Тонкий тающий след

Улыбка досталась коридору, потому что встречать ее никто не вышел. Надя длинно потянула носом запах своего дома, еще на секунду прикрыла глаза и снова улыбнулась, но уже по-другому — расслабленно и блаженно. Сняв пальто и жакет, она присела и наконец сняла промокшую обувь.

Электросушилка для обуви — что-то вроде двух кипятильников, соединенных общим проводом, — была ее любимым предметом в межсезонье. Надя вообще так следила за мельчайшими компонентами комфорта, что иногда это напоминало манию. Она не держала в доме никаких сувенирчиков, рюшечек и статуэток, потому что не любила визуального шума и вещей, которые не работают. Но предусмотреть каждую мелочь и устроить все максимально разумно — это был настоящий пунктик. Ей нравилось продумывать все до мелочей и располагать так, чтобы можно было жить хоть с закрытыми глазами. Вот пожалуйста: на случай мокрой обуви у нее есть и сушилка для обуви, и розетка для нее рядом с банкеткой.

Слегка шаркая по полу простыми серыми тапочками, Надя прошла по коридору к средней из трех комнат, в которой работал муж. Одна паркетная дощечка перед его дверью уютно скрипнула.

— Вадим, ку-ку! Я дома. Привезла тебе масло и кисти.

— Привет, дорогая. — Встрепанный и невеселый Вадим был погружен в общение со смартфоном. Набрав что-то на экране, он спрятал телефон в карман просторного старого кардигана: одевался муж, как и положено художнику, небрежно и просто. — А этюдники были?

— Были, но пока для пленэров не сезон, их там немного. И какие-то все тяжелые и страшно дорогие. — Надя углубилась в недра квартиры, повышая голос, чтобы муж мог ее слышать. — Я пока ехала, вспомнила, что где-то на антресолях должен быть мой старый. Давай поищем. Только переоденусь, а ты принеси пока лестницу?

Вадим поморщился, но промолчал. И снова достал телефон из кармана.

Надина домашняя униформа — узкие джинсы и черная футболка — тоже не очень вязались с идеалами женственности. Но у Нади было целых два аргумента, которые даже Ленке казались более-менее сносными: во-первых, так она одевалась в точности как муж (только без кардигана), а это сближает. А во-вторых, демонстрировала тому же мужу свою стройную, легкую фигурку. В ее возрасте быть стройной без усилий — что ни говори, большое преимущество. Вадим всегда говорил, что у художника должна быть изящная жена, и, кажется, ничего не имел против стрижки. Хотя Ленка говорит…

Надя вышла в коридор и окликнула мужа:

— Вадим, стремянку несешь?

— Да, момент. — Он отвлекся от смартфона и спустя полминуты вернулся в коридор со старой складной лесенкой.

Надя поднялась на верхнюю ступеньку, с усилием открыла тугой шпингалет и распахнула белые, окрашенные масляной краской дверцы.

— Как думаешь, выдержит меня антресоль?

— Я каждый раз волнуюсь, когда ты туда залезаешь. Давай осторожнее, Надь!

Ловко, как обезьянка, она перелезла с лестницы на антресоль — та даже не скрипнула. Вадим поднялся на третью ступеньку стремянки и напряженно смотрел на жену. Она покрутила головой, секунду подумала и начала продвигаться внутрь, мимо стопок старых книг, коробок с утварью и прочим хламом, который был изгнан из жилых помещений после отъезда матери. Ага, вот оно! Этюдник стоял справа у стены, прямо за ним была художественная папка большого формата — может пригодиться, Надя как раз задумала уборку в мастерской мужа. Она вытащила оба нужных предмета и ползком, не разворачиваясь, двинулась обратно. Неудобно извернувшись, передала Вадиму сначала папку, потом этюдник… И в последний момент цапнула еще шкатулку, которая стояла слева, почти с краю. Экзотическая, вся в металлических кружевах, она была украшена яркими разноцветными каменьями и весила, наверно, целую тонну.

— Надь, а это что?

— Это что-то от матери, не открывай. Я потом посмотрю, уже забыла, что там.

В двери повернулся ключ.

— Родители, привет! — Лешка явно был в хорошем настроении, но по дурацкой привычке девятнадцатилетнего молодого специалиста напускал на себя многозначительную усталость и озабоченность. — Еда есть?

— Да, конечно, Леш, давай иди мой руки. Через десять минут сядем, — ответила Надя, с нежностью глядя на сына. Его эта материнская ласка чаще сердила, чем радовала, но она не могла ничего с собой поделать: парень, на ее взгляд, был просто эталонный красавец, и она таяла каждый раз, когда на него смотрела.

Вадим раскрыл папку, появившуюся с антресолей:

— Надь, это, кажется, твое.

— Да? — Надя быстро заглянула в картонный зев папки. — Ну давай мне, я разберусь.

Подхватив шкатулку и папку, она прошла пару шагов по коридору, бедром толкнула дверь и оказалась «у себя»: в этой комнате, помимо супружеской постели, стоял ее небольшой столик, туалетный и по совместительству компьютерный. Или скорее наоборот.

Папка с внезапно обнаружившимся Надиным наследием была безжалостно засунута в щель между столом и стеной, а шкатулка воцарилась на столе. Ее марокканская пышность в простом серо-белом интерьере спальни выглядела неуместной. Надя подняла тяжелую резную крышку и заглянула в обитое бордовым бархатом нутро. Внутри лежала груда украшений — экзотических, ярких, невероятных. «Вполне нормально для Марины», — подумала она, мысленно называя мать по имени. И небрежным движением захлопнула крышку.

Узкий пенал кухни вмещал только самое необходимое, и есть приходилось у стола, придвинутого вплотную к стене. Но наличие отдельных комнат для каждого члена семьи было важнее, чем мифический приход гостей, ради которого потребовалось бы накрывать стол в каком-то более просторном помещении. Гостей у них давно не бывало: Вадим не особенно любил «сборища», а Надя слишком уставала на работе, чтобы еще в выходной танцевать у плиты и перемывать горы посуды. Она собирала ужин почти не глядя: большая миска с салатом, разогретые на сковородке под крышкой котлеты (Вадим уверял, что еда из микроволновки становится неприятной на вкус), тарелки, вилки, салфетки. В духовке оживал замороженный пирог с вишней — проверенный, на вкус будет лучше, чем домашний.

Мужчины уже сидели у стола, который Надя по какой-то странной причуде всегда застилала тканевой скатертью — простой и однотонной, но обязательно из обычного хлопка или льна, без всяких пропиток или, не дай бог, клеенчатого слоя.

— Ну и как твоя практика? — Вадим смотрел на сына, слегка приподняв выразительные темные брови, как будто не ожидая ничего хорошего в ответ.

— Все нормально, па.

— Чему тебя там учат, никак не пойму. Ты всего лишь на втором курсе университета. Какой прок нюхать эту баланду, если ты не собираешься идти… как это говорится — в правоохранительные органы?

— Прок очень прямой. Надо понять, как устроена вся система, чтобы в ней успешно работать, — Лешка говорил монотонно и отчетливо, голос его был мрачен.

— Хорошее дело, работать в этой репрессивной системе.

— Она не репрессивная. Она правоохранительная. Охраняет право, понимаешь?

— Да уж что здесь непонятного. Это ведь не бином Ньютона. Дядьки с резиновыми палками, которые ничего больше не умеют, следят за тем, чтобы никто не высовывался. Тех, кто высовывается, бьют, — раз начав иронизировать, Вадим явно не собирался останавливаться.

— Откуда ты это взял? — Лешка вскипел быстро, потому что этот разговор был далеко не первым, и он знал, что переубедить отца не получится. — Там нормальные люди работают, как ты и я.

— Как я? — Вадим пытался прикрыть откровенную злость улыбкой, поэтому гримаса получалась жутковатая. — Ну спасибо, сын.

Надя попыталась вмешаться:

— Ребята, ешьте, а? Остывает же.

Лешка сбавил темп:

— Я просто хочу сказать, что в полиции работают нормальные, порядочные люди. И работа у них не из приятных. Но они ее делают, потому что должны.

— Возможно, они должны. Я о них ничего не знаю, — парировал Вадим. — Но при чем здесь ты, скажи на милость? Внук прославленного художника. Картины деда в Третьяковке висят. Сын художника. Ты все детство рисовал, и как рисовал! Ну как так, Алексей?

— Ну как так! Да вот так. Какой от твоего искусства прок? Оно делает мир лучше?

— О господи, каждый день одно и то же… и когда вам только надоест, — пробормотала Надя и попробовала сменить тему: — Котлеты совсем не удались, раз не могут вас отвлечь от дискуссии?

— Котлеты просто супер, дорогая, — дежурная похвала мужа вынесла Надю за воображаемую черту, внутри которой разворачивались боевые действия. — Да, искусство делает мир лучше! И я могу понять, почему в милицию идут те, у кого нет образования, эрудиции, внятной семейной истории, но у тебя же совсем иная ситуация!

— Да, конечно. У меня она совсем другая. Мне с детства выносили мозг этими кисточками, красками, колоритом и этюдами. — Внук художника и сын художника говорил об искусстве без того почтения, которого от него ждали. — Я в художку восемь лет ходил, как на каторгу. Бархатные штанишки, кофточки с жабо, бабушкины восторги — а я хочу сам жить, сам, понимаешь? Хочу жить так, как я решил! Мне нужно, чтобы мир был лучше — и не где-то там, а здесь, на нашей улице, в нашем доме. Чтобы в нем было меньше нечисти, чтобы матери было, наконец, на кого опереться.

Лешка осекся, увидев, как отец вздрогнул и побледнел, стиснув вилку.

— И вообще, ну чего мы спорим? — сказал он уже тише. — Я же сказал, что буду адвокатом. В полиции не останусь. Просто чтобы быть хорошим адвокатом, надо поработать на земле. Это так называется — на земле. Когда видишь все изнутри и проходишь все этапы.

— Леш, возьми еще котлетку, — вмешалась Надя. — А чем ты сам там занят? Ты ведь не ловишь преступников? Наверно, помогаешь кому-то, да?

— Ну, в основном я, конечно, бумажки там ношу. Но и наблюдаю, как работают. Как опрашивают, например, — переключившись на приятную для себя тему, Лешка мгновенно расслабился. — Руководитель практики у меня прикольный — майор Прохоров. Он такой типа продвинутый чувак, книжек много читает, история там, криминалистика, психология. В отделении его профессором зовут, но только за глаза, он мужик жесткий.

— И что, чему интересному он тебя научил? — Вадим уже взял себя в руки и старался говорить мирно, в тон сыну.

— Ну он много всего читает по нашему делу. Там же все время новое что-то публикуют, и статьи, и книжки. В основном на английском, конечно, но и переводят же. Вот, например, прям свежая теория, почему люди становятся преступниками? — Он смотрел на отца так, будто приглашал его включиться в увлекательную игру.

— И почему же?

— Ребята, вам не надоело? Может, сменим тему? Я чай поставила, пирог уже вот-вот будет готов, — Наде не нравились разговоры о преступлениях, но с тех пор, как сын пошел на юридический, эти темы в доме обсуждались постоянно.

— Надюша, погоди, не мешай. Тут у нас теоретическая часть началась, дай просветиться…

— Ну так вот, — рассказывая, Лешка увлекался, повышал голос и быстрым движением взъерошивал волосы, совсем как его отец. — Буквально лет пять назад два американских криминолога, Хоскин и Эллис, провели исследование криминальных элементов. И обнаружили, что те, у кого указательный палец короче безымянного, имеют склонность к агрессии и преступлениям.

— Да ладно? Ерунда какая-то… — Вадим доел и отодвинул от себя тарелку.

— А вот и не ерунда! — Лешка о еде уже забыл, так увлекла его собственная лекция. — Если женщина ходит беременная и у нее в этот период повышается уровень тестостерона, у ребенка формируются такие вот руки. И похоже, этот гормон действует еще и на психику будущего ребенка, потому что потом из таких детей вырастает больше преступников.

— Леш, но ведь тестостерон — это мужской гормон? Откуда он у беременных?

— А вот и нет. Он и у женщин есть, оказывается. Я сам не знал. Ну ты вот видел женщин с усиками? Это оно. А повышаться тестостерон может даже от неправильного питания. И вот, исследование! Факты, как говорится, налицо. Я как узнал, сразу стал на свои руки смотреть. У меня, слава богу, явно все в порядке. Мам, дай свою!

Лешка легко и быстро схватил мать за маленькую кисть и развернул ее вверх пальцами над столом. Вадим захохотал:

— Ну все, наша Надежда Юрьевна — криминальный элемент! Вот оно что!

Надя вскочила:

— Да ну вас, развели тут демагогию. Так, все, я пирог достаю.

Быстро собрав тарелки, она вынула из буфета большое блюдо для пирога — благородной формы, но без декора, абсолютно гладкое — и отвернулась к духовке.

— А что, кстати, много женщин-преступниц?

— Не, гораздо меньше, чем мужчин. Раза в три, наверно.

— Ну, вполне логично. А какое преступление самое частое?

— Ну кража, конечно. Мам! — Лешка обернулся на грохот формы для пирога. — Тебе помочь?

— Вот засада, ну это же надо! Уронила пирог… — На Наде, что называется, лица не было. — И как теперь чай пить?