Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»

После тщательного обследования дома полицейские объявили Дрю Виттуну: «Он ваш». Желтую ленту опустили, входную дверь закрыли. Бесстрастность и четкость полицейских, занятых работой, до сих пор помогали отвлекаться от пятна. Теперь оно стало неизбежностью. Спальня брата и невестки Дрю находилась неподалеку от входной двери, прямо за кухней. Стоя возле раковины, достаточно было повернуть голову влево, чтобы увидеть темные брызги, усеявшие белую стену над кроватью Дэвида и Мануэлы.

Дрю гордился своими крепкими нервами. В Полицейской академии их приучали справляться со стрессом, не теряя невозмутимости. Умение владеть собой было обязательным условием завершения учебы. Но до вечера этой пятницы, 6 февраля 1981 года, до того момента, как сестра его невесты подошла к столику в пабе «Ратскеллер» в Хантингтон-Бич и выпалила на одном дыхании: «Дрю, позвони своей маме», ему и в голову не приходило, что эти навыки — умение молчать и смотреть вперед, когда все вокруг в страхе таращат глаза и визжат, — понадобятся ему так скоро и так близко от дома.

Дэвид и Мануэла жили в доме номер 35 по улице Коламбус — одноэтажном типовом доме в новом жилом районе Ирвайна, Нортвуде. Словно одно из щупалец пригорода, этот район тянулся по прежней территории старого ранчо Ирвайн. На его окраинах еще преобладали апельсиновые плантации, и проникшие сюда бетон и асфальт граничили с безукоризненно ровными рядами деревьев, упаковочным цехом, общежитиями для сборщиков фруктов. О будущем меняющегося ландшафта свидетельствовали звуки: в реве бетономешалок тонул шум тракторов, которых становилось все меньше.

Конвейерный характер преображения Нортвуда маскировала атмосфера достоинства. Ряды высоких эвкалиптов, посаженных фермерами в 1940-х годах для защиты от суровых ветров со стороны Санта-Аны, не выкорчевали, а предназначили для иных целей. Застройщики воспользовались деревьями, чтобы разделить автомагистрали и отгородить от них микрорайоны. Жилой комплекс, где жили Дэвид и Мануэла, назывался Шейди-Холлоу и включал 137 домов с четырьмя вариантами планировки. Супруги выбрали планировку 6014 — «Ива»: три спальни, площадь 1523 квадратных фута. В конце 1979 года, когда дом был достроен, они переехали туда.

По мнению Дрю, дом выглядел очень по-взрослому, хоть Дэвид и Мануэла были всего на пять лет старше его. Прежде всего, он был совершенно новый. Кухонные шкафчики блистали новизной, внутри холодильника пахло пластиком. И места здесь хватало. Дрю и Дэвид выросли в доме примерно такой же площади, но в нем ютились семеро жильцов, которым приходилось в раздражении дожидаться своей очереди принять душ и сталкиваться локтями за обеденным столом. В одной из трех спален дома Дэвид и Мануэла хранили велосипеды, в другой Дэвид держал свою гитару.

Дрю старался не обращать внимания на уколы зависти, но правда заключалась в том, что он действительно завидовал старшему брату. Дэвид и Мануэла, женатые уже пять лет, оба имели работу и стабильный заработок. Она оформляла кредиты в «Первом банке Калифорнии», он занимался продажами в отделе импорта одного из дилерских центров «Мерседес-Бенц». Стремления, свойственные среднему классу, сплотили их. Они подолгу обсуждали, стоит ли мостить двор перед домом кирпичом или где лучше искать качественные восточные ковры. Дом номер 35 по улице Коламбус представлял собой только контур, который еще требовалось заполнить. В его пустоте содержалось обещание. По сравнению с ними Дрю чувствовал себя неопытным и неимущим.

После первого визита в дом родственников Дрю редко бывал там. Причина заключалась не столько в зависти или обиде, сколько в недовольстве. Мануэле, единственному ребенку в семье эмигрантов из Германии, была свойственна резкость, которая порой озадачивала. В «Первом банке Калифорнии» знали о ее способности напрямик заявить кому-нибудь, что ему не мешает подстричься, или указать на чужие просчеты. Ошибки своих коллег она заносила в список, который вела на немецком. Мануэла была тоненькой и миловидной, с высокими скулами и грудными имплантами: она сделала операцию после свадьбы, так как не отличалась пышными формами, а Дэвид, как она объяснила одной из коллег, неприязненно пожимая плечами, по-видимому, предпочитал большую грудь. Новой грудью Мануэла не хвасталась. Наоборот, предпочитала носить водолазки и складывать руки на груди, словно в ожидании схватки.

Дрю видел, что эти отношения устраивают его брата, человека замкнутого и нерешительного, который предпочитал говорить не прямо, а недомолвками. Но слишком уж часто Дрю уходил из этого дома подавленный: сменяющие одна другую обиды Мануэлы словно устраивали короткое замыкание в каждой комнате, куда она входила.

В начале февраля 1981 года Дрю услышал от кого-то из родных, что Дэвид нездоров и лежит в больнице, но не планировал навещать брата, с которым не виделся уже довольно долго. В понедельник, 2 февраля, Мануэла отвезла Дэвида в больницу общины Санта-Аны и Тастина, где ему поставили диагноз: острая гастроинтестинальная вирусная инфекция. Несколько последующих вечеров Мануэла придерживалась одинакового распорядка: сначала ужинала у своих родителей, затем отправлялась в больничную палату номер 320 проведать Дэвида. Каждый день они общались по телефону. Ближе к полудню в пятницу Дэвид позвонил в банк, где работала Мануэла, но узнал от ее коллег, что на работу она не явилась. Дэвид попытался дозвониться ей домой, слушал гудки и удивлялся: их автоответчик всегда включался после третьего гудка, обращаться с ним Мануэла не умела, значит, и отключить не могла. Тогда Дэвид позвонил ее матери, Рут, которая согласилась съездить к ним домой и проведать дочь. Не дождавшись, когда ей откроют дверь, мать отперла ее своим ключом и вошла в дом. А через пару минут близкий друг семьи Рон Шарп^[8] был вызван туда же истерическим звонком Рут.

— Как только я посмотрел влево, я увидел ее раскинутые вот так руки и кровь по всей стене, — рассказывал детективам Шарп. — Но я никак не мог сообразить, как кровь попала на стену с того места, где она лежала. — В комнату он заглянул всего лишь один раз.

Мануэла лежала на постели лицом вниз. Она была одета в коричневый велюровый халат и частично закутана в спальный мешок, в котором иногда спала, когда зябла. Вокруг ее запястий и щиколоток виднелись красные следы от веревок, которыми ее вначале связали. Большая отвертка валялась на бетонном полу патио в двух шагах от раздвижной застекленной задней двери. Замок на двери был взломан.

Девятнадцатидюймовый телевизор вытащили из дома в юго-западный угол заднего двора, к высокому дощатому забору. Угол забора слегка разошелся, словно кто-то ударился о него или повис на нем всей тяжестью. При обследовании места преступления были замечены отпечатки подошв с рисунком в виде кружков как перед домом, так и за ним, а также на крышке газового счетчика с восточной стороны дома.

Первой из странностей, замеченных следователями, стало то, что единственным светом в спальне был тот, что проникал в нее из ванной. Об этом спросили Дэвида. Он находился в доме родителей Мануэлы, где собрались родные и друзья, скорбя и утешая друг друга. Следователи заметили, что Дэвид выглядит потрясенным и растерянным, от горя у него путались мысли. Отвечая на вопросы, он сбивался и резко менял тему. Вопрос о свете озадачил его.

— А где лампа? — спросил он.

Лампа с квадратной подставкой и хромированным круглым металлическим абажуром исчезла со стереоколонки, стоящей слева от кровати. Ее отсутствие позволило полиции предположить, каким именно тяжелым предметом, как дубинкой, Мануэлу забили насмерть.

Дэвида спросили, известно ли ему, почему из автоответчика пропала пленка. Он растерялся. Покачал головой. Можно предположить только, сказал он полицейским, что на автоответчик записался голос того, кто убил Мануэлу.

Все это выглядело очень странно. Особенно для Ирвайна, где преступления были редкостью. И это показалось странным полицейским Ирвайна: кое-кто из них счел все это инсценировкой. Пропало несколько ювелирных украшений, телевизор вытащили во двор. Но какой взломщик забывает на месте преступления отвертку? Может быть, Мануэла знала убийцу? Ее муж ночевал в больнице. Она позвала к себе знакомого. Вспыхнула ссора, он вытащил из автоответчика пленку, зная, что на ней его голос, взломал замок на раздвижной двери, а затем, в качестве последнего штриха, оставил там же отвертку.

Но далеко не все считали, что Мануэла была знакома с убийцей. На следующий день после обнаружения трупа Дэвида допросили в полиции Ирвайна. Его спрашивали, не возникало ли у него и его жены ранее подозрительных ситуаций. Подумав, Дэвид упомянул, что тремя или четырьмя месяцами ранее, в октябре или ноябре 1980 года, кто-то оставил возле дома следы. Дэвиду они показались отпечатками подошв теннисных туфель. Следы тянулись вдоль одной стороны дома до другой, а потом вели на задний двор. Ему выдали лист бумаги и попросили как можно точнее нарисовать эти следы. Он рисовал быстро, измученный и погруженный в себя. Дэвид не знал, что полицейские изготовили гипсовый слепок следов убийцы Мануэлы, оставленных возле дома в ночь убийства. Наконец Дэвид отодвинул листок. Он нарисовал подошву правой теннисной туфли с мелкими кружками на ней.

Дэвида поблагодарили и разрешили ему уехать домой. Полицейские сличили его набросок с гипсовым слепком. Рисунки совпали.

Многие люди, совершающие насильственные преступления, импульсивны, неорганизованны и легко попадаются. Подавляющее большинство убийств — дело рук людей, хорошо знакомых с жертвой, и, несмотря на все попытки сбить полицию со следа, таких преступников обычно быстро разоблачают. И лишь незначительное меньшинство, процентов пять всех преступников, представляют серьезную проблему: это те, чьи злодеяния свидетельствуют о тщательном планировании, ярости и полном отсутствии раскаяния. Убийству Мануэлы были присущи все отличительные признаки этого последнего типа. Об этом говорили и следы от веревок, и отсутствие самих веревок. И ужасные раны на голове жертвы. И несколько месяцев, прошедших после появления следов подошв с рисунком из мелких кружков, указывали на непреклонную настойчивость того, кто один знал о своей жестокости и своих планах.

В середине дня в субботу, 7 февраля, после тщательной проверки улик в течение предыдущих двадцати четырех часов, полиция провела еще один быстрый осмотр, а затем официально открыла Дэвиду доступ в дом. В то время компаний, профессионально наводящих порядок на местах преступлений, еще не существовало. Дверные ручки были запачканы черным порошком для снятия отпечатков пальцев. В матрасе на двуспальной кровати Дэвида и Мануэлы на месте участков, вырезанных криминалистами в качестве вещдоков, зияли дыры. Кровать и стена над ней по-прежнему были забрызганы кровью. Дрю с его полицейской подготовкой понимал, что он справится с уборкой лучше других, и решил заняться ею. Кроме того, он считал, что в долгу перед братом.

Однажды вечером за десять лет до этого их отец Макс Виттун заперся в одной из комнат после ссоры с женой. В то время Дрю учился в восьмом классе и как раз находился на школьной дискотеке. Самым старшим из детей в семье был восемнадцатилетний Дэвид, и именно ему пришлось выбивать дверь после того, как в доме прогремел выстрел из дробовика. Дэвид также уберег родных от зрелища разлетевшихся отцовских мозгов. Их отец покончил с собой за две недели до Рождества. Это событие будто лишило Дэвида уверенности в себе. С тех пор он постоянно пребывал в состоянии нерешительности. И если порой он улыбался губами, то глазами — никогда.

А потом он встретил Мануэлу. И снова оказался на твердой почве.

Ее свадебная фата висела на двери их спальни. Полицейские, полагая, что она может оказаться уликой, расспросили о ней Дэвида. Он объяснил, что это Мануэла отвела фате место на двери — редкое для нее проявление сентиментальности. Эта фата дала возможность мельком увидеть мягкую сторону натуры Мануэлы, ту сторону, которую мало кто знал и уже никто не узнает.

Невеста Дрю училась на медсестру. Она вызвалась помочь ему с уборкой места преступления. Им предстояло вырастить двоих сыновей и развестись после двадцати восьми лет брака. Даже в моменты худшего разлада Дрю шел на попятный, вспомнив, как она помогала ему в тот день: эту твердость духа и доброту он не смог бы забыть никогда.

Они принесли бутыли с хлоркой и ведра с водой. Надели желтые резиновые перчатки. Работа была тяжелой и грязной, но глаза Дрю оставались сухими, взгляд — безучастным. Он старался рассматривать происходящее как возможность чему-нибудь научиться. Работа полицейского предполагает способность к хладнокровному анализу. Надо держаться, даже когда приходится оттирать кровь твоей невестки с медного каркаса кровати. Чуть меньше чем за три часа они стерли следы насилия и навели в доме порядок к возвращению Дэвида.

Когда работа была закончена, Дрю сложил остатки моющих средств в багажник и сел за руль своей машины. Он вставил в замок ключ зажигания, но вдруг застыл, сжался, словно готовясь чихнуть. Странное, неудержимое чувство охватывало его. Возможно, от усталости.

Плакать он не собирался. Слезы были ни при чем. Он даже не помнил, когда плакал в последний раз. Дело было не в этом.

Он обернулся и уставился на дом номер 35 по улице Коламбус. Мысленно перенесся в тот момент, когда подъехал к этому дому впервые. Вспомнил, о чем подумал, пока сидел в машине, готовясь зайти в дом.

Брат и вправду хорошо устроился.

У него вырвался сдавленный всхлип — борьба в попытках сдержать его была проиграна. Дрю уткнулся лбом в руль и зарыдал. Это был не плач сквозь ком в горле, а буря беспощадного горя. Безудержная. Очищающая. В машине пахло аммиаком. Кровь из-под ногтей вычистилась лишь через несколько дней.

Наконец он велел себе собраться. У него находился небольшой предмет, который требовалось отдать на экспертизу. Найденный под кроватью. Никем не замеченный ранее.

Фрагмент черепа Мануэлы.

В субботу вечером следователи полиции Ирвайна Рон Вич и Пол Джессап, надеясь получить дополнительную информацию от близких Мануэлы, позвонили в дверь дома ее родителей на Лома-стрит в районе Гринтри. Им открыл отец убитой Хорст Рорбек. Днем ранее, вскоре после того, как дом был оцеплен и объявлен местом преступления, Хорста и его жену Рут доставили в полицию, где младшие чины допросили их по отдельности. Так Джессап и Вич (последний был назначен главным следователем по этому делу) познакомились с Рорбеками. Двадцать лет, проведенных в США, не смягчили немецкий характер Хорста. Он был совладельцем местной автомастерской и, как говорили, мог разобрать «Мерседес», пользуясь одним только гаечным ключом.

Мануэла была единственным ребенком Рорбеков. Каждый вечер она ужинала с ними. В ее личном ежедневнике в январе значились лишь две пометки — дни рождения ее родителей. Мама. Папа.

— Кто-то убил ее, — сказал Хорст на своем первом допросе в полиции. — Я убью этого типа.

Хорст стоял в дверях, держа бокал с бренди. Вич и Джессап вошли в дом. В гостиной собрались несколько ошеломленных родственников и друзей семьи. Когда следователи представились, каменное выражение исчезло с лица Хорста, и он взорвался. Он не был высокого роста, но в бешенстве словно вдруг вырос. На ломаном английском он кричал, какое отвращение внушает ему местная полиция, заявлял, что ее действий недостаточно. Послушав минуты четыре его гневный монолог, Вич и Джессап поняли, что в их присутствии здесь нет необходимости. Хорст был убит горем и нарывался на скандал. Его бешенство казалось взрывом реактивного снаряда в реальном времени. В ответ можно было сделать лишь одно: положить визитку на столик в прихожей и убраться восвояси.

Душевные муки Хорста имели особый оттенок раскаяния. У Рорбеков была огромная, армейской выучки немецкая овчарка по кличке Поссум. Хорст предлагал Мануэле взять Поссума к ней домой для охраны, пока Дэвид в больнице, но она отказалась. Невозможно было не возвращаться мысленно в недавнее прошлое и не представлять, как Поссум, оскалив пасть, с капающей с клыков слюной при первой же попытке взлома бросается на незваного гостя и прогоняет его.

Панихида по Мануэле состоялась в среду, 11 февраля, в церкви Сэддлбек в Тастине. Дрю заметил на другой стороне улицы полицейских, занятых фотосъемкой. После похорон он вернулся в дом на улице Коламбус вместе с Дэвидом. В гостиной братья засиделись за разговором до поздней ночи. Дэвид сильно опьянел.

— Они думают, что это я ее убил, — вдруг сказал Дэвид, имея в виду полицию. Его лицо было непроницаемым.

Дрю приготовился выслушать признание. Он не верил, что Дэвид физически был способен на убийство Мануэлы; вопрос заключался в другом — не нанял ли он кого-нибудь для этой цели. Дрю почувствовал, как в нем сработала полицейская выучка. Он не замечал ничего вокруг, кроме сидящего напротив брата. Насколько он понимал, шанс у него всего один.

— А ты что? — спросил Дрю.

Дэвид, всегда немного стеснительный, заметно дрожал по вполне понятным причинам. На него всей тяжестью обрушилась вина выжившего. В сердце возникла пустота: если кто-то и должен был умереть, так это он. В своем горе родители Мануэлы настойчиво искали, кого обвинить в случившемся. Их взгляды все больше напоминали удары по касательной. Но теперь, в ответ на вопрос Дрю, Дэвид ощетинился.

— Нет, — отрезал он. — Свою жену я не убивал, Дрю.

Дрю вдохнул полной грудью — как ему показалось, впервые с тех пор, как узнал об убийстве Мануэлы. Ему было необходимо услышать от Дэвида эти слова. Глядя в глаза брата, скорбные, но горящие убежденностью, Дрю понял, что он говорит правду.

Не только он считал, что Дэвид невиновен. Криминалист Джим Уайт из управления шерифа округа Ориндж участвовал в обследовании места преступления. Хорошие криминалисты — это живые сканеры: они входят в незнакомые комнаты, где царит хаос, выявляют в нем важные следы и улики и абстрагируются от всего прочего. Они работают в стрессовых ситуациях. Состояние места преступления напрямую зависит от времени, оно постоянно находится на грани разрушения. Каждый входящий означает потенциальную угрозу загрязнения. Криминалисты приходят, нагруженные инструментами для сбора и хранения улик: бумажными пакетами для вещдоков, пломбами и печатями, рулетками, ватными палочками, специальной упаковочной бумагой, гипсом. На месте убийства Мануэлы Виттун вместе с Уайтом работал следователь Вич, указывавший, какие именно образцы следует взять. Уайт собрал похожие на чешуйки следы грязи, найденные рядом с кроватью. Окунул ватную палочку в пятно разбавленной крови на унитазе. Стоял рядом с Вичем, когда переворачивали тело. Оба отметили огромную рану на голове, следы от веревок и какую-то ссадину на правой руке. На левой ягодице убитой нашелся след, оставленный, как потом определил коронер, скорее всего ударом кулака.

Второй этап работы криминалистов происходит в лаборатории, где ведется анализ собранных свидетельств. Уайт сравнил коричневую краску на отвертке убийцы с краской популярных марок и сделал вывод, что она наиболее соответствует «оксфордской коричневой», выпускаемой компанией «Бехр». Как правило, в лаборатории работа и завершается. Криминалисты — это не следователи. Они не проводят допросы и не прорабатывают версии. Но Уайт находился в исключительном положении. Отдельные полицейские участки округа Ориндж расследовали преступления, совершенные на их территории, своими силами, но большинство обращались за помощью в криминалистическую лабораторию при управлении шерифа. Таким образом, следователи, работавшие по делу Виттун, знали только о подобных случаях в Ирвайне, а Уайт побывал на местах преступлений по всему округу — от Санта-Аны до Сан-Клементе.

Для полиции Ирвайна убийство Мануэлы Виттун было редким явлением.

Для Джима Уайта — тем, с чем он уже сталкивался.

Роджер Харрингтон прочел записку, подсунутую под дверной звонок. Она была датирована вчерашним днем — 20 августа 1980 года.

Патти и Кит!

Мы заезжали в 7.00, дома никого не оказалось.

Позвоните нам, если планы изменились.

Записку подписали Меридет и Джей — Роджер знал, что так зовут друзей его снохи. Он попробовал открыть входную дверь и с удивлением обнаружил, что она заперта. Кит и Патти редко запирались, когда были дома, особенно ожидая его к ужину. Свернув на подъездную дорожку к дому, Роджер нажал кнопку двери гаража и увидел, что обе машины, «Эм-Джи» Кита и «Фольксваген» Патти, стоят внутри. Если хозяев дома нет, они, наверное, на пробежке, рассудил Роджер. Он нашел ключ в тайнике в патио, над решеткой для вьющихся растений, и вошел в дом, прихватив с собой необычно пухлую стопку почты.

Этот дом, номер 33381 по Коклшелл-драйв, был одним из примерно 950 строений в Нигел-Шорс, закрытом жилом комплексе в Дана-Пойнте — приморском городке на юге округа Ориндж. Коттедж принадлежал Роджеру, хотя сам он жил в многоквартирном доме в соседнем Лейквуде, откуда было ближе до его офиса в Лонг-Бич. Его двадцатичетырехлетний сын Кит, студент-медик третьего курса Калифорнийского университета в Ирвайне, и его жена Патти, медсестра, временно поселились в этом доме, чему Роджер был только рад. Ему нравилось, когда все родные живут по соседству.

Дом был отделан в стиле конца семидесятых. Рыба-меч на стене. Люстра с абажуром от «Тиффани». Подвесные веревочные кашпо для цветочных горшков. В кухне Роджер смешал себе коктейль. Хоть смеркаться еще не начинало, в доме было сумеречно и тихо. Общую неподвижность нарушала только искрящаяся синева океана, видневшаяся через обращенные на юг окна и раздвижные застекленные двери. У кухонной раковины стоял пакет из «Альфа Бета» с двумя банками консервов. Буханка пастушьего хлеба была вынута, рядом лежали три зачерствевших ломтя. В сердце Роджера начал мало-помалу закрадываться страх.

Он направился по коридору, застеленному ковровым покрытием цвета охры, к спальням. Дверь комнаты для гостей, которую занимали Кит и Патти, была открыта. Сквозь закрытые жалюзи почти не проникал свет. Постель оказалась застеленной, стеганое одеяло подтянуто почти до деревянного изголовья кровати. Странный бугор под покрывалом привлек внимание Роджера, когда он уже собирался закрыть дверь. Он подошел к кровати, протянул руку и нащупал на постели что-то твердое. И отдернул покрывало вместе с одеялом.

Контраст между видимостью застеленной постели и тем, что обнаружилось под одеялом, был чудовищен. Кит и Патти лежали ничком. Их руки были вывернуты под неестественным углом, ладонями вверх. Они казались сломанными в самом что ни на есть буквальном смысле слова. Если бы не потолок, можно было бы подумать, что они упали с огромной высоты, — так много крови натекло под ними.

Кит был младшим из четырех сыновей Роджера. Он прекрасно учился. В старших классах был неизменным шорт-стопом сборной местной бейсбольной конференции. До Патти имел длительные отношения лишь с одной девушкой, вместе с которой учился на подготовительных курсах будущих студентов-медиков. Все были уверены, что на ней он и женится, — до тех пор, пока по необъяснимой, с точки зрения Роджера, причине она не выбрала другой медицинский колледж и пара распалась. Вскоре после этого в медицинской школе при Калифорнийском университете в Ирвайне Кит познакомился с Патти, и меньше чем через год после этого они поженились. В глубине души Роджер тревожился, считая, что Кит слишком поспешил завязать новые отношения, однако Патти была такой же доброй и порядочной, как Кит, и порвала с предыдущим парнем, вместе с которым жила, потому что он увлекался марихуаной. Патти и Кит, казалось, были преданы друг другу всей душой. В последнее время Роджер часто виделся с детьми, как он называл их. Он помогал им установить новую систему полива с разбрызгивателями во дворе. В прошлую субботу они втроем привели в порядок кусты. Позже тем же вечером все вместе устроили барбекю по случаю дня рождения отца Патти.

В кино люди, нашедшие труп, не верят своим глазам и в отчаянии трясут его. Роджер этого не сделал. Не было необходимости. Даже в сумеречном свете он видел, что светлая кожа его сына стала лиловой.

Не было ни следов борьбы, ни свидетельств проникновения со взломом, хотя одна из раздвижных дверей, возможно, осталась незапертой. Согласно чеку из «Альфа Бета», Патти купила продукты в 21.48 во вторник. Ее сестра Сью звонила в тот же день позже, в 23.00. Кит ответил ей сонным голосом и передал трубку Патти. Та сообщила Сью, что они уже в постели, сказала, что ждет рано утром звонка из агентства медсестер. В ране на голове Патти нашли обломок какого-то латунного предмета. Предположительно в тот отрезок времени, когда Патти закончила говорить с сестрой и когда она не вышла на работу в среду утром, кто-то прихватил со двора недавно установленную латунную насадку разбрызгивателя и проник в дом. На закрытой территории, с охранником на въезде. И никто ничего не услышал.

Изучая свидетельства по делу Виттун шесть месяцев спустя, криминалист Джим Уайт из управления шерифа округа Ориндж почувствовал, что оно как-то связано с убийством супругов Харрингтон. Сходство между этими преступлениями прослеживалось и в большом, и в малом. Жертвы принадлежали к среднему классу, их забили насмерть в постели ударами по голове орудием, найденным убийцей в доме жертв. В обоих случаях убийца, покидая дом, унес орудие преступления с собой. В обоих случаях убитые женщины были изнасилованы. На трупах Кита и Патти Харрингтон обнаружились следы связывания, обрезки шнура для макраме нашли в постели и вокруг нее. В деле об убийстве Виттун, совершенном шесть месяцев спустя, такие следы также присутствовали на трупе, но самого материала, которым связывали жертву, на месте преступления не оказалось. Это различие, похоже, свидетельствовало о том, что преступник извлекал уроки из прошлых ошибок.

Два этих дела об убийствах объединяла также примечательная связь с медициной. Кит Харрингтон был студентом-медиком в Калифорнийском университете в Ирвайне, Патти — медсестрой, работавшей иногда посменно в больнице Милосердия в Санта-Ане. Дэвид Виттун, муж Мануэлы, в момент ее убийства являлся пациентом больницы района Санта-Ана — Тастин.

Сильно обгоревшая деревянная спичка была найдена на полу в кухне Харрингтонов. Никто из них не курил, поэтому следователи сочли, что спичку оставил убийца.

Четыре деревянные спички обнаружились на цветочной клумбе у боковой стены дома Виттунов.

Дело супругов Виттун расследовала полиция Ирвайна, супругов Харрингтон — управление шерифа округа Ориндж. Следователи обеих групп обсуждали возможную связь между преступлениями. Нападение на двоих людей, совершенное убийцей Харрингтонов, было признано нетипичным. И чрезвычайно рискованным. Оно свидетельствовало о том, что убийце хотя бы отчасти доставляет удовольствие повышать ставки. Стал бы тот же преступник шесть месяцев спустя нападать на единственную жертву, как произошло в деле Виттун? Нашлось и возражение: нахождение Дэвида в больнице было случайностью. Значит, убийца удивился, застав Мануэлу в ту ночь одну?

Кража (украшений Мануэлы) — против отсутствия кражи. Проникновение со взломом — против отсутствия следов взлома. Отпечатки пальцев не были найдены, и сличать было нечего; анализ ДНК в то время был еще делом далекого будущего. Убийца не оставил на месте преступления и туза пик в качестве своего опознавательного знака. Но кое-какие мелкие подробности все же обнаружились. Когда на Кита Харрингтона обрушился убивший его удар, на деревянном изголовье над ним образовалась зазубрина. По расположению деревянной щепки, найденной между ногами Патти, было установлено, что Кита убили первым, а затем на Патти было совершено сексуальное нападение. Такая последовательность событий означала для нее максимум страданий. Убийца Мануэлы пробыл с ней достаточно долго, чтобы довести ее до состояния острого стресса и тошноты: на постели нашли ее рвоту.

«Особая жестокость» как чрезмерное применение силы или нанесение чрезмерного ущерба — популярный термин, которым порой злоупотребляют в расследованиях преступлений и детективах или же применяют его неправомерно. Даже опытным следователям, ведущим дела об убийствах, случается неверно истолковывать поведение преступника, когда он применяет избыточную силу. Обычно полагают, что убийство, характеризующееся особой жестокостью, означает наличие каких-либо отношений между преступником и жертвой, вырвавшуюся на свободу накопленную ярость, порожденную близким знакомством. Как принято говорить, «это личное»^[9].

Однако это допущение не учитывает внешние причины подобного поведения. Уровень примененной силы может зависеть от степени сопротивления жертвы. Страшные раны, которые выглядят как последствия чудовищного разлада в личных взаимоотношениях, могут быть результатом затяжной борьбы совершенно незнакомых людей.

Большинство преступников, совершающих насильственные преступления, пробивают себе путь по жизни, подобно живым кувалдам. Вместо рук у них кулаки, поле зрения ограничено тем, что находится непосредственно перед ними. Они легко попадаются. Слишком много болтают. Возвращаются на место преступления, привлекая столько же внимания, сколько пивные банки, привязанные к бамперу. Но порой случается и «голубая луна» — второе полнолуние в месяц. И мимо крадется снежный барс.

Время от времени следователям встречается убийство, характеризующееся как совершенное с особой жестокостью, при котором жертва не сопротивлялась убийце, с которым не была знакома.

Поскольку и Мануэла, и Патти были связаны, следовательно, по определению не могли сопротивляться, сила, использованная, чтобы забить их насмерть, свидетельствовала о крайней степени ярости, направленной на женщину. Сочетание такой исступленной злобы с тщательным планированием выглядело нетипично. Криминалистическое сходство между делами отсутствовало, зато имелось ощущение, что в обоих случаях действовал один и тот же разум, — разум человека, который почти не оставлял улик, почти не говорил и не показывал лица, бродил, никем не замеченный, в местах скопления представителей среднего класса, — самый заурядный человек с психическим расстройством.

Возможную связь между этими двумя делами никогда не отметали полностью — просто отложили ее рассмотрение, когда стало ясно, что оба расследования зашли в тупик. В августе 1981 года в нескольких газетных статьях поднимался вопрос, имеет ли дело Харрингтонов какое-либо отношение к другим недавним двойным убийствам в Южной Калифорнии. «Неужели это психопат “Ночной охотник” убивает южнокалифорнийские пары в их собственных постелях?» — так начиналась одна из статей в «Лос-Анджелес таймс».

Впервые идея о связи между двумя убийствами возникла в управлении шерифа округа Санта-Барбара. Следователи там работали по двум делам о двойных убийствах и одному — о нападении с ножом, при котором паре удалось сбежать. Но в других округах, где расследовали предположительно связанные дела, Вентура и Ориндж, не поддержали эту гипотезу. Власти Вентуры, еще не оправившиеся после широкой огласки судебного слушания, во время которого дело против подозреваемого в совершении одного из двойных убийств с треском развалилось, якобы высказали мнение, что Санта-Барбара слишком поспешила с выводами. В округе Ориндж тоже были настроены скептически. «Мы так не считаем», — заявил следователь Дэррил Коудер.

Этим все и закончилось. Прошло пять лет. Десять лет. Ни один свидетель, располагающий ценными сведениями, так и не позвонил. Необходимая информация, приобщенная к материалам дел, которые периодически пересматривали, так и не была разглашена. Роджер Харрингтон, обративший внимание на детали, пытался сам раскрыть убийства Кита и Патти. Он нанял частного детектива. Предложил щедрую награду. Были опрошены друзья и коллеги. Все напрасно. В отчаянии Роджер, упорный бизнесмен, всего добившийся своими силами, не выдержал и обратился к ясновидящему. Но и тот не сумел рассеять туман. Роджер перебирал в памяти каждую минуту, которую провел с Китом и Патти накануне их гибели. Их убийство как набор обрывочных подробностей, которые так и не были связаны воедино, непрестанно крутилось у него в голове.

Папарацци, выстроившись в четыре ряда, толпились и толкались локтями по обе стороны красной ковровой дорожки. Мой муж Пэттон позировал перед камерами в своем щегольском синем костюме в тонкую полоску. Сверкали вспышки. Десятки рук с микрофонами тянулись из-за металлического ограждения. Прибыл Адам Сэндлер. Центр внимания сместился. Шум нарастал и стихал волнами. Затем явился Джадд Апатоу. Джона Хилл. Крис Рок. Это было в понедельник, 20 июля 2009 года, в седьмом часу вечера. Мы приехали в кинотеатр «Арклайт синемаз» в Голливуде на премьеру фильма «Приколисты». Наверное, где-то сохранился так и не опубликованный снимок какой-нибудь знаменитости, где на дальнем плане можно разглядеть женщину в черном платье-футляре и удобных туфлях. Вид у меня растерянный и взволнованный, я таращусь в свой айфон, потому что именно в этот момент, когда меня окружали ярчайшие из всемирно известных звезд, я узнала, что неуловимый преступник, за которым я охотилась как одержимая, преступник, совершавший двойные убийства и скрывавшийся на западе и северо-западе страны на протяжении последних тридцати семи лет, наконец был найден.

Спрятавшись за бетонной колонной, я позвонила единственному человеку, для которого, как я знала, эта новость важна так же, как и для меня, — репортеру Питу Кингу, много лет проработавшему в «Лос-Анджелес таймс», а теперь ведавшему связями со СМИ в Калифорнийском университете. Он сразу же ответил на звонок.

— Ты уже знаешь, Пит? — с трудом выпалила я.

— Знаю что?

— Я только что получила имейл со ссылкой на новостной сюжет. Где-то в глуши, в горах Нью-Мексико произошла перестрелка. Погибли два человека. Помощник шерифа и тип, за которым он охотился. Какой-то таинственный житель гор, грабивший дома местных.

— Не может быть, — отозвался Пит.

— Может, — возразила я. — Они сняли его отпечатки пальцев.

Признаюсь честно: в тот момент я сделала паузу — для пущего драматизма.

— Джозеф Генри Берджесс, — провозгласила я. — Пит, мы оказались правы. Все это время он был рядом.

Наше ошеломленное молчание продлилось всего секунду. Я знала, что Питу не терпится метнуться к компьютеру. Организаторы премьерного показа уже загоняли зрителей в зал. Я видела, что Пэттон высматривает меня.

— Выясни подробности, — попросила я Пита. — Сама я не могу. У меня дела.

Дела эти вовсе не были моими. Да, понимаю: неприязнь к походам на кинопремьеры — не самая распространенная и понятная из личных заморочек и попадает скорее в категорию завистливого «везет же некоторым». С этим все ясно. Сейчас объясню. Моя ложная скромность тут ни при чем, просто мне еще ни разу не случалось побывать на голливудском мероприятии, где никто не заправил бы мне торчащий ярлычок, не застегнул пуговицу или не сообщил бы, что у меня на зубах губная помада. Однажды кто-то из распорядителей шлепнул меня по пальцам, чтобы я перестала грызть ногти. Моей позе на красной дорожке лучше всего соответствует описание «голова в плечи и вперед на полусогнутых». Но мой муж — актер. Я люблю его и восхищаюсь его работой и работой наших друзей, и в комплекте ко всему этому идут редкие посещения подобных мероприятий. Так что приходится роскошно одеваться и в некоторых случаях делать профессиональный макияж. За тобой присылают авто представительского класса с водителем, отчего испытываешь неловкость и чувство вины. Бодрый пиарщик, с которым ты незнакома, ведет тебя по красной ковровой дорожке, где тебе отовсюду кричат «сюда улыбочку!» и «еще сюда!» сотни незнакомых людей со вспышками вместо лиц. А потом, после этих кратких минут наигранного гламура, вдруг оказываешься в самом обычном скрипучем кресле кинотеатра, потягиваешь колу-лайт из запотевшего пластикового стаканчика и грызешь теплый попкорн, пачкая пальцы солью. Свет гаснет. Все начинают изображать энтузиазм.

Когда мы направлялись на тусовку после показа, Пэттона познакомили с режиссерами «Адреналина» — боевика, который ему нравится, с Джейсоном Стэйтемом в главной роли. Пэттон порадовал их перечислением своих любимых моментов из фильма. «Я без ума от Стэйтема», — признался он. Попрощавшись с режиссерами, мы остановились понаблюдать за толпой, втискивающейся в бальный зал комплекса «Голливуд энд Хайленд сентер». Нас ждали напитки, деликатесные мини-чизбургеры, а может, даже кумир моего мужа — актер, комик и писатель Гарри Шендлинг. Пэттон прочел мои мысли.

— Да без проблем, — заявил он.

По пути на выход нас перехватила одна из приятельниц.

— Спешите домой к малышке? — тепло улыбнулась она. Нашей дочери Элис было всего три месяца.

— Ну ты же понимаешь, обычное дело, — ответила я.

Между тем дело было далеко не обычным: я отказывалась от пафосной голливудской вечеринки ради возвращения не к моему спящему младенцу, а к моему ноутбуку, чтобы всю ночь провести в поисках информации о человеке, с которым я никогда не встречалась, убившем людей, которых я не знала.

Незнакомые мне мужчины, совершавшие насильственные преступления, занимали мои мысли на протяжении всей моей взрослой жизни: это началось задолго до 2007 года, когда я впервые узнала о преступнике, которого в конце концов прозвала «Убийцей из Золотого штата». Та часть мозга, где обычно хранится спортивная статистика, или рецепты десертов, или цитаты из Шекспира, у меня была отведена под галерею мучительных образов: принадлежавший погибшему мальчишке велосипед «Би-Эм-Экс» валяется в канаве у проселочной дороги, а его колеса все еще крутятся; клочок микроскопических зеленых ворсинок, собранных со спины мертвой девушки.