У старых грехов тени длинные

На концерт, посвященный Дню народного единства, в Оломский дом культуры набилась куча народу. Односельчане целенаправленно передвигались по жарко натопленному залу, напоминая бегущих по своим делам муравьев. Мужчины и дети в меховых унтах бесшумно сновали по наклонному полу, за ними следовали, стуча каблучками, нарядные, переобутые в выходные туфли женщины. Хлопали обитые красным плюшем сиденья, приветственно жужжали разговоры. Не обращая ни на кого внимания, Геннадий уверенно прошел вперед, где сидело улусное начальство. Нарушая неписаный протокол, он непринужденно занял место по правую руку главы улуса Феофанова. Светлана слегка задержалась, здороваясь и отвечая на кивки, и пока подошла, то свободным осталось только место в третьем ряду с краю.

По левую руку Феофанова восседала его супруга, бледная женщина неопределенного возраста с прореженными в ниточку бровями и массивным бриллиантовым колье на конопатой груди. Геннадий перегнулся через начальственного соседа и что-то сказал его жене, в ответ запорхали, одобрительно вздернулись ниточки бровей. Еще несколько фраз, сказанных на этот раз обоим, и на коричневый профиль главы наползло выражение сытого удовольствия. Светлана сдвинулась с краешка кресла вглубь и почти расслабилась.

Дед Геннадия приехал в Оломск из-под Тулы совсем молодым, со временем женился на «пашенной», так местные называли сначала русских поселенцев, затем их потомков, получившихся от смешанных браков. Отец Геннадия женился на чистокровной якутке, так что сам Геннадий считался уже почти своим. Светлана лучше других понимала, каким важным было это «почти». Умение быть своим среди чужих требовало гибкости и эквилибра.

Потух свет, затихли голоса. Концерт сорвался с места в карьер, по сцене закружили пышные юбки танцовщиц, грациозно, словно крылья, взлетели руки. Светлана с замиранием сердца смотрела, как кружилась в танце ее дочь. Исчезла знакомая, слегка неуклюжая подростковая походка, расправились плечи, вздернулась голова, далекими звездочками засияли глаза. Светлана украдкой посмотрела на мужа. Геннадий перестал разговаривать с соседями и неотрывно смотрел на сцену. Светлана обвела взглядом зал. Десятки лиц, множество выражений. Знакомые и не очень, женщины, мужчины, дети, старые и молодые, все как один смотрели на танцующих на сцене девочек. Светлану охватило зябкое, неуютное чувство, она отвернулась обратно к сцене, где под пристальным огнем всеобщего внимания мотыльками порхали ничего не подозревающие юные танцовщицы.

Зима в этом году началась необычно. В середине октября стукнули бесснежные морозы, затянуло толстым льдом лужи, под ногами жалобно заскрипела голая, замерзшая комьями земля. Снег выпал только недавно, заботливо укутал исстрадавшуюся землю и принес облегчение. Круговорот природы вернулся в нормальное, привычное русло.

Светлана приложила руку козырьком к глазам и поглядела вслед мужу и дочери. Геннадий с Витой неслись по целине, взметая ногами свежий, искрящийся под солнцем снег, как два сумасшедших, вырвавшихся на волю жеребенка. Вернее, жеребенка напоминала Витка, а Геннадий скорее походил на ошалевшего от весеннего гона жеребца. Светлана удивилась пришедшему в голову сравнению и ускорила шаг до легкой рыси. Интересно, кого будет напоминать она сама, если помчится по снегу, беззаботно взбрыкивая коленями и выделывая ногами шаловливые круги?

Витка на мгновение повернула назад румяное от мороза лицо, беззаботно дернулись вылезшие из-под шапки тугие, закрученные в спирали волосы. Сердце сжало тем же зябким тревожным чувством, какое Светлана испытала во время концерта. Издалека Витка выглядела почти взрослой, всего на несколько сантиметров ниже Светланы, длинноногая и ладная. Что-то ждало ее впереди? Какие тревоги и горести, которые не сможет отвести материнская рука? Светлана замедлила шаг и перевела дыхание, чувствуя, как на лбу выступили капли холодного пота. Аптекарша предупреждала, что у некоторых пациентов снотворное может вызывать чувство беспричинной тревоги. С Виткой было все в порядке, ничего плохого не могло случиться с ребенком, вокруг которого заботливо скакал отец!

Когда Светлана поднялась на холм к дому, Геннадия и Витки уже не было видно, только покачивалась распахнутая настежь калитка. Светлана зашла во двор и заперла за собой калитку, клацнула под рукой застывшая на морозе металлическая задвижка. Солнце, сиявшее с неба всего минуту назад, скрылось за тучей, по двору там и сям сгустились длинные синие тени. Свежий снег саваном лежал на земле, замаскировав жалкие, голые ребра теплиц. Поднялся небольшой ветер, с теплиц, с пушистой снежной шапки на навесе заброшенного булууса^[1]в дальнем углу двора просыпалась мелкая снежная пыль. За воротник Светланиного полушубка забежала ледяная струйка воздуха.

В конце лета, в один из последних по-настоящему жарких дней, когда казалось, что солнце наконец отогрело озябшую за долгую северную ночь душу, Светлана обнаружила дверь в булуус открытой и зашла посмотреть. Багровый, потный Геннадий торопливо укладывал доски поверх спуска вниз.

— Какой запах, — Светлана зажала рукой нос, — нечеловеческий!

— Подтопило, — пробормотал сквозь зубы Геннадий, — дед про булуусы ничего не знал, в нормальном леднике мясо могло бы хоть сколько пролежать.

— Ты еще про мамонтов вспомни, — прогнусавила Светлана, стараясь дышать только ртом.

— Мамонты прекрасно сохраняются в вечной мерзлоте и лежат там по десятку тысяч лет, — на одном дыхании продекламировал Геннадий и силой вытолкал Светлану наружу.