В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

— Прелестно, божество мое, прелестно, — говорил антрепренер Караулов, обращаясь к Надежде Ларионовне. — Сегодня вы превзошли себя. Я сидел в зале и дивился, дивился на вашу находчивость, когда вы после поднесения появились в шубе, накинутой на костюм. Выдумка шикарная. Знаете, теперь будут подражать вашей выдумке, будут нарочно выходить в трико и сверху в шубе. Очень эффектно вышло. Вся публика в восторге. Дайте ручку поцеловать.

— Было бы за что, — отвечала Надежда Ларионовна, делая серьезное лицо и пряча руки за спину. — Насчет жалованья сквалыжничаете, а сами лезете руки целовать.

— Я сквалыжничаю? Я? Да я грудь мою разорвал бы для вас, ежели бы не был стеснен долгами. Ведь только черту рогатому и не должен. От радости жид-то у меня в кассе сидит, что ли? Для украшения я его туда посадил разве?

Ведь его жиды кредиторы туда посадили, чтобы он выгребал для них полсбора.

— От ваших разговоров мне ни тепло ни холодно, — сделала гримасу Надежда Ларионовна.

— Погодите, будет и вам тепло, сделайте только, чтобы мне было чуточку потеплее. А сделать это вы можете, вас полюбила публика, сборы начались. Я пришел просить и слезно умолять, чтобы вы не принимали предложения Голенастова. Не ездите в провинцию, челом вам бью… — Караулов низко поклонился и хотел протянуть руку до полу, но покосился на стоявших в уборной двух статисточек и сказал: — Идите, миленькие, к себе. Нечего вам тут делать, дайте поговорить.

Те сконфузились и вышли из уборной.

— Первой актрисой вы у меня будете, — продолжал Караулов, обращаясь к Надежде Ларионовне после ухода статисток. — Все для вас сделаю.

— Пятьсот рублей и бенефис, — отчеканила Надежда Ларионовна.

— Невозможно этому быть, ангел мой… Чего невозможно быть, так зачем говорить? И с какой же стати с меня-то вы пятьсот рублей требуете, если соглашаетесь ехать к Голенастову на четыреста?

— Там большая сцена, там большие оперетки ставятся, а у вас вместо сцены курятник. Думаете, приятно мне свой талант на такой сцене губить? И наконец, кто меня здесь видит? Так какие-то… голоштанники.

— Вздор-с, вздор-с… Сегодня много офицеров приехало.

— У которых шиш в кармане.

— Тоже вздор-с… Интендантский полковник сидит, а у этого полковника два дома каменных. Наконец, сегодня два богатых купца… Один лесник, а другой на Калашниковской пристани хлебом торгует.

Костю покоробило.

— Надежда Ларионовна, да зачем вам богатые? — вставил он свое слово.

— Не ваше дело. Не суйтесь. Сидите и молчите.

Караулов опять продолжал:

— И ежели здраво посмотреть, то предложение Голенастова никакой вам выгоды не представляет.

— Мое дело, — отвечала Надежда Ларионовна.

— Нет, в самом деле… Вы рассчитайте: четыреста рублей только на три месяца — тысячу двести. Двести рублей мне неустойки должны заплатить, да на проезд в Курск потратитесь, потом назад.

— Зато цену себе подниму.

— Ложный взгляд, ложный взгляд. А у меня зиму и лето будете получать по сто двадцати пяти рублей да два бенефиса — зимой бенефис и летом. И все это сидя на месте, никуда не выезжая.

— Под лежачий камень и вода не течет.

— Неверный расчет, неверный расчет, — качал головой Караулов. — И наконец, примите в соображение, что у вас здесь обожатель, а там вы приедете в незнакомый город.

— Гм… Таких-то обожателей я там десятерых найду. Хорош обожатель! Только сегодня-то на хорошую вещь и расщедрился.

— Погодите, Надежда Ларионовна… Все вам теперь будет, все… Все, что только ваша душенька запросит, — сказал Костя.

— Слышали мы уж это, слышали. Когда-то еще улита поедет да когда-то приедет.

— Просите, Константин Павлыч, просите, — толкнул Караулов Костю.

— Да я уж и не знаю, как готов умолять.

— Не умолите. Съезжу на три месяца, помотаюсь там, вернусь сюда, так тогда смотрите, как меня ценить будете! — Незаметно.

Надежда Ларионовна сидела около открытой бонбоньерки, присланной ей перед спектаклем Карауловым и, не смотря ни на кого, равнодушно ела конфекты.

— Ну, хорошо, Надежда Ларионовна, я вам сто пятьдесят рублей в месяц дам! — сказал Караулов и махнул рукой. — Вы торгуетесь, как жид. Давайте четыреста и бенефис.

— Удавиться надо, если дать четыреста. Помилуйте, из каких доходов? — пожал плечами Караулов.

— На Соньку же вашу тратите рублей полтораста денег — вот эти деньги мне.

— Никогда… Ничуть… Софья Семеновна у меня в черном теле.

— Недавно еще ей бриллиантовую браслетку подарили…

— Да уж это так только… За верную службу… И то потому, что жиды в рассрочку дали.

— У вас все жиды… А по-моему, жиды — самые хорошие люди, коли они деньги и вещи в долг дают. Вот возьмите у них и для меня в рассрочку.

— Ах, какая барыня тяжелая! — вздохнул Караулов и прибавил: — Ну, вот что: возьмите себе два бенефиса в зимний сезон. Полтораста рублей в месяц и два бенефиса.

Полные два бенефиса берите. Только вечеровый расход вычту.

— Нет, далеко торговаться.

— Вы не шутите с бенефисами, Надежда Ларионовна. Вас теперь полюбила публика, и вы можете много в бенефис взять. Назначайте двойные цены.

— Если бы можно новые оперетки с новыми костюмами поставить, то другое дело, а то ведь у вас костюмы — трепаное старье.

— Найдем костюмы.

Поднялся со стула Костя, наклонился к Надежде Ларионовне и прошептал чуть не сквозь слезы:

— Оставайся, Надюша. Завтра я тебе лошадей помесячно найму, постоянных лошадей, квартирку тебе заново обмеблирую. Шлимович хотел мне мебели в долг достать.

Надежда Ларионовна подняла на Костю глаза и сказала:

— Врете вы, кажется.

— Ей-ей, все у тебя будет, что ты просила.

— Деньги-то вот за вчерашнюю тройку отдайте. Сегодня вечером уж извозчик ко мне приходил за деньгами.

— Вот, вот… Приготовлено. Завтра придет, так отдайте.

Костя распахнул бумажник и вытащил деньги.

Подошел Караулов.

— Так как же, Надежда Ларионовна? — начал он снова. — Решите мою судьбу. Только не губите. Дайте от вас сборами попользоваться.

— Да что вы с ножом к горлу пристали! — огрызнулась Надежда Ларионовна.

— Мой совет — оставаться тебе. Ну, куда тут ехать! — проговорила до сих пор молчавшая и курившая папироску тетка Надежды Ларионовны.

— Не ваше дело, тетенька. Не суйтесь. Ну, однако, что ж мы сидим? Константин Павлыч, ведите и угощайте ужином.

— Нет, уж сегодня позвольте мне предложить ужин, — засуетился Караулов.

— Вы? С какой же стати вы это сегодня расщедриваетесь? Или хотите ужином задобрить? Ошибаетесь. Тут не ужином пахнет.

— О, просто от полноты души и от сердца! Вы сегодня богиня, богиня шансонетки, — говорил Караулов. — Прошу вас и вас, Константин Павлыч. Хотите — здесь будем ужинать, хотите — поедем куда-нибудь.

— Здесь, здесь. Только чтобы вашей Соньки с нами не было, — сказала Надежда Ларионовна.

— Софья Семеновна позавидовала вашему успеху, раскапризничалась и домой уехала, — отвечал Караулов. — Прошу и вас… — поклонился он тетке.

— Нет, нет. Тетенька с костюмом домой поедет и дома поужинает. Не люблю я, когда хвост, — отвечала Надежда Ларионовна, толкнула Костю в бок и крикнула: — Ну идемте! Чего вы надулись, как мышь на крупу! Господи, как я не люблю таких кислых мужчин! Словно из него жилы тянут.

Они стали выходить из уборной.

— Надюша, хоть бы раз в жизни тетку-то покормили ужином в ресторане, — шепнула Надежде Ларионовне тетка, как-то боком подскочив к ней.

— Отстаньте вы, пожалуйста. Собирайте костюм и поезжайте домой. Константин Павлыч! Дайте ей на извозчика. У меня нет.

Костя вытащил из кармана рубль и дал.