День подорожника. Стихи и проза

Года два мы уж хотели это сделать, да всё никак — то страшно, то некогда, и вот — решились. Пришли туда вдвоём с Симой, компания наша к тому моменту распалась: Лиза с родителями в другой город переехала, мы на пары разбились — я с Симой, Майк с Деби — у них там какие-то свои дела образовались, встречались мы теперь редко, то пятое, то десятое… И вот, наконец, мы с Симой к этим развалинам притопали. Нет… что-то я не с того начал. Так моя история непонятной получается. Лучше я всё с начала расскажу. Итак…

Мы жили в самом верху Драконского переулка. Выше только горы. Ну, если не считать, что прям за нами жил Яка-Джон, а уж за ним… Странноватое имя, да. Но все его так звали, мы тоже. Бобылём жил, один, жену схоронил когда-то. Нормальный был дед, яблоками угощал. Только просил в сад к нему не лазать, мол, ветки ломаем, а хотите полакомиться, так вот, держите. И выкатывал целую тележку. А мы и не против — не ломать, так не ломать. Яблок у него наберём, так что рюкзак чуть не лопнет, и вперёд — до самых высот! С пятого класса мы там бродили, каждую тропку, деревце и былинку выучили, а однажды, на каникулах между восьмым и девятым, наткнулись на руины какие-то. Один дом или, может, два-три — сложно сказать. Случайно нашли. Мы прежде там уж сто раз мимо ходили и ничего не видели. А как там увидишь, если всю округу когда-то засыпало огромными каменюками, а потом, наверное, дожди шли, земли нанесли, а сверху трава выросла. Ещё подумали, что это во время войны тут мина взорвалась или что-то типа того. Да мы б и дальше ничего не замечали, но Майкл глазастый кричит: «Эй, подождите, что это?». Подходим, а там крыша из металлических листов. Заглянули, конечно, но спускаться не пойми куда (а там внутри темень сплошная), не рискнули. Точнее, первый раз не рискнули. А недельки через две взяли мы жумары, лопату, кирку, ещё кой-какие инструменты и двинулись.

Первым делом всё расчистили, после кровлю раскурочили, фонариками посветили, правда, мало что разглядели, и спустились — сперва Майк, потом я, девчонки наверху остались. Они, конечно, тоже хотели, но сначала ж разведать надо. В общем, слезли, огляделись: жилая комната — стол, стулья, шкаф, всё разбито, осколки под ногами хрустят, всё сырое, трухлявое. А глянули вбок — а там лестница на первый этаж. И тут нам малость не по себе стало, пол под ногами ходуном ходит, глядишь — в труху рассыплется, а если провалимся? Подкрались осторожно к лесенке, и тут ясно стало, отчего сыро, внизу — вода. Наверное, ручей подземный; скорее всего, тот самый, который над домишкой Яки-Джона наружу выходит. Или родник тут как раз из-под земли бьёт. Мы с Майки переглянулись. Я ему говорю: «давай», он кивает. Разделись и — потихоньку, по ступенечкам — ниже и ниже. Погрузились, фонарями туда-сюда поводили, вода прозрачная, темно только, развидели ещё одну лестницу на второй этаж, куда-то в другие комнаты. Дальше делать нечего, выбрались.

Вот тут пролог можно и заканчивать, поскольку оставили мы там всё как есть, думали, что, мол, потом. А потом… с этого я и начал.

Мы добрались к полудню. По пути трепались о всяком. Серафима рассказывала о том, что хочет сделать новый визуал с видами этих скал, с запахами трав, в которых солнце будто купается, с далёким журчанием ручейков и пением птиц, что задумала влезть в один серьёзный конкурс, посмотреть, что ей скажут маститые и бывалые, а я ей — что вот уж третий день в отцовой мастерской пробую кресло не напечатать, а из геля сваять, но пока как-то оно не очень выходит. Вот так, болтая, и вылезли. Вид отсюда открывался невероятный: и вправо — на озеро, сияющее лимонными бликами, словно гигантская рыбина, и влево — на лесистое Трёхгорье, окутанное сизоватым туманом.

— Ты как? — спросил я.

— Отлично, — отозвалась Сима, — я же с тобой.

— Да! А ты — со мной, — улыбнулся я. — Значит, нам нечего бояться!

Мы рассмеялись.

— Лезем?

— Лезем!

Минут через пятнадцать мы уже стояли на полу заброшенной комнаты. За два года там ничего не поменялось, видимо, кроме нас, эти руины пока никто не обнаружил. Я достал из рюкзака плавательные очки, баллончик с кислородом, фонарики, маленький термос с чаем (вода, как я помнил, тут зверски холодная; может, нам согреться быстренько захочется?), потом мы скинули одежду и, держась за руки, погрузились в тёмную глубину.

Затопленное пространство с неясными очертаниями какой-то мебели мы пересекли быстро (вода и всамделе была жгуче студёной), поднялись по лесенке. А наверху нас ждал приятный сюрприз — сквозь проломленную крышу били лучи жаркого июльского солнца. Я снял очки, отстегнул от запястья термос.

— Будешь?

— Не-а, — мотнула головой Сима. — Иди сюда. Она уже нежилась в потоке света. — Иди, обсохнешь мигом, — добавила она, зажмуриваясь и подставляя солнцу лицо.

Я подошёл, поцеловал её в задранный подбородок, а потом в атавитарную чешуйку на плече — она Симу не портила, наоборот делала ещё более привлекательной. Откровенно сказать, захотелось близости, но местечко выглядело очень уж, мягко говоря, неуютно — и пауки там тенета и гирлянды от души навили, и пылища такая, что ноги враз чёрными стали, хорошо, хоть битого стекла нет. Так что мы просто минут пять простояли обнявшись, наслаждаясь теплом.

— Согрелась? — спросил я.

— Угу…

— Тогда пора клад искать! А то два года мечтали.

— Уговорил, будем искать. А как найдём, так уедем на самую дальнюю планетку. И будем жить у моря, где всё время тепло, будем ловить рыбу и есть финики прямо с грядки. Или с чего их там едят?

— Согласен, — кивнул я, — а ещё у нас будет куча детей.

Сима резко отстранилась.

— Не хочу пока об этом, — отрывисто бросила она.

М-да, зря я это сказал.

Мы огляделись. В комнате стоял покосившийся сгнивший диван (явно не напечатанный, а рукодельный, в углу валялась какая-то разбитая довольно громоздкая старинная девайска — возможно, обсерваторий, а рядом…

— Это оно? — почти шёпотом проговорила Сима.

— Не знаю, не знаю, — сощурился я. — Но мы это проверим прямо сейчас.

Не помню точно, но, кажется, такая штуковина называлась комодом (меня отец однажды заставил историю мебели поизучать), имелось у неё три выдвижных ящика и дверца. И всё это таило загадку. Я решительно приблизился, взялся за ручку.

— Подожди! — вдруг вскрикнула Сима. — Мне страшно. Ты же помнишь сказку про шкатулку Пандоры? Вот сейчас откроешь, а там!.. И всё! И наша жизнь перевернётся, и весь мир перевернётся тоже! И не будет у нас никакого моря с финиками. И детей тоже.

— Может быть, и перевернётся, может быть, — сказал я, оборачиваясь, — но дети у нас будут в любом случае, и ничто, Серафимка, ты слышишь меня?.. Ничего нам не помешает быть вместе. Я тебе обещаю.

— Тогда открывай. Открывай скорее! И пусть будет так, как будет!

И я рывками отодвинул ящики и распахнул дверцу. В ящиках ничего интересного не оказалось — только сложенная аккуратными стопочками старая ветхая одежда, мы её вытащили, конечно, даже перебрали на всякий случай, но попусту. Содержимое шкафчика мы оставили на сладкое, оно ж с первого взгляда было ясно, что нечто необычное там точно есть. Я расстелил найденное нами покрывальце, на которое мы и уселись, и принялся вытаскивать один предмет за другим.

— Так… три запечатанные бутылки с жидкостями, на этикетках какие-то знаки… мягкие игрушки… четыре, нет, пять… из натурного материала, не знаю, какого… банка… — я попробовал её открыть, но безуспешно, — наглухо закрытая, стеклянная, с коричневыми… думаю, наверное, зёрнами… ладно, потом открою… а вот это… Сим, думаю, это — тебе. Держи!