Necrowave

«Всем привет! Это мой первый пост»… Ну, ясно же, блин, что первый — а то не видно… Так, ладно: «Всем привет! Это группа, посвящённая моему творчеству. Ну, точнее, будущему творчеству. Немного обо мне. Я Лада, мне семнадцать, учусь в школе, немного рисую, немного пою»… Что это мы, застеснялись?.. «…пою, пишу песни, играю на фортепиано и виолончели»… Не, виолончель убираем — скучно. «Ну, ещё немного рисую и фотографирую. Завтра, в первый день каникул, я выложу здесь подборку моих первых акустических опытов»… Ну же, смелее! «…мой первый альбом, состоящий из акустических песен. Записывала всё на диктофон, так что»… Хорош оправдываться. «…но уверяю вас, получилось очень живо и лампово. С псевдонимом ещё не определилась, а пока пусть будет это"ладно"». Лаконично и по-самоедски. «В общем, много всего намечается, но без вашей поддержки я не справлюсь — жду вас завтра здесь! Всех с Наступающим! И да, вот вам для разогрева сингл. Буду рада вашим…

"Продолжить в редакторе?"»

Нет, спасибо, а то ещё охват срежет. Та-ак… песенка… моя фоточка (конечно, спиной к камере), семь лет музыкальной школы, две книги по творческой мотивации и… готово!

Сегодня был последний день учебы. Не у меня — я на домашнем обучении с шестого класса, но до сих пор помню этот день. Украшенные коридоры, полшколы уже нет, на уроках сидим либо фильмы смотрим, либо просто болтаем. Учителя уже как бы в полуприседе, за непривычно пустым столом, некоторые даже свет в кабинете не включают. И как-то тихо так, нежно. И снег, кружащий за окном…

Писала Елена Сергеевна, просила прислать перечень предметов, которые я буду сдавать на ЕГЭ. Хотя официальные списки отправляются только в феврале, определилась с предметами я ещё осенью — в первую очередь, с литературой. Да и определяться тут был не с чем — как ушла из школы, только и делала, что читала. Так, а разве перед «что» нужна запятая?.. Ладно, русский как-нибудь сдам. Ну, а все остальное как-то само прилипло: английский, ибо it's the language of my favorite music, ну, и общага, потому что на этом предмете всё всегда как в последний день перед каникулами.

Пост с альбомом я поставила на таймер — завтра в четыре двадцать опубликуется. Не знаю, просто нравится всё выкладывать ночью — может, подсознательный страх внимания, может — вполне осознанный расчёт появиться у всех в утренней ленте… Но на самом деле просто хочется, чтобы был, так сказать, взрыв, на который я, уходя, не обернусь — завтра лечу к маме на Бали, вылет утренний. Очень соскучилась по ней, последний раз мы с ней серфили… аж в августе! Привезу ей свой альбом на флешке — она уже давно отовсюду удалилась, может, хоть в телек получится воткнуться. Ну, и ваксу для досок в качестве подарка на Новый год, — им это всегда нужно.

Подошла к папе с новостью об альбоме. «Хорошо, ты Елене Сергеевне ответила насчёт ЕГЭ?» Его, видимо, слишком волновало то, что уже совсем скоро мы с мамой будем качаться на волнах. Ну, и его акции, которые, кажется, тоже качались на волнах, но явно не в его пользу. Спасибо, что доверенность хоть написал, что могу лететь одна.

Когда я выходила из его комнаты, освещённой только монитором, он как-то резко отъехал на кресле и заговорил запоздалой скороговоркой: «У меня работа допоздна, так что проводить не смогу. Завтрак будет в микроволновке, номер такси на холодильнике. И смотри не расшибись там на этих мото…» Щелчок двери.

И вот, наконец, такси, аэропорт — и я в самолёте! Пересадка была в Катаре, в Дохе — скукотища стеклянная… Походила немного под небоскребами, поглазела на витрины, за которыми — бюджет маленького государства, вернулась в номер и завалилась спать. Отель, кстати, был на редкость паршивый — не знала даже, что здесь такие бывают. Ну что ж, эконом-класс — он и в Африке эконом-класс…

Зато потом была моя любимая часть: в иллюминаторе — бескрайняя неуютная синь, в спинке впереди стоящего кресла — экранчик с кучей фильмов, даже новинок, а в подлокотнике — этот полудетский, со стертыми кнопками, пульт на шнурке.

Приехала к маме в деревню только к обеду. Я голодная была ужасно и, расцеловавшись, сразу вбежала на кухню — оттуда крайне аппетитно пахло только приготовленным том-ямом. Пока мама наливала суп, залезла, наконец, в интернет — навестить орды моих фанатов. На альбоме было семь лайков. Включая мой и шести друзей. Лицо как-то само собой, как у космонавтов в центрифуге, раскисло. В отчаянии промотавшегося игрока, забыв о digital-минимализме, я стала листать ленту. И по экрану поплыли свечи на чёрном фоне. Умер Айван Сар из «Покатай Меня, Большая Черепаха». Повесился на гитарном ремне, пока я летела. Ему было сорок два. Мама ещё несколько раз повторила: «Ешь, пока горячее» прежде чем увидела, что в тарелку капают слезы. Я росла на их музыке. Как музыкант, как личность. Закрывшись в ванной, сидя на полу в темноте, я слушала песню за песней, тыкая вслепую в экран, который от слёз виделся мне одним размытым сияющим пятном. Иногда к двери подходила мама, несмело стучала и что-то жалобно спрашивала. Я её не слышала. Кажется, только к ночи я вышла, доплелась до кровати и легла. Каникулы начинались просто прекрасно.

Мама уехала рано — утром волна получше и она тренирует. Я проснулась только в половине первого. Проснулась и спустя секунду вчерашнее смяло меня, как пустую банку из-под пива. Было трудно пошевелиться — руки и ноги ломило от бессилия, — но надо было вставать и выходить из дома. Я знала, что могу пролежать вот так, играя в гляделки с потолком, и до следующей ночи, поэтому решила двинуться к маме на серф-станцию. Здесь недалеко, минут пять на мотороллере, так что я пошла пешком.

Мама с учеником, каждый час новым, плавно огибала набегающие волны, гребя к лайн-апу, а затем, развернувшись и выждав момент, взбиралась на них, как бы хватаясь руками за их пенящиеся гривы, и, наконец, придавливала их доской, иногда пропадая за белым водяным вихрем, но всякий раз из него выскальзывая. Золотистые, завитые морем волосы, острые, кофейного цвета, бёдра. Эта женщина знает, чего хочет от жизни. И она прекрасна.

Я в это время бродила по берегу, ковыряясь ногами в песке, чертя на нём какие-то линии и узоры. Мама говорит, в воду можно лезть только через три дня после приезда — «это место должно войти в тебя». Вы извините её, она правда уже очень давно отошла от мирской жизни со всеми её грязными эвфемизмами.

Впрочем, мне и самой сейчас этого не хотелось. Ни замирания сердца, ни бодрящей влаги — ничего. Мне хотелось только ходить по берегу и «копаться в песочке», как мама говорит о пляжных тюленях.

Только на закате она вылезла из воды, ещё какое-то время привыкая к сухопутной жизни, после чего мы поехали в нашу любимую лапшичную.

Уже за чаем, вернувшись за стол с мороженым для нас обеих, мама заговорила, аккуратно надрезая тишину:

— Извини, я не знала. Только сегодня Антон сказал…

Я лишь шмыгнула носом.

— Ладно, знаешь, что мы сделаем? Мы приедем домой, и ты поставишь мне свой альбом, договорились?

— Но как ты… — Я в изумлении подняла глаза.

— Я, конечно, дикарка, но за дочерью своей слежу, — гордо улыбнулась мама.

За окном рябил дождь. Мы сидели в гостиной перед телевизором, на экране висела только темно-синяя картинка плеера, но я изо всех сил в неё вглядывалась, чтобы отвлечься от смущения, — в динамиках, чуть хрипловатых, с кастрированным низом, играла моя музыка. На лажовых моментах, где проваливался вокал или фортепиано чуть не в ритм играло, в висках начинался какой-то зуд, подбивающий переключить песню, но, когда я уже тянулась за пультом, мама меня останавливала. Знакомства в интернете (точнее, моменты, когда я представлялась) помогли мне понять, что от лажи меня отделяет только одна буква. И сейчас она подвела, потому что маме, похоже, не нравилось. Она лишена того безусловного восхищения, которое у всех родителей выставлено по умолчанию, потому что она любит копаться в своих настройках: ритриты, поездки по монастырям, каждодневная медитация. И сейчас у неё было лицо какого-то мультяшного сыщика, только взявшегося за дело.

Конец ознакомительного фрагмента.