Падший

Досада и разочарование не покинули Далласа и на следующее утро после появления мужчин. Подпитывала упадок духа и ноющая нога, которая не позволяла покидать хижину. Зубы покрыл противный налёт, а тело липкий слой жира. Чёрная грязь забивалась под выросшие ногти, ведь чесаться тянуло постоянно.

Очень хотелось вымыться, но Даллас не представлял как. Он не понял, как моются все эти люди. Судя по их запаху, грязным лицам и рукам — никак. Мытьём посуды они тоже не утруждались, считая еду более наваристой, если стенки горшка покрывает застарелый жир и прилипшие ошмётки.

В первое время Далласу было не до брезгливости, но она проснулась, когда ему стало лучше. Необходимость справлять нужду там же, где он спал и ел, казалась отвратительной. Смартлет требовал есть пробиотики, предлагал оформить заказ на йогурты. Алгоритм не догадывался, что существуют места, далёкие от пневмодоставки, а из доступной еды лишь похлёбка из горьких кореньев. От того, что он решался проглотить, болел живот и часто тянуло в туалет. Но по жилищу с раздражающей суетливостью таскались женщины. Они болтали о всякой ерунде и перебирали ненужную ветошь, пока Даллас терпел до последнего, прежде чем сесть на ведро.

Застиранная до дыр старая тряпка служила средством гигиены. Её Даллас, несмотря на сложности, стирал сам — не заставлять же делать это Гулёнку. А выбросить тоже не получалось — местные дамы не избавлялись ни от чего, что можно снова использовать. Вместо мыла брали золу из очага, но она, как ни странно, очищала.

Смущали и порядки этого общества. В тот вечер, когда пришли мужчины, они устроили пир горой: закололи козу, съели и её, и всё приготовленное в нескольких жилищах, не подумав поделиться с женщинами или детьми. Кусок мяса принесли и Далласу, но он, глядя на притихших голодных хозяек, отказался есть. Тогда не стали и они — пока оставался ненакормленным хоть один мужчина, женщины не принимали пищу. Пришлось выхлебать чашку отвратительного бульона с грибами, чтобы соседки разделили на всех пережаренный кусок мяса и насытились объедками после трапезы мужчин.

Шахтёры ушли две ночи спустя, забрав те немногие припасы, что остались после пиршеств. Женщинам снова пришлось целыми днями ходить по округе, выискивая съедобные грибы, коренья, ягоды и орехи.

Даллас с тоской вспоминал удобства, к которым привык в своей прежней жизни. Тогда он мог в любой момент сытно поесть и не думать, что еды мало и добывается она с большим трудом. Как он сладко спал в огромной релакс-капсуле! Он вспоминал её комфорт с особенной грустью, когда женщины принимались болтать на своём странном диалекте, а его клонило в сон. Разговоры их не касались высоких материй. В основном о козах, еде и окружающих людях. Становясь невольным слушателем сплетен, Даллас заочно познакомился со многими жителями племени. Они побаивались тревожить «боха», поэтому не появлялись в их хижине. Люди эти были суеверны и глупы. Он бы с радостью вместо болтовни о том, кто с кем спит и кто что варил, слушал музыку, но, готовясь к полёту, оставил микробудсы дома. Не подозревал тогда, в какой ситуации они бы пригодились.

Репсула умела и усыпить, и пробудить, а здесь Даллас не помещался на твёрдой лежанке целиком — ноги замерзали. Но больше всего мешали соседки. Если они не болтали, то храпели, а если не храпели, то кряхтя и охая поочерёдно поднимались по зову природы к ведру, что стояло здесь же. Иногда будила и неудачно повёрнутая во сне нога. А если ночь проходила спокойно, то с первым светом женщины просыпались и, переговариваясь в полный голос, суетились у очага — совсем рядом с его тахтой.

Гуля с какой-то тоской глядела на Далласа, подавая еду. Теперь он мог кормить и обслуживать себя, поэтому отказывался от помощи. Ему было тяжело и неприятно не только с ней разговаривать, но и смотреть на неё. Он чувствовал себя преданным, хоть и понимал, что это глупо. По сути, эта девушка ничего ему не должна, между ними ничего не было, кроме, разве что симпатии. Похоже, Даллас не так истолковал знаки внимания с её стороны, раз она в отношениях с другим мужчиной. Но он не понимал, почему так часто ловит её грустный взгляд, а по ночам слышит, как она хлюпает из своего угла. Впрочем, это вполне объяснялось тоской по хамоватому шахтёру.

Мысли нависали над Далласом, как и серые облака, плотной пеленой затянувшие небо. Когда он, опираясь на костыли, выходил наружу, не случилось ни единого солнечного дня. Даже непонятно в какой части неба находится светило. Всё выглядело серым, мрачным, тусклым и унылым. Хотелось лежать, уставившись в стену, и не думать ни о чём. Так он и делал чаще всего. Хорошо, что его никто не трогал. Его навещал только Старый, но Даллас притворялся спящим, пока тот не уходил.

В одну из ночей все женщины ушли из хижины. Без их монотонных разговоров было бы легче уснуть, но снаружи доносился женский крик. Он прерывался, казалось, только чтобы грудь набрала новую порцию воздуха, выпуская его обратно истошным воплем боли и страдания. Даллас лежал и слушал, не имея другого выбора. Возможно, это местный ритуал, включающий в себя отрезание конечностей — такой крик больше ничем не объяснить. Если так, то он не в силах что-то сделать. Ни к чему влезать в чужой уклад. Его представления о жизни радикально отличались от местных обычаев.

Но крики не утихали. Спустя полчаса Даллас отчаялся уснуть и подумал, что кто-то получил травму. Наверное, этой женщине требуется помощь. Но все остальные, должно быть, уже там. Да и Старый неплохо справлялся с переломами и вывихами, как Даллас убедился на себе. В конце концов любопытство пересилило все доводы, и, опираясь на жерди, Даллас заковылял к жилищу, из которого доносился шум.

Пока он дошёл и откинул полог, женщина перестала кричать, но раздался другой крик — тонкий и пронзительный. Существо, издающее эти звуки, покоилось на руках Старого. Он стоял на коленях над стонущей женщиной, раскинувшей голые ноги. Бабы заглядывали в тряпьё, которым ведун в спешке укрывал ребёнка. Подошедшая поближе Гулёнка откинула край полотна и не сдержала вскрик. Она зажала рукой рот и в ужасе выбежала из палатки, чуть не сбив Далласа. Свесившаяся ткань обнажила огромную голову неправильной формы — по обеим сторонам лба выпирали бугры, а между ними образовалась вмятина. Глаза глубоко запали в череп, а огромный рот источал пронзительный вопль. Если так и выглядят новорождённые, то это ужасно.

В хижине затихли все, кроме надрывно пищащего младенца. Женщины с сочувствием поглядывали на распластанную стонущую мать, закатившую глаза в полубреду. Старый принялся выгонять их, чтобы не мешались под ногами. Даллас всё ещё стоял на пороге и пытался понять в чём дело. Вдруг роженица пришла в себя, с трудом подняла голову и обратилась к ведуну:

— Хде лялька моя? Дай ево мне!

Старый открыл флакончик и сунул ей под нос, приговаривая:

— Нет ляльки. Жабудь. Шпи, шпи…

Женщина, подёрнутыми пеленой глазами, поймала взгляд Далласа и сказала, обращаясь уже к нему:

— Пожалей, бох… Не замай мою ляльку… Пожалей, бох…

— Я не бог, — сказал он и пошёл к своей хижине.

На следующий день соседки Далласа ходили как в воду опущенные. Не слышалось привычной болтовни о пустяках, переругиваний или пересмешек. Гуля не пыталась проявить назойливую заботу и не бросала долгих тяжёлых взглядов в сторону Далласа. Она обратилась к нему лишь однажды, когда принесла миску супа.

На этот раз похлёбка оказалась на редкость вкусной. Похоже, в рецепт входило мясо, но… женщины не закалывали козу. Все прошлые запасы уничтожили мужчины, а новым неоткуда взяться. Чувствуя, как сводит живот, Даллас уже хотел выяснять у Гули из чего этот суп, но одна из женщин, допивая бульон, обронила фразу:

— Тааа, жаль, чё лялька уродец вышел, но хыть кусный, пузо-то набить…

Далласа вывернуло наизнанку прямо на пол. Его передёргивало от отвращения и снова сгибало пополам под удивлённые и испуганные взгляды женщин. Когда отпустило, схватил костыли и поспешил к выходу на улицу, отстранив подскочившую Гулю. Он направился к ручью, который ледяной струйкой стекал в расщелине скалы.

Проглотив как можно больше воды, Даллас вспомнил, что недавно попало в желудок, и его снова вырвало. После этого он отмывал руки, рот, лицо, но всё казалось, что на нём осталась жирная плёнка.

Наконец, когда руки закоченели, а балахон промок насквозь, Даллас сел на камень и задумался. К чёрту всё это первобытное общество и этих людей с их порядками и обычаями! Так жить нельзя! Грязные каннибалы, и его втянули в это! Надо выбираться отсюда как можно скорее! Нужно найти способ вернуться на Орион!

Даллас постарался не думать о съеденном супе и сосредоточился на том, как найти путь домой. Он огляделся вокруг.

Поселение находилось на склоне горы, а её вершина терялась в облаках. Небесный город хоть и держится на платформе с газовыми отсеками, но для фиксации на месте, возможно, связан со скалой — тросы или что-то наподобие. Даллас по привычке полез в смартлет уточнить эту информацию, но вспомнил, что без подключения к сети других гаджетов, данные он не получит.

Даже когда нога восстановится и Даллас взберётся на вершину скалы, не ясно, что делать дальше. Карабкаться по тросам — неосуществимая задача, если они вообще существуют. Проектируй город Даллас, он бы удержал его на месте стабилизационными турбинами.

Не приходили в голову и идеи как подать сигнал о помощи. Кто под слоем облаков его заметит, куда направлять, как осуществить — на эти вопросы не было ответов.

Глядя в пропасть, куда падала вода из ручья, бесшумно разбиваясь на капли далеко внизу, Даллас подумал, что страдания прекратятся прямо сейчас, если он отправится вслед за стекающей водой. Но потом вспомнил полёт сквозь пелену облаков, ужасающее приближение скал, и этот вариант отпал сам собой.

— Да-лас, ты как, живой? — поспешно ковыляя, приближался Старый, из-за его спины выглядывала взволнованная Гулёнка.

Ведун подоспел весьма кстати, к нему возник вопрос. Вместе с Далласом рухнули на скалу и его крылья. Их можно починить. Реактивные двигатели без топлива бесполезны, но, чтобы оказаться в воздухе, достаточно спрыгнуть со скалы, а затем с помощью сервомоторов по спирали подняться ввысь до самого города.

— Старый, ты находил мои крылья, когда я упал? На мне были механизмы, моторы. Где это всё?

Старичок убедился, что здоровье Далласа в порядке и переспросил. Он шевелил губами и чесал бритый затылок, разбирая незнакомые слова. После нескольких пояснений он сказал:

— Щё-та кругом было, я взял кой-щё. Щудные штуки, не жнам начё они надо.

— Пойдём, покажешь, что ты взял, — Даллас решительно опёрся на костыли.

Хижина Старого стояла на отшибе, примыкая к скале. Рукотворное углубление закрыли стеной из сырой глины — вот и вся постройка. Но и это куда добротнее, чем палатки остальных. Жил ведун один. Он завесил всю пещеру амулетами и грубо связанными куклами. Приходилось выбирать, куда поставить ногу, чтобы не наступить на разбросанный хлам. Аккуратнее всего здесь смотрелись вырезанные в стене полки, заставленные каменными и деревянными фигурками. Даллас долго рассматривал ровные ряды многочисленных резных божков. Одни изящные, с мелкими деталями, другие лишь отдалённо напоминали формы человека.

Старый копался в завалах барахла и в итоге разложил перед Далласом хорошо знакомые механизмы. От «Икара» мало что осталось — лишь части корпуса, разломанные сервомоторы и кусок пластикового крыла.

— Мне нужны другие детали. Давай сходим туда, где ты меня нашёл, — Даллас надеялся, что нога не помешает забраться на гору.

— Чую, хошь ты от нас ути к швоим вназат? Ну щё, я те не указ. Шведу, раз хошь, щё. Но ты шперва кажи: чем мы плохи? Иль не так за тобой ходили? Ишь Гулька мокрит тут, — Старый тронул за плечо девушку, которая, осознав к чему идёт дело, начала шмыгать носом и тереть глаза.

— Я понять не могу, чего она от меня хочет, если с ней спит другой? — довольно резко, не глядя на девушку, сказал Даллас.

— А чё хоть ты не лёх со мной? — в сердцах вскрикнула Гулёнка и выбежала вон.

— Видать, ты не жнам ваще как мы тута жизь поживам, — усмехнулся Старый беззубым ртом. — Ешлив баба лежит одна, ешлив она не лялька и ляльку не ждёт, и ешлив не помер родич её, то мужик, хто хочет, лежит с ней. Хто шперва лёх, тот шпит, хто другой ждёт, ешлив тот удёт, иль ищет другу бабу.

Вот оно как. Кто успел, тот и молодец. Плевать на чувства, романтику. Да и от ссор такие правила вряд ли избавляли.

— В любом случае мне здесь не место. Я не могу жить как вы, не могу есть человечину, — Даллас пытался оставаться спокойным, объясняя Старому очевидные вещи.

— Щё жизь така, так щё ты думашь, мы так хочем? Лишь с голодухи не помёрнуть. День-жа-день бабы исть ищат, мужики копать ходят, не то бохи ядный туман нашлют, померут все, хто есь, — в голосе Старого чувствовалась горечь. Он подошёл к нише с фигурками, оглядел их с тоской. — Деды наши как живы штались — не жнам, бохи жалели, мож. Мног-много племенов дедов шхибли. Та и нас мал-мало терь. Напали хады в ту жиму, чуть выбились. Ишь, мал им наш дар, усех коз им дай. Ток подмогли нам други-шошеди. Терь с ними жимню жизь жавели. Так хто шгибнул, тех исть штали. Коз мал-мало, голодуха. А та лялька всё рно б шёня-жавтра уйшла к дедам. А так, ишь, живы жа ней. Ты б помох щуток, кажи, как боли лещить, да де поисть ишкать, пока не уйшёл, ты ж бох, мног-много знаш. А дальш мы как-то шами.

Даллас задумался. Судя по рассказу ведуна, этим людям приходилось несладко. Но то, как они выживают, человеку из Ориона кажется диким. Возможно, у них просто нет выбора. В других условиях они бы стали культурнее, жили иначе. Этим людям просто нужна помощь. Им необходимо продовольствие, лекарства, знания. Всё это есть на Орионе. Найдутся там и неравнодушные люди, которые помогут. Как ни посмотреть, Далласу необходимо попасть обратно или вызвать помощь. И он придумает, как это сделать.