы Франции и США — Буржуа и Гаррис. В половине пятого утра 27 мая вся группа парламентёров на нескольких автомобилях двинулась от Иркутска к станции Иннокентьевская. Присутствие на переговорах столь высокопоставленных иностранных представителей, видимо, очень сильно повлияло на легионеров, так что они, не долго думая, уже в тот же день согласились принять предложение Центросибири, и подписали мирное соглашение.

Вот текст договора.

Станция Военный городок Забайкальской железной дороги. 27 мая 1918 г. «Мы, нижеподписавшиеся: 1) представители русской власти: Янсон, Гейцман, Лыткин, 2) представители чехословаков: штабс-капитан Гоблик, доктор Тайер, прапорщик Дакснер, 3) французский генеральный консул Буржуа и французский офицер Верей, американский генеральный консул Гаррис, гражданин Макгаун и переводчик Берген приняли следующие взаимно обязательные условия: 1) в целях избежания ненужных недоразумений и кровопролития и установления взаимного доверия с чехословаками русские власти обязуются каждому эшелону чехословаков давать гражданского комиссара, в задачи которого входит разрешать все недоразумения, все спорные вопросы, могущие возникнуть в пути, а также оказывать полное содействие к передвижению порученных ему лиц; 2) считая все выше перечисленные гарантии вполне обеспечивающими свободу передвижения, чехословаки со своей стороны обязуются без всякого промедления сдавать всё оружие, кроме лично приобретённого, а именно: кроме сабель, шашек, кинжала и револьвера; 3) техника сдачи оружия вырабатывается по взаимному соглашению договаривающихся сторон; 4) желая окончательно гарантировать безопасность следования чехословаков на восток, русские власти обязуются давать им охрану в 30 винтовок, по 20 патронов на винтовку; 5) пунктом сдачи 30 винтовок и всех наличных патронов является ст. Чита Забайкальской ж. д.; 6) настоящий документ вступает в силу с момента полписания его договаривающимися сторонами».

В конце дня 27 мая оба мятежных эшелона со станции Иннокентьевская, разоружившись согласно достигнутой договорённости, проследовали через Иркутск в Читу. 28 мая на тех же условиях удалился в том же направлении ещё один батальон чехословацких войск, находившийся до той поры на станции Половина. И всё, казалось бы, складывалось для правительства Центросибири как нельзя лучше в районе Иркутска, если бы не одно но: остальные легионеры, располагавшиеся в эшелонах ещё дальше на запад до границ Енисейской губернии, не изъявили абсолютно никакого желания присоединяться к достигнутому соглашению. Они, видимо, уже в достаточной степени были осведомлены о событиях в Мариинске и Новониколаевске, а может быть, даже и получили уже к тому времени приказ Гайды* о начале всеобщего вооруженного выступления против советской власти. Так или иначе, но в ночь с 28-го на 29 мая эти части также подняли вооруженный мятеж, в результате которого была свергнута власть большевиков в городах Нижнеудинске и Канске.

Что касается их товарищей по оружию, тех четырёх эшелонов, что приняли условия Центросибири и проследовали, практически, безоружными во Владивосток, то их, так скажем, примиренческую позицию можно объяснить, пожалуй, лишь тем, что, возможно, они ещё ничего не знали о решениях конференции в Челябинске, а также ни сном, ни духом, как говорится, не ведали, что определены теперь под команду мятежного командора Гайды, а тем более, видимо, даже и не успели получить от него никаких приказов о всеобщем вооруженном выступлении. Вполне вероятно также, что и иностранные консулы не имели никакой информации о передвинутой на конец мая дате вооруженного восстания**, поэтому и дали промашку, уговорив четыре эшелона чехословаков, целый стрелковый полк, практически полностью сложить оружие под Иркутском.

_______________

*Согласно решению конференции представителей военнослужащих Чехословацкого корпуса, проходившей во второй половине мая в Челябинске и одобрившей план вооруженного выступления против большевиков, капитан Гайда был назначен руководителем военной операции на территории Средней и Восточной Сибири, от Новониколаевска до Иркутска включительно. На основании этого назначения Гайда разослал по линии железной дороги несколько специальных курьеров с приказом командирам всех подразделений: «…Старайтесь объединить по два-три эшелона, займите станции, на которых находитесь, внимательно следите за тем, что происходит, где могут возникнуть бои. В случае необходимости постарайтесь объединиться и действовать совместно, но не далее Иркутска… Оружие нигде не отдавайте. Укрепите своё положение».

**Мятеж чехословацкого корпуса, подготовленный спецслужбами Франции и Великобритании, планировался, напомним, первоначально на конец июня, однако обстоятельства вынудили легионеров выступить на месяц раньше срока.

В том же примерно направлении, кстати, действовала и часть политических руководителей Чехословацкого корпуса, находившихся вместе с полками первой чехословацкой дивизии во Владивостоке. Они сразу же после получения известий о начале мятежа в Сибири, также, видимо, ещё не зная о решениях челябинской конференции, отправили через Иркутск всем эшелонам телеграмму с разъяснениями, в плане того что вооруженное столкновение с сибирскими властями является полным недоразумением, которое необходимо в ближайшее же время преодолеть совместными усилиями. В связи с чем они призвали своих братьев по оружию согласиться с новыми требованием сибирских властей о разоружении и немедленно преодолеть все возникшие недоразумения путём мирного диалога с большевиками («Голос Приморья», Владивосток от 31 мая 1918 г.). Но эти

призывы так и не были услышаны, в ночь на 29 мая не без помощи чехословаков восстали Канск и Нижнеудинск.

3. Переворот в Канске и Нижнеудинске

За несколько дней до начала вооруженного мятежа в Канске, сюда из Красноярска тайно прибыл уже упоминавшийся нами начальник штаба второй чехословацкой дивизии подполковник Б. Ф. Ушаков, счастливо избежавший ареста в столице Енисейской губернии и уже, видимо, знавший и о решениях челябинской конференции, и о победных столкновениях легионеров с красными частями в Мариинске и Новониколаевске, а, возможно, даже и имевший на руках приказ Радолы Гайды. То есть, он уже был полон уверенности и, более того, — решимости относительно вооруженного восстания и как можно скорейшего свержения советской власти в Канске.

По прибытии в город Ушакову удалось наладить связь с местными подпольщиками, возглавляемыми поручиком Фёдоровым, и договориться о совместном выступлении. Однако сил для этого пока было не вполне достаточно. У местных нелегалов на учёте стояло лишь два-три десятка боевиков, и хотя они являлись в основном офицерами бывшего городского гарнизона, многие из которых даже имели фронтовой опыт за плечами, тем не менее, с выступлением всё-таки пришлось немного повременить. Для того чтобы получить стопроцентный шанс на успех канские заговорщики решили дождаться прибытия на городскую железнодорожную станцию эшелона чешского ударного батальона под командованием офицера Дворжака; и он не заставил себя долго ждать.

И вот, в ночь на 29 мая под председательством подполковника Ушакова, старшего по званию и должности, в одном из вагонов прибывшего железнодорожного состава с ударниками второй дивизии состоялось последнее совещание, на котором присутствовали ротные командиры, а также, по всей видимости, и представители канского подполья. Для большей убедительности руководитель намечавшегося восстания показал собравшимся чешским офицерам перехваченную телеграмму Красноярского совдепа с приказом о разоружении легионеров и об отправке их в местный лагерь для военнопленных. И это, надо полагать, явилось последним аргументом для немедленного начала вооруженного мятежа против советской власти.

Как писала чуть позже томская «Народная газета» (№5 за 1918 г.), основываясь на воспоминаниях участника тех событий, станция, город и военный городок были захвачены чехословаками и примкнувшими к ним подпольщиками буквально за 2 часа. Из-за недостатка ружей легионеры очень активно действовали ручными бомбами. Красные в ходе перестрелок потеряли двадцать человек погибшими, чехи — намного меньше, лишь двоих убитыми и столько же ранеными, один из которых, правда, скончался, спустя некоторое время*. Победа была полной и безоговорочной, весь город уже к утру перешёл в руки восставших. Уцелевшие красногвардейцы, а также большевистские и советские руководители, сумевшие избежать ареста, отступили западнее Канска на станцию Клюквенная (теперь г. Уяр). В награду победителям досталось очень большое количество винтовок, патронов к ним и даже 4 бомбомёта. На радостях, спустя несколько дней, Ушаков приказал отпустить всех попавших в плен сторонников советской власти, взяв с них честное слово никогда больше не выступать с оружием в руках против Сибирского правительства. Часть из освобождённых просто разошлась по домам, остальные же тайком пробрались на станцию Клюквенная к своим товарищам и вновь включились в вооруженную борьбу.

_______________

*Были убиты стрелки Франтишек Клима и Эмануэл Вашек, от ран умер десятник Ян Венчлик. Со стороны красных погибли большевики А. Е. Фео-филактов, В. А. Двоеглазов, П. А. Андреев, Е. Ф. Васильев, В. П. Демидов, М. Ф. Чу-греев и другие. Последних, дошедшие до нас материалы периодики, относят не к убитым, а к расстрелянным. Однако современник тех событий Тиунов в статье «Предательство эсеров» отмечает, что Ушаков «не допустил в это время ни одного расстрела, несмотря на то, что вся белогвардейщина категорически требовала этого… до его отъезда из Канска никаких расстрелов не было».

На ближайшие дни после победы восстания вся власть в городе перешла в руки Бориса Фёдоровича Ушакова, как военного диктатора. Что касается руководителя канских подпольщиков поручика Фёдорова, то он, по сведениям источников, якобы, сразу же отбыл в Томск для получения дальнейших указаний от уполномоченных Сибирского правительства. Первым делом подполковник Ушаков приступил к формированию местной воинской части из числа офицеров, а также гражданских добровольцев, изъявивших желание вступить в ряды борцов с диктатурой большевиков. После этого началась подготовка к отражению наступления красных со стороны Красноярска, то есть от станции Клюквенная. В восточном направлении таких планов, пока, не строили, поскольку из располагавшегося в той стороне Нижнеудинска вскоре пришло известие о победе и там вооруженного антисоветского мятежа. Одновременно с этим в Канске шла работа и по восстановлению деятельности органов местного самоуправления.

В Нижнеудинске вооруженное выступление происходило почти по тому же сценарию, что и в Канске, и даже в ту же самую ночь на 29 мая. Только вот сил у местных повстанцев оказалось немного побольше. Местная подпольная организация под руководством бывшего члена IV Государственной Думы тридцативосьмилетнего меньшевика Ивана Николаевича Манькова и подъесаула Г. В. Кузнецова насчитывала в своих рядах порядка 70 человек, плюс к этому на железнодорожной станции находился эшелон чехословацких легионеров и ещё один прибыл за несколько дней до мятежа. Однако, как свидетельствуют некоторые источники, военнослужащих иностранного корпуса пришлось некоторое время убеждать присоединиться к вооруженному выступлению. В конечном итоге их всё-таки удалось уговорить. Правда не всех, часть чехословаков присоединилась к остальным своим товарищам только после того, как восставшие одержали верх над красными.

Операция продолжался всего полчаса, большевики оказались застигнуты в врасплох, их просто ночью перехватали на их собственных квартирах, а небольшой местный гарнизон, по всей видимости, был блокирован в месте расположения. К тому же есть сведения о том, что часть красноармейцев под началом бывшего прапорщика Дмитриева перешла на сторону мятежников. Всего в ту ночь в плен попало около 100 человек. Погибло по разным данным от 6 до 8 бойцов с обеих сторон, то есть почти в два раза меньше, чем в Канске. По всей видимости, каких-то ожесточённых перестрелок не происходило, хотя один исключительный случай всё-таки имел место. Член уездного исполкома и по совместительству председатель ревтрибунала В. А. Какаулин оказал пришедшим его арестовывать ожесточённое сопротивление, отстреливался до последнего патрона и даже одного нападавшего убил, но потом понял бессмысленность дальнейшего сопротивления и сдался на милость победителей. Его отвели, как и всех остальных пленных, в здание исполкома, вскоре туда явился брат недавно убитого Какаулиным офицера и четырьмя выстрелами в упор застрелил своего не только идеологического, но так получается, что ещё и кровного врага («Забайкальский рабочий», №106 за 1918 г.).

Достоверных сведений о самосудах, совершенных в те первые драматические дни, у нас больше нет, хотя по интернету гуляет, например, фото чехословаков, запечатлённых, якобы, в Нижнеудинске у виселиц казнённых ими большевиков, но, возможно, это произошло немного позже или вообще как-нибудь потом, поскольку в начале мятежа легионеры вели себя достаточно скромно и нигде в особых жестокостях по отношению к большевикам замечены не были. Лишь несколько месяцев спустя, когда в победе вооруженного восстания на территории Сибири уже никто не сомневался, чехословаки стали позволять себе некоторые вольности в этом плане. Есть также ничем не подтверждённые сведения, что утром 18 июня часть арестованных в Нижнеудинске большевиков вывели с гарнизонной гауптвахты за город и расстреляли. Кто осуществил данную расправу неизвестно, но факт такой описан в историографии.

Но вернёмся к главным событиям. Сразу же после одержанной победы нижнеудинские повстанцы избрали уездный Временный комитет под председательством Ивана Манькова, а параллельно с ним был организован комитет общественной безопасности (по другим сведения — комитет общественных организаций) из представителей земства, городской управы, профессиональных союзов и союза безработных («Омский вестник», №133 от 4 июля 1918 г.). Видимо слегка опьянённый первыми успехами Маньков 3 июня направил телеграмму в Иркутск и от имени Нижнеудинского уездного комитета Временного Сибирского правительства потребовал самороспуска Иркутского совдепа, разоружения Красной гвардии и передачи власти городской думе и земству. Как раз в это время в Нижнеудинск прибыла делегация от черемховских шахтёров, находившихся под влиянием, главным образом, идей анархизма и заинтересовавшихся, как им показалось, новыми из ряда вон выходящими событиями, произошедшими в городе. Однако им весьма не понравилось самоуправство Ивана Манькова, который, как они полагали, без ведома Временного комитета, но побуждаемый лишь личной инициативой направил ультиматум в Иркутск в адрес Советов, которые анархисты, признавали в качестве наиболее действенных органов народной власти. Черемховские шахтёры, однозначно неудовлетворённые такими новостями, вскоре покинули Нижнеудинск, а спустя три недели, то есть в конце июня приняли участие в атаке на город в составе советских частей.

Почему наступление войск Центросибири на восставший город началось лишь в конце июня, а не сразу, объясняется тем обстоятельством, что иркутское большевистское руководство решило сначала попытаться уладить вооруженный конфликт мирным путём, как это удалось сделать 26 и 27 мая в самом Иркутске и на станции Иннокентьевская. Уже 1 июня через Нижнеудинск в район Мариинска на переговоры с руководителем вооруженного восстания капитаном Гайдой проследовала, весьма представительная в очередной раз, делегация парламентёров от Центросибири.

4. Подписание перемирия с чехословаками под Мариинском

Переговоры с чехословаками на Мариинском фронте начались ещё 27 мая и происходили на станции Суслово. Легионерам, находившимся под началом капитана Кадлеца, были предложены, по всей видимости, те же самые условия, что и в Иркутске, — невмешательство во внутриполитические дела России и разоружение до самого минимума в обмен на беспрепятственный пропуск всех эшелонов во Владивосток. Однако такое предложение мариинские легионеры категорически отвергли. В ответ руководство Центросибири и решило направить в Мариинск специальную миссию во главе с Фёдором Лыткиным*, народным комиссаром советского управления. В состав большевистской делегации вошли также председатель Енисейского губисполкома Григорий Вейнбаум и председатель Томского губисполкома Алексей Беленец, они со второй половины мая находились в Иркутске на совещании советского актива Сибири. В помощь молодому двадцатиоднолетнему Лыткину командировали ещё и более опытного тридцатишестилетнего наркома финансов Центросибири Аркадия Иванова, но официально он вроде бы как не числился в составе миротворческой миссии. По некоторым сведениям вместе с вышеперечисленными товарищами в Мариинск отправился и заместитель председателя Алтайского губисполкома Василий Толмачёв, также, видимо, на правах члена с совещательным голосом.

_______________

*Такой высокий взлёт политической карьеры совсем ещё молодого Лыткина объясняется тем, что он, кроме всего прочего, был очень хорошо знаком по совместной работе в Томском совете рабочих и солдатских депутатов с самим председателем Центросибири Николаем Яковлевым.

Делегация Центросибири выехала из Иркутска 1 июня в 7 часов утра. («Забайкальский рабочий», №109 за 1918 г.). На станции Нижнеудинск непримиримо настроенная часть из состава повстанческого городского руководства попыталась арестовать большевистских парламентёров. Однако, этому категорически воспротивились чехословацкие легионеры, из числа, по всей видимости, как раз тех, кто до самого последнего момента сомневался в необходимости вооруженного восстания против советской власти. Более того, как мы смеем предположить, на руках у посланцев Центросибири находились, возможно, какие-то вверительные грамоты от руководства Чехословацкого национального совета, представитель которого Гауск несколькими днями ранее прибыл из Владивостока в Иркутск. В результате делегация беспрепятственно проследовала дальше и где-то уже вечером 2 июня прибыла, наконец, в Мариинск, преодолев расстояние в полторы тысячи вёрст в течение полутора суток.

Капитана Гайды в Мариинске ещё пока на тот момент не было, а руководитель местных повстанцев Кадлец, отказался вести переговоры, заявив, что у него для этого нет никаких полномочий. Пришлось ждать старшего, пауза тянулась с десяти вечера до двух часов ночи 3 июня*. Наконец появился Радола Гайда в сопровождении свиты и многочисленной охраны. Выслушав предложения большевиков по поводу прекращения сопротивления со стороны легионеров, их разоружения и беспрепятственного пропуска всех эшелонов во Владивосток, двадцатишестилетний чешский командор, не долго думая, полностью отверг предложенный вариант соглашения и тут же покинул совещание, категорически отказавшись вести в дальнейшем какие-либо переговоры.

_______________

*Некоторые комментаторы тех событий слегка путаются в датах, одни относят встречу большевистской делегации с Гайдой на 30 мая, а другие и вовсе — на 27 мая. Последнее утверждение абсолютно неверно потому, что 27 мая Лыткин находился ещё на станции Иннокентьевской близ Иркутска и подписывал там соглашение с чехословаками. В свою очередь 30 мая в Мариинск никак не мог прибыть Гайда, поскольку до самого вечера того числа станция Тайга, располагавшаяся на пути из Новониколаевска в Мариинск, ещё находилась в руках красногвардейского отряда из Томска, так что Гайда вряд ли мог раньше 31 мая преодолеть тот красный блокпост.

Потерпев, по-сути, полное фиаско, делегация большевиков, опасаясь ещё больших неприятностей со стороны легионеров, решила покинуть Мариинск

и той же ночью вернулась в Красноярск. Отсюда Фёдор Лыткин отправил срочную телеграмму в адрес Центросибири, известив её руководство о плачевных результатах своей миссии. Николай Яковлев, желая поправить положение, срочно встретился в Иркутске с французским консулом Буржуа и попросил его ещё раз помочь договориться с чехословаками*. Француз согласился и сразу же выехал в Мариинск**. Однако консул не успел ещё добраться до Красноярска (более 1000 вёрст всё-таки), как у Лыткина и его товарищей неожиданно появилась новая надежда на возобновление переговоров с мятежными чехословаками. Дело в том, что на тех же запасных путях железнодорожного вокзала Красноярска, что приютили на время делегацию большевиков, находился также и вагон с американской военно-инженерной миссией. Она направлялась из Владивостока в Москву, для того чтобы заключить с правительством Ленина долгосрочный договор на аренду Транссибирской железнодорожной магистрали. Возглавляли эту миссию вице-консул Томас и полковник Эмерсон.

Они сами вызвались помочь делегации Центросибири, так как очень беспокоились за сохранность железнодорожного полотна и прилегающей к нему инфраструктуры. Дело в том, что предполагаемый договор аренды с Советским правительством предусматривал содержание и ремонт Транссиба за счёт американской стороны. Полковник Эмерсон посредством телеграфа связался с Мариинском и, переговорив по прямому проводу с капитаном Гайдой, попросил его повременить с отъездом из города и дождаться прибытия американской миссия, для того чтобы обсудить ряд важных вопросов. Радола Гайда вынужден был согласиться, поскольку США играли очень важную роль в решении дальнейшей судьбы его родины — Чехословакии***. Чтобы не терять времени большевистские парламентёры решили не дожидаться консула из Иркутска и в тот же день, 3 июня, прицепив вагон американской миссии к своему составу, выехали опять в Мариинск.

_______________

*Чехословацкие легионеры, находившиеся с 1915 г. на русской службе, после Октябрьской революции перешли под юрисдикцию Французской республики.

**По другим данным на запад отправился не французский, а американский консул, — Гаррис. Вообще очень много, порой, путаницы в публикуемых историками материалах, так что вот и в данном случае нам с большим трудом удалось восстановить более или менее связную картину событий.

***Несмотря на то, что корпус легионеров находился теперь на службе у Франции, главную политическую роль в процессе обретения чешским и словацким народом государственной независимости начали играть в тот период уже американцы. Так, в частности, руководитель Чехословацкого национального совета Томаш Масарик находился в то время в Америке и был женат на еврейке американского происхождения, родственнице очень богатого и влиятельного американского банкира Чарльза Крейна, а кто в США делает всю политику — большинству образованных людей хорошо известно.

К месту назначения они прибыли довольно поздно, так что лишь в восемь часов вечера на нейтральной территории, в вагоне американской миссии, вновь начались трудные переговоры. Убеждать Гайду пришлось довольно долго, в течение нескольких часов, и когда стало уже совсем сложно, полковник Эмерсон, по воспоминаниям самого Гайды, начал предупреждать чешского военачальника, что именно он будет нести персональную ответственность, как военный руководитель восстания, в случае, если Транссибирская магистраль сильно пострадает в результате боевых действий, особенно, если будет разрушен хотя бы один мост или тоннель. Такого нажима командор легионеров, видимо, уже не выдержал, и в результате стороны всё-таки достигли некоторого взаимопонимания и нашли, наконец, компромиссное решение. Делегаты Центросибири согласились временно отказаться от идеи полного разоружения чехословаков, а те, в свою очередь, твёрдо пообещали прекратить боевые действия, но только на время и лишь на территории от Мариинска до Иркутска включительно. Однако в завершении переговоров Радола Гайда по какой-то причине отказался самолично подписывать мирный договор, перепоручив это своему заместителю, капитану Кадлецу. С последним демаршем своенравного командора уже, видимо, больше ни у кого не было сил спорить, поэтому все согласились на это его условие, и в час ночи 4 июня договор о перемирии был, наконец, подписан.

Вот его текст:

«Договор. Нейтральная зона Восточно-Мариинского фронта Томской губернии. В интересах скорейшей ликвидации мирным путём конфликта, возникшего между Советами рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Сибири с одной стороны и частями чехословаков с другой стороны 4 июня 1918 года в один час ночи московского времени мы, нижеподписавшиеся представители Российской Федеративной республики Фёдор Лыткин, Григорий Вейнбаум, Алексей Беленец. Уполномоченный капитаном Гайдой — членом военной коллегии чехословацкой армии, гражданин капитан Кадлец при посредстве американской миссии во главе с гражданином полковником Эмерсоном приняли ряд следующих взаимообязательных условий: 1) до заключения общего мира на протяжении всей Сибири на фронте между Мариинском и Иркутском устанавливается перемирие на шесть суток, срок которого истекает 10 июня в один час ночи; 2) для заключения общего мира выезжает на Запад от Мариинска мирная делегация в составе представителей Российской Советской Федеративной республики и американской миссии во главе с гражданином полковником Эмерсоном; 3) настоящий договор вступает в силу с момента подписания его обеими договаривающимися сторонами и посредниками; 4) текст настоящего договора вручается представителям договаривающихся сторон, и посредниками подписан. Представители Российской Советской Федеративной республики: народный комиссар советского управления Фёдор Лыткин, председатель Енисейского губернского исполкома Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Григорий Вейнбаум, председатель Томского губернского исполкома Алексей Беленец, по уполномочию капитана Гайды, член военного комитета чехословацкой армии, капитан седьмого Татранского стрелкового полка гражданин Кадлец, миссия Северо-Американских соединённых штатов, русско-американского инженерного железнодорожного корпуса полковник Эмерсон, американский вице-консул Эдуард Томас, военный атташе при посольстве Северо-Американских соединённых штатов в России Слотер». («Забайкальский рабочий», приложение к №88 за 1918 г.)

Что же касается полного урегулирования проблемы, связанной с вооруженным выступлением чехословацких легионеров, то её можно было решить, как это, видимо, полагал Эмерсон вместе с членами большевистской делегации, только в Омске, где находился командующий корпуса, а также его штаб. Таким образом лишь поездка в Омск могла окончательно расставить все точки над «i». Такое путешествие конечно же являлось далеко небезопасным, и в первую очередь для Лыткина и его товарищей, однако поиски мира стоили того, чтобы рискнуть, поэтому делегация Центросибири решила всё-таки поехать. На всякий случай Эмерсон выпросил у капитана Кадлеца дополнительную охрану, для неё выделили отдельный вагон, прицепили его к составу миротворцев, и те, не теряя времени, в тот же день выехали в западном направлении.

По некоторым сведениям, перед отъездом из Мариинска, Фёдор Лыткин отправил в Иркутск телеграмму, в которой впервые уведомил советское руководство Сибири о том, что мятеж чехословаков поддержан «контрреволюционными» силами внутри захваченных ими городов, что во главе этого восстания стоит Временное Сибирское правительство, избранное Областной думой. «Меньшевики и правые эсеры выступают под бело-зёлеными знаменами», — резюмировал в телеграмме свои выводы молодой нарком, а про себя, видимо, подумал в тот момент, что, если это действительно так, то тогда переговоры придётся вести теперь ещё и с представителями ВСП, что намного усложнит дело. И, в общем-то, оказался совершенно прав, как в воду глядел, что называется.

В десять часов вечера 4 июня состав с американскими дипломатами и большевистскими парламентёрами под охраной чехословацких легионеров проследовал на всех парах через узловую станцию Тайга (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.287, л.77). На следующий день он уже был в Новониколаевске, но здесь спешащим в Омск миротворцам пришлось немного подзадержаться. В Новониколаевске их нагнал французский консул, а через некоторое время сюда из Томска прибыли и члены Западно-Сибирского комиссариата. Сначала в дело вступил консул Буржуа, он имел длительную беседу с полковником Эмерсоном, в ходе которой убедил американца не лезть, что называется, не в свои дела, после чего отношение полковника к советской делегации резко изменилось, и он полностью отказался от своей посреднической миссии в переговорах.

Посланцы Центросибири также получили в Новониколаевске кое-какую важную информацию, анализируя которую, они пришли к неутешительному для себя выводу о том, что конфликт с чехословаками не досадное недоразумение, а широкомасштабный военно-политический заговор с участием иностранных держав. Такие сведения конечно же нельзя было отправлять в Иркутск открытым текстом, поэтому члены большевистской делегации, посовещавшись, решили, что кому-то из них нужно срочно выехать домой и подробно известить обо всём центральное краевое руководство. Выбор пал на Фёдора Лыткина, и он, воспользовавшись приглашением французского консула, отбыл в его вагоне в Иркутск. Остальные члены делегации оставались ещё некоторое время в Новониколаевске, возможно вели здесь какие-то переговоры с представителями Временного правительства автономной Сибири, потом они толи съездили Омск, то ли нет — точно неизвестно. В конечном итоге им дали понять, что обсуждать тему о добровольном разоружении Чехословацкого корпуса сейчас никто не будет, — ни до того уже. Тогда посланцы Центросибири решили, что лучше будет, если они завершат, наконец, свою миссию и поскорее покинут враждебную для них территорию. Единственное, что им напоследок удалось сделать, так это продлить перемирие ещё на шесть дней, до часу ночи 16 июня, но опять-таки лишь на участке железной дороги от Мариинска до Иркутска.

Теперь необходимо было воспользоваться образовавшейся паузой для того, чтобы как можно лучше подготовиться к предстоящим вскоре боям; в том, что большой драки не избежать, вряд ли уже кто сомневался тогда. Оставалась ещё какая-то надежда на прибытие в Сибирь армии Троцкого, но внутреннее чутьё подсказывало сибирским большевикам, что рассчитывать придётся, прежде всего, на свои собственные силы. Исходя из этого, Центросибирь сразу же начала усиливать подконтрольные ей воинские части, так, в частности, по личному распоряжению Николая Яковлева была приостановлена намечавшаяся демобилизация красногвардейских отрядов, прибывших в Иркутск из Забайкалья после разгрома там частей атамана Семёнова.

Красноярцы, находившиеся, практически, в самом эпицентре вооруженного восстания, тоже срочно начали формировать дополнительные воинские части под общим командованием бывшего прапорщика тридцатитрёхлетнего Тихона Павловича Марковского (большевика, члена Красноярского губисполкома). Сразу после назначения он объявил военное положение на территории всей Енисейской губернии, предупреждая население о наказании расстрелом за порчу телеграфов, телефонов, железнодорожного полотна, а также другого государственного имущества. Такие жесткие меры были приняты не случайно, ведь красноярцам, как и омичам, пришлось создавать целых две линии обороны, в районе Мариинска (на западе) и в районе станции Клюквенная (на востоке). Над Мариинским фронтом принял командование прибывший сюда во главе 300 красноармейцев из Красноярска Михаил Ильич Соловьёв, бывшим унтер-офицером царской армии, член губисполкома, левый эсер по своим политическим взглядам. На Клюквенский фронт в качестве командующего вместе с добровольческим коммунистическим отрядом отбыл тридцатишестилетний большевик Яков Дубровинский, председатель Красноярского городского совдепа.

Не терял времени даром в период с 6 по 16 июня и военный руководитель чехословацкого мятежа на территории Средней и Восточной Сибири капитан Гайда. Воспользовавшись передышкой на восточном направлении, он перебросил все свои основные силы, в том числе и артиллерию, для наступления на Омск и Барнаул. 9-го числа в районе станции Татарской его части под командованием штабс-капитана Чеховского встретились с передовым отрядом легионеров челябинской группировки, а 15 июня чехословаки заняли уже и Барнаул. В Канске и Нижнеудинске мятежники хотя и не вели военных действий, но также усиленно готовились к предстоящим боевым операциям. Подполковник Ушаков разрабатывал план по захвату станции Клюквенная, а нижнеудинцы накапливали силы для отражения наступления красных частей из столицы советской Сибири города Иркутска.

Несмотря на перемирие, небольшое вооруженное столкновение всё-таки произошло на западе от Мариинска, в районе железнодорожного разъезда Антибес (теперь Антибесский). Здесь располагались, как мы уже знаем, красногвардейские отряды шахтёров из Анжерки и Судженки, до сведения которых по какой-то непонятной причине не довели информацию о том, что перемирие с чехословаками продлено и будет действовать до 16 июня. Поэтому они уже десятого числа начали производить тактические манёвры, ожидая атаки легионеров, как со стороны Мариинска, так и со стороны станции Тайга. Наблюдая всё нарастающую активность в расположении красных, поручик Яйский и подпоручик Сухинин, командовавшие, по всей видимости, отрядом сибирских частей в том районе, направили 10 июня в Томск телеграмму с просьбой выслать им подкрепление. «Большевики чувствуют себя хорошо, кажется перемирие до 16-го не признают, а поэтому прошу экстренным поездом выслать в Мариинск 300 человек пехоты, 60 кавалерии и 2 орудия, 16000 патронов» (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.287, л.60).

А тактические передвижения красных заключались в следующем, они для начала решили обезопасить себя хотя бы с одной, западной, стороны, для чего отвели все свои эшелоны поближе к Мариинску, за мост через реку Антибес, предварительно разобрав часть железнодорожного пути. Затем они предприняли скрытный маневр, рассчитанный на то, чтобы подойти к Мариинску с юга и ударить там, где их никто не ждал. Однако этот ход довольно легко просчитал капитан Кадлец, он, пользуясь тем, что железнодорожные составы анжерцев и судженцев остались без прикрытия и находились под охраной лишь паровоза с угляркой, оборудованной под бронепоезд, нанёс по ним стремительный удар, чем произвёл большой переполох в стане красных. Под прикрытием своего бронепоезда эшелоны красногвардейцев начали пятиться назад, но наскочили на свой же санитарный поезд, потеряв, в конечном итоге, всякую маневренность. Подоспевшие шахтёры не смогли спасти положения, и вскоре сами оказались в окружении, многие из них погибли, и лишь небольшая часть красногвардейцев мелкими группами по 5—10 человек, отступив через близлежащие болота, смогла выбраться из-под огня и спастись. В результате западная от Мариинска группировка красных войск была полностью разгромлена, и Гайда ко дню окончания перемирия смог беспрепятственно перебросить в Мариинск дополнительные силы легионеров.

1. Формирование отделов Западно-Сибирского комиссариата

Итак, как мы уже знаем, первые воззвания от имени Временного правительства автономной Сибири стали появляться уже 28 и 29 мая в Новониколаевске, т.е. через два-три дня после победы вооруженного восстания в этом городе, и выходили они за подписью «уполномоченных Временного Сибирского правительства, избранного Сибирской областной думой». Таковыми уполномоченными являлись четыре члены Западно-Сибирского комиссариата, именно к ним и перешла вся власть на освобождённых территориях, на тот период пока в Сибирь из Харбина не вернутся министры ВПАС. Имена тех министров тогда ещё никому толком не были известны. Даже сами уполномоченные находились в полном неведении, так как никто из них не присутствовал в конце января 1918 г. на тайном заседании депутатов Сибирской областной думы, на котором избирались министры первого Сибирского правительства. Их фамилии держались долгое время в тайне, поскольку пятеро членов правительственного кабинета находились в тот момент непосредственно на территории Сибири и вполне могли подвергнуться репрессиям со стороны большевиков. И так получилось, что министры Временного правительства автономной Сибири, или просто Временного Сибирского правительства, ещё и в начале июня пребывали в статусе инкогнито. Да и сами их уполномоченные, или по другому — комиссары, в течение первых нескольких дней после 25 мая не разглашали своих имён, так как трое из них находились тогда в ещё занятом большевиками Томске. По этой причине первые воззвания к населению выходили за подписью лишь одного оказавшегося в освобождённом Новониколаевске уполномоченного — Михаила Линдберга, а также руковдителей новониколаевского подполья Анатолия Сазонова и Евгения Пославского. И лишь 31 мая, когда столица областнической Сибири город Томск оказался освобождён от власти большевиков, все воззвания, а также нормативные постановления стали выходить за подписью всех четырёх членов Западно-Сибирского комиссариата: Павла Михайлова, Михаила Линдберга, Бориса Маркова и Василия Сидорова.

Все они являлись членами эсеровской партии, причём принадлежали к её центристскому крылу, лидером которого являлся эсер-интернационалист Виктор Чернов, выступавший, как и большевики, за ликвидацию частной собственности на средства производства, то есть за передачу земли, а также фабрик и заводов в руки тех, кто на них работает, но не отвергавший рыночных форм хозяйствования, здоровой экономической конкуренции и прочих достижений либеральной экономики. Некоторые из их политических противников утверждали, что черновцы мало чем отличались от большевиков, и в определённой степени они были правы. Действительно — отличий было не так уж и много, но всё-таки имелись; центристы (а точнее сказать — левые центристы) * в эсеровской партии отвергали государственный социализм (ленинско-сталинского типа) и диктатуру пролетариата, несовместимую, с их точки зрения, с нормами демократии или народоправства (если по-русски).

_______________

*Левых центристов черновцев нужно отличать от крайне левых, образовавших в декабре 1917 г. партию левых эсеров и до июля 1918 г. тесно сотрудничавших с большевиками.

Мало того, что члены ЗСК являлись эсерами, они ко всему прочему всю свою сознательную жизнь занимались, в основном, профессиональной революционной деятельностью и, соответственно, никакого практического опыта по административному управлению конечно же не имели. Для этого нужны были специально подготовленные люди, имевшие достаточные знания, а ещё лучше — практические навыки по заведыванию сложным и разветвлённым хозяйством региона, пришедшим в полный упадок после мало удачных социально-экономических опытов левых радикалов. Поэтому уже 30 мая на состоявшемся в Новониколаевске «совете при уполномоченных Временного Сибирского правительства», а проще говоря, совещании под председательством члена ЗСК Михаила Линдберга было принято решение учредить при Комиссариате так называемые «отделы по отраслям деятельности». Присутствовавшим на совете Нилу Фомину и Ивану Михайлову тут же поручили возглавить два наиболее важных отдела, военный и финансовый соответственно.

Двадцативосьмилетний Нил Валерьянович Фомин являлся видным в Сибири эсеровским функционером центристского толка, членом Всероссийского Учредительного собрания от Енисейской губернии, активным участником антибольшевистского подполья.

В свою очередь двадцатисемилетний Иван Адрианович Михайлов, хотя и считался тоже эсером, но, по некоторым сведениям, официально никогда не состоял членом этой партии, а слыл, по большей части, за так называемого сочувствующего левым идеям, да и то лишь с тех пор, как в России победила Февральская революция. Однако вместе с тем он был сыном очень известного народника Адриана Михайлова, непримиримого борца с самодержавием, угодившего за свою революционную деятельность сначала на сибирскую каторгу, а потом и в ссылку. В период принудительного поселения его отца и матери в Забайкалье и родился Иван Михайлов. Здесь же он до 16 лет обучался в Читинской гимназии, после чего вместе с родителями переехал на жительство в Центральную Россию. Там он, казалось, навсегда забыл про свою малую родину, но после Октябрьской революции, оставшись без работы, Иван Адрианович вдруг вспомнил о своих корнях и, заинтересовавшись деятельностью Петроградского союза сибиряков-областников, сначала стал его членом, а потом занял должность заместителя председателя этого союза. Ну а когда в начале 1918 г. в столице большевистской России наступил голод, Михайлов и вообще решил перебраться на время в более сытную Сибирь, поселился в Новониколаевске и поступил на службу в одно из самых крупных кооперативных объединений края под названием «Закупсбыт», через которое, в свою очередь, и приобщился, собственно, к антибольшевистскому подпольному движению.

Почему именно Ивану Михайлову предложили возглавить финансовый отдел при Западно-Сибирском комиссариате тоже вполне понятно, он в революционном 1917 г. служил в министерстве финансов Российского Временного правительства.

Теперь вернёмся к военному отделу, его задачи были определены следующим образом: «создание правильно организованной военной силы, достаточной для утверждения народовластия и охраны жизни и достояний граждан от всех покушений врагов демократического строя как извне, так и изнутри». Это первое. Второе, что нужно отметить, — при создании данного отдела новониколаевские эсеры руководствовались принципом разделения властей, и поэтому во главе военного ведомства они поставили не командующего Западно-Сибирским военным округом А. Н. Гришина-Алмазова (в первые же дни победившего восстания сразу повышенного в звании до полковника), а политического комиссара Н. В. Фомина.

2 июня новониколаевская газета «Народная Сибирь» опубликовала официальное сообщение под заголовком «При Временном Сибирском правительстве», в котором извещалось о том, что «в настоящее время сформированы и приступили к работам» уже шесть отделов: военный, административный, финансовый, снабжения, почт и телеграфов, а также юстиции. На состоявшемся 4 июня, на этот раз в Томске, заседании членов Западно-Сибирского комиссариата было принято решение о создании ещё нескольких отделов: земледелия, предприятий (позже был переименован в отдел торговли и промышленности), труда и путей сообщения. Чуть позже к этому списку добавились отделы продовольствия, народного просвещения, туземных дел и иностранных сношений, а существовавшую в подполье секретную канцелярию уполномоченные Сибирского равительства преобразовали в управление делами Западно-Сибирского комиссариата. Итого 15 отделов планировалось сформировать и укомплектовать кадрами для того, чтобы упорядочить управление освобождёнными от большевиков территориями.

Одним из наиболее значимых стал административный отдел, в функции которого входило: контроль над процессом возрождения на местах органов городского и земского самоуправления, а также — разъяснение населению освобождённых районов основных положений политической и социально-экономической стратегии новых властей. Чуть позже в обязанности административного отдела вменили ещё и агитационные мероприятия по формированию воинских подразделений добровольческой народной армии. Первым известным нам руководителем данного направления в административном отделе стал заместитель председателя Томской губернской земской управы двадцатисемилетний эсер-интернационалист Михаил Рудаков. Головная контора управления по формированию добровольческой армии первоначально располагалась в Новониколаевске, но потом её перевели в Томск («Заря», Томск, №20 от 5 августа 1918 г.), и она разместилась в здании бывшего губернского управления («Сибирская жизнь», №33 от 11 июня 1918 г.).

Руководителем отдела юстиции на том же заседании членов ЗСК 4 июня был назначен В. Б. Скворцов, отделом предприятий — П. П. Гудков, продовольственным — И. А. Козлов. На весьма ответственную и значимую должность управляющего делами Западно-Сибирского комиссариата первоначально планировался бывший томский подпольщик двадцативосьмилетний поручик Борис Михайловский. Однако его кандидатура, в конечном итоге, всё-таки не прошла, поскольку вскоре нашёлся человек с более весомыми претензиями, — Георгий Гинс, причём его отыскали не в Томске и даже не в Новониколаевске, а — в Омске, и оказался он не сибиряком, как Михайловский, а весьма известной, извините за фривольный стиль, столичной штучкой. Кандидатуры остальных управляющих ведомствами комиссары решили «отложить до следующего заседания», которое удалось провести, однако, лишь десять дней спустя и уже не Томске, а в Омске.

И здесь теперь уже нам надо немного порассуждать о том, почему базой для формирования отделов Западно-Сибирского комиссариат стал всё-таки не университетский Томск, как многие ожидали, а военно-губернаторский Омск, а так же — почему члены ЗСК уже после 4 июня покинули Томск и переехали сначала в Новониколаевск, а потом в Омск, чтобы именно там продолжить в полном объёме свою политико-административную деятельность? Почему так произошло, одна из самых трудных и неразрешённых до сих пор загадок в истории Сибири периода Гражданской войны. На сей счёт существует несколько версий, пересказывать которые в полном объёме не имеет смысла, поскольку с ними всегда можно ознакомиться (было бы только желание) в справочной литературе, к тому же все эти версии всего лишь предположения, правоту которых никто ещё не смог научно обосновать. Остановимся лишь на одной из трактовок, на наш взгляд, наиболее близкой к истине.

Когда-то великий князь Святослав, разгромивший и уничтоживший, как известно, иудаистский Хазарский каганат, оказался не в состоянии справиться с кагалом киевской околопрестольной знати и перенёс свою правительственную резиденцию на Балканы, на территорию современной Болгарии, в город Переяславль, а его праправнук Андрей Боголюбский по той же причине перебрался из Киева в провинциальный Владимир, где и основал впоследствии новую русскую государственность. Пётр Великий, несмотря на безжалостные, порой, казни стрельцов и повальную стрижку бород у старой родовитой знати, также, в конце концов, не смог ничего поделать с московскими боярскими кланами, мешавшими процессу модернизации страны, и вынужден был перенести столицу создаваемой им Российской империи в Петербург. Большевики же, напротив, как только захватили власть, сразу же бежали из опутанной паутиной кровнородственных связей олигархически-аристократической петровской Пальмиры и вновь сделали резиденцией центрального правительства к тому времени уже весьма далёкую от сфер высокой политики Москву.

Не так ли и члены Западно-Сибирского комиссариата, понимая, что в городе, где авторитет Григория Потанина абсолютно непререкаем и где в политические процессы активно вмешиваются люди из ближайшего окружения великого сибирского старца, здраво рассудили, что соперничать с членами так называемого Потанинского кружка* в Томске достаточно сложно и что надо попытаться поискать политического счастья в каком-то другом городе. На такого рода факты, в частности, обращает внимание в своей работе «Сиболдума» первый (по времени) советский историк-публицист Сибири Вениамин Вегман, а уж он то, как непосредственный участник тех событий, знал, о чём говорил.

_______________

*Кружок Потанина был образован в конце 1917 — начале 1918 г. для того чтобы вырабатывать официальную позицию сибирских областников по важнейшим вопросам общественно-политической жизни Сибири. В феврале кружок сформулировал собственную политическую платформу, в основу которой был положен лозунг спасения отечества… не только Сибири, заметьте, а общероссийской государственности вцелом. Данная политическая программа была опубликована в печати, а также распространялась среди интересующихся в виде листовок. Кружок Потанина действовал в период большевизма на полулегальной основе, ограничивая до минимума число своих членов. В подготовке и проведении антисоветского мятежа потанинцы приняли лишь косвенное участие, однако находились в курсе всех этих тайных дел.

Решение о том, что они в ближайшее время уедут из Томска, Павел Михайлов, Борис Марков и Василий Сидоров приняли 4 июня. И только после того, как они твёрдо решили покинуть столицу сибирского областничества, члены ЗСК распорядились, наконец (а то не комильфо), провести (в среду 5 июня) первое открытое заседание находившихся на тот момент в Томске депутатов вновь возрождаемой к жизни Сибирской областной думы. Оно прошло под почётным председательством Григория Николаевича Потанина в Доме свободы. Было решено, что до той поры пока не будет достигнут необходимый кворум для начала работы СОД, как минимум два раза в неделю, должны будут проводиться так называемые Частные совещания членов Сибоблдумы, а также заседания её президиума и специальных комиссий по отраслям деятельности*. Эти комиссии, возможно, в чём-то дублировали отделы Западно-Сибирского комиссариата, однако на самом деле между ними имелась одна весьма существенная разница. Так, если функции структур ЗСК сводились, в основном, к администрированию и лишь в отдельных случаях к нормотворчеству, то задачи комиссий СОД, напротив, сводились, в первую очередь, к разработке законодательных актов по тому или иному вопросу. При этом данные законы должны были регламентировать не только хозяйственную, но в отдельных случаях и политическую жизнь региона.

Руководство ЗСК конечно же смущал не сам факт начала работы органа власти, обладавшего, согласно решениям двух общесибирских съездов

1917 г., несравнимо большими полномочиями чем сам Комиссариат, а то обстоятельство, что политики правого толка из окружения Потанина получали теперь реальную возможность оказывать влияние на развитие политической ситуации в регионе. И тут комиссары, что называется, как в воду глядели, инициативу с первых же заседаний Частных совещаний действительно захватили представители ведущей в Сибири областнической организации. Председателем начавшего свою работу депутатского собрания был избран один из лидеров сибирских областников-автономистов шестидесятичетырёхлетний Александр Васильевич Адрианов, ученик и ближайший сподвижник Г. Н. Потанина (сам же Григорий Николаевич присутствовал на заседаниях в роли почётного председателя). Более того, уже на третьем заседании, проходившем 9 июня, на рассмотрение собравшихся депутатов председательствующий вынес предложение об установлении контроля со стороны частного совещания членов СОД над Западно-Сибирским комиссариатом и о передаче власти на освобождённых территориях в руки людей, хорошо известных в Сибири, в том числе, и прежними своими заслугами на поприще областническо-автономистского движения. Левые депутаты, правда, сумели заблокировать этот демарш со стороны правых областников**, но и только.

________________

*Судебно-административной, народного здравия, по делам местного самоуправления, народного образования, по национальным делам, по делам общественной безопасности, военной, социальных мероприятий, финансово-экономической, ну и, наконец, комиссии по выборам в Сибирское Учредительное собрание.

**Дословно резолюция участников Частного совещания по данному вопросу в протоколе была записана следующим образом: «Государственно-правовое положение Частного Совещания не дает возможности установить такой контроль. Работа Частных Совещаний должна сводиться к подготовке материалов для Сибирской Областной Думы и к изготовлению срочных проектов для Западно-Сибирского Комиссариата по его просьбе и по собственному почину» (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, лл.4 и 4об.).

Члены же томского кружка автономистов, в свою очередь, настолько уверовали в свои силы, что даже попытались переманить на свою сторону командующего Западно-Сибирским военным округом полковника А.Н.Гри-шина-Алмазова, с этой целью в Новониколаевск ездил А. В. Адрианов*, но его миссия оказалась на тот момент пока малоуспешной. Александр Васильевич не застал в городе Алексея Николаевича, последний к тому времени уже отбыл в Омск, так что переговорить с ним напрямую Адрианову не удалось. И тогда он, как председатель Частного совещания членов СОД, 13 июня отправил письменное послание Гришину-Алмазову, в котором изложил позицию кружка Потанина по основным политическим вопросам, отметив неопределённость и двусмысленность «поведения лиц, взявших в свои руки власть» и «на деле систематически ведущих партийную, эсеровскую пропаганду». В завершении своего письма Александр Васильевич попросил командующего в ответ также выразить свою личную точку зрения по ряду политических проблем. В частности Адрианова интересовал вопрос: «насколько необходимо поддерживать Временное Сибирское правительство с Дербером во главе и областную Сибирскую думу данного состава»?

Алексей Николаевич Гришин-Алмазов, видимо, вполне здраво рассудив, что время для бонапартистского переворота ещё не пришло, заявил в ответном письме от 20 июня о своей полной лояльности и подконтрольности Временному Сибирскому правительству, «как законному правительству Сибири и вполне удовлетворяющему нас своим основным пунктом программы — созывом Сибирского Учредительного собрания». Тогда участники Потанинского кружка срочно начали готовить новый — откорректированный — список министров, надеясь на то, что обновлённый состав Сибирской областной думы, лишённый представительства от Советов**, одобрит и утвердит предложенные ему кандидатуры. По некоторым данным именно тогда впервые было озвучено имя Александра Васильевича Колчака, как одного из кандидатов в сибирские министры из патриотического потанинского списка***. Но это, что называется, — на

_______________

*Он отсутствовал на двух заседаниях частных совещаний членов Сибирской областной думы (13 и 15 июня), его на посту председателя в это время замещал профессор Томского технологического института Борис Вейнберг, избранный в Думу по вузовскому списку и также весьма близкий к кружку Потанина.

**Их места предполагалось передать тоже левым, но всё-таки более умеренным депутатам от сибирских профсоюзов, плюс к этому Дума должна была пополниться представителями от так называемых цензовых элементов, проще говоря, — от крупной буржуазии.

***Этот список, озвученный членом Потанинского кружка А. В. Юрьевым (в субботу 15 июня на лекции в университетской библиотеке), распечатали многие сибирские кадетские газеты, например, семипалатинская «Свободная речь» (№171 за 30 июня 1918 г.), но впервые он появился в «Сибирской жизни» (№38 за 18 июня 1918 г.). Во главе его — три виднейших представителя второго поколения сибирских областников — П. В. Вологодский (ученик Н. М. Ядринцева, беспартийный политик умеренно правого толка), Вл. М. Крутовский (народный социалист) и

Е. Е. Колосов (правый эсер); далее — достаточно известные в определённых кругах сибиряки — томский публицист и финансист Мукосеев, а также представитель владивостокских деловых кругов М. Н. Вознесенский; потом — общественные деятели из числа так называемых пришлых сибиряков — инженер-железнодорожник Л. А. Устругов (человек правой политической ориентации) и бывший командующий Восточно-Сибирским военным округом А. А. Краковецкий (ещё один правый эсер); ну и, наконец, — представители столичного политического бомонда — бывший петроградский прокурор Старк и бывший командующий Черноморским флотом вице-адмирал А. В. Колчак.

перспективу. В качестве же ближайших подвижек на пути создания коалиционной власти, по настоянию томских областников, в состав руководства томского губернского комиссариата был введён пятидесятитрёхлетний Александр Грацианов*, врач по профессии, видный общественный деятель Томска, в прошлом — дважды гласный (депутат) городской Думы. В революционном 1917 г. он вдруг стал симпатизировать меньшевикам-оборонцам**, однако, для людей сведущих он всегда являлся человеком определённо правых взглядов, хотя, возможно, что и революционных. Во всяком случае, Грацианов имел очень давние и достаточно прочные связи с движением сибирских областников.

Таким образом, нужно констатировать, что пути-дорожки Западно-Сибирского комиссариата и Потанинского кружка очень скоро разошлись, и, возможно, всё-таки именно поэтому и потянулись комиссары один за другим из Томска. 5 июня, по сведениям В. В. Журавлёва («Рождение Временного Сибирского правительства»), из Томска уехал Борис Марков, 8-го — Василий Сидоров, а 10-го числа — Павел Михайлов. Так что к 10 июня все четверо членов Комиссариата (включая Михаила Линдберга) собрались, наконец, в

Новониколаевске. По замечанию В. Вегмана, обосновавшись в этом городе и заручившись поддержкой высшего командования вооруженными силами, уполномоченные Сибирского правительства пытались ещё некоторое время, отсюда — «издалёка», диктовать свою волю непокорным томским областникам, но безуспешно. Вот именно тогда, видимо, и родилась в чьей-то голове идея перебраться в освобождённый уже к тому времени Омск, в город, в котором на тот момент не было, как посчитали комиссары, какой-либо достаточно значимой по своему политическому весу группировки сибирских автономистов***, но одновременно с этим имелся в избыточном количестве широкоразветвлённый штат сидевшего без работы чиновничьего аппарата бывшей столицы Западно-Сибирского генерал-губернаторства, Акмолинской области и так называемого Степного края.

_______________

*В результате томский губернский комиссариат превратился в своего рода триумвират эпохи Юлия Цезаря или маленькую директорию времён Великой французской буржуазной революции в составе трёх человек: эсера-черновца Фаддея Башмачникова, правого эсера Николая Ульянова и совсем уже умеренного «левого» Александра Грацианова.

**Слыть за умеренного социалиста в революционном 1917 г. являлось своего рода модным поветрием, как в наше теперешнее время, например, стало очень модным представляться на поверку патриотом-государственником.

***Там имелась своя группа беспартийных сибиряков-областников, в которую входили, в том числе, и беженцы из столичного Петрограда, однако, тем колоссальным влиянием, какое оказывал кружок Потанина на умы сибиряков, омская группа, конечно, вряд ли могла похвастаться.

2. Переезд в Омск

К 14 июня, в соответствии с вновь утверждённым планом, трое из четырёх правительственных комиссаров переехали в Омск, вместе с ними сюда же перебрались два начальника сформированных ещё в Новониколаевске военного и финансового отделов (Нил Фомин и Иван Михайлов), а также командующий Западно-Сибирским военным округом полковник Гришин-Алмазов со своим штабом. Однако передислокация из Томска в Омск, в известном смысле, никого и ни от чего не спасла, всё получилось как в той старой, как мир, поговорке: «из огня, да в полымя». В Омске члены ЗСК попали под ещё более мощный, чем в Томске, политический пресс, а, если уж и дальше продолжать сравнения, то, по-сути, угодили под своего рода «дорожный каток», не оставивший им, практически, никаких шансов на победу в противостоянии с правыми политическими группировками. Однако, обо всём этом, — не спеша и строго по порядку, для большей ясности.

Восьмого числа состоялся прямой разговор по телеграфу Павла Михайлова (Томск) и Михаила Линдберга (Новониколаевск), последний известил своего коллегу о том, что неотложные дела требуют как можно скорее собраться, наконец, всем уполномоченным правительства в Новониколаевске. Да к тому же, как было конфиденциально сообщено в разговоре, полковник Гришин-Алмазов рвётся в только что освобождённый Омск, но отпускать командующего армией туда одного без присмотра сейчас не желательно, поэтому необходимо обязательно кому-то из комиссаров сопроводить его. Если верить уже упомянутому нами выше источнику, Борис Марков ещё 5 июня отбыл в Новониколаевск; видимо, сразу после телеграфного диалога Михайлова и Линдберга 8-го числа туда же отправился и Василий Сидоров, а вслед за ним уже через два дня Томск покинул и сам Павел Михайлов.

Именно он вызвался сопроводить Гришина-Алмазова в его деловой поездке; очень волевой и жесткий Борис Марков немного приболел в те дни от переутомления, а Линдберг и Сидоров, как представляется, вряд ли имели

достаточно авторитета, чтобы в случае чего повлиять на командующего. Заодно Павел Михайлов, как признанный лидер ЗСК, должен был лично убедиться в том, действительно ли в Омске есть все необходимые условия для переноса туда резиденции Правительственного комиссариата. Уездный Новониколаевск, нынешний Новосибирск, в то время ещё не соответствовал требованиям столицы Сибири и, в первую очередь, потому, что не имел достаточного количества подготовленных управленческих кадров, коими в изобилии, как мы выяснили, обладал на тот момент Омск. Компанию двум высокопоставленным комвояжерам составил ещё один Михайлов — Иван. Некоторые источники добавляют к ним ещё и Нила Фомина.

В Омск делегация прибыла по разным сведениям толи 11-го, толи 12 июня*. Каждый занялся своими делами, полковник Гришин-Алмазов принялся инспектировать только что созданные вооруженные формирования, выясняя, главным образом, то, насколько лояльно командование омских добровольческих частей Временному Сибирскому правительству, потому как у центрального штаба имелись некоторые опасения на сей счёт. Но всё, к счастью, обошлось, так что уже через несколько дней командующий с удовлетворением доложил в Новониколаевск о полном единстве взглядов и мнений с местным военным руководством.

_______________

*До недавнего времени среди сибирских историков преобладало мнение, что это произошло 12-го числа, однако новосибирский профессор В. И. Шишкин в своей достаточно объёмной и строго документированной статье под названием «Командующий сибирской армией А. Н. Гришин-Алмазов», вышедшей в 2009 г., уверяет нас, что знатные новониколаевские гости прибыли в Омск рано утром 11 июня.

Павел Яковлевич и Иван Адрианович Михайловы тоже зря времени не теряли и сразу же наладили контакт с ведущими представителями омской общественности. В первый же день-два по приезду они встретились с членами военно-промышленного комитета, главной и наиболее авторитетной в Омске группировкой политических деятелей, среди которых источники упоминают Никиту Двинаренко, председателя этого самого комитета, а так же известного нам уже Николая Буяновского, председателя местного биржевого комитета и одновременно исполняющего обязанности председателя городской Думы. Ещё одним важным лицом, принимавшим участие в той встрече, был Пётр Васильевич Вологодский, виднейший сибирский областник, ученик самого Н. М. Ядринцева.

Среди других участников того совещания мы также встречаем имена людей, которые несколько дней спустя займут должности управляющих отделами Западно-Сибирского комиссариата, это: Георгий Гинс, Николай Зефиров, Александр Мальцев, Николай Петров и Георгий Степаненко. И, наконец, ещё одним важным персонажем среди тех, кого мы можем увидеть в списках присутствовавших на том саммите людей, был Тарас Бутов, личность весьма примечательная, и в первую очередь, тем, что в январе 1918 г. он исполнял обязанности секретаря Сибирской областной думы и, в частности, вёл запись протоколов тайных совещаний членов СОД, на которых и было избрано Временное Сибирской правительство. Тех протоколов, насколько можно судить по ряду фактов, у него на руках не было*, однако он вполне мог и на память воспроизвести некоторые фамилии, а также удостоверить, что среди участников омской встречи в верхах, на которой он 14 июня присутствовал, находятся два полноправных министра — Пётр Васильевич Вологодский (министр иностранных дел) и Иван Адрианович Михайлов (министр финансов).

_______________

*Протоколы или их копии хранились, по всей видимости, где-то в Томске, поскольку именно сюда из Новониколаевска делал 14 июня запрос уполномоченный Сидоров, прося губернского комиссара Ульянова сообщить телеграфом в Омск Маркову и Линдбергу список членов Временного Сибирского правительства (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.213, л.174).

Со всеми теми людьми, присутствовавшими на совещании, были проведены необходимые консультации, в результате которых Павел Михайлов вполне убедился в том, что Омск действительно располагает необходимым контингентом чиновников, не только способных, но и вполне согласных повести дело по административному управлению различными областями хозяйственной деятельности. Более того, эти люди уже хоть завтра могли приступить к своим обязанностям единой и, практически, уже сформированной командой. Дело в том, что ещё в марте 1918 г. во время визита в Омск полномочного представителя Добровольческой армии Юга России генерала Флуга, по его настоятельной рекомендации, заранее были сформированы управленческие структуры, способные уже с первых дней победы вооруженного восстания начать практическую деятельность. Такое положение вещей, видимо, весьма подкупило Павла Михайлова, и он принял-таки окончательное решение перенести штаб-квартиру Западно-Сибирского комиссариата в Омск.

Однако, прежде чем окончательно, что называется, ударить по рукам и согласиться пригласить в качестве руководителей ведущими отделами ЗСК членов Омского военно-промышленного комитета, уполномоченный Правительства выдвинул одно неприемлемое условие, которое должно было определить дальнейшие взаимоотношения правительственных комиссаров и управленцев, — последние ни в коем случае не должны были вмешиваться в общее руководство освобождёнными территориями и пытаться влиять на решение каких-либо политических вопросов. Богу — богово, как говорится, а кесарю — кесарево. Такое условие неизвестно как долго обсуждалось, но его всё-таки приняли. На этом, собственно, видимо, прения и закончились, после чего стороны перешли к обсуждению возможных кандидатур, а также прочих немаловажных в таких случаях деталей.

Вскоре в Омск прибыли Михаил Линдберг и Борис Марков (Василий Сидоров где-то, примерно, до 18-го числа текущего месяца оставался ещё в Новониколаевске). И вот 14 июня состоялось, наконец, первое уже вполне официальное заседание членов Западно-Сибирского комиссариата в присутствии (о чём свидетельствует журнал заседаний) двух министров Временного Сибирского правительства П. В. Вологодского и И. А. Михайлова. Среди вопросов, обсуждавшихся по ходу работы, главной темой конечно же стало назначение управляющих отделами комиссариата. В тот день утверждено было пять таких высокопоставленных столоначальников. Отдел продовольствия возглавил Н. С. Зефиров, земледелия и колонизации — Н. И. Петров, юстиции — А. П. Морозов, двое первых были представителями Омского военно-промышленного комитета, а третий — членом кадетской партии с двенадцатилетним стажем, последний год работавший председателем окружного (губернского) суда в Барнауле, а до этого несколько лет прослуживший в Омске в должности следователя. Ещё один очень важный отдел — административный, призванный осуществлять контроль за передачей власти на местах в руки местного самоуправления, возглавил томский эсер В. С. Сизиков.

Ну и, наконец, ещё один отдел — военный — получил под своё начало полковник А. Н. Гришин-Алмазов. В протоколах первого заседания членов ЗСК в Омске обсуждение этого вопроса стоит в числе самых первых в повестке дня*. Стенографического отчёта, к сожалению, видимо, тогда не велось, и нам теперь доподлинно неизвестно как там всё происходило, однако у исторической науки имеется на руках одно, если так можно выразится, косвенное свидетельство, его нам оставил в своих мемуарах Георгий Гинс, участвовавший в тот день (согласно документам) в работе совещания. По его словам во время обсуждения кандидатуры на должность военного управляющего произошла дискуссия, связанная с тем, что на эту должность реально претендовало сразу два человека — назначенный ещё в Новониколаевске Линдбергом Нил Фомин и командующий Западно-Сибирской армией Гришин-Алмазов. Первый, несмотря на свою молодость, являлся очень важной персоной, видным деятелем эсеровской партии, членом Всероссийского Учредительного собрания от Енисейской губернии, однако вместе с тем он представлял собой сугубо гражданского человека. Второй же был, напротив, профессиональным военным, хорошо знавшим как строевую службу, так и штабную работу. С точки зрения здравого смысла, конечно, Алексей Николаевич больше, нежели Нил Валерьянович, подходил на роль военного «министра», однако, с политической точки зрения, а армия — это всегда политика, для правительственных уполномоченных предпочтительнее для этой должности всё-таки была кандидатура своего брата эсера — Нила Фомина.

_______________

*Если интересно см.: Шишкин В. И. Журналы заседаний Западно-Сибирского комиссариата временного сибирского правительства (июнь 1918 г.) / Известия омского государственного историко-краеведческого музея №11. Омск. 2005. С. 291—303 или в Интернете — http://museum.omskelecom.ru/OGIK/Izvestiya_11

/schischkin.htm

На окончательный выбор, как нам представляется, повлияли в данном случае два дополнительных фактора, склонивших чашу весов в пользу полковника Гришина-Алмазова. Во-первых, опять же со слов Гинса, командующий армией предъявил членам Комиссариата какой-то ультиматум, суть его автор мемуаров нам не сообщает, но можно предположить, что это было предупреждение уйти с поста главкома в случае, если его кандидатуру не утвердят в должности начальника военного отдела. Вторым аргументом в споре двух претендентов стал голос, поданный за Гришина-Алмазова со стороны Ивана Михайлова, а это было мнение не кого-нибудь, а теперь уже официаотного министра Временного Сибирского правительства.

В связи с последним обстоятельством, кстати, исследователи отмечают опять-таки два очень важных момента: на заседании 14 июня впервые, пожалуй, так открыто против линии партии пошёл И. А. Михайлов, сочувствующий, как считалось ранее, идеям социалистов-революционеров. Спустя несколько месяцев, осенью того же года, эсеры заклеймят его уже как предателя и нарекут Ванькой-Каином. Но это потом, а в июне такого неожиданного выпада «министра-социалиста» почти никто не заметил, как не придали значение, в общем-то, и второму, во-многом связанному с первым, и не менее переломному «происшествию», о котором мы, собственно, и говорили только что. Отставка Нила Фомина и назначение на должность руководителя военного отдела Гришина-Алмазова, по мнению ряда комментаторов, явилась первым серьёзным поражением левых политиков в их пока скрытом («подковёрном») противостоянии с правыми.

Полковник Гришин-Алмазов после 14 июня сосредоточил в своих руках очень большую власть, открывавшую ему прямую дорогу к личной диктатуре (но в интересах буржуазно-кадетской олигархии, конечно). К такому выводу пришли и потом не на шутку встревожились данным обстоятельством многие люди, причём даже те, которым такое назначение, казалось бы, было на руку, например, будущий новый председатель Временного Сибирского правительства П. В. Вологодский (свой среди чужих). Он, спустя некоторое время, стал прямо поговаривать о том, что человек, метящий в сибирские Бонапарты, что-то уж слишком рано стартует. Все, кто слышал такие заявления, конечно же отлично понимали о ком идёт речь.

Почему члены Западно-Сибирского комиссариата с такой лёгкостью согласились дать в руки беспартийному полковнику столько важных полномочий понять опять-таки трудно («хоть убей, следа не видно»), но всё-таки, наверное, можно. Во-первых, комиссары, вероятно, полагали, что в роли начинающего корсиканца Гришин-Алмазов пробудет совсем не долго, собственно, до той только поры, пока из харбинской эмиграции не вернётся в Сибирь законно избранный военный министр вполне правоверный эсер Аркадий Краковецкий, то есть — буквально месяц, ну от силы полтора. А до той поры пускай-де доблестный полковник, получив полное единоначалие над войсками, пробивает и расчищает своими дивизиями дорогу на восток, и чем скорее он это сделает, тем лучше, — тем быстрее смогут вернуться из Харбина в Омск все министры-социалисты Временного Сибирского правительства. И уж тогда…

Ну и потом, во всём этом деле, с нашей точки зрения, сыграл ещё немаловажную роль и некоторый личностный, вполне, можно сказать, субъективный фактор. Дело в том (ищите женщину), что в это время в Томске очень серьёзно заболела жена Павла Михайлова и ему, возможно, в тот момент стало не до разборок с военными, которые к тому же могли затянуться неизвестно как долго. Так что для пользы общего дела и для благополучия собственной семьи, лидер ЗСК, решил не обострять ситуацию, подписал постановление о назначении Гришина-Алмазова и на том же заседании 14 июня выпросил у своих коллег краткосрочный недельный отпуск для поездки в Томск к больной жене.

Пост управляющего отделом труда (социального отдела, призванного следить за соблюдением рабочего законодательства, за своевременной выплатой зарплат, пособий и пр.) было предложено занять известному барнаульскому общественному деятелю, меньшевику-оборонцу, близкому к областникам сорокалетнему Л. И. Шумиловскому. Он согласился, получив по телеграфу столь интересное для себя предложение, и сразу же выехал в Омск. Бывшего директора, одного из строителей и создателей Томского технологического института Е. Л. Зубашева попросили возглавить отдел торговли и промышленности, но он отказался. Замену ему некоторое время спустя нашли, в Томске, им оказался профессор того же ТТИ, заведующий кафедрой геологии, ученик знаменитого В. А. Обручева*, сын одного из известнейших золотопромышленников Сибири, П. П. Гудков. Никита Буя-новский, председатель Омского биржевого комитета, после некоторых раздумий отверг весьма лестное для себя предложение, — занять пост управляющего отделом финансов. На эту должность чуть позже назначили ещё одного ставленника военно-промышленного комитета А. П. Мальцева. На заседании 14 июня также было решено предложить пост управляющего отделом туземных (национальных) дел казахскому политическому деятелю, одному из руководителей национальной (буржуазно-демократической)

_______________

*У Владимира Афанасьевича Обручева, выдающегося российского учёного и писателя, автора известной «Земли Санникова», было два самых любимых ученика в Томске: Павел Гудков и Михаил Усов (обоих он, что удивительно, пережил). Первому, как наиболее опытному с его точки зрения, Обручев и доверил свою кафедру, когда в 1912 г. его, за сочувствие к революционно настроенному студенчеству и за «вредное влияние на умы молодёжи», уволили с должности. После окончания Гражданской войны Гудков эмигрировал в США и на долгие годы поселился там (до самой своей смерти, собственно, случившейся в 1955 г.), Обручев и Усов же остались в большевистской России, получив заслуженную славу и почёт от советского руководства за свою научно-практическую деятельность. Им обоим стоят памятники у здания бывшего горного отделения ТТИ. Гудков же вторую часть своей сознательной жизни посвятил разведке месторождений американской нефти в Калифорнии, там памятника себе, по всей видимости, не заслужил, да и у нас, соответственно, тоже.

партии Алаш-Орда, человеку, имевшему давние связи и с областническим движением Сибири, и с самим Г. Н. Потаниным — А. А. Ермекову*. Однако это назначение также, как и предыдущие два, по каким-то причинам не состоялось, и в конце июня отдел туземных дел возглавил уроженец Горного Алтая, член Учредительного собрания от инородцев своего региона, внук декабриста, эсер и один из известнейших областников последнего (самого молодого на тот момент) поколения — М. Б. Шатилов. Михаил Бонифатьевич, кстати, являлся так называемым министром без портфеля во Временном Сибирском правительстве, избранным на тайном заседании членов Сибирской областной думы в январе 1918 г. Так что он был уже третий по счёту чиновник, так сказать, высочайшего («нефритового») ранга, объявившийся на просторах Сибири после начала антибольшевистского вооруженного восстания и вскоре появившийся в Омске.

Ну и последним, наконец, управляющим, о котором нужно ещё поговорить по «делу» 14 июня, был Георгий Гинс, автор мемуаров, уже не единожды упомянутых нами и широко известных в среде историков исследователей. Он на первое заседание Комиссариата в Омске пришёл уже в ранге управляющего делами ЗСК, однако его должностные полномочия вновь были подтверждены девятым пунктом повестки дня. Как так получилось, что назначение состоялось заранее, объяснить опять-таки достаточно трудно. Ещё более непонятным представляется следующий факт — почему Гинс единственный из всех назначенцев на посты начальников отделов, никоим образом до этого не связанный с Сибирью и знакомый с востоком России лишь, что называется, по книжкам, вдруг занял такую ответственную и по многим показателям определяющую должность в администрации Комиссариата?**

_______________

*Почему представитель казахского народа попал в сферу интересов сибирских политиков не составит труда понять, если учесть, что современный независимый Казахстан большей своей частью входил в тот период в состав так называемого Степного края, столицей которого считался Омск (по его улицам ещё ходили тогда верблюжьи караваны степняков). Вследствие этого современный Казахстан и в административном и в территориальном плане был подчинён Сибири. Так что с казахским народом у нас сибиряков очень давние и прочные связи. Уместным будет, наверное, также упомянуть и тот факт, что первые отблески зарождающихся идей сибирского областничества появились в голове совсем ещё юного Григория Потанина после доверительных бесед со своим однокашником по Омскому кадетскому корпусу казахским князьком, прапраправнуком Чингиз-хана Чоканом Валихановым (подробнее см. нашу книгу «День освобождения Сибири»).

**Достаточно, например, сказать, что инициатором создания, так называемого, Административного совета, составленного из управляющих отделами, а потом управляющих министерствами, был никто иной, как управляющий делами Гинс. В сентябре 1918 г. Админсовет организует политический заговор (!) против Сибирской областной думы, а также против левых министров Временного Сибирского правительства.

Мы уже говорили, что на пост управляющего делами ЗСК первоначально планировался совсем другой кандидат — Борис Михайловский — и эсер, и подпольщик, и сибиряк, однако вместо него «можердомом» почему-то оказался Георгий Гинс, потомок обрусевшего англичанина и матери молдаванки, рождённый где-то на крайне западных границах Российской империи (на территории современной Польши). Сам счастливчик объяснял своё назначение следующим образом: «из всех, кто тогда находился в Омске, один только я обладал, ещё по службе в Петрограде, знанием законодательной техники и организации центрального управления». Всё это, конечно, явные преувеличения Гинса в свою пользу, коих, кстати, с нашей точки зрения, немало в книге его воспоминаний. Впрочем, по сравнению с Борисом Михайловским, Григорий Гинс, возможно, действительно обладал гораздо большим опытом административной деятельности.

Следующие три назначения на должности управляющих отделами ЗСК были произведены на заседании 19 июня (тогда уже подъехал в Омск Василий Сидоров, но ещё не вернулся из Томска Павел Михайлов). Во главе департамента внешних сношений (иностранных дел) поставили томского приват-доцента международного права совсем молодого ещё (28 лет) * М.П.Головачёва. Управление путей сообщения возглавил инженер-железнодорожник, долгое время проработавший на ответственных должностях в Сибири, а последнее время в Омске — Г. М. Степаненко. В отдел народного образования в качестве заведующего (так в протоколе) назначили, и это по-праву, одного из ведущих профессоров Сибирского (Томского) университета, и до самого последнего момента его ректора,

В. В. Сапожникова.

_______________

*Гинс пишет, что ему было и того меньше — 25 лет, но это неверно.

Таким образом, как и предлагал в начале июня Александр Адрианов, выступивший в печати от имени Потанинского кружка, кандидаты на должности руководителей отделов ЗСК подбирались не только с учётом их политических взглядов, но и по деловым качествам. Это были люди, успевшие хорошо зарекомендовать себя на ниве служения Сибири ещё задолго до Февральской революции, они являлись уже проверенными, как тогда говорили, работниками, а не молодыми выскочками «смутного» времени, коих полно было, как многие считали, во Временном правительстве автономной Сибири, под председательством также мало кому известного политического ссыльного из Одессы Пинкуса Дербера. Всех этих людей с Сибирью связывала, что называется, давняя история, они или родились на территории нашего края, или долгое время проживали здесь, составив по себе известность своими реальными и весьма полезными делами. Единственным человеком, который никоим образом, как мы уже отмечали, не был связан до 1918 г. с Сибирью, являлся столичный молодой профессор Гинс, но он оказался, что называется, тем самым исключением, которое и подтверждает верность только что задекларированного нами наблюдения.

Четверо управляющих из тринадцати хотя и не являлись уроженцами Сибири (Гришин-Алмазов, Зефиров, Сапожников и Степаненко) *, однако их с нашим краем связывала разная по продолжительности (у кого-то больше, у кого-то меньше), но всё-таки определённо плодотворная профессиональная деятельность. Пятеро из пяти так называемых пришлых (Гинс, Сапожников, Степаненко, Гришин-Алмазов и Зефиров) имели столичное высшее (питерское или московское) образование, причём Гинс и Сапожников поучились ещё и за границей.

_______________

*Об управляющем финансовым отделом Мальцеве нам в этом плане ничего, к сожалению, выяснить не удалось, поэтому мы его не будем пока причислять ни к уроженцам Сибири, ни к так называемым пришлым.

Следующие семь руководителей отделов ЗСК (Шумиловский, Гудков, Петров, Головачёв, Морозов, Шатилов и Сизиков) являлись уже стопроцентными сибиряками, то есть и родились и, практически, всю свою сознательную жизнь прожили в родной Сибири, здесь же и служили ей в меру данных им сил и возможностей. Первые пятеро из них имели опять же столичное высшее образование, Шатилов окончил Томский университет и только Сизиков единственный из всех имел за плечами лишь среднюю школу. Про неизвестно где родившегося Мальцева мы знаем, что он также получил высшее экономическое образование, вследствие чего можно с уверенностью констатировать практически стопроцентный образовательный ценз среди управляющих отделами. Для того времени это являлось по-истине выдающимся показателем, для сравнения, — трое из четверых членов ЗСК (Михайлов, Марков и Линдберг) высшего образования на тот момент точно не имели.

Возраст большинства управляющих, в отличие опять же от двадцатилетних комиссаров ВСП, перевалил в основном, уже за тридцать и даже за сорок лет, а Василию Сапожникову, Александру Морозову и Георгию Степаненко было на тот момент, соответственно, уже 56, 54 и 52 года. Другими словами, руководители отделов ЗСК являлись людьми уже достаточно зрелыми и поднабравшимися, что называется, богатого жизненного опыта. Исключение из их числа составляли лишь тридцатилетний Владимир Сизиков и двадцативосьмилетний Мстислав Головачёв. Первый из них являлся чистой воды креатурой эсеровской партии. А во втором случае имел место несомненный фактор знакомства, молодому Головачёву оказал покровительство, по всей видимости, сам Пётр Васильевич Вологодский (министр иностранных дел ВСП), старый друг его отца и дяди, тоже, кстати, когда-то активных участников областнического движения. Таким образом, молодой управляющий был своего рода уже продолжателем династии автономистов Головачёвых, что конечно же тоже послужило далеко немаловажным фактом при назначении его на столь ответственный административный пост.

Теперь, что касается политической стороны вопроса. Здесь, как мы можем с уверенностью констатировать, имелась ещё более существенная разница между руководителями управленческого аппарата и самими комиссарами ЗСК, все четверо которых считались представителями хотя и умеренного, но всё-таки левого политического лагеря. Их прямыми сторонниками из числа управляющих отделами являлись лишь два эсера черновского направления Владимир Сизиков и Михаил Шатилов. К тому же социалистическому лагерю можно было отнести и меньшевика-оборонца Леонида Шумиловского. Обозначивший себя на первом областном Сибирском съезде (в октябре

1917 г.) как беспартийный социалист Павел Гудков таковым являлся, как нам представляется, лишь чисто формально, ибо сын одного из богатейших сибирских золотопромышленников уже по определению не мог быть «правоверным» левым. Сочувствующим идеям партии народных социалистов в некоторых источниках упоминается ещё и Николай Петров, однако официально он чаще всего представлялся как беспартийный областник, и он, как нам кажется, скорее был политиком умеренно правых взглядов, нежели умеренно левых*. Симпатизирующим идеям правоэсеровской партии в этот период вроде бы как считался командующий Западно-Сибирской армией и одновременно управляющий военным отделом Гришин-Алмазов, более того, по некоторым сведениям, его связывали очень доверительные отношения с Павлом Михайловым, лидером черновской группы ЗСК. Однако на поверку со временем выяснилось (например, при выступлении Алексея Николаевича на августовской сессии Сибирской думы), что этому человеку всегда была ближе идея твёрдого государственного порядка, чем какие-то там идеалы левого демократического фронта. Вот и всё. Остальных семерых управляющих отделами вряд ли кто мог заподозрить хоть в каких-то симпатиях к социализму.

_______________

*Проверить каких политических взглядов придерживался тот или иной общественный деятель вообще-то очень легко, достаточно проследить его судьбу после окончания Гражданской войны (см. наш раздел «Досье»); люди умеренно левых взглядов, как правило, смирялись со вторым пришествием советской власти и оставались жить на территории советской Сибири, а их политические противники в большинстве своём, если не попадали сразу же в руки ЧК, то обязательно покидали родину и уезжали в эмиграцию. Что касается Николая Петрова, то он как раз сбежал за границу, где вскоре и умер.

Василий Сапожников, Александр Морозов и Георгий Гинс официально считались членами кадетской партии, малоизвестный нам А. П. Мальцев во всех без исключения источниках значится тоже как политик правого толка. О беспартийном областнике Николае Зефирове известно, что он Октябрьскую революцию не принял категорически, а в январе 1918 г. даже арестовывался за антисоветскую деятельность, да и потом — Зефиров в числе немногих сохранил за собой пост министра продовольствия в правительстве адмирала Колчака, а туда людей с левыми взгляда и на пушечный выстрел не подпускали*. По тому же принципу к политикам правого толка смело можно отнести и полностью беспартийного (и даже не областника) инженера железнодорожника Георгия Степаненко, также вошедшего в ноябре 1918 г. в правительство Верховного правителя. Ну и, наконец, молодой Мстислав Головачёв — протеже ставшего к тому времени уже однозначно политиком умеренно консервативного толка П. В. Вологодского, — хотя и оказался после ноября 1918 г., в отличие от многих других своих коллег, не у дел, и, тем не менее, уже весной следующего 1919 г. был привлечён всё тем же Петром Васильевичем, премьером колчаковского правительства, к весьма ответственной политической миссии, составить проект земско-областнической «конституции» Сибири, подобострастно урезанной под формат диктатуры Верховного правителя.

_______________

*Исключение, опять-таки подтверждающее правило, было сделано лишь для меньшевика-оборонца Леонида Шумиловского, который принял из рук Верховного правителя пост министра труда. Однако не надо забывать, что меньшевики-оборонцы, а иначе — плехановцы, несмотря на их левые взгляды, всегда считались в среде русских патриотов (к числу которых относился конечно же и Колчак) своими, поскольку в период Первой мировой войны, в отличие от других социал-демократов, последователи идей Георгия Валентиновича Плеханова полностью поддержали лозунг: «война с Германией до победного конца».

Итого семь человек, с определённо правыми политическими взглядами, плюс к ним три человека, так скажем, с сомнительно левой ориентацией, против двух только управляющих, твёрдо стоявших на позициях революционеров-социалистов, и одного социал-демократа. Фактический перевес, как мы видим, получился весьма значительным, хотя, если подходить с формальной точки зрения, преимущество правых над левыми было ни таким уж и большим: всего лишь семеро против шести. Что касается рядовых сотрудников, то их, естественно, подбирали уже сами управляющие отделами, и здесь картина складывалась ещё более не в пользу эсеров. Вот, собственно, как бы итог тех назначений, что были произведены в исполнительных структурах Западно-Сибирского комиссариата в период с 12 по 19 июня 1918 г.

И, тем не менее, политическое лидерство самих членов ЗСК никто пока конкретно не оспаривал, да и они сами ни с кем власть делить ещё не собирались. Такова была, как мы помним, изначальная договорённость Павла Михайлова с членами Омского торгово-промышленного комитета о разделе полномочий между правительственными комиссарами и, собственно, нанятыми ими на работу правительственными чиновниками, обязанностью которых являлась реализация предуказанной Комиссариатом линии. И даже, несмотря на то, что Павел Михайлов уехал в Томск и пробыл там, практически, до конца июня, а все распоряжения Комиссариата обсуждались без его участия, политическая линия его товарищей, надо отдать им должное,

была неизменной и вполне определённой. И состояла она, прежде всего в том, чтобы в освобождённых районах восстановить как можно в большем объёме деятельность выбранных ещё до Октябрьской революции и разогнанных большевиками органов местного самоуправления, сформировать дееспособную армию, ну и, наконец, разрешить одну из основных проблем русской революции, — узаконить и ввести в цивилизованные рамки отношения между трудом и капиталом.

3. Главные постановления

В русле последних устремлений комиссары Временного Сибирского правительства, как члены партии эсеров и продолжатели дела народников («чёрного передела», крестьянской революции), конечно же большое внимание уделили крестьянскому вопросу, стремясь обеспечить «волю, свободный труд и землю народу», уже первыми своими распоряжениями они возродили революционные земельные комитеты*. Земельный вопрос в Сибири стоял не столь остро, как в центральных районах России, решение его с одной стороны оказалось проще, а с другой имело свои сложности и свою экстерриториальную специфику. Дело в том, что помещичье землевладение в Сибири, практически, отсутствовало, имелись в незначительном количестве лишь кабинетские (царские) и монастырские земли, но они не оказывали никакого заметного влияния на социально-политическую обстановку в регионе, поскольку земли на первых порах хватало всем. Правда, русским переселенцам, тем, которые осваивали Сибирь по личной инициативе на протяжении XVII—XIX веков и селились в наиболее пригодных для сельского хозяйства районах, приходилось часто вступать в конфликты с местными кочевыми племенами, вынуждая их сначала потесниться, а потом и вообще перейти кое-где от скотоводства к огородничеству и от язычества к православию. Но эти конфликты никогда не носили ярко выраженного завоевательного характера и не сопровождались, допустим, как в США, переселением в резервации местного населения или даже его полным уничтожением**.

_______________

*Земельные комитеты были созданы в апреле 1917 г. по указанию Временного правительства России и призваны были подготовить материалы по земельной реформе для Всероссийского Учредительного собрания. Главным камнем преткновения этой реформы было помещичье землевладение. Значительная и лучшая часть пахотных земель в крестьянской России (крестьян — 90% населения) после отмены крепостного права 1861 г. по-прежнему осталась в собственности помещиков. Крестьянское малоземелье Столыпин пытался решить за счёт переселения в Сибирь, но малоуспешно. Созданные Временным правительством земельные комитеты, под руководством Главного з. к. (находившегося под контролем кадетской партии), играли роль своего рода предохранительного клапана и занимались не столько разработкой наказов по земельному вопросу, сколько уговорами крестьян не захватывать самовольно помещичьей собственности, а терпеливо дожидаться решения Учредительного собрания по данной проблеме. Большевики, пришедшие к власти в ноябре (по новому стилю) 1917 г., сразу же разрубили этот «Гордиев узел», и своим декретом №2 полностью ликвидировали, во-первых, всю частную собственность на землю, а, во-вторых, бывшие царские (так называемые кабинетские), помещичьи и монастырские земли конфисковали и передали в общенародный земельный фонд, для того чтобы впоследствии разделить их между крестьянами. Земельные комитеты после этого были перепрофилированы и стали заниматься вопросами перераспределения конфискованных земель. Однако в феврале 1918 г. эти функции большевики (решением III съезда Советов) передали в ведение земельных отделов при местных Советах крестьянских депутатов, а земельные комитеты распустили.

**У нас, например, в Томске до сих пор на левом берегу Томи, прямо напротив областного центра сохранились довольно крупные поселения потомков тех сибирских татар, что в начале XVII века попросили защиты у Бориса Годунова. Теперь, правда, они уже земледельцы, а их кочевые угодья давно распаханы под сельскохозяйственные, и, тем не менее, они, в отличие, допустим, от индейцев восточного побережья США, не исчезли полностью как этнос, но, в значительной степени, конечно, обрусевшие, а потом осоветченные, сохранили даже некоторые элементы своей национальной и религиозной (мусульманской) культуры.

Данные конфликты к началу ХХ века практически уже сошли на нет, как вдруг им на смену пришли новые инциденты, связанные с переделом земли уже между русскоязычным населением. Дело в том, что, в результате столыпинской реформы, в Сибирь хлынула очень большая масса населения, причём, практически, единовременно. Новые жители Сибири начали селиться, главным образом, рядом с поселениями старожилов и, соответственно, стали претендовать на часть их земель, что сразу же породило очень серьёзный и затяжной конфликт между данными социальными группами. Этот запал трудноразрешимых противоречий сыграл свою роль и в развернувшейся в 1918 г. на просторах Сибири Гражданской войне; старожилы, как правило, поддерживали белых, а вот переселенцы, напротив, — красных, надеясь, что они помогут им потеснить челдонов с лучших пахотных и сенокосных угодий. Члены Западно-Сибирского комиссариата за тот короткий срок, что им было отпущено судьбой как управителям Сибири, не успели, конечно, полностью распутать весь клубок социальных противоречий, которые накопились на тот момент в деревне и оставили их в наследство тем, кто их вскоре сменил у руля власти.

Целый ряд не менее важных вопросов в области экономической, военной, а также административной и политической деятельности правительственные комиссары попытались разрешить в июне 1918 г. Это были мероприятия, в том числе и социального характера, или даже можно сказать по-преимуществу социального характера. И данное обстоятельство невольно сблизило («Быть может, небеса Востока меня с ученьем их пророка невольно

сблизили») эсеров с большевиками и развело с местными кадетами, представителями военно-промышленных комитетов, а также, увы, — и с областниками правого толка. Для большей объективности мы скомпоновали основные мероприятия Западно-Сибирского комиссариата просто по порядку (по датам) и всё равно получилось так, что уже с самого начала своей деятельности уполномоченных Сибирского правительства интересовали в первую очередь социальные проблемы, а потом уже все остальные, ну судите сами.

Ещё 10 июня, находясь в Томске, Павел Михайлов подписал распоряжение о сохранении в губернском центре общегородской больничной кассы, из средств которой оплачивались дни вынужденной нетрудоспособности по болезни (бюллетень по-современному), и взносы в которую осуществляли как рабочие, так и предприниматели.

16 июня в ответ, по всей видимости, на возникшие разногласия между членами Томского губернского комиссариата и местными торгово-промышленными кругами по поводу органов рабочего контроля, правительственный комиссар Василий Сидоров, находившийся в это время в Новониколаевске, известил томские власти о том, что органы рабочего контроля должны в обязательном порядке продолжать функционировать на всех предприятиях города («Омский вестник», №119 от 16 июня 1918 г.). Правда, немного позже последовало разъяснение о том, что эти органы теперь уже не имеют права никоим образом вмешиваться в хозяйственную деятельность заводов и фабрик, а лишь могут осуществлять контроль за соблюдением прав рабочих и служащих. Вместе с тем, в отличие от профсоюзов, органы рабочего контроля получили право официально извещать уездные и губернские комиссариаты обо всех, с их точки зрения, неправильных действиях организаторов производства, о спекуляции товарами, о финансовых махинациях и пр. На основании такого рода уведомлений комиссариаты должны были принимать все необходимые меры для пресечения выявленных недостатков не только в работе государственных, но даже и частных предприятий.

19 июня Западно-Сибирский комиссариат своим постановлением ещё раз официально подтвердил обязательное сохранение института больничных касс во всех без исключения освобождённых городах и об отчислении на их счёт положенных прежним законодательством финансовых средств. А отделу труда во главе с прибывшим из Барнаула меньшевиком Шумиловским было поручено «принять в спешном порядке меры для урегулирования норм отчислений в фонд больничных касс, с тем, чтобы отчисления эти были установлены в размерах, посильных для предприятий и частных лиц и соответствующих действительным нуждам больничных касс».

В тот же день через средства массовой информации до всеобщего сведения было доведено, что, до тех пор, пока не будет окончательно определён порядок передачи национализированных советской властью предприятий их прежним владельцам, никакое вмешательство в распоряжение ими частных лиц или групп не может быть допущено («Свободная речь», Семипалатинск, №162 от 19 июня 1918 г.). 28 июня, за два дня до завершения своей деятельности, правительственные комиссары издали постановление о возвращении прежним владельцам национализированных предприятий (да и то не всех), но до этого момента, как можно предположить, никто не имел права заявлять свои претензии на право собственности или владения.

20 июня датируется постановление Комиссариат о следственных комиссиях. 24-го числа оно было циркулярно разослано губернским (областным) и уездным комиссариатам. Им предписывалось в целях «дать населению максимум гарантий неприкосновенности личности, имущества и жилища… немедленно снестись с… находящимися на местах органами и лицами… чтобы комиссии могли открыть свои действия не позднее недельного срока», а потом уведомить ЗСК «о времени и местах открытия действий следственными комиссиями». Рассказывая о событиях, произошедших в первые дни и недели в освобождённых от советской власти Новониколаевске, Томске и Омске, мы уже говорили о том, что в этих городах, что называется, по горячим следам осуществлялись массовые аресты людей, заподозренных в сотрудничестве с большевиками. При этом задержания, обыски и конфискации производились, как правило, совершенно стихийно, так что во время проведения данных мероприятий страдали, порой, совершенно невинные люди, с некоторыми из которых кто-то просто сводил, в том числе, и личные счёты. Для того, чтобы пресечь подобного рода негативные явления, новая демократическая власть и сочла необходимым в кратчайшие сроки создать повсеместно*, не только в городах, но даже на крупных железнодорожных станциях, следственные комиссии, обличённые полномочиями как прокурорского, так и адвокатского надзора.

Состав этих комиссий или назначался или утверждался (если общественностью выдвигались доверенные кандидаты) губернскими (для губернских и областных центров) и уездными (для уездных городов и железнодорожных станций) комиссариатами. Следственные комиссии в губернских городах** должны были состоять из шести человек с

_______________

*В некоторых местах следственные комиссии уже существовали, например в Томске. В номере за 11 июня «Сибирская жизнь» писала: «Приём посетителей в следственной комиссии по делам об арестованных производится ежедневно с 12 часов до 1 часу дня. Выдача пропусков для свидания с арестованными производится два раза в неделю — по средам и субботам».

**К губернским и областным в виде исключения причислили ещё и уездный Новониколаевск, который в административном и политическом плане рос в тот период, что называется, как на дрожжах (на революционных дрожжах), через два года он уже станет советской столицей Сибири.

решающим голосом (председатель, два заместителя и три рядовых члена) и восьми представителей от общественности с совещательным голосом (четверо от профсоюзов и ещё четыре человека от незапрещённых политических партий*). В уездных городах и других более мелких населённых пунктах количество членов с решающим голосом сокращалось до трёх, а с совещательными голосами — в общей сложности до четырёх. Согласно постановлению Западно-Сибирского комиссариата только следственным комиссиям было предоставлено, так сказать, эксклюзивное право на производство арестов, обысков и выемок**, без их санкции все мероприятия подобного рода считались незаконными, а лица их осуществлявшие привлекались к ответственности по закону. Под юрисдикцию следственных комиссий подпадали, впрочем, только дела, носящие политический, но не уголовный характер.

Люди, арестованные в ходе переворота, вина которых, по мнению членов комиссии, не была доказана, освобождались незамедлительно***. Однако граждане, которым комиссия предъявляла обвинения в преступлениях против демократии, в активном сотрудничестве с большевиками, или деятельность которых была признана угрожающей «государственному строю и общественной безопасности», напротив, подвергались аресту (если ещё не были задержаны) и предварительному тюремному заключению на срок до

3-х месяцев. Разбирательства по их делам проводили в том числе и сотрудники соответствующих органов****, но решения о дальнейшей судьбе заключённых принимали руководители следственных комиссий, а также представители от общественности — хотя и с совещательным, но, в известной степени, определяющим, голосом. Следственные комиссии, таким образом, создавались для того, чтобы защитить права граждан и неприкосновенность их жилища, а также имущества в условиях повсеместно вводимых в ходе восстания осадного или военного положений, при которых допускались значительные ограничения гражданских прав и свобод. Действовать комиссии должны были в течение как минимум одного месяца, после чего срок их полномочий мог быть продлён в случае необходимости.

________________

*В список запрещённых попали, в первую очередь, конечно, большевики, а также левые эсеры и анархисты.

**В исключительных случаях, при обстоятельствах не требующих, что называется, отлагательств, постановление об аресте или обыске достаточно было завизировать председателю и одному из членов с решающим голосом.

***Указом Временного Сибирского правительства П. В. Вологодского от 3 августа 1918 г. в это положение была внесена существенная поправка, в соответствии с которой освобождение из тюрьмы по решению следственной комиссии могло осуществляться только после соответствующей разрешительной визы губернского или уездного комиссара.

****Следственные комиссии для того, видимо, чтобы ускорить процедуру дознания публиковали в печати списки арестованных и просили граждан освобождённой Сибири сообщать «письменные или словесные сведения, могущие послужить уликою против кого-либо из арестованных».

27 июня вышло постановление (позже отменённое правительством

П. В. Вологодского) о том, что милиция должна полностью перейти в ведение городского и земского самоуправлений, что она обязана оказывать содействие как гражданским, так и военным властям всех уровней, но только после того, как в органы местного самоуправления поступит соответствующий запрос. Это было революционное нововведение, появившееся в России после Февральской революции, но так и не сумевшее, к сожалению, прижиться у нас в стране. В тот же день члены ЗСК издали распоряжение об исключении из состава органов местного самоуправления представителей тех партий, которые вели борьбу с Сибирским правительством. Вместо них городские думы, а также губернские, уездные и волостные управы должны были пополнить правые эсеры, народные социалисты, кадеты и областники, пропорциональном тому, какое количество голосов каждая из этих партий получила во время выборов осенью 1917 г. Те выборы в большинстве сибирских городов выиграли тогда большевики, но вторыми почти везде (а в сельской местности — первыми) к финишу пришли правые эсеры. Удалив из числа избранных депутатов большевиков и других крайне левых и пополнив за их счёт количество своих сторонников в органах местного самоуправления, правые эсеры обеспечивали себе, таким образом, полный контроль над политической ситуацией на местах. Да ещё получали, по сути, и милицию в своё полное распоряжение. Неплохой, согласитесь, расклад получался.

Далее, 29 июня губернские и областные комиссариаты, которые также в большинстве случаев состояли из представителей умеренных левых, нормативно, согласно «Положению» от 14 июля 1881 г., на период ведения боевых действий получили чрезвычайные полномочия. Комиссариаты могли теперь издавать постановления, имевшие силу закона, запрещать собрания, а также устранять любых должностных лиц из числа администрации или даже самоуправлений всех уровней. Комиссары Временного Сибирского правительства, таким образом, настолько укрепили власть своих сторонников, что многим их оппонентам показалось, наверное, что они готовят своего рода новый политический переворот в пользу эсеровской партии. И тогда правые круги решили принять срочные меры, для того, чтобы ни в коем случае не допустить этого.

Во-первых, из Новониколаевска в Омск срочно вызвали Ивана Михайлова, который, по мнению членов торгово-промышленного комитета, должен был стать одним из локомотивов предстоящего наступательного движения (нападение — лучший способ защиты, как известно) на Западно-Сибирский комиссариат. Он уехал из Омск в Новониколаевск где-то сразу после 14 июня. По какой причине — непонятно, однако, есть версия, что

И. А. Михайлов упорно не желал сотрудничать с Западно-Сибирским комиссариатом по причине неприятия его партийного состава и политического курса.

А 26 июня большинство заведующих отделами собрались на неофициальное совещание, для того чтобы обсудить подготовленный Георгием Гинсом законопроект об так называемом Административном совете. Суть его состояла в следующем: в данный Совет должны были войти все руководители ведомств, которые получали право предварительного обсуждения и внесения необходимых, с их точки зрения, поправок в любое постановление членов ЗСК. После чего, соответственно, эти постановления предполагалось в обязательном порядке скреплять подписями председателя Административного совета и заведующего соответствующим отделом. Однако правительственные комиссары отказались категорически признавать Админсовет как дополнительный нормотворческий орган. В этом их поддержал Акмолинский областной (то есть, по сути — Омский*) комитет ПСР, который заклеймил данный демарш правительственных чиновников как попытку «введения бюрократического строя в пределах свободной Сибири». Далее омские эсеры, так, на всякий случай, предупредили, что они «знают лишь коллегию уполномоченных Сибирского Временного правительства, охраняющую полное народоправство и имеющую аппарат, восстанавливающий и укрепляющий народоправство, а не умаляющий его авторитета и власти».

_______________

*Акмолинская область — административно-территориальная единица Российской империи, которая существовала в период с 1868 по 1919 гг. Её областным центром являлся город Омск. Акмолинской она называлась от города Акмолинска (с 1961 г. — Целиноград, потом — Акмола, теперь — Астана — столица республики Казахстан).

Поэтому, несмотря на то, что самим руководителям отделов идея о создании Административного совета пришлась весьма по-душе, они, а также люди, стоящие в тени за их спинами, всё-таки решили пока повременить с реализацией проекта Г. Гинса и нашли другой, гораздо более эффективный и, что самое главное, — абсолютно легитимный способ как ограничить власть правительственных комиссаров, а возможно и вообще отстранить их от власти. И тут, как нельзя, кстати, пригодился И. А. Михайлов (проверенный на деле во время борьбы за пост заведующего военным отделом, когда эсеры, по-сути, лишились контроля над армией), а также П. В. Вологодский (имевший прочные связи с кружком Потанина), оба — министры Временного Сибирского правительства. На их, если можно так выразиться, основе решено было создать так называемый Кабинет министров Временного Сибирского правительства, после чего именно ему передать полномочия высшей административной власти, а ЗСК распустить. К тому же вскоре стало известно, что из Красноярска, недавно освобождённого войсками Средне-Сибирского корпуса, возможно уже на днях прибудут в Омск ещё два министра ВСП — Вл. М. Крутовский и Г. Б. Патушинский, а вместе с ними — и председатель Сибирской областной думы И. А. Якушев. А раз так, то именно этот последний вариант и решили претворить в жизнь политики близкие к Омскому военно-промышленному комитету. Омская мышеловка сработала.