Рассказы

На сегодня их у него было трое. Нет, конечно же, их было больше, но тех, с кем он поддерживал регулярные отношения, было три.

Клава — рыжая, белокожая, высокая, всегда пахнущая дорогими духами, всегда готовая к встрече, невзирая на свою страшную занятость. Клава училась в аспирантуре, ходила на курсы французского, занималась аэробикой и имела много друзей.

Марина — невысокая грациозная брюнетка с фигурой гимнастки, с быстрыми энергичными жестами, преподаватель музыки в каком-то престижном колледже.

И она. Нина. Тоже невысокая и тоже брюнетка, и тоже грациозная, но её грациозность была не только в фигуре и не столько в фигуре, сколько в движениях, в жестах. Она умела чуть-чуть наклонить головку вбок, выражая радость при встрече, чуть-чуть сдвинуть брови, выражая негодование, еле заметно повести плечиком, выражая недоумение, еле дрогнуть губами, выражая прощальный поцелуй. Но во всех этих еле-еле, чуть-чуть крылось гораздо больше, чем в выразительных жестах других. Так, по крайней мере, ему казалось. Так он понимал.

Вот и сейчас её рука еле-еле вздрогнула, да, вроде даже и не вздрогнула, он явно почувствовал волну, пробежавшую по его ладони, отчего он ощутил приятное волнение.

— Где пропадала? — спросил он.

— Всё время на месте.

— Я звонил раза три, тебя не было.

— Да?

Говорить в шуме он не любил, она также молчала, наверное, тоже не любила. Четыре станции ехали молча. Он тайком рассматривал её. На Нине было длинное летнее платье с широким вырезом, трогательно обнажающим ключицы.

Вагон качнулся, и он, нарочно не сдерживая двинутого толчком тела, коснулся своей грудью её. Нос его почти ткнулся в её волосы. Пахнуло свежестью.

Сегодня всё было также как всегда мило. Говорили они мало, больше занимались любовью.

Упав на подушки, он с интересом наблюдал за Ниной. На её лице всё ещё было выражение наслаждения сексом, которое он так любил. Он видел, что её тело подвергается каким-то внутренним конвульсиям. Знал, что мешать ей не надо. Сейчас нельзя её трогать, что-то ей говорить. Сама Нина как-то шутила на эту тему,

— Душа возвращается в тело.

— А что, она отрывается? — спросил он тогда.

— А у тебя что, нет? — ответила она вопросом.

В его ушах стоял её стон, перерастающий в вопль, смешанный с рыданиями. Какая сладкая музыка! Пока она не открыла глаза, он незаметно нажал на выключатель.

После ухода Нины он включил запись. Вот усиливается её дыхание, нет, это он стал дышать усиленней, а она, вот, вот, еле слышно простонала, ещё, ещё. Вот уже явственный стон, стон, смешанный с каким-то неголосовым воплем. Сладострастно зарыдала. Громче, громче. Ещё. Умолкает. Он слушал запись и почти физически ощущал всё то, что испытывал утром. Член его напрягся и вздыбился как молодой конь, рвущийся в галоп.

— Ух, — зажался он.

Потом он прослушивал эту запись ещё и ещё. Эти звуки услаждали его слух не меньше музыки Вивальди, которую он так любил. И вдруг на ум ему пришла мысль сочетать звуки истомы со звуками музыки, а мысль побежала дальше, и он вспомнил о своём приятеле с телевидения. Он вдруг решил, что создать клип с этими звуками было бы ещё лучше.

На вопрос о том, как со временем, приятель отвечал, что как всегда испытывает временной кризис и не успевает объять необъятное, но, узнав, о чём идёт речь, попросил разрешения заехать к нему сегодня же вечером.

Он с удовольствием наблюдал за приятелем. Тот не просто слушал, тот переживал. Его глаза как-то странно заблестели. Он сделал несколько ёрзающих движений, потом прикусил губу, закрыл глаза, и его руки, доселе покоящиеся на мягких подлокотниках кресла, напряглись, и пальцы жёстко упёрлись в обшивку, сделав в ней вмятины.

По окончании записи оба немного помолчали.

— Кто она тебе? — вдруг спросил приятель. Он не был готов к такому вопросу, неопределённо пожал плечами, ответил:

— Подруга.

— Нужно, чтоб она пришла в студию. Сделаем нормальную запись.

— Как? — не понял он. — Не будет же она прямо в студии…

— И не надо. Попросим так изобразить.

Как всегда после ужина, искусно приготовленного ею, Нина увлекла его с собою в ванную. Ласки усиливались струями воды. Потом как ребёнка, запеленутую в большую махровую простынь, он перенёс её в постель, осторожно раскутал и уложил под одеяло. Ласкать начал осторожно, Нина не любила сразу бурных ласк. Как всегда, она пыталась отвечать ему лаской, но была не в силах. На её лицо медленно, но верно наползала печать отречённости и, как ему казалось, неземного блаженства. Больше он такой гримасы не видел ни на ком. Он не хотел, чтоб она его ласкала. Для него её отречённость, её еле уловимые стоны были дороже всех ласк, даже оральных, которые он так любил. С Ниной было всё иначе, чем с другими. С ней он ласкался зрелищем и звуком.

Он долго обдумывал, как же ему заговорить с ней об этом, боясь обидеть её, подбирал нужные слова. Но Нина не обиделась и даже с интересом отнеслась к его предложению.

— А ты думаешь, это интересно?

— Да, ты даже не представляешь, как это интересно!

— А что, я очень кричу?

— Ты не кричишь, ты издаёшь прекрасную музыку.

Он даже хотел дать ей послушать запись, но передумал.

— Я боюсь, у меня не получится без этого.

— Не получится?

Он тоже этого боялся, но, вспомнив уверения приятеля, что получится, предложил сейчас попробовать сделать такую запись.

Нина старалась. Она представила себя и его, стала постанывать, вскрикнула, зарыдала и захлебнулась в рыданиях. Он заметил, как она побледнела.

— Что с тобой? — испуганно спросил он.

— Не знаю, кажется, я сорвала голос. Что-то спёрло в горле. Я чуть не отдала душу.

Он слышал раньше от неё об отлетающей во время полового акта душе и попытался пошутить:

— Ну, душа не поняла, что это просто запись…

— Я не шучу, — прервала его Нина.

И всё же запись удалась. Всё было почти натурально, но он уловил всё же фальшь — её неземные стоны стали земными, рыдания — голосовыми. Конечно, это было много лучше всего того, что он где-либо слышал, но не так как всегда.

— Ты сможешь завтра поехать на студию?

— Нет, больше я так не смогу.

Через неделю она поддалась уговорам. Уговаривали оба, и он, и приятель. Обещали, что это будет классный клип, что она получит гонорар, убеждали, что это просто необходимо людям.

Она опять старалась. Запись, по словам его приятеля, удалась. Через месяц, пообещал приятель, выйдет клип, озвученный музыкой и её стоном.

Вечер провели в ресторане, где она много танцевала. Он любовался ею, вроде не красавица, но чертовски хороша: грациозна, прекрасно движется, чем-то всех привлекает.

Вернулись поздно. Вода сняла усталость, а ощущение близости Нины прогнало сонливость. Вот она уже постанывает, скривила губы, чуть-чуть выгнулась. Его дыхание участилось, он чувствует приближение сладостного извержения, но чего-то не хватает. Нет её рыданий! Не в силах более тянуть, он изверг струю, она же чуть слышно простонала, и всё. Он испуганно открыл глаза. Губы её кривились, на лице была знакомая гримаса, но уже в форме увядания. А может, гримаса и не расцветала сегодня?

— Ты кончила? — как-то испуганно спросил он.

— Не знаю, — не открывая глаз, ответила Нина.

— Всё в порядке?

— Да, да, — спешно отозвалась она и попыталась улыбнуться.

Обычно он засыпал сразу, как только расслаблялся, но сегодня то ли не удалось расслабиться, то ли мешали мысли, но он долго не засыпал. Думал: «Я что-то сделал не так, может, поторопился».

Утром он решил исправить ошибку, долго возбуждал женщину, в действительности, не понимая, что она давно готова принять его. Войдя, тянул как мог, но она опять молчала. На этот раз вопросов он не задавал, она заговорила сама:

— Кажется, я сорвала голос.

Он не сразу понял, но в следующее мгновение дошло.

— Ну, не голос, — попыталась пояснить Нина, — кажется, я больше так не умею.

— Почему?

— Думаю, там, на студии… Я ведь там снова чуть не отдала душу.

— Да нет, это просто так…

Что говорить дальше он не знал, он сам ужасно напугался. Неужели это правда?

— Тебе, что, уже не хорошо со мной?

После некоторой паузы она ответила:

— Хорошо, но не так, как раньше. Я остаюсь в постели, не улетаю.

Через неделю звонил приятель, сообщал, что работа над клипом идёт, всё хорошо, но надо бы Нине приехать ещё раз записаться. Сам он звонил ей, но ни разу не застал.

— Ты извини, старик, но ничего не выйдет. Работай с тем, что есть.

— Почему?

— Так надо.

— Да ты, что, — начал распинаться приятель, — это же сногсшибательный клип, да ты знаешь,…

Секунд семь он подержал трубку у уха, потом молча опустил её на рычаг.