Визави французского агента

Надежда Днепровская, 2012

Про настоящую любовь, для которой не существует времени, границ и невозможного… Это был своеобразный эксперимент. Четверо молодых французов приехали в СССР (1972 год), изучать экономику и политику, совершенствовать русский язык. Это назвали «обучением по обмену». В то же время они должны были выполнять поручения по координации общих интересов СССР и Франции в странах третьего мира. Молодые люди вершат политику, знакомятся с девушками (а в СССР очень строгие девушки! и за связь с иностранцем вполне возможна ссылка…), совершают глупости, потому что они прежде всего – молодые люди, невзирая на жесткую подготовку к ответственной работе с самого нежного возраста… И как меняются судьбы самых разных людей, соприкоснувшихся с ними. Кровь, боль, бравада, удачи, катастрофы… Находят ли они то, ради чего так много теряют – дом, друзей, близких? Через много лет встречаются совсем уже не молодой француз и дама бальзаковского возраста, и продолжается волшебный роман, который в те дни казался золотистой сказкой, да и сейчас нереален, как воплотившийся сон…

Оглавление

Советская девушка Надя-Надежда

Шарикоподшипниковская, Автозаводская, Велозаводская улица, и среди этих технических названий, вдруг — Пересветов переулок. Там, на территории завода Динамо, стояла обезглавленная церковь Рождества Богородицы, в которой находились могилы героев Куликовской битвы, Пересвета и Ослябли. Их надгробия использовались для платформы мощного электромотора. Вокруг находились и другие заводы, о назначении которых говорили названия улиц. Это был рабочий район, там, среди деревянных бараков и прошло мое раннее детство.

Виталий, молодой рабочий ювелирной фабрики, познакомился с Верочкой, специалистом по драгоценным металлам, когда она зашла в цех с какой-то проверкой. Он влюбился в сероглазую красавицу, с вьющимися золотыми волосами, с первого взгляда, и начал ухаживать за ней, приглашал в театры, кино, на творческие вечера. Он был симпатичным, веселым и щедрым парнем. В 1952 году они поженились. Свадьбу справили в мастерской знакомого скульптора. С жильем было плохо, но молодоженам выделили шестиметровую комнату в коммунальной квартире.

Мне было четыре года. Проснувшись утром, я с изумлением увидела папу, который улыбался мне с гардероба, а я в это время лежала на раздвинутом обеденном столе, почему-то мне там устроили постель. Папа сказал, что они с мамой поссорились.

Когда мне исполнилось шесть лет, родители развелись, чтобы улучшить жилплощадь, но так и не сошлись обратно. Виталий сразу почувствовал себя свободным, и нашел другую женщину, у него появилась другая семья.

Он не захотел заниматься ювелирной штамповкой, душа художника просила творчества, и Виталий ушел с работы на ювелирном заводе, чтобы устроиться массовиком-затейником на теплоход, там ему платили мизерную зарплату, зато он ходил по Волге, «на всем готовом» и развлекал людей. Он был неистощим на выдумки! Эта работа ему очень нравилась, но алименты присылал по 15 рублей в месяц. Мама, бабушка и я погрузились в нищету. Мама заболела, тяжело заболела, подолгу лежала в больницах. Бабушка получала маленькую пенсию, потому что вырастила пятерых детей нигде не работая. То, что на ней были дети, хозяйство, готовка, стирка — все это приравнивалось к тунеядству. Тогда все должны были работать: «От каждого по способностям, каждому по труду», девиз социализма. Именно поэтому меня отдали в ясли в восемь месяцев, ведь мама должна была идти на работу, да и школа у меня была с «продленкой».

То есть с утра уроки, потом обед, прогулка в школьном дворе, затем опять в класс, делать уроки на завтра.

Мама так и не смогла простить измены, она запретила отцу даже приближаться ко мне. Иногда он все же навещал меня в школе, дарил подарки, но часто такие, которые я не могла принести домой — аквариум с рыбками, например, который он установил в моем классе, чтобы я любовалась ими хотя бы в школе.

Как-то подарил мне коньки-фигурки, сам учил меня в тот вечер на них стоять, я была так счастлива! Темный каток, снег, сугробы вокруг и крепкая отцовская рука, которая не дает мне упасть. Но летом мама их продала, сказала, что у меня к зиме вырастет нога и она мне купит другие.

Других не купила, также получилось с велосипедом «Школьник», который подарил отец и успел научить на нем кататься.

Я помню постоянное безденежье и длинные очереди в ломбард. Прекрасным подарком на день рожденья была шоколадка, от которой отламывались кусочки в течение недели. После развода мы переехали на Автозаводскую улицу в пятнадцатиметровую комнату, окна которой выходили на пыльный двор без единой травинки, там я и гуляла после школы.

У девчонок была такая игра, называлась «Секретики», мы копали маленькую ямку, клали туда кусочек фольги от шоколадки, или фантик, потом брали осколок стекла, накрывали свои сокровища и присыпали землей. У меня тоже было такое стеклышко, только там чаще всего были одуванчики, тополиные сережки… Приятно было найти это заветное местечко, отодвинуть ладошкой сухую пыль и заглянуть через стекло в другой мир.

Трава росла там, где проходила железная дорога, на откосах, невероятно красивая, ярко зеленая, как из волшебной сказки. Я пробиралась туда иногда, несмотря на запреты, смотрела на огни проходящих поездов, в которых люди куда-то ехали — там была другая жизнь. Однажды зимой, вечером, тогда мне было семь лет, я каталась на лыжах по темному двору, который освещался только светом окон. Мне быстро надоело кататься одной, и я спустилась в подвал, где жила моя горбатенькая подружка Машенька. Прислонив лыжи к стенке, я позвонила в дверь, и вдруг оттуда раздались крики, стук, дверь распахнулась — на пороге стоял отец Машеньки, совершенно пьяный и с криком «Убью, зараза!» начал на меня падать. Я в ужасе взлетела по лестнице, и там, в морозной темноте я поняла, что лыжи остались внизу. Оттуда, снизу, все еще раздавались крики. Нет, ни за что на свете я не пойду туда еще раз! Но как же лыжи? Еще час я таскалась по заснеженному двору, а замерзнув, зашла к однокласснику Мишке, который жил в соседнем подъезде. Мы немного поиграли в железную дорогу, и я поняла, что уже поздно только потому, что страшно проголодалась. Выйдя во двор, который освещали только редкие окна, я осторожно спустилась в злополучный подвал. Мои лыжи так и стояли у стены. Я быстро схватила их и помчалась, наконец, домой.

А дома я узнала, что мама и бабушка ходили меня искать, кричали, звали и теперь, «на радостях», мама начала хлестать меня старыми проводами. Я забилась под кровать, там проволока почти не доставала меня. Тогда я усвоила на всю жизнь, что маму нельзя заставлять беспокоиться, надо приходить вовремя…

— Зато у меня были Книги! Они со мной с детства! Я не вылезала из школьной библиотеки, сначала запоем читала сказки, все, какие нашла. Подружки смеялись надо мной, «В третьем классе читает сказки!» — они считали себя взрослыми. Но я не могла без них, без волшебных сказок, особенно были хороши сказки Гауфа, потом я открыла Конан Дойля, Дюма, Джека Лондона. Дюма стал самым любимым писателем. Прекрасные дамы, благородные герои! Я начала рисовать. В тетрадях появились портреты мушкетеров, изображения шпаг, мушкетов, и, конечно, лошадей, хоть вживую я их никогда не видела.

Нет, видела один раз. Мама послала меня купить билеты в кино во дворец культуры, билеты стоили по десять копеек, а она дала мне бумажный рубль, который я зажала в кулачке. На улице стояла лошадь, запряженная в телегу, такая большая, красивая, с добрыми глазами и бархатными губами. Я облазила все вокруг и нашла несколько пыльных травинок, которые предложила этому неземному существу. Потом пришел хозяин, и они уехали. Тут я спохватилась — рубль исчез!

Я обошла все закоулки, где искала травку, но нет, я стояла и плакала. Иногда прохожие спрашивали меня, почему я плачу. Хватаясь за соломинку, я пыталась рассказать о своей потере, но, не дослушав, люди проходили мимо. Пришлось вернуться домой. И, на удивление, мама не особенно меня ругала, даже дала еще десять копеек, чтобы я все-таки сходила в кино, хоть одна.

Моя бабушка все деньги пересчитывала на булочки. Городская булка стоила семь копеек, вот она бывало, и говорила:

— Сколько булочек можно купить на рубль!

Когда по телевизору, в передаче «В мире животных», показывали тюленя, дельфина или еще какое-нибудь крупное животное, она всегда спрашивала:

— А их едят? Вон сала сколько!

На что я отвечала:

— Что ты, бабушка, они такие красивые!

Рисовать я начала в студии при Дворце Культуры ЗИЛ. Это был действительно дворец — с мраморными колоннами, зимним садом и бесплатными кружками на любой вкус.

Я прогуливала занятия, несмотря на свою любовь к рисованию, чтобы научиться фехтовать и стрелять, как мушкетеры, наблюдала звезды в обсерватории и однажды даже затмение солнца. Меня интересовало слишком многое, а в школе мне было не интересно, за исключением, возможно, биологии, рисования и иногда литературы. Училась я очень неровно, то на пятерки, то на двойки, и мама запрещала мне читать книги. С рисованием она еще смирилась, но забивать голову посторонними книгами!

— Сначала уроки!

Эти уроки никогда не переделать! И вот под учебником математики приютилась заветная книжка. Но бдительная бабушка отбирала роман, потом передавала маме, доходило до того, что мне приходилось прятать книги даже в подъезде.

Однажды, когда я возвращалась из художественной школы, мне очень захотелось дочитать книгу. Было около половины десятого. Я встала под фонарем в нашем дворе, и читала еще час, смахивая время от времени снежную крупу со страниц. Дочитала. Теперь, если мама найдет, может отбирать. А однажды, все зимние каникулы я провела в читальном зале, прочитав «Десять лет спустя», которых не было в свободном доступе.

Я перечитала всех французских писателей, каких только смогла найти. В школе учила немецкий язык, а мечтала о французском. Не подозревая о существовании частных репетиторов, о курсах иностранных языков, я вычитывала во всевозможных книгах французские слова в русской транскрипции, учила и с удовольствием их произносила.

Я никогда не дружила с девчонками, с ними было невыносимо скучно — поддакивать, когда они говорят о новых тряпках, о своих мальчиках. У меня уже был воображаемый принц: благородный, красивый — он приедет ко мне. Я его терпеливо ждала и рисовала его, конечно же, на белом коне.

У меня было странное свойство, я никогда не запоминала лица людей, даже когда дожидалась маму у метро, чтобы вместе куда-нибудь пойти. Вглядывалась в череду лиц, проходящих мимо, я начинала сомневаться, некоторые казались похожими на нее, мысленно я дорисовывала черты людей, какими я их себе представляла, их внутреннее состояние. Кто-то из великих сказал, что у людей с богатым воображением совершенно нет зрительной памяти! Но эти слова я узнала только в зрелом возрасте, и все детство и юность страдала, потому что все знают, что у художников должна быть прекрасная зрительная память.

Несколько раз летом меня отправляли в пионерский лагерь, это сильно облегчало жизнь матери — от завода путевки были почти бесплатными, я была на природе, четырехразовое питание, а то, что ходили строем в столовую, спали в палатах по 15 человек — это пустяки! Но режим не для художника! Я выбиралась за территорию лагеря и углублялась в лес, где были друзья: и деревья, и птицы, и стрекозы, и кузнечики. Бродила по мелкой речке и ловила полотенцем мелких рыбок, выкапывала маленький прудик и устраивала свой аквариум, оказалось, что жук-плавунец, похожий на ласточку, нападал на них, пришлось его выпустить…

Однажды, возвращаясь в лагерь по дороге, идущей вдоль леса, я сняла босоножки, и пошла босиком, загребая ногами мягкую пыль, подошвы просто погружались в шелк… и вдруг, что-то сильно кольнуло в середину стопы. Было очень больно, хромая, опираясь на пятку, я дотащилась до медпункта. Там промыли перекисью водорода и отправили в отряд. На следующий день, на этом месте образовалась фиолетовая шишка с грецкий орех. Пришлось меня отвезти в Чехов, там, в процедурной, я легла на стол.

— Обними меня покрепче, потерпи! — сказала добродушная, полная медсестра.

Врач вскрыла эту шишку. Я думала, я расплющу эту медсестру.

К счастью, операция длилось недолго.

Окончила я ту же самую школу, хотя мы с мамой опять переехали, уже на Пресню, приходилось ездить с Маяковской на Автозаводскую.

На выпускной бал мама не смогла купить красивое платье, мне пришлось надеть белую блузку и коричневую юбку, и нашлась все же одна училка, которая спросила:

— Почему не в белом платье?

Этот вопрос меня удивил, одежда была совершенно не важна для меня. Я могла часами разговаривать с интересным человеком, но если меня спрашивали, как он был одет, я не могла вспомнить даже цвета глаз собеседника, я не видела. Зато я всегда видела настроение, характер, отношение человека ко мне.

После школы я думала куда поступить, но во всех художественных ВУЗах надо было сдавать историю, которую я терпеть не могла, не находя в ней никакой логики, поэтому я предпочла сдавать физику и геометрию в педагогический институт на художественно-графический факультет. Там тоже давали художественное образование…

Живопись и рисунок я сдала на отлично, а вот сочинение написала на «три», из-за пресловутой пунктуации, мне не хватило одного балла… На работу я не пошла, мне было всего шестнадцать лет.

Иногда удавалось подрабатывать в качестве оформителя, рисуя афиши для клубов. Вечерами я продолжала ходить в художественную школу, там оставалось учиться еще один год.

* * *

Осень 1972 года. Сокольники. Знакомые слова, напоминающие о картине Левитана.

Примерно такой пейзаж и был передо мной, когда я писала этюд во время практики в художественной школе. Колорит, правда, был другой — небо сияло пронзительной синевой, и дорожки были сплошь засыпаны желтыми листьями. Я стояла за этюдником, на картоне уже появились очертания аллеи, по которой прогуливались мамы с детьми, пенсионеры, пробегали собаки. Мне нужно было такое людное место, чтобы побороть свою стеснительность и научиться не реагировать на различные реплики гуляющей публики. Меня это ужасно раздражало — я не могла работать, когда за спиной кто-нибудь начинал задавать всякие дурацкие вопросы:

— Девушка! Как Вас зовут?

— А почему тут этот кустик не нарисован?

— А где Вы учитесь?

— А что Вы делаете сегодня вечером?..

Вот и сейчас, я почувствовала — кто-то стоит за спиной. Давно. Главное сохранять видимость спокойствия, не оборачиваться! Не получается, движения кистью становятся бестолковыми, мажу невпопад. Кто-то еще тронул за плечо. Еще чего не хватало! Развернувшись, я произнесла с отличным произношением французскую фразу:

— Кэс — кё — се!

Как это у меня выскочило, я сама не поняла… Передо мной стоял юноша потрясающей красоты: темно-серые глаза в которых асфальтовым тоном отражалось небо, волосы светлые, не соломенные, ближе к светло-русым, кожа, тем не менее, была не как у блондина, не розовая, а матовая, чуть-чуть отдающая смуглостью. При этом темные брови, ресницы, красивый рисунок губ. А нос! Крупный, не прямой, и не с горбинкой, описать невозможно — проще нарисовать…

Художники не знают правил приличий — перед красотой они беспомощны, стараясь запомнить, они могут смотреть, не отрывая глаз сколь угодно долго. Вот я и «уставилась».

Тем не менее, молодой человек что-то говорит, улыбаясь, и говорит по-французски!

— Красиво-то как! — подумала я, может это сон? Во снах так и происходило, так же невозможно красиво.

Юноша вдруг замолчал, и вопросительно посмотрел на меня. Я спросила:

— Всё?

— Всё! — он ответил по-русски. У него изумленное лицо. Мы молча смотрим друг на друга. Я беззастенчиво продолжаю разглядывать его, пытаясь понять, почему это лицо так красиво.

Он засмеялся, поняв свою ошибку, но дальше стал говорить по-русски с небольшим акцентом.

— Ты рисуешь это для чего?

— Как для чего? Это у нас практика.

— Зачем? Тебе же не нравится это рисовать!

— Откуда ты знаешь?

— Это видно по твоей живописи, на твоем картоне «написано», что ты делаешь «работу», она тебе не нравится, но чувство долга заставляет тебя продолжать.

— Так прямо и написано? И что ты предлагаешь?

— Приходи завтра сюда, я тебе буду помогать!

— Как? Держать под руки? Поднимать краски?

— Добрыми советами!

— Это интересная мысль. Но мне правда этот пейзаж не нравится!

— Тогда приходи к лошадкам.

— Каким лошадкам?

— Здесь есть конюшня.

— Где!?

— У тебя найдется лист бумаги? Я тебе нарисую.

Я давно мечтала о лошадях, рисовала их без конца, но живьем их почти никогда не видела. Я с восторгом узнала, что в Сокольниках есть конюшня, где за 80 копеек можно кататься целый час на лошади.

На следующий день, захватив бумагу и планшет, я отправилась в «Урожай» — так называлось спортивное общество. От станции прошла по лесной тропинке и вдруг наяву увидела прекрасных лошадей и всадников. Какое там рисование! Я просто не могла наглядеться на эту сказочную картину: девушка на прекрасной белой лошади, они двигались плавным аллюром; потом, лошадь неожиданно резко затормозила и бросилась в сторону, начала брыкаться. Тренер крикнул:

— Накажи!

Девушка еле держалась, тем не менее, она шлепнула лошадь хлыстом, не больно, но звонко.

Я любовалась, и не замечала, как идет время. Вдруг на противоположной стороне манежа я случайно заметила своего незнакомца — ведь я еще не знала, как его зовут.

Молодой человек стоял, облокотившись на изгородь и, не отрываясь, смотрел на меня. Наверное, долго стоял, потому что я хоть и приехала вовремя, но, увидев лошадей, забыла обо всем на свете. Я подбежала к нему.

— Ой, извини, я засмотрелась на лошадок.

— Я тоже засмотрелся… на тебя.

Потом мы гладили лошадей, давали им сахар. Я узнала, что сахар надо давать с открытой ладони, и лошадь своими мягкими губами подберет лакомство. Наконец, я подумала, а не спросить ли у юноши, кто он и откуда.

— Я приехал из Таллина. А имя у меня французское — Марсель, мама назвала меня так в честь Марселя Пруста, которого обожала, вот всем каждый раз и объясняю. А тебя как зовут?

— Надя, — я запнулась, — бабушка говорила мне всегда, что Надежда очень красивое имя — Надежда. Получилось: Надя-Надежда.

— Надья — Надьежда! Ты очаровательная девушка! Очень хочется тебя увидеть еще. Но у меня много работы, давай встретимся ровно через неделю, здесь, в это же время!

Целую неделю я не находила себе места, рисовала профили. Кому я могла рассказать?.. Маме в последнюю очередь, она презирала мужчин. Иногда я говорила ей в кинотеатре, какой красивый Ален Делон, или Жан Маре, к примеру, а в ответ всегда слышала, что все красавцы — самовлюбленные болваны, только обманывают девушек и вообще, сволочи.

Правда мама поинтересовалась, почему это я такая счастливая и мечтательная. Мне пришлось сказать, что дали прочитать «Анжелику» на один день, и теперь я занимаюсь иллюстрациями.

Потом было еще свидание, и я узнала, что он еще и француз! Сбылась сокровенная мечта. Я была на седьмом небе от счастья. Но, как говорили древние, бойся своих желаний. Марсель быстро опустил меня на землю.

— Надежда! — Теперь Марсель меня называл так, когда маленькое недоразумение с именем разрешилось. — Ты самая удивительная девушка на свете. Но я не хочу для тебя неприятностей. Понимаешь, если мы будем встречаться, ты должна будешь пойти в райком комсомола и рассказать, что ты встречаешься с подозрительным иностранцем. Мы придумаем, что им рассказать.

«Мы»! Он сказал «МЫ». Хоть и страшновато стало. Моя тетя шесть лет сидела в лагерях за связь с иностранцем. И все время мне говорила, чтобы я остерегалась таких встреч. Но… это было выше моих сил.

Чтобы сохранить возможность видеться с Марселем, я сделала всё, как он сказал. Пришла в райком комсомола и рассказала о нем.

— Вы понимаете, он говорит то на французском, то на русском. Говорит, что учится, а сам гуляет днем. Мне это кажется очень подозрительным!

— Ты приводи его к нам!

— Он не пойдет!

— Тогда тебе лучше с ним не встречаться.

— Вот и я думаю.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я