Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии

Супруги Ивановы и Конурин, может быть, еще и дольше играли бы в азартные игры у столов, тем более что, кроме испытанных уже ими лошадок и железной дороги, имелась еще игра в покатый бильярд, но Капитон Васильевич, взглянув на часы, заторопился на поезд, чтобы ехать домой. Он стал прощаться.

— Надеюсь, что еще увидимся… — любезно сказала ему Глафира Семеновна. — Мы в Ницце пробудем несколько дней.

— Непременно, непременно. Я приеду к вам в гостиницу. Ведь я должен вам отдать свой долг. Я даже познакомлю вас с одним графом. О, это веселый, разбитной человек!

— Пожалуйста, пожалуйста… Знаете, за границей вообще так приятно с русскими… Послушайте, Капитон Васильевич, да вы сами не граф? — спросила его Глафира Семеновна.

— То есть как сказать… — улыбнулся он. — Меня многие принимают за графа… Но нет, я не граф, хотя у меня очень много знакомых князей и графов. Итак, мое почтение… Завтра я не могу быть у вас, потому что я должен быть у посланника.

— Да мы завтра и дома не будем… Завтра мы едем в Монте-Карло. Ведь вы говорите, что это так не далеко, все равно что из Петербурга в Павловск съездить, а я положительно должна и там попробовать играть. Вы видите, как мне везет. Ведь я все-таки порядочно выиграла. Что ж, в Монте-Карло я могу еще больше выиграть. Вы говорите, что в Монте-Карло игра гораздо выгоднее и уж ежели повезет счастье, то можно много выиграть?

— Но зато можно и проиграть много.

— А вот те деньги, что сегодня выиграла, я и проиграю. Теперь я с запасом, теперь я, в сущности, ничем не рискую. Так до свидания. Завтра мы в Монте-Карло.

— Как мы, матушка, можем быть завтра в Монте — Карло, если мы взяли на завтра билеты, чтоб эту самую драку на бульваре смотреть, где цветами швыряться будут, — вставил свое слово Николай Иванович.

— Ах да… И в самом деле. Ну, в Монте-Карло послезавтра, — отвечала Глафира Семеновна.

— Зачем послезавтра? Да вы и завтра после цветочного швыряния в Монте-Карло можете съездить, успеете, — сказал Капитон Васильевич. — Цветочное швыряние начнется в два часа дня. Ну, час вы смотрите на него, а в четвертом часу и отправляйтесь на железную дорогу. Поезда ходят чуть не каждый час. Еще раз кланяюсь.

Разговаривая таким манером, они очутились на бульваре. Капитон Васильевич пожал всем руки, как-то особенно томно повел глазами перед Глафирой Семеновной и зашагал от них.

— Ах, какой прекрасный человек! — сказала Глафира Семеновна, смотря ему вслед. — Николай Иваныч, не правда ли?

— Да кто ж его знает, душечка… Ничего… Так себе… А чтобы узнать, прекрасный ли он человек, так с ним прежде всего нужно пуд соли съесть.

— Ну, уж ты скажешь… Ты всегда так… А отчего? Оттого что ты ревнивец. Будто я не заметила, каким ты на него зверем посмотрел после того, когда он взял меня под руку и повел к столу, где играют в поезда.

— И не думал, и не воображал…

— Пожалуйста, пожалуйста… Я очень хорошо заметила. И все время на него косился, Когда он со мной у стола тихо разговаривал. Вот оттого-то он для тебя и не прекрасный человек.

— Да я ничего и не говорю. Чего ты пристала!

— А эти глупые поговорки насчет соли! Без соли он прекрасный человек. И главное, человек аристократического общества. Вы смотрите, какие у него всё знакомства! Князья, графы, генералы, посланники. Да и сам он, наверное, при посольстве служит.

— Ну, будь по-твоему, будь по-твоему… — махнул рукой Николай Иванович.

— Нечего мне рукой-то махать! Словно дуре… дескать, будь по-твоему… Дура ты… как бы то ни было, но аристократ. Вы посмотрите, какие у него бакенбарды, как от него духами пахнет.

— Да просто земляк. Чего тут разговаривать! По-моему, он купец, наш брат Исакий, или по коммиссионерской части. К тому же он и сказал давеча: «Всякие у меня дела есть». Что-нибудь маклерит, что-нибудь купит и перепродает.

— И ничего это не обозначает. Ведь нынче и аристократы в торговые дела полезли. А все-таки он аристократ. Вы, Иван Кондратьич, что скажете? — обратилась Глафира Семеновна к мрачно шедшему около них Конурину.

— Гвоздь ему в затылок… — послышался ответ.

— Господи! Что за выражения! Удержитесь хоть сколько-нибудь. Ведь мы в Ницце, в аристократическом месте. Сами же слышали давеча, что здесь множество русских, а только они не признаются за русских. Вдруг кто услышит!

— И пущай. На свои деньги я сюда приехал, а не на чужие. Конечно же гвоздь ему в затылок.

— Да за что же, помилуйте! Любезный человек, провозился с нами часа три-четыре, все рассказал, объяснил…

— А зачем он меня в эту треклятую игру втравил? Ведь у меня через него около полутораста французских четвертаков из-за голенища утекло, да сам он восемнадцать четвертаков себе у меня выудил.

— Втравил! Да что вы, маленький, что ли!

Конурин не отвечал. Они шли по роскошному скверу, поражающему своей разнообразной флорой. Огромные камелии были усеяны цветами, желтели померанцы и апельсины в темно-зеленой листве, высились пальмы и латании, топырили свои мясистые листья рога агавы, в клумбах цвели фиалки, тюльпаны и распространяли благоухание самых разнообразных расцветок гиацинты.

— Ах, как хорошо здесь! Ах, какая прелесть! — восхищалась Глафира Семеновна. — А вы, Иван Кондратьич, ни на что это и не смотрите. Неужели вас все это не удивляет, не радует? В марте и вдруг под открытым небом такие цветы! — обратилась она к Конурину, чтобы рассеять его мрачность.

— Да чего ж тут радоваться-то! Больше полутораста четвертаков в какой-нибудь час здесь ухнул, да дома приказчики в лавках, может статься, на столько же меня помазали. Торжествуют теперь, поди, там, что хозяин-дурак дело бросил и по заграницам мотается, — отвечал Конурин.

— Скажите, зачем вы поехали с нами?

— А зачем вы сманили и подзудили? Конечно, дурак был.

Они вышли из сквера и очутились на набережной горной реки Пальон. Пальон быстро катил узким потоком свои мутные воды по широкому каменисто-песчаному ложу. Конурин заглянул через перила и сказал:

— Ну уж река! Говорят, аристократический, новомодный город, а на какой реке стоит! Срам, не река. Ведь это уже нашей Карповки и даже, можно сказать, на манер Лиговки. Тьфу!

— Чего же плюетесь? Уж кому какую реку Бог дал, — отвечала Глафира Семеновна.

— А зачем же они ее тогда дорогой каменной набережной огородили? Нечего было и огораживать. Не стоит она этой набережной.

— Ну уж, Иван Кондратьич, вам все сегодня в черных красках кажется.

— В рыжих с крапинками, матушка, даже покажется, коли так я себя чувствую, что вот тело мое здесь, в Ницце, ну а душа-то в Петербурге, на Клинском проспекте. Ох, и вынесла же меня нелегкая сюда за границу!

— Опять.

— Что опять! Я и не переставал. А что-то теперь моя жена, голубушка, дома делает! — вздохнул Конурин и прибавил: — Поди, теперь чай пьет.

— Да что она у вас так часто чай пьет? В какое бы время об ней ни вспомнили — все чай да чай пьет.

— Такая уж до сего напитка охотница. Она много чаю пьет. Как скучно — сейчас и пьет, и пьет до того, пока, как говорится, пар из-за голенища не пойдет. Да и то сказать, куда умнее до пара чай у себя дома пить, нежели чем попусту, зря, по заграницам мотаться, — прибавил Конурин и опять умолк.