Кощуна о женстве

Памяти А.Н.Афанасьева

почтительно и благоговейно

¹

Брызнула мать Мокошь на Сварога

живою своею водою.

И очнулся Великий Свод Небесный.

И потянулся.

И треснули ледяные оковы Мира. С тяжким грохотом осыпалась Тьма. И воссиял Свет, и бросились наутек темные боги, и бежали они за тридевять земель в полуночные страны, туда, где черными горами взгромоздились обломки Тьмы,

бежали,

скрежеща зубами в бессильной ярости,

ибо кончилась отныне власть их над миром вольная, безраздельная.

Тяжким весом своим распластал Землю Великий Свод Небесный.

И сжал-обволок ее вешним своим объятием.

И согрел ее жаром своим.

И зашлась Земля в парной истоме, и раскрылась ему навстречу в жажде материнства: ну, скорей же, скорей, ибо — пришла пора.

Мать Мокошь, животворная сила Мира, слава Тебе!

Нет над Тобою никого и ничего, и неодолим порыв Твой к Свету, Теплу, Весне.

Слава Тебе.

И вспорол Сварог лоно Земли ударами молний. И залил его семенем вешних ливней.

И взошла,

и расцвела,

и заполнила Мир буйноцветная Жизнь прекрасная, могучая.

Слава Тебе, мать Мокошь, равно щедра Ты к великим и малым мира сего, каждого одаришь Ты потомством и каждого напоишь, ибо корень Твой — Влага.

Слава Тебе!

Земле же все равно, чье семя принять в лоно свое, ибо благословила ее Мокошь на жизнь, и не скальная Гора, не злобная Пустыня, не мерзлый Камень она, а мать-сыра Земля. И нельзя сказать ей:"Лишь сие семя прими!", не поймет, не услышит, нет ей дела до неумеренных притязаний. Перед любым семенем распахивает чрево свое.

Ибо знает она материнство,

но не знает, и знать не хочет отцовства.

Слава Тебе, мать Мокошь, матери всего сущего. Трижды слава за венец творения Твоего. Дерзостно стремится человек познать непознаваемое и сотворить нерукотворное. Но трижды горе роду, который станет слишком тяжел для материнской груди Твоей.

Такое уже было в веках.

И кости родов тех, обращенные в камень, вопиют:"Се была жизнь…"

Слава Тебе, Первоматерь, слава Тебе!

***

Что ни утро, прощается со своею суженой, Луною, сын Сварогов, Даждьбог. Подводит ему белых коней, впряженных в огненную колесницу, милая сестра его Заря Утренняя. С поклоном подает поводья. Целует сестру Даждьбог Сварожич, и вспыхивает она румянцем вполнеба, и машет вслед брату розовым навласным покрывалом.

Неспешно идут по небу могучие кони.

Зорок взгляд Даждьбога Сварожича.

Порядок ли на Земле? Ладно ли? Нет ли где какого невежества? И вот уже метнулся над окоемом небесным к грозовой черной туче Перун Сварожич, брат и посланец его.

Грозен меньшой брат Даждьбогов.

Радуга лук его, молнии стрелы его, гром далекозвучное слово. Но отважны и тьморожденные демоны Ночи. Отважен и могуч Великий Многоглавый Змей, сын Темной Горы, Горыныч.

То огненно, то лёдно дыхание его.

Бой! Бой!

И мечутся в тучах острые стрелы Перуновых молний, и грохочет гневный голос его, и пышут во все Небо всполохи пламени из пастей грозного Змея.

Бой!

А на Земле в сосновых борах, в дубравах зеленых и рощах кудрявых березовых летит на белом конепресветло-светлый юный красавец. Могуч и прекрасен он, налитый ярою силой. На льняных волосах его венок из полевых цветов.

Одесную — колосьев пук ржаных.

Ошую — пустоглазый череп оскаленный.

Весь он — весенний свет и радость и тепло.

Весь он — сила мужская напряженно-тугая, неистовая.

Весь он — буграми мышц вздутая мощь кроваворукая неукротимая, смертоносная.

Ах, Ярило,

ярый,

яркий,

яростный!

И льется кровь самцов за право оставить потомство, и склоняется к Яриле Лада, стараясь унять его ярость и направить силу его не на Смерть, а на Жизнь, в ее сладостное упоительное русло.

Весна.

Юный пыл.

Буйство горячей крови, глаза застилающей розовым туманом.

И множится все живое округ него.

Ай и любит Ярило дев земных! Как пройдут Купальские праздники, как отгремит, откипит, отбушует нецеломудренное Ярилово веселие, — примечай, у коего очага родит девица беловолосого ясноглазого мальчугана. Веселого крепкого крикуна.

То-то будет муж.

Воин для боя — бояр!

Охотник.

И гой будет еси — силы мужской таким не занимать-стать.

Слава Тебе, мать Мокошь, слава!

А вот скользит у потаенных вод белым лебедем красавица Лада. И нет прекраснее ее на Земле и на Небе. Лада, Ладушка, белая лебедушка… Счастлива девица, коей коснулась она навласным платом своим. Как узнать ту девицу?.. А ты спроси у ветра буйного, ты спроси у ясна Месяца, ты спроси у Ворона, птицы вещей. Они покажут. Научат. Помогут найти жену, Ладой меченную.

Милы жены те.

Спокойноглазы и улыбчаты.

И чрево плодоносно у них.

И дети их ласковы.

И все-то у них ладится, и в семье лад и покой, и сами ладные…

Ох, Ладушка-Лада, лапонька ясноглазая.

И нет от тебя горя, и нет буйных страстей пламенных испепеляющих, пожирающих.

Ласка… покой… счастье…

Покойная пышная славянская красота.

Теплы весенние сумерки.

Душны ночи летние.

Истома…

Короткое счастье девичье.

Благослови, мати,

Ой, мати Лада, мати…"

Может, и благословит. А может, и нет. Кто знает? Пусти венок полевой в воды текучие, скажи над ним слово потаенное, приоткроется тайна грядущего… Боишься?.. Нет?..

***

За полудень повернула огненная колесница.

Тень скользнула на лик Даждьбога Сварожича. Гневно закрылся он грозным облаком. Дальним ворчанием прокатился над Землею громовый голос его: где же Чур Оберегатель? Катит-валит травной степью муравчатой злой набег кочевой на племя славянское, на внуков Даждьбожиих. Так-то правит свои дела Чур Сварожич, оберегатель Огня и конов — границ?

Сорвался с небес на поиски пропавшего Стрибог Сварожич

— стремительный бог ветров.

Но — глянь-ка — уж и вспыхнули сигнальные огни на сторожевых курганах.

На месте Чур.

Видно, загодя запасся он и чурбанами, и чурками. И мчатся во все концы мира славянского гонцы да вестники с горящими факелами, шепча заклинания Оберегателю:"Чур меня, Чур меня, Чур всех нас, племя славянское…"

Чур Оберегатель! Каков ты видом есть?.. Никто не знает.

Но добр.

И справедлив.

Успел крикнуть нашедший нужное:

–Чур, мое!-значит, все, нет больше прав у былого хозяина на утерянное. Нашло оно себе нового, ему и будет служить честно и с доброй совестью. Но уж коли крикнул некто рядом с находчиком:

— Чур, пополам!-

Не вздумай, как говорится, зажилить, поделись, все равно не будет служить тебе одному находка, не допустит глумления Чур, и того больше — не простит обиды. Лишит Чур силы все твои Обереги: ладанки, заговоры, наузы — вещи заговоренные и заклятия. И оружие в деснице твоей станет ломким и оборотливым, и смерть примешь от оружия своего. И щит в шуйце твоей станет тяжким и неукладистым, и жизнь кончишь от неслужения его. И даже вышивка священная по вороту, подолу и рукавам рубахи твоей не заслонит путь к телу твоему от посланцев Лиха Одноглазого и полюбовницы его свирепой,

Мораны.

А она, Морана, лише Лиха лихого одноглазого.

Ибо Смерть она. И Зима. И Ночь.

Мрак обиталище ее. Морок — слово ее. Мор — веселие ее. Смрад — дух ее.

И мерещатся неведомые страхи в сумерках, и даже негодяя по сей день называют славяне мрасью или мразью — как сказалось пращурами в стародавние годы.

Чур меня, Чур, ибо многие Мары —

беды лютые, злыдни жестокие стерегут меня в ночи. Малые ростом, обликом неопределенны — как узнать их? Как угадать? Оберечься как?

Неугомонны они.

Неусидчивы.

Прилипчивы.

Где один проник — глядь — уж и тьмы егозят. Не ходит беда одна.

Чур меня, Чур, ибо многие Злы стерегут на земле Живого. Но кто поставит это Тебе в укор, мать Мокошь? Всем равно даровала Ты драгоценную искру жизни. Добрый ли, злой — все равно любимы Тобою. И алчущий хищник, и жертва его терзаемая, пожираемая.

Слава Тебе Праматерь сущего, слава!

***

Катит к Западу колесница Даждьбогова.

И вот уже вышла встречать любезного брата другая сестра его, Заря Вечерняя. И горит лик ее румянцем радости, и принимает она усталых коней брата своего, и ведет их на отдых, и восходит на Небо Луна,

стеречь сон суженого.

А захочет обнять ее супруг — вышлет Луна взамен себя брата своего,

Месяца.

Но в иные ночи разгорается перед рассветом светом победным радостным колдовская Денница-звезда.

Ах, сияет она!

Ах, сияет!

Не при детях будь сказано, отчего.

Хороша утренняя звезда Денница.

Но не от Лады краса ее недобрая, жгучая.Желанно ложе звезды Денницы. Но не от Лады любовь ее пылкая, страстная.

Не было этой ночью Даждьбога в родном доме.

***

Падают ливни теплые. Цветет Земля. И торжествуешь Ты,

Праматерь сущего, ибо есть Ты животворная сила Мира, Влага, Жизнь, Женство.

Слава Тебе.

***

У слияния двух рек на остром крутом мысу городище славянское. Рвом глубоким, валом высоким отделилось оно от леса.

А лес свой.

Родной.

Знакомый до последнего деревца, до самого робкого родничка светлого сладкого. И старыми, и малыми исхоженный вдоль и поперек. А дальше, за родовыми конами встают боры темные, сырые, дремучие, царство хмурого Лешего. Лишь мужами они знаемы, дружиной охотничьей. За валом, за частоколом славянские избы с очагами — очами небесными огненными. А вертограды огорожены вне. Огород пустяшный, не на человека, на лесного зверя глупого, несмышленого, чтобы от потравы сеянное оберечь. Ране-то вертограды в завалье закладывали, но растут роды, множатся, мало места на мысу.

А сажают по палу Перунову.

Хорошо родит Земля матушка за ударом Перуновым огненным. А иссякнет сила плодоносная, по соседству пустят кура красного, птицу огненную Перунову. Вертоград же старый, заброшенный зарастет кустом, диким деревом. Ничего. Придет и его пора. Выжжет пал-огонь пустошь наново,

борозду проложит соха-матушка,

бросят в землю бабы семя разное, и поднимутся по времени травы сладкие, травы горькие, и съедобные, и целебные.

Многое сеется в вертоградах бабами.

Еще более Земля сама родит.

Знает Земля материнство. Отцовства не знает, и знать не желает.

***

В граде по летнему времени, почитай, одни бабы, девы да дети малые. Мужи в борах. Они добытчики, они и защитники. Их дело — бой. Со зверьми ли, с лихими людьми.

Бояры.

Охотники.

Много в роду трудного и опасного мужского дела, кое справляя на свете не заживаются. Оттого стариков почти что и нет. А доведется кому уцелеть — хоть бы и покалеченный, хоть бы и ползал еле-еле — иди, трудись, мужествуй с мальчишками. Готовь их к многотрудной мужественной жизни.

Работает калека, старается, отрабатывает свой корм. Постигают мальчишки трудную науку.

Науку охоты.

Науку боя.

Мечут в цель стрелы острые, стучат мечами деревянными. Учат охотничьи хитрости. Учат хитрости военные. А в свободную минуту редкую носятся они, как окаянные, по укосам городища. Все срыву, все с-бегу, слово каждое с-ору, с задиристой похвальбой:

Мой-де лук лучший! Я-Га! Я — о-го-го!

Нет, мой! Нет, мой!

В споре кидают стрелы в небо.

Суровеет лицо малыша. Тянет, сдерживая дыхание, тетиву лука своего изо всех силенок.

Га! — пошла стрела в поднебесье.

Га! — пошла за нею следом другая стрела.

— Ха-ха-ха! — потешаются над неудачником. — Ты коими устами"Га"кричал, недотепа?

Гороховыми? —

и, глумясь, зажимают носы, и гордится победитель, и ходит важно… и посмеивается в седую бороду учитель-калека. Скоро, ой, скоро входить мальчишкам в дружину охотничью.

Не то девочки.

Конечно, и они при нужде могут утку стрелою влет взять. Но в том ли назначенье-доля женская? Нет. Не в том. Кто за чистотой в граде следит? Известно — любят Мары лютые окаянные прятаться в гнили, в мусоре. Кто еду варит и на сей день и впрок? Кто рыбу и мясо вялит? Кто сало солит? А й и злаки, к еде пригодные, надо, от плевел отделив, просушить да в ступе-колоде истолочь в муку. Надо коренья съедобные, горькие и сладкие, дикие и вертоградные собрать, как учила-заповедала мать Мокошь, мать богов небесных и жизни земной.

И травы, и цветы ее тайные,

что прогоняют лихоманок и злыдней, огневух и трясиц и саму Морану — Смерть Костлявую,

кто соберет?

Не будь ленива, девынька, примечай, запоминай.

И для скотины родовой, для коров, овец, кабанчиков, для уток, гусей, кур и прочей живности кто сготовит корм?.. Пойло?.. Сенный запас?.. Сызмала постигают девыньки бабью науку.

И как каши варить,

И как мясо сушить,

И как сало солить,

И как глину месить да

посуду творить,

И одежду тачать,

И ребенка качать,

И многотрудную травную науку

постигать.

Да разве перечислить всю бабью работу? С утра начав, ввечеру кончишь ли? Трудись, девынька, и даже ведьмы, мудрость ведающие, по головке погладив, похвалят. А то и сама из ведьм наибольша, в роду наиглавнейша, самая мудрая, самая важная —

Баба Яга

положит сморщенную руку на острое плечико и скажет:

"Хорошая дева растет, кудесница златорукая.

Будто месяц под косой блестит — до темна к работе заботлива.

Будто звездочка во лбу горит — так понятлива да умненька.

Будет кому передать знаки старшинства родовые женские —

и ступу,

и метлу".

***

Горит в очагах огонь, благостный бог домашний. Он и накормит голодного, он и обсушит промокшего, он и в холод согреет.

Мужи чванятся:

Скол-де огонь очажный с молнии Перуновой. Стрела-де с лука мужеского ему родная сестра. Пусть. Все так. Кто спорит? Оттого и буен бывает Огонь. Оттого и страшен в буйстве. Бывало, выгорали грады дотла. Бывало, горел и лес. А случалось — полыхали боры. И трепался по небу дымный пламень хвостом исполинского кура-петуха. Потому и считается кур птицей Перуновой. Хвост кура — пламень его. Гребень кура угли его. Клюв со шпорами — удар его. Ноги кура — буйный бег его стремительный.

И курится пепел пожарища.

И воскуриваются огни жертвенные.

А й следят за огнем ведьмы очажные важные, уважаемые. Чтобы всегда горел-трепетал в очаге огонь как курий хвост. Чтобы наливались угли цветочками аленькими яркими жаркими под сладкою свежей убоиной. Чтобы курьей крови краснее было жертвенное пламя. А чтобы не разбушевался огонь, искра Перунова, начало мужеское, а потому дикое и своевольное, чтобы не выжег град, не сгубил лес, не пошел по борам огненным валом, срубит Баба Яга голову жертвенному куру и окропит его кровью родовые очаги. Примите жертву, добрые боги, будьте милостивы. А быстрые ноги кура Яга от тушки его отделит и, закляв от буйства, зароет в углах своей избы. Чтобы стояло жилье да на курьих ногах. Чтобы истлело под ним буйство огня. Чтобы не коснулась огненная беда славянских жилищ.

Да будет Земля рода славянского яглою-плодородною!

Да будут все дела родовичей яглиться-спориться!

Да принесет ягненка каждая овца шерстистая косматая,

ягловая!

Пусть каждый день ярует на огне щаной навар в больших ягольниках-горшках глиняных, да исходит сытным пыхом каша ягловая.

***

Могуч бог огня. Велика сила его. Мягкую глину обращает он в твердый камень, из коего камня в домах славянских горшки и плошки, чашки и чаши и братины.

Слава Тебе, Перун Сварожич!

Низкий поклон от всего рода славянского.

А от мужей

— особо —

за великий искус огненный, коим одарил Ты руки крепкие, неустанные,

дело огненное,

мужское,

кузнечное.

И стало железным оголовье боевой рогатины. И стало железным хищное жало стрелы. И топор. И меч ножной. Берегись медведь, владыка леса, ибо нет у тебя силы на железную рогатину. Берегись, буй тур, владыка степи, ибо нет у тебя крепости от железного жала злой стрелы. Берегись, быстрый волк, берегись, коварная рысь, берегись и сам Великий темный Бор сырой, ибо нет теперь никого, кто встал бы, чванясь силою, быстротою, хитростью на пути рода славянского.

Разве что другой род.

Железный же.

Человеческий.

И закрылись головы мужей железными шеломами. И закрыла грудь мужей железная рубашка кольчатая. И глубже стали рвы и выше валы с частоколами у градов славянских.

И возникли на конах Слободы.

Кон — конец.

Грань — граница.

Рубеж исконных — отчич и дедич — владений рода славянского.

Кънъ,

как пращурами выговаривалось.

И сели в тех Слободах дружины боярские воинские кон от врага стеречь. А старшой меж той дружины воинской, меж хоробрых побратимов-бояров, сказал о себе с приличной гордостью:

Кънъ-де Язъ!

И поклонился Чуру Оберегателю.

***

Валом валит отродье поганое, семя змеиное на Землю славянскую.

И сарматы.

И гунны.

И иные прочие, имени коих не вем, ибо тьмы их и тьмы. Изнемогает в боях Слобода. Много должна держать она в стенах своих мужей крепких, зрелых возрастом. Многих отрывает от труда на род. Не осилить бы градским такой тягости,

но,

велика сила огненного искуса кузнечного.

Конец ознакомительного фрагмента.