Дочка

Миллер пришел раньше времени, как ни замедлял шаг. Впрочем, ни на одну встречу в своей жизни он не опоздал. Разумеется, около «Макдональдса» никакой так называемой его дочери не оказалось, кроме чужих дочерей. Да и как бы он ее узнал? Пешеходное течение струилось в обе стороны от подземного перехода. Миллер ощущал, что он препятствует людскому потоку, который нет-нет, да подхватывал его и тянул за собой, словно в бездну. А ему туда не надо было. Он отошел в сторону. Почему раньше так не сделал? Волновался? Выискивал глазами ту, кто его дочь? Надеялся, что сердце подскажет, зазвонит, как колокола, услышав родную кровь? Дурак! Осел! Это же обычный развод! Может, Быковский и не участвовал в нем, но что сдержит какую-нибудь профурсетку просто постебаться над лохом?.. Миллер — ты реально лох, если стоишь тут, если приплелся сюда. А зачем, если подумать?

Он закурил. Пальцы нервно дрожали. Он пожалел, что пришел. Молодежь вокруг кучковалась, курила, пила пиво. Миллер тоже захотел пива, как никогда раньше. Во рту пересохло, точно после перепоя.

И вдруг…

— Добрый вечер, Дмитрий Михайлович!

Как он ее проглядел?

Она, видимо, подошла из-за спины или тогда, когда он отвернулся.

Очень приятный голос, очень красивый, благозвучный и звонкий…

Когда Миллер уперся взглядом в обладательницу голоса, даже рот разинул, от чего сигарета сорвалась с губ, закончив жизнь самоубийством.

Перед ним стояла такая красавица, что на миг он пожалел об их родстве. Подобные только в голливудском кино снимаются.

Черные-черные прямые волосы чуть ниже плеч с ломаной ветреной челкой.

Большие глаза цвета спелого ореха умело подведены черной тушью и черными тенями. Длинные ресницы придают еще большей выразительности глазам.

Утонченный, чуть вздернутый носик от природного любопытства.

Губы строго очерчены губной помадой, чтобы не бросаться в глаза, как меч в ножнах, и от этого еще более привлекательны.

Ямочки на щеках, ангельская улыбка, умный и благожелательный взгляд…

«Да я виртуоз, — пронеслось в голове Миллера, — если эта кукла моя дочка!»

И фигура шедевральная, хоть и взята в осаду черными джинсами, но в обтяжку, и белой приталенной кожанкой с меховыми воротником и рукавами. На ногах — черные кожаные ботфорты, шейка обвязана теплым красным в белые полосы шарфом.

Алиса тоже пришла пораньше. Она чувствовала, что Дмитрий Михайлович ждал ее, и не ошиблась, улыбнулась ему.

— Добрый вечер, Дмитрий Михайлович! — поздоровалась она снова, едва поняла, что произвела эффектное впечатление на Миллера и теперь нужно как-то возвращать его в реальность.

На этот раз Миллер тут же откликнулся.

— Я бы сказал, невероятно добрый вечер! — воскликнул он во весь голос, на который обернулись прохожие.

— Я — Алиса, — сказала девушка.

— Ну, привет, дочка! — прохрипел Миллер.

Он подошел к ней и схватил в охапку обеими руками, прижимая к груди, вдыхая аромат ее молодого тела. У Алисы захватило дыхание, но ей было приятно находиться в крепких руках своего отца.

— Сломаете, Дмитрий Михайлович! — все-таки выдохнула она, обожгла его горячим шепотом.

— Прости, — тут же отпустил девушку Миллер, но взял за руку и не отпускал, будто боялся, что если отпустит, она исчезнет, как привидение.

Они замолчали, пристально вглядываясь друг в друга, словно искали общего сходства, и вдруг рассмеялись. Вместе. Миллер невольно рассмешил Алису слишком сосредоточенным выражением лица, и она показала ему язык.

— Я вас не разочаровала? — спросила девушка.

— Нет, ты что! — воскликнул писатель. — Я горжусь, что у меня такая дочь!

— Значит, вы признаете меня? — поймала его на слове Алиса.

— Конечно, — не сразу, но согласился Миллер и, в свою очередь, спросил: — Надеюсь, что и ты меня признаешь?

— Даже не сомневайтесь, — искренне улыбнулась девушка. — Вы самый лучший!

Ах, какая у нее была улыбка! Она очаровывала и обещала побег в страну чудес. А «Макдональдс» по левую руку мог все испортить. Миллеру не хотелось туда, и он чувствовал себя неудобно, поскольку не знал, не находил нужных слов, чтобы сказать, что им надо в какое-нибудь другое место, а вдруг девушка обидется и уйдет…

Алиса догадалась сама, что беспокоит ее папу, ей тоже не нравилась идея с «Макдональдсом», и она произнесла:

— Может, пойдем куда-нибудь отсюда? Мы же не маленькие, чтобы есть мороженое и пить апельсиновый сок через соломинку.

— Пива хочешь? — неожиданно даже для самого себя предложил дочери Миллер, но жажда оккупировала мозг, и он не сдержался.

— А хочу! — сразу, не задумываясь, поддержала его Алиса.

— Моя дочка! — обрадованно обнял он девушку и чмокнул в щечку.

Алиса застенчиво улыбнулась. Глаза ее блестели, точно звезды, что только-только вылупились в небе.

— И куда вы меня поведете? — поинтересовалась она.

— К «Любавушке» заглянем, — ответил Миллер.

— Это что или где? — не поняла Алиса, но готова была и в омут с головой нырнуть, лишь бы только вместе с папой быть.

— «Любавушка», — ответил Миллер, — кабак на Комарах. Не знала?

— Нет, — вертнула головой Алиса. — Я в Минске недавно. Не все кабаки еще обошла.

Они опять рассмеялись и подались в сторону метро, взявшись за руки.

«Любавушка» на самом деле кабак на Комарах. Любимое место блатных, поэтов и работяг. Последние после рабочего дня заходят к «Любе» заказать соточку или сто пятьдесят граммов водки, тут же на месте выпивают, выходят на крыльцо курнуть и вскоре уходят, не задерживаясь: дома ждут жены и ребятня. Блатные и поэты, если попадут сюда, уже никуда не уйдут и останутся до самого закрытия. Причем абсолютно не важно, в какое время они окажутся у «Любы». Тогда водка льется рекой, голоса с каждой выпитой рюмкой усиливаются в разы, внимание к присутствующим женщинам зашкаливает, и все они кажутся невероятно красивыми. Самец выпячивается из мужчины, как мотыль из кокона, воинствующе посматривает на каждого представителя своего вида и взглядом завоевателя озирает помещение, будто возможное поле боя. Но «Любавушку» никто никогда не обидит. Весь свой негатив, всю свою агрессию самцы, столкнувшись лбами, выносят, как сор, за стены кабака, где удары ногами и руками чередуются с сочными матюками. Глаза горят, хоть прикуривай от них, воротники на куртках или рубашках торчат, точно копья, поднятые вверх…

И хоть опасность следит за всеми, кто приходит к «Любе», Миллер не боялся. Он вообще никогда и никого не боялся в своей жизни, кроме стоматологов, но тех еще с детства. Ведя туда Алису и рассказывая ей по дороге про кабак, Миллер был уверен, что с ними ни там, ни где-нибудь еще ничего плохого не случится. А дочка слушала его с большим вниманием, каждое его слово откладывалось в памяти, словно заученное стихотворение или таблица умножения, а хриплый голос Миллера сводил с ума, как некогда песни в исполнении Высоцкого. И ей нравилось, ей все нравилось в нем, в особенности то, что он так доверчиво делился с нею байками про своих друзей — поэтов, композиторов, актеров. Алиса не запоминала их фамилий, зато приключения и происшествия с ними помнились долго.

На станции «Площадь Якуба Коласа» вышли из метро и вскоре оказались возле «Любавушки».

Заведение было полупустым, свободных мест хватало. Телеэкран под самым потолком мелькал клипами, но изображение отличалось от музыкального сопровождения. Видимо, кто-то выключил звук телевизора, решив послушать музыку из плеера. Пел мужчина брутальным голосом, а с экрана соблазняли зрителя или слушателя «поющие трусы».

Миллер с Алисой взяли по бутылочному пиву и присели в самом углу за тяжелым резным дубовым столом на такие же скамьи друг напротив друга.

— Ну, за знакомство! — предложил Миллер девушке, чокнулся своей бутылкой с ее и прямо из горлышка одним махом выдул половину.

Алиса себе налила пива в стакан, сделала несколько больших глотков, облизнула губы.

Она не оглядывалась, не сосредотачивала взгляд на посетителях «Любавушки», вообще ни на что и ни на кого не обращала внимания, а тупо не сводила глаз с Миллера, точно загипнотизированная. Поэтому не знала, что ответить, когда Миллер спросил, нравится ли ей здесь. Конечно, нравится, она же рядом с ним, и больше ей ничего не надо.

Алиса расстегнула куртку и сняла шарф, намеренно ли или от того, что стало жарко, пойди разбери, тем самым принудив Миллера засмотреться на нее и забыть про пиво. Под курткой алела атласная блузка с двумя расстегнутыми сверху пуговицами, что давало возможность насладиться безупречной белизной шейки девушки. Груди, не взятые лифчиком в плен, казалось, еще чуть-чуть, и проткнут сосками ткань блузки…

Миллер понимал, что так смотреть, как смотрел он на девушку, нельзя, если она его дочь, но он был все-таки мужчина и ничего с собой поделать не мог.

— Нравится? — удовлетворенно улыбнулась Алиса, вроде дразня его.

— Что именно? — с трудом оторвался Миллер от созерцания ее прелестей.

— Я знала, что вам все понравится, Дмитрий Михайлович, — продолжала девушка. — Я очень серьезно готовилась к этой встрече. Для меня крайне важно, чтобы вы меня полюбили, потому что я люблю вас. Я всегда вас любила, даже тогда, когда и не представляла, что вы мой папа. Я догадывалась, что в моей семье что-то не так. Итог вы знаете. Послушайте, — вдруг воскликнула она, — я так счастлива, что вы мой папа, что мы сидим вместе в этой «Любавушке», что я вас наконец нашла, что вы такой классный, вы даже не представляете, какой вы на самом деле необыкновенный человек и… весь мой.

Последнюю фразу Алиса прошептала, словно только для себя, но Миллер услышал и ее. Именно эта последняя фраза девушки словно что-то перевернула в нем. Ему никогда не было так хорошо, как сейчас. Он никогда не слышал таких искренних и непосредственных признаний, а тут дочка, которая видит своего отца первый раз за всю свою жизнь, не обвиняет, не требует ничего, а любит и шепчет, что он только ее! И от подобного можно сойти с ума, не то, что прослезиться. Слезы на самом деле покатились по Миллеровым щекам, так он растрогался.

— Я вас обидела? — забеспокоилась Алиса. Мужские слезы напугали ее. — Я не хотела, простите меня, пожалуйста!

Она протянула через стол руку, накрыла ею руку Миллера, заглядывая ему в глаза, чтобы понять, что не так.

— Это ты меня прости, — проговорил Миллер. Он взял ее руку в свою и поцеловал поочередно каждый ее пальчик. Алиса застенчиво, но довольно улыбалась.

— А давайте выпьем водки, — неожиданно предложила она, — на брудершафт, а, Дмитрий Михайлович? — по-заговорщицки подмигнула ему.

— Ты серьезно? — успокаиваясь, спросил Миллер.

— Как никогда! Вы сидите, я сама…

Алиса подбежала к официанткам, пошепталась с ними о чем-то, глядя в сторону Миллера. Те заулыбались, закивали головами. Девушка вернулась и попросила Миллера пересесть к ней, чтобы быть ближе. Скоро принесли графинчик с водкой, чистые рюмки, два стакана с томатным соком, фруктовое ассорти, нарезанное дольками, и несколько бутербродов.

Алиса налила в рюмки водку, одну протянула Миллеру, вторую взяла сама. Их руки переплелись.

Они выпили. Миллер бросил в рот дольку апельсина. Алиса откусила половину «дамского пальчика».

— Теперь вы должны меня поцеловать, Дмитрий Михайлович, — сказала она ему.

Не дожидаясь ответа, девушка пересела на колени писателя, нежно провела пальцами по его седеющим волосам, обвила руками шею и коснулась губами его губ.

Их глаза встретились, словно с просьбой позволить то, что оба собирались сделать.

Это не был поцелуй дочери и отца. Миллер с Алисой целовались в засос, по-настоящему, и оба чувствовали желание, взрослое желание близости, забывшись на все и всех.