Воображаемый враг: Иноверцы в средневековой иконографии

На одной из миниатюр в хронике, составленной Гебхардом Дахером (1421–1471), городским советником Констанца, шестеро мужчин со всех сторон вонзают ножи в тело голого мальчика (I.1.1). Перед нами ритуальное убийство христианского ребенка — одно из главных обвинений, которые с XII в. выдвигали против иудеев в разных концах Европы. О том, что убийцы именно евреи, говорят их странные головные уборы, похожие на перевернутые воронки. С XI по XVI в. в искусстве многих католических стран, расположенных к северу от Альп и Пиренеев, похожие шапки служили главным маркером «иудейства»^[37].

От столетия к столетию и от региона к региону их форма менялась: от плотно сидящих на голове полусфер с небольшим шариком наверху до высоких треугольников, отдаленно напоминающих епископские митры, от мягких, согнутых вперед колпаков до твердых шляп с широкими полями и «трубкой» сверху (I.1.2)^[38]. Историки обычно называют головные уборы, в которых изображали иудеев, описательно («высокие шапки», «остроконечные шапки») либо именуют их на немецкий манер Judenhut («еврейская шапка»)^[39]. Тем самым они закрепляют в сознании читателей, что всякий персонаж в таком колпаке — иудей (I.1.3). Поскольку юденхуты (для краткости мы тоже будем использовать этот термин) венчали головы евреев на многих изображениях, которые изобличали их как богоубийц, алчных ростовщиков, святотатцев, идолопоклонников или клевретов Антихриста, эти шапки часто воспринимаются как стигма, один из многочисленных «знаков ненависти».

История юденхутов — один из ключей к средневековой антииудейской иконографии. Однако в ней остается много непонятного. Почему главным еврейским знаком стала именно остроконечная шапка? Как объяснить, что на многих изображениях она оказывалась на головах неевреев: от язычников (филистимлян или франков) до «татар», как называли монголов? Ответив на эти вопросы, мы сможем лучше понять, как в Средневековье «работали» знаки инаковости и как историкам следует их изучать сегодня.

I.1.2. Формы еврейских шапок в иконографии XI–XV вв.

I.1.3. Пополнение в семье Авраама и Сарры. Их новорожденный сын Исаак, который лежит в колыбели, как и отец, изображен в юденхуте, ведь он тоже еврей. В аналогичном духе короли на средневековых изображениях часто спят в коронах. Эта деталь показывала зрителю, кто они, но он явно понимал, что на самом деле монархи отходят ко сну без корон, что это всего лишь знак их статуса. На этой миниатюре таким же знаком служит юденхут, в который одевают даже младенца.

Рудольф фон Эмс. Всемирная хроника. Вернингероде. Ок. 1280 г.

München. Bayerische Staatsbibliothek. Ms. Cgm 8345. Fol. 38

Если мы взглянем на иллюстрации к Библии или житиям святых, которые создавали на католическом Западе до XI в., и попытаемся найти там иудеев, нас ждет фиаско. Не потому, что их там нет, а из-за того, что внешне они (почти) никак не отличаются от римлян-язычников или даже от христиан (I.1.4). Без текста или кратких подписей в нем трудно отыскать знаки, которые помогали бы различить разные этнические группы. Тем, что столетия спустя назовут «еврейским вопросом», христианское искусство почти не интересовалось.

I.1.4. Апостол Павел проповедует перед иудеями и язычниками. Кто именно перед ним, можно понять только из подписи («iudei et gentes»). Но кто из них язычники, а кто — иудеи, определить невозможно.

Сборник с посланиями апостола Павла и сочинениями Алкуина и Апулея. Монастырь Санкт-Галлен. Третья четверть IX в.

St. Gallen. Stiftsbibliothek. Cod. Sang. 64. P. 12

Американский историк Сара Липтон начинает свою книгу «Черное зеркало. Средневековые истоки антиеврейской иконографии» c емкого описания этого сдвига. «В первую тысячу лет христианской истории иудеи в западном искусстве оставались невидимы. Разумеется, в рукописях или на архитектурных монументах изображали древнееврейских пророков, армии израильтян и иудейских царей, но их можно было идентифицировать только благодаря контексту, и сами по себе они ничем не отличались от других мудрецов, воинов и королей. А потомков этих библейских персонажей, т. е. средневековых иудеев, на изображениях вовсе не было. Затем после 1000 г. евреи внезапно вышли из тьмы. Наряду с пророками и фарисеями в христианских произведениях искусства стали регулярно появляться и современные иудеи. И появилось несколько наборов визуальных знаков, призванных их идентифицировать, а через это изобличить. К позднему Средневековью иудей превратился в один из самых могущественных и зловещих символов, какие только существовали в христианском искусстве»^[40].

Отношение христианства к иудаизму всегда было двойственным. На средневековых изображениях израильтяне ветхозаветных времен обычно выступали как почтенные «предки» христианства, напоминавшие о преемственности между Ветхим и Новым Заветами. А вот их потомкам — современникам Христа, которые не стали христианами, и средневековым иудеям — была отведена совершенно другая роль: врагов Бога. В истории таких образов важно обращать внимание на контекст. Так, в руках древних пророков длинные свитки олицетворяли Священное писание, которое было доверено избранному народу. В Ветхом Завете видели указания на грядущее Боговоплощение и крестную смерть Христа. Однако в руках фарисеев или Синагоги — женской фигуры, которая в средневековой иконографии олицетворяла иудаизм, те же свитки приобретали зловещий смысл. Они обличали мертвящую букву закона и слепоту иудеев, которые не способны понять истинного смысла своих же священных книг.

Знак один, а ассоциации разные. Примерно так же складывалась история юденхута. Островерхая шапка как знак «иудейства» появилась в западной иконографии в начале XI в., а в следующем столетии уже стала вездесуща (I.1.5). Но откуда она взялась? Существует две альтернативные версии. Первая гласит, что в ту пору еврейские мужчины в Северо-Западной Европе, где впервые возникли такие изображения, действительно носили колпаки похожего покроя^[41]. Потому художники, иллюстрировавшие ветхо — или новозаветные сюжеты, просто одели своих персонажей на современный лад, изобразили древних евреев как современных. Такой анахронизм был органичен для средневекового искусства. Ведь, скажем, воинов египетского фараона, которые, преследуя Моисея, сгинули в Красном море, или легионеров Юлия Цезаря чаще всего изображали в облике рыцарей.

I.1.5. Иудеи (двое из них в юденхутах) забрасывают камнями иерусалимского дьякона Стефана, который стал первым христианским мучеником.

Книга перикоп из монастыря Санкт-Эрентруд в Зальцбурге. Ок. 1140 г.

München. Bayerische Staatsbibliothek.

Ms. Clm. 15903. Fol. 11v

Существуют свидетельства о том, что в германских землях евреи действительно носили какие-то островерхие шапки, отличавшие их от христиан. В 1215 г. IV Латеранский собор потребовал ввести для иудеев и сарацин идентификационные знаки, но не указал какие. Реализуя этот призыв, церковные и светские власти стали вводить для них нашивки или предписывали носить одежду определенного покроя и цвета. В 1266 г. собор в Бреслау, а в 1267 г. собор в Вене постановили, что иудеи, дабы отличаться от христиан, обязаны ходить в «рогатых шапках» (cornutum pileum), которые они когда-то носили^[42]. В 1275 г. то же предписание было введено в Аугсбурге, в 1290 г. — в Нюрнберге, в 1397 г. — в Берлине, а в 1389 г. — в Эрфурте. В «Швабском зерцале», правовом кодексе, составленном около 1275 г. неким францисканцем в Аугсбурге, просто говорилось, что евреи должны ходить в «высоких шапках»^[43]. Если в Англии и Франции главным знаком для них в XIII в. стали нашивки разных форм и цветов, в германских землях ту же роль играли юденхуты^[44]. Однако из формулировок соборных решений следует, что местные евреи ходили в них задолго до того, как христианские власти сделали их ношение обязательным, а сами оставили этот обычай. Чтобы не отличаться от христиан и не подвергать свою безопасность угрозе?

Визуальная ассимиляция, размывавшая границы между общинами и делавшая иноверцев опасно похожими друг на друга, вызывала беспокойство и недовольство как у христианских иерархов, так и у многих раввинов. Еще в XII в. рабби Авраам бен Ицхак из Нарбонна сетовал на то, что евреи, отправляясь куда-то в путь, выглядят так же, как «гои», а раввины в XII–XIII вв. порой запрещали единоверцам одеваться на христианский манер, брить бороды и отращивать длинные волосы^[45]. Однако сколь многие иудеи подражали христианской моде и что именно они носили в разных концах Европы, увы, сказать сложно.

По второй версии, которой придерживается Липтон, остроконечные шапки не были «подсмотрены» христианскими художниками у тогдашних евреев, а были ими придуманы, чтобы как-то маркировать нехристиан. Иудеи, жившие в XI–XII вв. в Северной Франции или в Рейнской Германии, где появились такие изображения, чаще всего одевались так же, как их соседи-христиане (аналогично и в мусульманских землях евреи обычно перенимали одежды господствующего большинства и носили тюрбаны). Средневековые общины этих земель не следует представлять как польские местечки XIX в. или ультраортодоксальные пригороды Бруклина, где по улицам ходят бородатые мужчины в черных широкополых шляпах. В американском телефильме «Айвенго» (1982 г.) актер Джеймс Мэйсон, исполнявший роль еврея Исаака из Йорка, носил пейсы, огромный юденхут и говорил с идишистским акцентом хасидского рабби. В реальной Англии XII в., как подчеркивает Липтон, иудеи разговаривали по-французски и, возможно, многие из них одевались, как знатные норманны. И не носили никаких головных уборов, которые указывали бы на их вероисповедание^[46].

Самое раннее из известных сегодня изображений, на которых иудеи одеты в высокие головные уборы, восходит к началу XI в. Речь идет о рукописи, которую принято называть Вторым Евангелием епископа Бернварда Хильдесхаймского. На одной из миниатюр безбородый Иоанн Креститель проповедует перед группой из четырех бородатых мужчин в треугольных, слегка загнутых назад шапках. Видимо, это религиозные лидеры иудеев — фарисеи и саддукеи (Мф. 3:7), «священники и левиты» (Ин. 1:19) (I.1.6). В другом месте в таких же колпаках изображены двое «начальников» и первосвященник, которые заплатили Иуде Искариоту 30 сребреников за то, что он предаст Христа (Лк. 22:4-5)^[47].

Липтон обратила внимание на то, что в этой же рукописи похожие уборы венчают головы трех волхвов, пришедших с Востока с дарами, чтобы поклониться новорожденному Спасителю. В христианской традиции в них видели восточных жрецов, мудрецов или магов, которые олицетворяли обращение язычников к Христу. Потому с поздней Античности волхвов стали представлять в головных уборах, которые тогда ассоциировались с Востоком: фригийских колпаках^[48].

Речь идет о мягком головном уборе с загнутым вперед верхом. Его изготавливали из валяной шерсти или кожи. В античные времена в таких шапках ходили жители Балкан (Фракии, Дакии, Далмации), а также Малой Азии. Потому в греческом искусстве в них изображали не только их, но и других людей с реального или воображаемого Востока: скифов, троянцев, персов или амазонок. А заодно их божеств, например Бендиду — фракийскую богиню-охотницу, которую греки отождествили со своей Артемидой.

I.1.6. Второе Евангелие Бернварда Хильдесхаймского. Ок. 1015 г.

Hildesheim. Dom — and Diözesanmuseum. Ms. 18. Fol. 75

Связь фригийского колпака с Востоком сохранилась и в воображении римлян^[49]. Для них он олицетворял не только восточных соседей или врагов империи (например, парфян), но и восточные культы (как митраизм), которые приобрели немало последователей на Западе. Так, на фресках, созданных около 244 г. в синагоге в городе Дура-Европос, воздвигнутом в сирийской пустыне, персидский царь Ахашверош (Артаксеркс) и его царедворец Аман, замысливший извести всех евреев, изображены во фригийских колпаках, а сами евреи — на греческий или римский манер — с непокрытыми головами^[50]. Аналогично в раннехристианской иконографии фригийский колпак, напоминавший о восточной мудрости и тайных знаниях, стал головным убором волхвов, а в Средние века в нем порой представляли ветхозаветных пророков (I.1.7).

Несмотря на то что волхвы — язычники, пришедшие с Востока, признали божественность новорожденного, а иудеи, чьи пророки предсказали его пришествие, отказались видеть в нем Мессию, и те и другие во Втором Евангелии Бернварда Хильдесхаймского предстают в одинаковых шапках. Такие головные уборы, вероятно, указывали на их высокий статус. Как раз после 1000 г. в Германии епископы, вслед за папами римскими, как напоминает Липтон, стали носить высокие митры, которые подчеркивали их религиозный авторитет и политический вес. Потому в Евангелии Бернварда Хильдесхаймского колпаки иудейских старейшин не изобличали их за иноверие, а, напротив, уподобляли волхвам и, возможно, представляли как предшественников христианских епископов.

I.1.7. Фригийские колпаки. Слева: Бендида. Кипрская статуя III в. до н. э. (New York. The Metropolitan Museum of Art. № 74.51.2477); в центре — Поклонение волхвов. Мозаика в церкви Сан-Апполинаре-Нуово в Равенне, 561 г.; справа: Пророк Исаия. Инициал из рукописи с комментариями св. Иеронима к Евангелиям от Матфея и Марка.

Энгельберг. 1143–1178 гг.

Engelberg. Stiftsbibliothek. Cod. 48. Fol. 5

Однако со временем эти ассоциации были забыты. В XI–XII вв. отношение христианского большинства к иудейскому меньшинству на средневековом Западе резко ужесточилось. В 1096 г., когда армии крестоносцев стали собираться по Европе, чтобы выдвинуться в Святую землю, по германским городам (Шпайеру, Вормсу, Майнцу, Кёльну, Триру, Мецу, Бамбергу, Регенсбургу) прокатилась первая волна еврейских погромов. Они были обращены против тех, кого фанатичные толпы считали не просто потомками богоубийц, а почти богоубийцами во плоти. Во многих случаях правящие епископы и архиепископы пытались защитить еврейские общины, но не могли ничего противопоставить вооруженным отрядам погромщиков^[51]. Похожие волны насилия поднимались накануне или во время Второго и Третьего Крестовых походов. Так, в 1189–1190 гг. погромам подверглись еврейские общины Лондона, Йорка и других английских городов^[52].

В тот же период на Западе постепенно складывается классический набор обвинений в адрес иудеев, которые продолжали потом звучать на протяжении всего Средневековья, а где-то и в Новое время. Речь идет о ритуальном убийстве христианских младенцев («кровавый навет»), осквернении христианских культовых образов и осквернении гостий — Тела Христова^[53]. А в католической иконографии появилось множество персонажей-иудеев, которые воплощали религиозную инаковость и дьявольскую враждебность Христу и христианству. Их главным опознавательным знаком как раз стал юденхут.

Кто виновен в смерти Христа? Римляне или иудеи? И те и другие? Но чья вина больше? В трех синоптических Евангелиях — от Матфея (гл. 27), Марка (гл. 15) и Луки (гл. 23) — было сказано, что он был распят воинами римского прокуратора Понтия Пилата, которого подвигли к этому иудейские первосвященники и старейшины, требовавшие казнить мятежного проповедника. По версии, изложенной в Евангелии от Иоанна, Пилат передал Христа в руки иудеев: «И сказал Пилат Иудеям: се, Царь ваш! Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря. Тогда наконец он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели. И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа; там распяли Его и с Ним двух других, по ту и по другую сторону, а посреди Иисуса» (Ин. 19:14-18).

Со времен Отцов Церкви многие христианские богословы и проповедники возлагали основную, а то и всецелую ответственность за распятие на иудеев. Этот взгляд около 425 г. емко сформулировал Августин Гиппонский: «Так умер Господь. Иудеи его хватают, иудеи оскорбляют, иудеи связывают, иудеи венчают терниями, плевками бесчестят, бичуют, поносят, на древо вешают, копьем пронзают, а после погребают»^[54]. В этой фразе, построенной на навязчивом повторении подлежащего, вина за все муки, которые претерпел Христос (даже за те, которые, по свидетельству евангелистов, были делом рук римлян), переносится на евреев.

В эпоху, когда христианство из преследуемой секты превратилось в господствующую религию, полемика с Римом утратила былую остроту. Рим стал восприниматься не как преследователь, пространство языческое и враждебное, а как христианская империя — идеальная политическая форма, всемирная держава, в которой воплотился Христос и которая призвана распространить его слово по всей земле. Римские папы, а позже императоры, начиная с Карла Великого, воспринимали себя как продолжатели Рима, наследники его славы и провиденциальной миссии. В эпоху институциональной и доктринальной консолидации Церкви на первый план вышло противостояние внутреннему иноверию — ересям, а также иудаизму — заблудшему предку христианства^[55].

Если сформулировать церковный взгляд на Израиль предельно кратко, возникает следующая картина. Отказавшись признать, что Иисус — Мессия, давно обещанный их пророками, иудеи совершили грех отступничества и сознательно обрекли Сына Божьего на смерть. Тем самым они утратили статус избранного народа, а Новым Израилем стали христиане. Пилат, к которому привели Иисуса, не нашел за ним никакой вины. Однако еврейские первосвященники и старейшины возбудили против него народ. Иерусалимская толпа потребовала, чтобы Пилат освободил разбойника Варавву, а Христа отправил на смерть. Иудеи кричали: «Кровь его на нас и на детях наших» (Мф. 27:25). Потому вина за богоубийство лежит не только на тех, кто сам требовал его смерти, но и на всех их потомках. Каждый иудей — богоубийца. Как некогда Каин, который в наказание за убийство Авеля был проклят и обречен на вечные скитания, еврейский народ был наказан тем, что римляне разрушили Иерусалимский храм, сыны Израиля оказались в рассеянии и теперь вынуждены скитаться по чужим землям (I.1.8)^[56].

Однако, в отличие от язычников или еретиков, иудеи, жившие в христианских землях, могли сохранить свою веру, и их было запрещено принуждать к крещению. В соответствии с доктриной, которую сформулировал тот же Августин, они слепы к истинному смыслу своего Писания и посланных им пророчеств. Тем не менее иудеи остаются их хранителями и «свидетелями» Страстей. То, что они живут как скитальцы и вынуждены признавать власть христианских владык, вечно напоминает о каре, постигшей их за убийство Богочеловека. А их покорное присутствие в христианских королевствах свидетельствует о торжестве истинной веры. Эта доктрина закрепляла за иудеями статус проклятого народа и в то же время даровала им свободу вероисповедания, гарантировала личную безопасность и в течение нескольких столетий служила основой церковной политики по отношению к ним^[57].

I.1.8. Как сказано в этой Морализованной Библии, проклятие Каина за братоубийство возвещает проклятие иудеев за богоубийство. Потому Каин (слева вверху) и иудеи (слева внизу) изображены в одной позе бегства и поражения: они движутся вперед, в ужасе обернувшись назад — на того, кто их изгоняет. Иудеи, которые держат в руках свиток, одеты в юденхуты двух разных конструкций: твердый высокий и низкий, мягкий, похожий на фригийский колпак.

Морализованная Библия. Париж. Ок. 1225 г.

Wien. Österreichische Nationalbibliothek. Cod. Vindobonensis 1179. Fol. 19

При этом она напоминала о том, что евреи за богоубийство прокляты и осуждены на вечное рабство. Это понятие означало не то, что они буквально будут порабощены, а то, что они обрекли себя на зависимость от народов, в землях которых живут. Позже это представление получило и юридическое воплощение, когда евреев, как особую категорию подданных, стали считать сервами короля или императора. Этот статус даровал им защиту от феодалов или народа со стороны короны, но подразумевал, что государь может взимать с них экстраординарные подати или как-то еще выжимать из них деньги для своих нужд^[58].

В 1146 г. Петр Достопочтенный, аббат Клюни, который был крайне резко настроен против иудеев, писал королю Людовику VII, что Господь, конечно, не желает, чтобы они были физически уничтожены. Ведь сказано: «Не умерщвляй их, чтобы не забыл народ мой» (Пс. 58:12). Однако их жизнь, как жизнь Каина, должна стать хуже, чем смерть. До самого конца времен им предстоит скитаться и пребывать в страхе, а христиане имеют право их угнетать, поскольку евреи обогащаются нечистоплотными методами^[59]. В 1199 г. папа Иннокентий III в специальной конституции, озаглавленной «Об иудеях» (Pro judeis), напомнил о том, что, хотя евреи обречены на вечное рабство, христиане не должны их угнетать слишком сильно (non sunt a fidelibus graviter opprimendi). Простого угнетения вполне достаточно^[60].

Хотя папы из века в век запрещали насильственное обращение и периодически защищали иудеев от насилия толп, очевидно, что в XI–XII вв. их положение в католическом мире изменилось к худшему. Из внутреннего чужака евреи постепенно превратились во внутреннего врага, союзника Сатаны и источник смертельной угрозы, которую, как все чаще напоминали клирики, следует нейтрализовать во имя духовного здравия, а то и спасения христианского общества.

Ужесточение церковного дискурса по отношению к иудеям заметно и в описаниях Страстей Христовых. В раннее Средневековье среди богословов существовал консенсус о том, что евреи требовали распять Иисуса, не ведая о том, что он их Мессия и Сын Божий. В XI–XII вв. постепенно восторжествовала идея, что они пошли на богоубийство осознанно — из ненависти. Около 1200 г. английский теолог Александр из Эшби писал, что Христос был распят «сначала языками иудеев, а потом руками язычников». А трактаты о Страстях, созданные на рубеже XII–XIII в., стали уделять все больше внимания тем эпизодам Страстей, когда Иисус находился в руках иудеев (после ареста в Гефсиманском саду)^[61].

Решительный сдвиг в отношении Церкви к иудеям произошел в XIII в. Как показал историк Джереми Коэн, в это время многие богословы и иерархи постепенно отошли от августиновского взгляда на евреев как на хранителей Писания, свидетелей Страстей и живой знак торжества Церкви. Катализатором этого процесса стало все более ясное понимание, что религиозным фундаментом еврейской жизни давно служит не само Пятикнижие или весь Ветхий Завет (Тора и Танах), а Талмуд (колоссальный свод комментариев и религиозных законов) и что Талмуд полон выпадов в адрес Христа и христианства. В соответствии с новым взглядом евреи давно отступили от своих древних писаний, а потому как богохульники (по отношению к христианству) и еретики (по отношению к собственной вере) не могут претендовать на защиту. Своим присутствием они разлагают христианский социум изнутри. Поэтому, чтобы нейтрализовать внутреннюю угрозу, их следует обратить, а тех, кто откажется переходить в христианство, — изгнать.

Главными проводниками нового, резко враждебного взгляда на иудеев в XIII в. стали недавно основанные нищенствующие ордены — францисканцы и доминиканцы. Пламенные проповедники, стремившиеся силой слова обратить мирян и глубоко христианизировать социум, они превратились в главных врагов любой ереси и иноверия. Кроме того, оба ордена продвигали новые формы благочестия, сосредоточенные на фигуре страдающего Иисуса, «подражании Христу». В них внимание к Страстям, т. е. поруганию, мукам, ранам, агонии и смерти Спасителя, неизбежно переплетались с проповедью ненависти к его палачам, в первую очередь иудеям, которых к этому времени уже стали считать главными виновниками богоубийства.

Историк Джереми Коэн связывает этот идейный сдвиг, сыгравший самую мрачную роль в истории Европы, с масштабными переменами в структуре Католической церкви, а также представлениями о том, как должен быть устроен идеальный христианский социум. По мере укрепления власти пап и трансформации Церкви в универсалистский институт, претендовавший на то, что его власть выше императорской и королевской, среди клириков восторжествовало представление о том, что христианское общество — это органическое единство. Весь христианский мир — Тело Церкви, а ее миссия состоит в том, чтобы охватить собой все человечество. В обществе-организме не оставалось места для чужаков.

Такие идеи и устремления, конечно, существовали задолго до XIII в. Однако именно в эту эпоху политические амбиции папства и миссионерские устремления нищенствующих орденов, стремившихся достучаться до масс мирян, привели к тому, что Церковь повела как никогда радикальную борьбу против любых религиозных девиаций и форм иноверия. Именно в эту эпоху, прежде всего для борьбы с катарской ересью, была создана папская инквизиция — главную роль в ней получили доминиканцы. Римские понтифики взяли на себя право вмешательства в вероучительные споры среди иудеев, а в 1242 г. во Франции были сожжены тома Талмуда, привезенные на 24 возах^[62].

В Средние века (и еще долго после их завершения) главным катализатором и проводником антиеврейских чувств служили описания и изображения Страстей Христовых. В этом нет ничего неожиданного, поскольку они конкретизировали ключевое обвинение, которое христиане выдвигали в адрес иудеев: что они из ненависти к Христу добились того, что римляне предали его смерти. Или, по более емкой и агрессивной формулировке, сами его убили.

Между описаниями Страстей в Евангелиях от Матфея, Марка, Луки и Иоанна существуют значимые различия. Из их текстов порой остается неясным, кто именно — римляне или иудеи — отвечали за ту или иную пытку или издевательство. Тем не менее на основе канонических Евангелий выстраивалась общая картина событий. Она позволяла распределить ответственность за различные этапы Страстей и задавала канву для средневековых текстов и образов, посвященных мукам и казни Спасителя. Попытаемся резюмировать эту историю предельно кратко и дополним ее деталями, которые были к ней присоединены в христианском предании.

Подкупив Иуду, иудейские первосвященники отправили свою стражу схватить Иисуса в Гефсиманском саду. После ареста его отвели «к Каиафе первосвященнику, куда собрались книжники и старейшины. […] Первосвященники и старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти, и не находили; и, хотя много лжесвидетелей приходило, не нашли. Но наконец пришли два лжесвидетеля и сказали: Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его. […] Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! […] Они же сказали в ответ: повинен смерти. Тогда плевали Ему в лице и заушали Его; другие же ударяли Его по ланитам и говорили: прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?» (Мф. 26:57, 59, 65–67).

После этого Христа отвели к римскому прокуратору Пилату, который не нашел за ним никакой вины и отослал к пребывавшему тогда в Иерусалиме правителю Галилеи Ироду Антипе — сыну Ирода Великого, который некогда приказал перебить вифлеемских младенцев. Тот также не нашел, за что Иисуса можно было бы казнить, и, «уничижив Его и насмеявшись над Ним, одел Его в светлую одежду и отослал обратно к Пилату» (Лк. 23:11).

Поскольку иудейские первосвященники и старейшины все равно требовали казнить проповедника, Пилат отдал его своей страже на истязания. Сначала они подвергли его бичеванию (Мф. 27:26, Мк. 15:15, Ин. 19:1), а потом принялись над ним измываться и глумливо короновали: «Тогда воины правителя, взяв Иисуса в преторию, собрали на Него весь полк и, раздев Его, надели на Него багряницу; и, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость; и, становясь пред Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся, Царь Иудейский! и плевали на Него и, взяв трость, били Его по голове. И когда насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу, и одели Его в одежды Его, и повели Его на распятие» (Мф. 27:27-31).

Перед смертью Иисуса один из воинов, стоявших на Голгофе (евангелисты прямо не говорят, был ли он римлянином или иудеем), «наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его. Иисус же, возгласив громко, испустил дух» (Мк 15:36–37; ср.: Мф. 27:48–50, Лк 23:36–37). В Евангелии от Иоанна эта мука приписывается не одному, а нескольким воинам: «После того Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду. Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напоив уксусом губку и наложив на иссоп, поднесли к устам Его. Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух» (Ин 19:28–30). За воином с губкой со временем закрепилось имя Стефатон^[63].

Наконец, после того как Христос испустил дух, а двое разбойников, распятых бок о бок с ним, еще были живы, «иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, — ибо та суббота была день великий, — просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их. И так пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили. Ибо сие произошло, да сбудется Писание: кость Его да не сокрушится. Также и в другом [месте] Писание говорит: воззрят на Того, Которого пронзили» (Ин. 19:31–37).

За воином, который пронзил бок Христа, в церковной традиции утвердилось имя Лонгин. По апокрифической легенде, которая стала частью церковного нарратива о Страстях, он страдал от какой-то глазной болезни или вовсе был слеп. И когда ему на лицо попала кровь из раны Христа, исцелился и прозрел. После этого он уверовал, что распятый — Сын Божий, обратился в новую веру, стал отшельником в родной Каппадокии и там принял мученичество.

Кроме того, в синоптических Евангелиях (Мф. 27:54, Мк. 15:39, Лк. 23:47) упоминается о том, что на Голгофе присутствовал некий сотник. Увидев чудеса, свершившиеся после смерти Иисуса, он изрек: «Воистину Он был Сын Божий» или «Истинно человек этот был праведник». В известном трактате «Размышления о жизни Христа» (XIII в.) эта история была резюмирована следующим образом: «Наконец, [Христос] возгласил и свое последнее, седьмое слово, с сильным воплем и со слезами (Евр. 5:7):"Отче! в руки Твои предаю дух Мой". И, сие сказав, испустил дух (Лк. 23:46; Мф. 27:50). И, преклонив главу на грудь, словно благодаря Отца за то, что призвал Его, предал Ему дух свой (Ин. 19:30). На этот громкий крик обернулся бывший тут центурион, то есть сотник. Он сказал:"Воистину Он был Сын Божий"(Мф. 27:54). Дело в том, что сотник увидел, что Он прокричал эти слова, уже испуская дух, а обычно люди, когда умирают, кричать не могут. Поэтому сотник в Него уверовал»^[64].

В церковной традиции существовали две интерпретации этих событий. В соответствии с первой воин, который пронзил бок Христа копьем, и сотник, который признал его Сыном Божьим, — это одно и то же лицо, сотник Лонгин. Вторая гласила, что на Голгофе было два сотника: Лонгин, который прозрел и уверовал, и второй, безымянный, который признал распятого Сыном Божьим. Скажем, Иаков Ворагинский в популярнейшей «Золотой легенде» (ок. 1260 г.) объединяет двух сотников в одну фигуру: «Лонгин был сотником, который вместе с другими воинами стоял у Креста Господня. По приказу Пилата Лонгин пронзил острием копья бок Господень. Увидев случившиеся тогда знамения, то, как тьма сокрыла солнце и земля содрогнулась, Лонгин уверовал во Христа»^[65]. В отличие от него, Лудольф Саксонский в «Житии Христа» (до 1374), одном из самых влиятельных страстны́х трактатов позднего Средневековья, говорил о двоих разных людях^[66].

Если прозревший Лонгин обычно олицетворял обращение язычников, Стефатон — воин, протянувший Христу губку с уксусом и желчью, — превратился в воплощение иудейской слепоты и жестокости (I.1.9)^[67]. Потому на многих изображениях Распятия они ясно противопоставлены. Например, Лонгин стоял по правую руку Христа (со стороны Марии, Иоанна и «благоразумного» разбойника), а Стефатон — по левую (вместе с иудейскими первосвященниками, старейшинами и «безумным» разбойником). Стефатона одевали во фригийский колпак или юденхут, а Лонгин оставался с непокрытой головой. В «Саде наслаждений» Геррады Ландсбергской — иллюстрированной энциклопедии, созданной около 1200 г. в эльзасском монастыре Хохенбург (Сент-Одиль), в сцене Распятия фигура Лонгина подписана «воин» (miles), а фигура Стефатона — «иудей» (judeus)^[68]. На других изображениях голгофской казни по правую руку от Христа, неподалеку от Лонгина, стояла персонификация Нового Завета и христианства — Церковь, а по левую, рядом со Стефатоном, — Синагога, олицетворявшая Ветхий Завет и иудаизм. Иногда даже, чтобы подчеркнуть роль иудеев в убийстве Богочеловека, Синагоге вручали главные атрибуты Стефатона — трость с губкой и сосуд с уксусом^[69].

I.1.9. Стефатон протягивает умирающему Христу губку с уксусом, смешанным с желчью. Как и многие негативные персонажи, он изображен в профиль (чтобы подчеркнуть его нос с горбинкой), а на голове у него широкополая еврейская шапка.

Книга образов мадам Марии. Брабант или Геннегау. Ок. 1285 г.

Paris. Bibliothèque nationale de France. Ms. NAF 16251. Fol. 38

Однако не стоит думать, что Лонгин в сценах Распятия всегда предстает как (праведный) римлянин, а Стефатон — как (неправедный) иудей. Их иконография была изменчива и противоречива. Нетрудно найти образы, на которых и Лонгин, и Стефатон изображены как враги Христа и ничем не отличаются друг от друга: оба без головных уборов либо оба во фригийских колпаках или классических юденхутах^[70].

Столь же подвижна была идентичность и других воинов, которые истязали Христа^[71]. Хотя в Евангелиях было сказано, что его подвергли бичеванию в претории у Пилата, на многочисленных изображениях этой сцены палачи предстают в остроконечных шапках и с другими еврейскими атрибутами (I.1.10). И это не была какая-то иконографическая ошибка. В позднее Средневековье многочисленные трактаты, посвященные Страстям Христовым, а также мистерии, которые представляли их взору верующих, часто отходили от буквы Евангелий, перелагая ответственность за те или иные муки с римлян на иудеев. В Новом Завете терновый венец на голову Спасителя возложили римляне. Однако в «Зерцале человеческого спасения», популярнейшем «справочнике» по типологическим связям между Ветхим и Новым Заветами, было сказано, что евреи, «не довольствовавшись продолжением бичевания, выдумали [Христу] новую муку и короновали его терниями […] Как сыновья Иакова без причины предали своего брата [Иосифа Прекрасного] на смерть, так и иудеи брата своего Христа без всякой его вины возненавидели. Сыновья Иакова продали своего брата за 20 денариев; иудеи Христа — за 30 денариев купили у Иуды. Сыновья Иакова разодрали тунику брата своего; иудеи изранили плоть Христа прутьями, бичами, шипами, гвоздями»^[72].

I.1.10. Слева: Коронование Христа терновым венцом.

Рудольф фон Эмс. Всемирная хроника. Регенсбург. Ок. 1400–1410 гг.

Los Angeles. The J. Paul Getty Museum. Ms. 33. Fol. 290

Справа: Бичевание Христа.

Вышивка. Германские земли. XIV в.

New York. The Metropolitan Museum of Art. № 64.27.21

Вина иудеев за казнь Христа продвигалась страстны́ми мистериями, которые выставляли их как главных богоубийц, а римлян — как статистов или исполнителей их воли. Во Франкфуртской мистерии 1493 г. после бичевания Пилат просит иудеев сжалиться над Христом и отпустить его. Однако двое, Натан и Йоселин, наоборот, возлагают ему на голову терновый венец и требуют у Пилата, чтобы казнь Иисуса была максимально унизительной^[73]. В разных средневековых текстах римский прокуратор представал как воплощение зла или как слабый правитель, стремившийся спасти узника, но не сумевший справиться с коварными иудеями. Более того, в иконографии самого римского прокуратора часто изображали в юденхуте, словно и он был евреем (I.1.11)^[74].

I.1.11. Сцена бичевания Христа, написанная монахом-доминиканцем Мастером Франке (ок. 1428 г.). Пилат, сидя на роскошном престоле со львами, наблюдает за тем, как трое палачей хлещут тело узника плетками и розгами. На верхней панели трона изображен золотой щиток с красным юденхутом, а на голову Пилата водружен причудливый головной убор: красный тюрбан, на него надет желтый конус-колпак, а из-под него высовывается желто-золотой «язык», который частично закрывает лицо прокуратора.

Мастер Франке. Христос перед Пилатом (одна из панелей алтаря св. Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского). Ок. 1428 г.

Hamburg. Kunsthalle. Nr. HK-494

Столь же подвижна могла быть идентичность безымянного сотника, который признал Христа Сыном Божьим. На средневековых изображениях Распятия нередко с одной стороны от креста стоит Лонгин с копьем, а с другой — сотник: порой в воинских доспехах, порой в светском платье знатного господина. Его можно узнать по характерному жесту, который пришел в западное искусство из византийской иконописи: он правой рукой указывает на Христа, висящего на кресте. На некоторых образах от уст, ладони или кончика указательного пальца сотника разворачивается свиток, на котором запечатлены его слова, либо они поднимаются вверх по фону, поверх фигур и пейзажа.

В итальянском искусстве XIV–XV вв. нетрудно найти примеры, когда оба сотника предстают с нимбами^[75]. Однако и в итальянской, и в северной иконографии нередко встречаются сцены, на которых праведный римский сотник изображается в экзотическом восточном обличье или с какими-то еврейскими атрибутами. Где-то на его голову накинут плат, похожий на талит — белое покрывало с синими или черными полосами, которое мужчины-иудеи надевали во время молитвы^[76], а где-то он, подобно еврейским первосвященникам со старейшинами, одет в тюрбан (I.1.12).

На Распятии, которое Ганс Плейденвурф в 1465 г. написал для церкви св. Михаила в Хофе, праведный сотник изображен с длинными волосами и бородой, как часто представляли иудеев, а на его шапке, напоминающей юденхут, золотом вышита псевдоеврейская надпись^[77]. Интересно, что на другом Распятии того же мастера справа от креста стоят два персонажа: сотник в доспехах, который характерным жестом указывает на Христа (при этом по низу его лат идет надпись псевдоеврейским шрифтом), а рядом — бородатый мужчина в широкополой шапке с большой псевдоеврейской надписью, очень похожий на сотника с алтаря из Хофа. Видимо, под ним подразумевался один из еврейских старейшин. Как римский сотник приобрел иудейские атрибуты? Судя по всему, дело в недопонимании (или намеренной корректировке) при копировании фламандских образцов. Скажем, на Снятии с креста, написанном около 1450 г. кем-то из круга Рогира ван дер Вейдена, по левую руку от Христа стоит сотник в кирасе и тюрбане. Рядом с ним — праведный Никодим, фарисей и член синедриона, тайный ученик Иисуса. Он одет в роскошное, шитое золотом платье, в его руке меч, а на голове широкополая темная шляпа. У некоторых немецких мастеров в сцене Распятия изображена та же пара — и вверх на распятого указывает не сотник, а Никодим. Однако у Плейденвурфа фигуры Никодима и сотника «совмещаются». В итоге появляется персонаж в доспехах и в головном уборе с псевдоеврейской надписью, который, судя по воинским атрибутам, жестам и положению в композиции, означал сотника, но выглядел скорее как иудей^[78].

Когда Стефатона или Пилата представляли в юденхутах или с какими-то еще еврейскими знаками, это была попытка их обличить, отождествив с иудеями-богоубийцами, очередной выпад в адрес иудеев, к которым причисляли столь тяжких грешников. Однако праведный сотник, как писал Беда Достопочтенный (ок. 672/673–735 гг.), олицетворял веру Церкви в то, что Иисус был истинным Богом и истинным человеком^[79]. И его вряд ли стали бы специально уподоблять врагам Христа. Похоже, что талит, юденхут и тюрбан в разные времена функционировали не только как указания на еврейство, но и как знаки древности. А они подходили не только иудеям, врагам Спасителя, но и праведному римскому сотнику.

I.1.12. На голове благочестивого сотника желтый тюрбан, и у него такой же крючковатый нос, как у стоящих вокруг иудейских старейшин и стражников, воплощающих неверие и богохульство.

Распятие (лист, вероятно вырезанный из Миссала). Майнц или Кёльн (?). 1481–1482 гг.

New York. The Metropolitan Museum of Art. № 1975.1.2479

Сам по себе юденхут был знаком нейтральным. Он идентифицировал персонажей как евреев, но оценка, которую им выносили, зависела от сюжета. В одинаковых шапках можно увидеть ветхозаветных пророков, предсказавших грядущее воплощение Христа, его приемного отца Иосифа (I.1.13) и средневековых иудеев, которые, вновь «разыгрывая» Страсти, втыкают ножи в распятия, гостии или тела христианских детей^[80].

Около 1210 г. клирик по имени Гийом Ле Клер составил на англо-нормандском языке стихотворный бестиарий. Как и в других похожих сочинениях, у него описания животных и птиц были снабжены аллегорическими или моральными толкованиями. Восемнадцатая глава его поэмы посвящена гиене — животному нечистому, которое питается мертвечиной и, как считалось в Средневековье, может менять свой пол с мужского на женский.

I.1.13. Бегство Святого семейства в Египет. Иосиф, который спасает жену и приемного сына — Богочеловека, одет в огромный юденхут.

Миниатюра, видимо, из Псалтири. Мури (Швейцария). Первая половина XII в.

Sarnen. Benediktinerkollegium. Cod. membr. 83. Fol. 2v

По словам Ле Клера, гиена олицетворяет сынов Израиля. Изначально они твердо верили во всемогущего Господа, а потом, словно «оборотившись в женщин» (femeles deviendrent), предались радостям плоти, забыли о Боге и стали поклоняться идолам. Кроме того, гиена означает людей двуличных и переменчивых в своих взглядах. Их вера слаба, но они и не уклоняются в неверие. Они не мужчины и не женщины. Ведь сказано, что «человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих» (Иак. 1:8) и что «никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24).

На иллюстрациях в одной из английских рукописей бестиария Ле Клера справа на развороте изображена гиена, пожирающая труп человека, а слева — иудеи, которые на нее так похожи (I.1.14). Сверху ветхозаветные пророки в юденхутах во главе с рогатым Моисеем стоят на коленях перед Неопалимой Купиной, в которой им явился ангел Господень или сам Господь (Исх. 3:2-4). Здесь он предстает в облике Христа с крещатым нимбом. А снизу израильтяне, отвернувшись от своего Бога, поклоняются золотому тельцу, стоящему на алтаре. И некоторых из них убивают мечом по приказу Моисея (Исх. 32:27-28)^[81]. Праведная молитва обращена направо — к Богу (Христу), а неправедная — налево, к идолу. Однако и благочестивые израильтяне, и грешники, служащие «кумиру», одеты в одинаковые юденхуты.

В Средние века ветхозаветных праведников (праотцев, пророков, царей) время от времени изображали с нимбами. Этот знак божественной избранности чаще был зарезервирован за христианскими святыми, которых почитали как небесных заступников. Аврааму, Моисею или Иезекиилю с Иеремией так не молились и храмов не посвящали^[82]. Тем не менее и дохристианских святых тоже можно увидеть с нимбами — такими же, как у христианских, либо какой-то другой формы. Скажем, в Италии и Испании XIV–XV вв. их нимбы нередко были не круглыми, а многоугольными^[83]. В любом случае юденхут, знак еврейства, и нимб, знак святости, вовсе не исключали друг друга.

I.1.14. Гийом Ле Клер. Божественный бестиарий. Оксфорд (?). Ок. 1265–1270 гг.

Paris. Bibliotheque nationale de France. Ms. Français 14969. Fol. 29v

I.1.15. Зерцало человеческого спасения. Эльзас. Ок. 1370–1380 гг.

Paris. Bibliotheque nationale de France. Ms. Latin 511. Fol. 17

Это прекрасно видно в «Зерцале человеческого спасения», созданном в Эльзасе в 1370–1380-х гг. На одном из листов изображены две сцены, в которых христиане видели ветхозаветные префигурации евхаристии (I.1.15)^[84]. Слева стоит группа иудеев в юденхутах. Разинув рты, они тянут руки к пасхальному агнцу, лежащему на руках у первосвященника. Он намного выше остальных (что подчеркивает его власть и авторитет), одет в митру как у католического епископа, а вокруг его головы сияет золотой нимб. Как сказано в тексте «Зерцала», Господь, выводя евреев из Египта, заповедал им в память об избавлении на Пасху есть агнца — так и Христос во время Тайной вечери, чтобы спасти людей из плена Сатаны, установил таинство евхаристии. Как евреи едят агнца с горькими травами, так и христиане должны причащаться плоти Христовой с горечью покаяния^[85].

Справа от еврейской пасхальной трапезы изображена встреча Авраама и Мелхиседека — «царя Салимского… и священника Бога Всевышнего». Как сказано в Книге Бытия (14:17-20), тот вынес Аврааму хлеб и вино, благословил его и получил от него десятую часть имущества. В христианской традиции в этом событии тоже видели префигурацию евхаристии. Потому Мелхиседек — в епископской митре и с нимбом — держит в руке не обычный хлеб, а гостию, и перед ним на столе-алтаре стоит евхаристическая чаша. Подчеркивая еврейство Авраама, художник, работавший над этой рукописью, нарисовал на синем щите, который он держит, три серебряных юденхута. И это тоже не помешало изобразить вокруг его головы нимб — как у христианского святого^[86].

Обе сцены — собрание иудеев вокруг пасхального агнца и встреча Авраама с Мелхиседеком — не противопоставляли иудаизм и христианство, а представляли Ветхий Завет как предвозвестие Нового. Тем не менее в средневековых изображениях еврейской пасхальной трапезы мог быть заложен и обличительный, зловещий посыл. Ведь жертвенный агнец в христианской традиции — это символ Христа, который сам принес себя в жертву во имя спасения человечества (Ин. 1:29). Потому сцену, в которой иудеи жарят и поедают агнца, порой толковали не (только) как ветхозаветную префигурацию евхаристии, но и как символ Страстей — мук, которым богоубийцы подвергли тело Богочеловека. Важно то, как именно на изображении выстроены отношения иудеев с агнцем и есть ли какие-то знаки того, что художник хотел показать насилие над Христом.

Историк Дебра Стриклэнд в обзоре средневековой антииудейской иконографии привела одну сцену из литургического манускрипта, известного как Кодекс Гизелы (Вестфалия, начало XIV в.). На странице с текстом и музыкой к пасхальному богослужению в инициале «P» изображены шестеро иудеев в юденхутах (трое из них вооружены длинными дубинами), которые обступают висящую тушу белого агнца. Они хватают его и разевают на него рты — поскольку стремятся откусить кусок его плоти (или на него кричат?). Приведенный на листе текст песнопения подсказывает, что они угрожают Агнцу-Христу: «Аллилуйя! Христос, наш пасхальный агнец, заклан» (1 Кор. 5:7)^[87].

Как толковать такие образы — это почти всегда вопрос оттенков. В средневековой иконографии еврейская Пасха может представать как предвозвестие христианской и в то же время противопоставляться ей, впитывая и транслируя юдофобские стереотипы. В роттердамском Музее Бойманса — ван Бёнингена хранится алтарная панель с изображением Тайной вечери, созданная в начале XVI в. Йоргом Ратгебом или каким-то неизвестным художником из южногерманских земель. На ней, как и на множестве аналогичных образов, последняя трапеза Христа и апостолов предстает как первая евхаристия. Эта панель некогда была центральной частью триптиха. А его правая створка хранилась в берлинском Музее кайзера Фридриха. В 1945 г. она была уничтожена, но сохранилась ее фотография. Мы видим ротонду, украшенную фигурой пророка Моисея — она олицетворяла Ветхий Завет и еврейский закон. Внутри разворачивается еврейская пасхальная трапеза, которая скорее напоминает раблезианское пиршество, торжество обжорства и пьянства.

На стене выписана загадочная формула, смысл которой пока никто из исследователей не сумел разгадать (вероятно, она ничего не значит и просто указывает, что действие происходит в до — или нехристианском пространстве). Историк Митчелл Мёрбэк обратил внимание на то, насколько карикатурно уродливыми выведены все собравшиеся за столом. На земле везде валяются луковые и чесночные головки. Жирные и тощие едоки хищно пожирают агнца, который тоже завален чесноком. Изображая греховную приземленность и плотские пороки древних израильтян, итальянские и североевропейские художники часто совмещали экзотические ориентальные мотивы с современными сценами из грубого крестьянского быта.

Однако здесь дело не только в этом. Вездесущий чеснок явно означал «горькие травы» (марор) — одно из блюд, которое евреи, вспоминая об исходе их предков из Египта, ели и до сих пор едят во время пасхальной трапезы (седера)^[88]. Кроме того, важно, что во время странствия по Синайской пустыне древние израильтяне, как рассказывалось в Книге Чисел (11:5), возроптали на Моисея за то, что в Египте они вдоволь ели «огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук и чеснок», а теперь им приходится питаться одной манной. Средневековые христианские богословы толковали пристрастие евреев к луку и чесноку (дурно пахнущей и тяжелой пище, которая, как считалось, вызывает кожные болезни) как очередной знак их духовного помрачения, напоминание о том, что они дорожат горечью слез и сами тянутся к вони греха.

Потому у немецких художников XV–XVI вв. чеснок порой появлялся в сценах Страстей. Например, на одном из рисунков Йорга Брея две проросшие головки чеснока лежат на земле перед Иисусом, которого коронуют терновым венцом. Справа от них кем-то из мучителей брошен пояс с большим кошелем. Соседство пахучего чеснока и денег, видимо, следует воспринимать как очередной выпад в адрес иудеев, их алчности и духовного разложения. Потому на алтарной панели из Музея Бойманса — ван Бёнингена еврейская пасхальная трапеза, по трактовке Мёрбака, предстает как ветхозаветное предвозвестие евхаристии и в то же время явно противопоставляется ей — как плотская трапеза духовной^[89].

В юденхуте или чаще под знаменем с юденхутом регулярно изображали Синагогу — персонификацию ветхозаветного закона в облике женской фигуры (I.1.16). История этого образа отражает постепенное ужесточение церковного дискурса об иудаизме. Олицетворения Церкви и Синагоги, Нового Завета и Завета Ветхого, истинной веры и заблудшей веры отцов появились с двух сторон от креста, на котором распяли Иисуса, уже в IX–X вв. Не признав Христа Мессией, которого обещали пророки, Синагога обычно отходит от Христа, но в целом похожа на Церковь и никак не демонизирована. Однако со временем отношение к этой фигуре изменилось. Ее лишили знаков достоинства: стяг в ее руках сломался, а корона упала. С начала XI в. Синагогу стали изображать «незрячей»: с повязкой на глазах или с вуалью, спускающейся на лицо, а позже со змеей, обвивающейся вокруг головы, или с демоном, который кладет ей лапы поверх глаз или стреляет в глаз из лука. Она блуждает в духовной тьме и не желает идти к свету^[90].

Однако такие же флаги с юденхутом на средневековых изображениях можно было увидеть и у праведных ветхозаветных героев: праотца Авраама, вышедшего встречать царя-священника Мелхиседека, или Иуды Маккавея, сражающегося с греками-язычниками, которые осквернили Иерусалимский храм^[91]. На многочисленных сценах битв древних израильтян с их противниками (аммонитянами, филистимлянами и др.) обе стороны чаще всего представали в облике средневековых рыцарей: в кольчугах или доспехах, в открытых конических или в тяжелых закрытых шлемах — в зависимости от того, когда создано конкретное изображение. На иллюстрациях к хроникам Крестовых походов христианские мастера применяли много приемов, призванных противопоставить праведную и неправедную армии: воинов Христовых и проклятых сарацин — клевретов дьявола.

I.1.16. Слева: По правую руку Христа коронованная Невеста-Церковь собирает его кровь в чашу, напоминающую о евхаристии. По левую руку понуро стоит отвергшая его и отвергнутая им Синагога с упавшей короной и завязанными глазами. В руках Церкви — крест, у Синагоги — сломанное древко с флагом, на котором нарисован юденхут.

Историческая Библия. Эльзас. Вторая четверть XV в.

München. Bayerische Staatsbibliothek. Ms. Cgm 1101. Fol. 241v

Справа: Это изображение Синагоги объединяет большинство маркеров «иудейскости», которые применялись в позднесредневековой иконографии: закрытые глаза и повязку, символизирующие ее духовную слепоту; скрижали с псевдоеврейскими письменами, олицетворявшие еврейский закон; одеяние желтого цвета, который ассоциировался с иудаизмом и иноверием. В руке Синагоги маленький красный флаг с двумя черными юденхутами.

Конрад Витц. Синагога. Ок. 1435 г.

Basel. Kunstmuseum

Для этого крестоносцев представляли со светлой, а магометан — с темной кожей. На щиты христиан помещали благородные и благочестивые символы, а мусульманам доставались «твари» с плохой репутацией: змеи, драконы, вепри и т. д.^[92] Большинство из них встречалось в реальных гербах европейской знати. Однако в поляризованном мире иконографических условностей они служили маркерами злодейства и иноверия. Ярким и хорошо различимым расцветкам рыцарских гербов противопоставлялись глухие гаммы, какие редко использовали в европейской геральдике. Христианские изображения мусульман — арабов, а позже турок — сочетали документальную точность (реальные черты их облика, детали костюма или военной экипировки, символика, которую они действительно применяли) с вымыслом.

I.1.17. Рудольф фон Эмс. Всемирная хроника. Бавария. Первая половина XIV в.

Stuttgart. Landesbibliothek. Cod. HB XIII 6. Fol. 122

На иллюстрациях к ветхозаветным книгам, где описывались бесконечные сражения между избранным народом израильским и его противниками-язычниками, тоже требовалось зримо противопоставить праведную и неправедную стороны. Но тут средневековые западные мастера, которые не знали и не могли знать, как выглядели, во что были одеты и чем сражались эти древние народы, могли опереться только на собственную фантазию, представления о восточной экзотике и различные знаки, которые давно применяли в иконографии, чтобы отличить «своих» и «чужих».

I.1.18. Израильтяне, которых Моисей переводит через Красное море, одеты в воронкообразные юденхуты с шаром наверху, а преследующие их египтяне — в колпаки других конструкций (в том числе с закрученной вперед или назад верхней частью). Правда, всадник, который рулит повозкой, почему-то экипирован таким же юденхутом, как у израильтян.

Николай де Лира. Буквальный комментарий на Книгу Бытия и Исход. Фрайбург. 1396 г.

Basel. Universitätsbibliothek. Ms. A II 1. Fol. 127

На миниатюре из «Всемирной хроники» Рудольфа фон Эмса, созданной в Баварии в первой половине XIV в., древние израильтяне победоносно сражаются с мадианитянами (Чис. 31) (I.1.17). Еврейские всадники одеты в закрытые «большие шлемы», но у двух первых воинов, чтобы зритель узнал в них израильтян, поверх (!) шлемов водружены юденхуты. А на щитах у них, как у праведного христианского войска, вовсе начертаны кресты! Напротив, их враги-язычники сражаются с открытыми лицами, в фантастических шлемах-колпаках, слега загнутых вперед. А на щите у воина, который расположен ближе всего к зрителю, изображена морда дракона с высунутым языком — знак явно демонического толка. Если не знать, что написано в тексте хроники и убрать с миниатюры юденхуты, эту битву легко можно было бы принять за сражение между крестоносцами и сарацинами. Историк Даниэль Санси верно подметила, что в средневековой иконографии иноверцы, иноземцы и другие инаковые персонажи часто предстают в островерхих головных уборах самых разных конструкций. Потому в сценах противостояния между израильтянами, которых можно было узнать по высоким юденхутам, и их врагами-язычниками последних нередко одевали в еще более высокие колпаки (I.1.18)^[93].

Отношение христиан к иудеям во многом было опосредовано эсхатологическими ожиданиями и апокалиптическими страхами перед бедствиями последних времен. В них иудеям отводилась важная и при том зловещая роль. Конечно, существовало представление о том, что перед концом света евреи массово обратятся в христианство. Это было предречено апостолом Павлом в Послании к Римлянам (11:25-26): «Ибо не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей, — чтобы вы не мечтали о себе, — что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников; и так весь Израиль спасется, как написано: придет от Сиона Избавитель, и отвратит нечестие от Иакова». Тем не менее к позднему Средневековью в христианской картине последних времен евреи чаще всего играли другую роль — клевретов Антихриста.

Как и Христос, родившийся от девы-еврейки, Антихрист — его дьявольский антипод, лжемессия, мнимый чудотворец и гонитель христиан, тоже, как повторяло множество текстов, будет евреем. Одним из главных источников сведений о биографии Сына погибели в Средние века служила «Книжица о рождении и временах Антихриста», которую в середине X в. аббат Адсон из Монтье-ан-Дера составил для западнофранкской королевы Герберги. В этом тексте можно прочесть, что Сын погибели появится на свет в еврейском колене Дановом^[94]. В XIII в. его биография была емко изложена в популярнейшем «Компендиуме богословской истины» страсбургского доминиканца Гуго Рипелена: «Родится в Вавилоне в колене Дановом… После этого отправится в Иерусалим, примет обрезание и скажет иудеям, что он и есть обещанный им Христос [т. е. «помазанник». — М. М.], и потому чернь Иудеи будет ему особенно предана»^[95].

С XIII в. на иллюстрациях к Откровению Иоанна Богослова иудеи становятся вездесущи. Причем художники или, скорее, их заказчики и клирики-«консультанты» явно обостряли антиеврейский посыл Откровения. И изображали иудеев там, где в тексте упоминались абстрактные грешники или отступники, которые, отринув Христа, поступят на службу к Антихристу.

То, как это происходило, хорошо видно по иллюстрациям к Апокалипсису с толкованием немецкого францисканца Александра Бременского (ум. 1271 г.). Его комментарий отличался от многих других тем, что он видел в Откровении Иоанна Богослова ключ не только к последним временам, но и ко всей истории Церкви, а потому идентифицировал различных персонажей Апокалипсиса с конкретными императорами, ересиархами, королями, епископами и аббатами. Например, в битве между архангелом Михаилом и драконом, описанной в 12-й главе Откровения, он нашел указание на войну между византийским императором Ираклием и персидским шахом Хосровом в VII в., а в двурогом звере из 13-й главы — (лже) пророка Мухаммеда^[96].

Одна из старейших рукописей этого комментария, снабженная множеством иллюстраций, хранится в библиотеке Кембриджского университета^[97]. Взглянем на строки «И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай» (Откр. 6:5-6) (I.1.19). Александр Бременский отождествлял третьего всадника с римским императором Титом, который в 70 г. н. э. взял Иерусалим и разрушил иудейский храм^[98]. На миниатюре мы видим императора, восседающего на черном коне. В его руках — колоссальные весы. Слева — шесть чаш. В каждой из них сидят по пять иудеев в юденхутах, т. е. всего их тридцать. С правой стороны всего одна чаша. В ней лежит динарий с крестом, который уравновешивает их всех (монета похожа на гостию — и это совсем неспроста). Эта сцена, как сказано в комментарии, напоминает о наказании иудеев, которых Тит, завоевав Палестину, стал продавать в рабство по цене в один динарий за 30 человек. Рядом с динарием также изображены виноградная лоза и масличное дерево образы, связанные с Христом.

I.1.19. Александр Бременский. Комментарий к Откровению Иоанна Богослова. Кёльн или Нижняя Саксония. Ок. 1270–1275 гг.

Cambridge. University Library. Ms. Mm. 5.31. Fol. 25v — 26

Перед нами эпизод из апокрифа «Кара Спасителя» (Vindicta Salvatoris), в котором рассказывается о наказании Пилата и иудеев^[99]. В соответствии с этим преданием, император Клавдий (или Тиберий) был болен проказой. В надежде на исцеление он отправил Веспасиана, отца Тита, в Иерусалим, чтобы тот привез к нему Христа. Однако выяснилось, что иудеи его уже погубили. Веспасиан нашел образ распятого под названием Veronica (от Vera icon — «истинная икона»). Его отвезли в Рим, и он чудесным образом излечил императора. Тогда Клавдий вновь послал Веспасиана в Палестину с указанием покарать иудеев. Поскольку Христос был продан Иудой за 30 сребреников, римский полководец стал продавать их в рабство по 30 человек за одну монету. В 1255 г. английский король Генрих III за 5000 фунтов продал своему брату Ричарду Корнуоллскому право в течение одного года взимать налоги со всех английских евреев. Потому хронист Мэтью Пэрис назвал этого короля как продавца евреев «вторым Веспасианом»^[100].

Мог ли Христос в католической иконографии носить юденхут, который напоминал о его еврействе? Это важный вопрос. Никто не отрицал, что Иисус во плоти был одним из сынов Израиля. Множество текстов и изображений напоминало о том, что его род через Иосифа и/или через Марию восходил к царю Давиду, а от него к Аврааму (см.: Мф.1:1). Однако его как Мессию, отвергнутого и убитого иудеями, им всегда противопоставляли. Если не считать обрезания, в средневековой иконографии Нового Завета не найти сцен, которые указывали бы на еврейство Иисуса. Это касалось не только его, но и апостолов. Хотя они были евреями, жившими среди евреев, их почти никогда не изображали в юденхутах. Ученики Христа воспринимались исключительно как христиане, основатели Церкви. Более удивительно, что в юденхуте не представляли даже Иуду — предателя, который в церковной проповеди и иконографии превратился в олицетворение иудейства. Видимо, дело в том, что, в отличие от фарисеев или первосвященника Каиафы, он как апостол воплощал отступничество от христианства, внутреннюю, а не внешнюю инаковость^[101].

Однако был один сюжет, в котором Христа и двоих апостолов порой одевали в шапки, похожие на еврейские. Речь идет о евангельском эпизоде, известном как встреча в Эммаусе. После того как Христос воскрес, он предстал перед двумя учениками, которые шли в это селение, но они его не узнали. Дело было к вечеру, и ученики позвали его переночевать на том же постоялом дворе, где сами собирались остановиться. «И когда Он возлежал с ними, то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. Но Он стал невидим для них. И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?» (Лк. 24:30-32).

I.1.20. Христос и двое переглядывающихся учеников в широкополых шляпах. В этой рукописи в точно такой же шляпе изображен Иосиф, ведущий Марию с Иисусом в Египет, чтобы спасти их от царя Ирода. Христа чаще всего представляли с крещатым нимбом. Здесь, поскольку он одет в шапку, роль креста выполняют ее поля и верхняя часть, выступающая из тульи.

Житие Христа. Англия. Ок. 1190–1200 гг.

Los Angeles. The J. Paul Getty Museum. Ms. 101. Fol. 87

На некоторых изображениях этого ужина, созданных в XII — начале XIII в., и воскресший Иисус, и двое апостолов одеты в юденхуты (I.1.20). По словам Дебры Стриклэнд, такой головной убор напоминал верующим о том, что Богочеловек был евреем^[102]. Возможно, и так. Однако чаще всего воскресший Спаситель и его ученики представали с непокрытыми головами либо были облачены в шапки другого покроя — какие носили путники и пилигримы (I.1.21)^[103]. На позднесредневековых изображениях встречи в Эммаусе к шапкам даже нередко пришиты ракушки. Это был атрибут паломников, побывавших в Сантьяго-де-Компостела, и олицетворение паломничества как такового^[104].

Сам по себе юденхут долго оставался нейтральным знаком. В нем могли изображать как ветхозаветных пророков и праотцев, так и новозаветных богоубийц. Однако по мере того, как образ еврея в христианском сознании и искусстве становился все более зловещим и враждебным, он, вероятно, впитал негативные ассоциации. А потому Иисуса и апостолов, встретившихся в Эммаусе, с XIII в. в нем изображать перестали^[105]. У разных персонажей Нового Завета была своя мера допустимого «иудейства». Скажем, на одеждах Христа и его учеников в средневековой иконографии почти не встретить еврейских или псевдоеврейских надписей. Однако они появлялись у праведных персонажей, которых воспринимали скорее не как христиан, а как иудеев, уверовавших во Христа, например у Иосифа Аримафейского, который забрал у римлян и похоронил его тело^[106].

I.1.21. Слева: Дорожные шляпы на головах двух апостолов, которые встретили воскресшего Христа по пути в Эммаус. Справа: Юденхуты на головах иудеев, приносящих кровавую жертву и поклоняющихся золотому тельцу.

Морализованная Библия. Париж. Ок. 1225 г.

Wien. Österreichische Nationalbibliothek. Cod. Vindobonensis 1179. Fol. 186

Интересно, что юденхут как знак иудейства применялся не только в католической, но и в еврейской иконографии^[107]. В течение многих веков евреи, жившие в христианских королевствах, в силу жесткого толкования второй заповеди «Не делай себе кумира» сторонились изображений людских фигур, не создавали их сами и не заказывали у иноверцев. Однако в XIII в. и у евреев-ашкеназов в Германии, и у евреев-сефардов в Испании появились рукописи с иллюстрациями, посвященными библейской истории, праздникам и ритуалам. И в них, как на похожих католических изображениях, Авраам, Моисей или простые евреи, сидящие за пасхальным столом, регулярно предстают в юденхутах (I.1.22).

Хотя в богатых еврейских домах появились рукописи с изображениями ангелов, людей и животных, сомнения и споры по поводу того, не нарушают ли они вторую заповедь, никуда не исчезли. Видимо, поэтому в германских землях во многих манускриптах людей стали представлять с пустыми, недорисованными лицами; с лицами, закрытыми волосами или шапками; со странными, деформированными чертами; с головами зверей и птиц и т. д. Как по фигуре с зооморфной головой понять, кто это: иудей или язычник, иноверец? В дело тоже шел юденхут. Например, в Птицеголовой Агаде (ок. 1300 г.) Моисей с птичьим клювом и в такой шапке вручает израильтянам (тоже с птичьими головами) пять скрижалей, символизирующих книги Пятикнижия, а на других миниатюрах птицеголовые евреи в юденхутах заняты подготовкой к Пасхе (I.1.23)^[108].

I.1.22. Господь вручает Моисею скрижали с заповедями. За ним стоит его брат Аарон — на его голове митра, словно у католического епископа. Моисей одет в остроконечную шапку с широкими зелеными полями. У других израильтян на голове классические юденхуты. Если мужчины изображены с человеческими лицами, женщины на этой миниатюре и на других листах этой рукописи чаще всего предстают со звериными или птичьими головами.

Трехчастный Махзор. Южная Германия. Ок. 1322 г.

London. British Library. Ms. Add. 22413. Fol. 3

Но кто был автором этих изображений? Историки предполагают, что миниатюры, украшающие многие еврейские рукописи, были созданы мастерами-христианами или евреями, которые учились у христиан, были знакомы с церковной иконографией и заимствовали из нее различные приемы и визуальные формулы^[109]. Поэтому американская исследовательница Рут Меллинкофф в свое время предположила, что, работая на еврейских заказчиков, христианские мастера применяли те же «антисемитские знаки ненависти», которые привыкли использовать, исполняя церковные заказы. А заказчики-евреи, не знакомые с этими приемами, были не в состоянии их распознать и не понимали, что их продолжают изобличать^[110]. Эта идея выглядит не слишком правдоподобно.

I.1.23. Приготовление мацы для пасхальной трапезы. Все персонажи изображены с птичьими головами. Взрослые мужчины (их можно узнать по бородам) еще и в юденхутах.

Птицеголовая Агада. Южная Германия. Ок. 1300 г.

Jerusalem. Israel Museum. Ms. 180/57. Fol. 25v — 26

Видимо, сами иудеи в XIII–XIV вв. не видели в ношении юденхута ничего унизительного или настолько к нему привыкли, что перестали его воспринимать как навязанный им знак. На личной печати раввина и знатока галахи Моше бен Менахема из Цюриха, которая сохранилась на одном документе 1329 г., были изображены три юденхута, соединенных «макушками» в треугольник^[111]. Юденхуты помещали и на символику крупных еврейских общин. На знамени еврейской общины Будапешта, которое точно применялось уже в 1475 г., был изображен юденхут с пятиконечной звездой. А на «флаге царя Давида», которым с 1354 г. пользовалась еврейская община Праги, судя по всему, был изображен юденхут, вписанный в звезду с шестью лучами^[112]