Когда не все дома

Та, у которой хватает времени и сил на работу и семью, достойна медали, но получает только хроническую усталость.

В эту пятницу была очередь Натальи забирать детей из детского сада, и она опять опаздывала — экран телефона высветил без пяти минут шесть. Всё… Стало очевидно, что сегодня придётся купить ещё одну пожарную машину и какую-нибудь игрушку для младшей. В детском саду вечером в половине шестого несчастных, не дождавшихся своих родителей, собирали в дежурную группу, и дети эти чувствовали себя навеки брошенными. А уж в пятницу вечером дежурный воспитатель смотрела на последышей с таким недобрым укором, что дети под этим взглядом ёжились и тосковали по дому. В этом состоянии примирить Наташиного сына с жестокой действительностью и принадлежностью к родителям, на редкость безалаберным и непутёвым, могла только машина, большая и красная. Дочь же её, хотя и не понимала ещё, в какие моменты следует потребовать от мамы компенсации причинённого морального вреда, но уйти от прилавка с игрушками с пустыми руками не могла.

Свою Лидочку в углу среди кубиков Наталья увидела сразу, сына, на первый взгляд, нигде видно не было. Воспитатель, сгорбившись над низким столиком, вырезала снежинки, рядом с нею двое чужих мальчишек вяло расшвыривали конструктор.

— Коля, — позвала Наталья с порога группы, пытаясь отыскать макушку сына глазами.

Дочка, заметив родного человека, радостно завопила и быстро поползла к двери, она пока ещё ползала быстрее, чем ходила. Наталья подхватила малышку на руки и вопросительно посмотрела на Апполинарию Васильевну (мудрёное имя-отчество вспомнилось с трудом). Воспитательница отложила ножницы и недоумённо улыбнулась в ответ. Наталье подумалось, что дежурная тоже с трудом припоминает имена и лица родителей чужой группы. Пришлось подсказать:

— За Колей Полтышевым.

— Я помню… — кивнули ей, — но вашего нет, забрали уже…

— Кто?

— А кто должен был? — вопросом на вопрос ответила воспитательница.

Наталья растерялась: муж сегодня ушёл на суточное дежурство, они созванивались с час назад, он был на работе один, в том смысле, что без сына. Да и не бывало такого, чтобы, забрав одного ребёнка из детского сада, второго муж оставил бы в казённом доме. Она, правда, про детей в телефонном разговоре не спрашивала, ничего не уточняла, но муж сказал бы, если что. Или не сказал бы? Наталья отогнала скакавшие бешеными белками нелепые сомнения и не очень уверенно ответила:

— Я должна была, больше некому.

— Сейчас узнаем.

И Апполинария Васильевна принялась кому-то названивать, продолжая при этом укоризненно улыбаться рассеянной матери, не знающей, кто сегодня в их семье отвечает за доставку ребёнка из детсада. В ходе телефонных переговоров выяснилось, что Колю сразу после обеда забрал дедушка.

Сначала Наталья слушала этот бред внимательно, потом в ушах у неё пронзительно и тонко зазвенело, она перестала различать голоса, зато отчётливо услышала, как отмерили секунду часы на стене раздевалки: «Тик-так…» — и в эту секунду ей стало понятно, что произошло что-то непоправимое. Сама она росла без отца, а свёкра схоронили три года назад. Горло перехватило от ужаса.

— Какой дедушка? У нас нет дедушек… — просипела она, отступая на шаг, плюхнулась на низенькую скамеечку между детскими шкафчиками и неловко соскользнула с неё на пол, пытаясь перехватить поудобнее и уберечь от ушибов радостную Лидочку. Оглушительно грохнула опрокинутая скамейка, Наташу пронзило болью от кобчика к голове. В раздевалку выбежали любопытные мальчишки. Апполинария всё с той же приклеенной джиокондовской улыбкой подскочила к Наталье, ухватила за плечо, попыталась поднять, не смогла, потом зачем-то стала отнимать ребёнка, и в этом тоже не преуспела, отступила, в несколько лёгких пассов руками загнала подопечных детей в группу и сама торопливо вышла из раздевалки, прикрыв за собой дверь. Было слышно, как она снова звонит кому-то, сбивчиво что-то спрашивает и объясняет.

Наталья сидела на полу, ждала, когда в голову вернутся последовательные и логичные мысли. Дочка лопотала что-то своё, никому непонятное. Часы на стене продолжали отмерять страшные, бесконечные секунды. Наконец она вялой рукой пошарила в сумке в поисках телефона.

Олег Полтышев планировал отдежурить без крупных происшествий. «Пусть самым серьёзным сегодня будет легко купируемый гипертонический криз», — загадал он и пошёл пить чай на кухоньку станции скорой помощи. Жена позвонила, когда он наливал в чашку кипяток. Родной голос дрожал, затихал и таял:

— Колю увёл из детского сада какой-то мужик… давно… ещё в обед…

— Какого…!!! — закричал он в телефон и чуть не вывернул горячий чайник на себя.

— Я… Я в детском саду… Полицию вызвала. Ты подъедешь?

Наташа продолжала говорить, каким-то абсолютно выцветшим голосом, и это бесило.

— Сейчас буду! — сказал как отрезал.

Машину скорой начмед отдал ему без лишних вопросов.

— Погнали, — водитель выжал газ и включил мигалку.

Парочку полицейских, пожилую женщину (по всем симптомам — воспитательницу), двоих чужих мальчишек и с трудом переставляющую ноги жену-Наталью с младшей дочкой на руках Олег нагнал на лестнице.

В группе на втором этаже они все столпились у письменного стола. Воспитательница схватила лежавшую с краю растрёпанную стопочку актуальных бумажек. Список несдавших деньги на пластилин, реклама заезжего цирка, новогодний сценарий, результаты анализов на яйца глист — перебрав дрожащими руками этот ворох, она отыскала, нужный листочек в клеточку, прочитала его и протянула полиции, неуверенно оправдываясь:

— Ваш Коля… Коля, наверное, уехал с чужим дедушкой. Только не переживайте, сейчас узнаем телефон Ястребовой…

Олег посмотрел на женщину в упор, наскоро планируя её убийство, выхватил у людей в форме тетрадный листок, прочёл вслух:

–Я, Ястребова Ольга, доверяю… ага… значит… Волжину Николаю Михайловичу…паспорт два-два-ноль… забирать моего сына Николая Волжина…

Невзирая на путаницу в николаях и фамилиях, стало понятно, что в бумажке названо имя и паспортные данные преступника.

— Это мама Оля писала, — довольно заметил один из мальчишек, которые с неуёмным любопытством грели уши на взрослых разговорах.

— Та-а-ак, вот с этого момента поподробнее, — произнёс оперативник хрестоматийную фразу и присел на корточки перед пацанёнком.

Рано утром Ольга сидела в детсадовской раздевалке и среди утренней толкотни строчила на коленке:

«Я, Ястребова Ольга, доверяю…»

Три года назад они с мужем разошлись. Сложно сказать, почему. Потому что в почему окончание на у. Сейчас модно подводить итоги, выделяя букву ключевого слова. Для Ольги такой буквой преткновения и стала У.

У — ушла любовь. Страстные ночи остались в медовом году, когда они засыпали на рассвете обнявшись, а едва открыв глаза, снова тянулись друг к другу. И ходили, окутанные жаркой бессонницей, счастливые и рассеянные.

У — устали. То горло, то уши. Громкий плач ребёнка и шёпотом процеженные сквозь зубы злые слова. Дешёвые понты и дорогие памперсы. Потянулись бесконечные ночи с тусклым ночником у детской кроватки и тоскливым недосыпом.

У — упрёки. Кто и что пообещал, но не сделал, кто и насколько изменился за прошедший год, причём изменился, конечно, не в лучшую сторону. И пусть тогда тот, кто изменился и идёт в ту самую нелучшую сторону, да, пусть уходит и не возвращается.

У — уходи. Так сказала она как-то вечером, и он ушёл.

Иногда от одиночества, безысходности и невозможности исправить прошлое хотелось выть:

— У-у-у…

Она рыдала ночами тихо, в подушку.

Три года она не пускала никого из Волжиных на порог, доказывая им и себе, что сильная, умная, независимая, справится сама. Справилась. А сестра говорит, что она, конечно, сильная и независимая, но всё-таки дурочка.

Ольга вздохнула. Да, сестра права, а также правы тётка-крёстная и соседка Анна Петровна: чем больше вокруг мальчишки любящей родни, тем лучше. В воспитании ребёнка должны участвовать все имеющиеся в наличии бабушки и дедушки. Они ей не чужие, они хотят только добра её сыночку. Надо успокоиться, надо налаживать отношения. И Ольга со вздохом дописала: «Волжину Николаю Михайловичу», — дальше реквезиты всех документов, число, подпись — всё.

— Николай, — она крепко обняла своё чадушко, всё-таки до понедельника прощалась, тревожно как-то, — ты помнишь, что сегодня тебя заберёт дедушка?

— Новый дедушка?

— Нет, не новый, но ты его давно не видел, наверное, не помнишь уже.

— Не новый… — Николай покивал со знанием дела, — Старый дедушка?

— Ну, он не очень старый, — уточнила Ольга. — Дедушка Коля приедет за тобой на машине, и вы на дачу поедете, там бабушка Катя пироги печёт.

— На какой машине? — задал её сын важный вопрос.

— Джип, по-моему, марку не помню, — начала она оправдываться.

Сын даже глаза зажмурил в предвкушении счастья. Что тут поделаешь — мальчишка, машина ему важнее и мамы, и бабушки с пирогами. Ольга поцеловала своего родного в нос, вздохнула и побежала в офис.

А в голове Кольки огромная блестящая машина гудела, жужжала, фыркала, разбрасывала колёсами грязь.

— Я сегодня спать не буду, меня дедушка заберёт. На джипе! — хвастался он друзьям, откручивая у пластмассового грузовика колесо, шестое и последнее.

— Тёвный? — заинтересовался Данька.

— Чего?

— Дзип тёвный?

— Совсем чёрный! — подтвердил Николай и задумался. Честно сказать, он не знал, какого цвета дедов джип, но надеялся на лучшее.

А день тянулся и казался бесконечным, сначала слушали дурацкую сказку про дурацкого зайца, потом что-то лепили из синего пластилина, потом всей группой искали Машкины шапку и варежки, потом гуляли. Он очень устал ждать, и карман неудобно топорщился от колёс и других важных гаек, которые должны были пригодиться, если у ненового и нестарого дедушки что-нибудь в машине сломается.

Николай Михайлович пришёл, как и обещал, ровно в полдень, заглянул в группу. Девочки уже укладывались на свои раскладушки, мальчишки стояли в очереди перед туалетом.

— Здравствуйте. Мне бы Колю, — громким шёпотом позвал дед в пространство.

Вынырнувшая из-за шкафа воспитательница суетливо кивнула и махнула рукой:

— Там подождите…

Там — это, разумеется, в раздевалке. Мужчина не спеша осмотрелся — давненько он не посещал подобных заведений. Здесь было по-казённому, но уютно: шкафчики в ряд, перчатки и варежки на батарее тоже в ряд, выставка поделок дружным строем по четыре, стенгазета, повествующая о детских страхах. Информация была незнакомой, написано интересно, сдобрено поучительными примерами — зачитаешься. Когда дверь из группы приоткрылась, тонко скрипнув, мужчина вздрогнул. В щель просочился белобрысый пацанёнок и деликатно спросил:

–Ты на машине?

Николай Михайлович осторожно, чтобы не разбудить детские страхи, о которых предостерегала местная газета, ответил:

— Да.

— Джип?

Тут робеющий перед малышом дед почувствовал устойчивую почву под ногами и сказал уже громче:

— Да!

— Чёрный?

— Абсолютно!

— Можно, ты меня покатаешь?

— Конечно! — заверил Николай Михайлович, радуясь, что контакт налажен и его авторитет в глазах подрастающего поколения взлетел до заоблачных высот.

Ехать было далеко, и это было здорово. Они весело болтали, как два старинных приятеля, о машинах, о замерзавших на посту гаишниках, о том, что блины со сгущёнкой вкуснее, чем с вареньем, и о том, что глупые женщины зря так беспокоятся о сквозняках, потому что спать лучше всего без одеяла, но в пижаме с тиграми. Потом включили радио, спели хором песню, и ещё одну, а потом Николай-младший как-то незаметно заснул, разморённый теплом, ровным гудением мотора и яркими впечатлениями. Ага, запоздавший тихий час, хмыкнул дед. Он почувствовал, как вновь наступило, казалось, забытое безмятежное время, когда ребёнок спит, а в душе плещется бездонным озером нежность. Так и прибыл на место, стараясь не тряхнуть, не разбудить, осторожно выруливая к воротам. Он не стал тормошить мальчишку, бережно извлёк из кресла, занёс в дом и уложил на диван в дальней комнате. Жена, давно поджидавшая их у окна, теперь суетилась вокруг на цыпочках, предупредительно распахивала двери, стягивала с любимого мальчишки одежду и обувь, поправляла подушку. Тишина и любовь затопили дом. И только на самом донышке сердца легла обида на невестку, так долго не позволявшую внуку вернуться в их жизнь.

Надо сказать, у Ольги имелись свои обиды, и в этот вечер ей хотелось всласть нажаловаться на обидчиков. Она получила эсэмэску от свекрови, что сын её жив-здоров, благополучно прибыл на дачу с отцом бывшего. Вот тут такая закавычка, что свекровь со свёкром бывшими не бывают, это с мужем можно расстаться и он будет бывшим-забывшим, но родители его бывшими стать вряд ли захотят — эти родственники навсегда настоящие и забыть о себе не позволят. По крайней мере, Ольге достались именно такие. Ольга отключила телефон, чтобы не дёргаться от желания позвонить, проконтролировать, а заодно высказать в очередной раз всё, что накипело. И всё-таки бурлить продолжало, как на огне в переполненной кастрюльке, чуть не срывая крышку. В такой ситуации хорошо, когда есть кому поплакаться.

Наверное, это очень горько — расти сиротой, но вот Ольга этой горечи не хлебнула. Её с шести лет растила старшая сестра, всё понимающая, а поэтому лучшая, лучше просто не бывает. Когда в один год умерли и отец, и мама, Сашка просто забрала её к себе. Ольга смутно помнила родителей, зато понимание того, что сестра всегда рядом и пропасть не даст, было незыблемым. Когда сёстры навещали могилу родителей, старшая вытирала слёзы, а вот Ольга скорби не ощущала, только отстранённую грусть, и благодарность Богу за то, что у неё есть Сашка, и благодарность Сашке за то, что она есть, какая есть. Ольге было чуть-чуть стыдно за свою чёрствость и эгоизм. Она подозревала, что сестре пришлось нелегко, но та всегда-всегда была улыбчивой, спокойной и деятельной, и не очень-то строгой к своей младшенькой. И даже повзрослев, Ольга не стремилась встать со старшей сестрой вровень, так она чувствовала себя под надёжным присмотром, и долготерпеливая опека эта не тяготила.

Все свои горести младшая сестрёнка привыкла нести к Сашке на кухню, на ночные сестринские посиделки, когда дети уложены, муж у телевизора, бокалы на столе, на плите в кастрюльке кипит вода под домашние пельмени. Лампа над столом тёплым светом очерчивала круг, в который бедам хода не было.

Но вот сегодня Сашка вдруг стала сама на себя не похожа: какая-то невесть откуда взявшаяся тоска во взгляде и многозначительное тягучее молчание. С такой сестрой Ольга разговаривать не хотела, но понимала, что всё-таки придётся. Словно угадав Ольгины мысли сестра нерешительно протянула:

— Нам надо поговорить.

По опыту Ольга знала, что разговоры с таким началом всегда с подвохом: либо поселится в душе неизбывное чувство вины, от которого простым «извините» не отмахнёшься, либо придётся метаться бешеной тарашкой, чтобы починить и уладить то, что исправлению в принципе не поддаётся.

— Знаешь, за год до твоего рождения мама с папой хотели развестись, — начала Сашка откуда-то очень издалека, привычно накрывая на стол.

— Откуда ж мне знать такие подробности, ты ж не рассказывала, — несмело отмахнулась Ольга, всем своим видом давая понять, что и дальше с удовольствием осталась бы в неведении.

Рассказы о родителях в исполнении сестры всегда казались ей похожими на древнегреческие мифы: всё это было поучительно, возможно, даже интересно, но очень далеко от её реальной жизни.

— Во-о-от… Сегодня расскажу, — настойчиво продолжила сестра.

История оказалась банальной — обычный курортный роман. Мама в надежде избавиться от хронического бронхита съездила в санаторий. Съездила, вернулась и заявила мужу, что не только подлечилась, но ещё и влюбилась так сильно, что готова бросить всё: когда-то горячо любимого мужа, взрослую и уже вполне самостоятельную дочь-студентку, квартиру, работу, привычную до оскомины жизнь — и начать всё заново, с чистого листа. Виной всему стал доктор, с которым она познакомилась три недели как.

Ольга, нехотя слушавшая семейную сагу, удивилась тому, какой решительной женщиной, оказывается, была их с Сашкой мама. В один день влюблённая собралась, но помешала работа. Начальство отказалось отпускать сей же час и потребовало остаться на положенные по трудовому кодексу две недели. Две недели — короткий срок, что могут изменить в большой любви две недели? Однако три недели любви, две недели разлуки и их мама разобрала коробки, оставаясь в привычной жизни.

— Я, когда она намылилась к этому своему влюблённому доктору, очень на неё обиделась, дома перестала бывать, ушла в общагу. Поэтому не знаю, что сказал или сделал отец, как остановил этот — Сашка покрутила пальцем у виска, — хм… вихрь. Но как-то же остановил.

Сестра рассказывала об этом несостоявшемся побеге из семьи и шмыгала носом, и это было на неё, жизнерадостную Сашку, совсем непохоже.

— Когда мама умирала, я уже была старше, сама замуж собралась, наверное, поумнела, а может быть, наоборот, поглупела, раз полезла с дурацкими вопросами к уставшей больной женщине. Так вот, спрашиваю я у неё, не жалеет ли она, что осталась с нами. Отец ведь очень тяжело болел, и она за ним ухаживала, извелась вся и сама слегла после похорон. Знаешь, мама призналась, что не пожалела ни секунды, что только у постели инсультника поняла, что папа для неё значил.

Ольга не совсем понимала, зачем ей всё это рассказывают, почему именно сегодня, а не пять лет назад или двадцать лет спустя? Очень не хотелось обижать сестру, но вот эти «Любовь и голуби» на новый лад показались ей совершенно лишними, и остался на сердце неприятный осадок, этот осадок замутил, загрязнил светлую и спокойную, кристально прозрачную память о родителях. И она не удержалась, проворчала едко и обиженно:

— Зачем ты мне вот это всё? Лучше бы и не знать.

— А затем, что надо уметь прощать и беречь того, кто рядом.

Ольга с сомнением покачала головой:

— Я прощать не готова, — жёстко заявила она.

— Ничегошеньки ты не поняла! — вспылила Сашка. — Это ты! Ты должна попросить прощения.

— За что!? — возмутилась Ольга.

А в следующую секунду её озарило:

— Тебя Волжины попросили со мной поговорить? — Ольга презрительно сощурила глаза.

— Зря я начала этот разговор, всё без толку…

— Значит Волжины! Но мама-то тут при чём! — продолжала Ольга обличительным тоном.

Старшая сестра решительно поднялась, выплеснула в раковину вино из бокалов, убрала тарелки, зло бросила:

— Иди спать. Диван твой застелен, полотенце возьмёшь в шкафу, пижама на подушке.

Ольга молча прошла в комнату, которая в этом доме, сколько она себя помнила, числилась за ней и хлопнула дверью, не сильно, но так, чтобы Сашка прочувствовала всё, что думает сестра о сегодняшнем вечере.

После тревожного разговора не спалось.

Волжины принимали дорогого гостя. Шаркала по окнам снежной крошкой первая в этом году метель, но в доме было тепло натоплено, тихо, празднично. Внук спал крепко и долго, а как проснулся, его решено было накормить.

На столе в нарядных тарелках дымилась жареная курица с картофельным пюре. В пюре Катерина всегда щедро добавляла масла, презирая все современные традиции обезжиривания. Поэтому сладкий сливочный аромат щекотал ноздри. А ещё пахло пирогами и вишнёвым компотом. И как только все уселись за стол, в дверь позвонили. Николай младший сидел на руках у Николая старшего, и Катя пошла открывать.

Двое в форме махнули перед ней корочками и сразу прошагали на кухню. Катерина испуганно охнула, схватилась рукой за сердце, потом за косяк, чтобы удержаться на ногах, потому что в этот момент в дом ввалились и чуть не сшибли её ещё двое в штатском, нет, даже трое: мрачный парень в куртке с буквами МЧС и запыхавшаяся девушка с заплаканными глазами и маленькой девочкой на руках. А внук-Коленька вдруг соскочил с колен деда и с визгом кинулся эмчеэснику на шею:

— Папочка приехал! — потом обернулся к молодой женщине с ребёнком и с укоризной заявил, — а ты говорила, что папа сегодня дежурит.

Онемевшая от потрясения Катерина отцепилась от дверного проёма, по стеночке дошла до стола и осторожно присела на табурет, накрытый пёстрым вязаным половичком.

Полицейские, убедившись, что никто оказывать сопротивление не намерен, тоже подсели к столу:

— Ну что ж, начнём допрос с пристрастием. Документики все присутствующие подготовьте, пожалуйста…

Следствие было проведено по горячим следам. Все обвиняемые сознались и готовы были понести наказание. Это было уголовное недоразумение, тянущее на серьёзную статью.

Дед видел внука больше двух лет назад, и был тогда не ноябрь, а жаркое дачное лето, Николай-младший — белобрысый карапуз двух лет от роду — гостил у дедушки с бабушкой и бегал по палисаду в одной панамке. От двух до пяти, согласно заверениям классика, может произойти много интересного, и дети за такой срок израстаются до неузнаваемости.

Николай Михайлович сидел понурившись, понимая, что кругом виноват. А вот восемь часов как лже-внук вины за собой вовсе не чувствовал.

Допрос пятилетнего правонарушителя проводил отец.

— Зачем! — выкрикнул он мальчишке в лицо, с трудом вдохнул, выдохнул и продолжил уже тише. — Зачем ты поехал с чужим дядей?

— Это не чужой дядя, это Колькин дед.

— Почему ты поехал с чужим дедом?

— Он на джипе. А у нас же нет джипа.

Олегу захотелось этого авантюриста выпороть. Поводов для наказания было предостаточно: за понты, за побег, за враньё, за нахальную уверенность в собственной правоте. Вот в кого он такой? Олег беспомощно посмотрел на жену, которая каким-то образом уместила двоих детей на руках и объятия размыкать не собиралась. Она зарылась в вихры на макушке своего драгоценного сыночка, дышала знакомым родным запахом, приходила в себя, молчала. Было очевидно, что наказывать ребёнка сегодня никто не будет.

— Ты же сестру бросил, — привёл последний аргумент Олег.

— Она бы сказала, что не хочет на джипе, а хочет с мамой, — отмахнулся от этого довода Колька.

От такой безграничной сыновьей наглости отец опешил. Действительно, младшенькая ещё не разговаривала, и единственным понятным окружающим словом в её лексиконе было «мама», поэтому предугадать ответ девочки на любые вопросы было несложно. У Олега снова зачесались руки: требовалось объяснить наследнику, как он неправ, если словами через уши в голову не дошло, то, возможно, дошло бы ремнём по… попе. Один из полицейских, очевидно, угадав по лицу Олега его преступные намерения, подошёл, похлопал его по плечу и сказал со смешком:

— Мы жестокое обращение с несовершеннолетними не одобряем. Остынь, доктор.

Пришлось остыть, тем более хозяйка расставила на всех тарелки с ужином, налила в высокие бокалы компота, осторожно поставила на край стола бутылку и рюмки. Но её остановили:

— На работе не употребляем, и подследственным не советуем, но перекусить перед обратной дорогой не откажемся, — и старший из полицейских с хищным прищуром обвёл взглядом собравшихся за столом.

Женщина послушно убрала водку и села, горестно подперев щёку рукой и рассматривая гостей. Представители правопорядка ели с аппетитом, так же, не смущаясь произошедшим, уплетал свою порцию пятилетний Коля. У всех остальных кусок, как говорится, в горло не лез. Катерину донимала зависть — вот счастливые дети растут не безотцовщиной, а в полной семье: есть отцовский авторитет, есть положительный пример перед глазами. «А наш-то…» — привычной обидой на невестку заскребло в душе, и тут же, словно током, пронзило: «Где наш Коля!?» Она робко тронула за рукав сидящего рядом с ней полицейского.

— Можно мне позвонить?

— Куда позвонить? — с профессиональной подозрительностью посмотрел на неё оперативник.

— Наш Коля, тот, что родной внук, где сейчас?

Полицейский отставил тарелку и задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Да, этот вопрос, пожалуй, мы не учли. Думаю, воспитатель решила проблему…

— Можно мне позвонить? — обречённо и устало повторила Катя, уже доставая телефон с холодильника.

— Звоните, — наконец-то дала добро полиция.

Катерина побежала в прихожую одеваться.

— Куда это вы собрались?

Пришлось наспех объяснять, что в этой глухомани телефон ловит только на пригорке за окраинной улицей, быстрым шагом — три минуты. Пока объясняла, Николай Михайлович тоже обулся и накинул куртку. Рванули в темноту ноябрьской ночи втроём — один из полицейских увязался за подозреваемыми в кинднеппинге.

На холме завывал ветер, разгоняя снежную крупу. Пальцы застыли и не слушались, телефон пытался выскользнуть из рук. И тут возник вопрос: действительно, куда звонить? Невестке? Легче сразу лечь и и замёрзнуть прямо здесь, под недобрым колючим ноябрьским снегом.

По телефону детского сада ответил сторож и почти вежливо заверил заполошную бабушку какого-то Коли, что он, сторож, в детском саду совершенно один и ни о каком мальчике ничего не слышал. Телефон воспитателей своего внука ни бабушка, ни дед не знали. Вот тут и пригодился вездесущий полицейский, он сам позвонил Апполинарии Васильевне и быстро выяснил, что Коля Волжин по-прежнему с ней. Она забрала мальчика к себе «в гости», потому что так и не смогла дозвониться до его мамы, телефона Колиного отца у неё нет, а подозрительному дедушке, чей телефонный номер был указан в доверенности, она позвонить не решилась, потому что этот неблагонадёжный человек похитил у них из детского сада чужого ребёнка.

Следующим Катерина набрала номер сына.

— Сынок… — судорожно выдохнула она в трубку.

— Мам, что случилось? — тот мгновенно почувствовал беду в первом же услышанном слове.

— Андрей, поезжай за Колей, адрес я тебе сейчас эсэмэской сброшу!

— Мам, что случилось? — снова спросил сын. — Вы его не забрали? Что-то с отцом?

— Отец сейчас с милицией разбирается, — Катерина покосилась на оперативника, с профессиональным интересом слушающего семейные разборки.

— С полицией, — машинально поправил её Андрей, — что у вас случилось?

Да разве ж в двух словах и по телефону, да ещё на ветру и на нервах расскажешь такое!

— Сын! Твой отец забрал из детсада чужого мальчика и привёз его к нам!

— Зачем?

Логичный и в то же время совершенно глупый вопрос. В этот момент Катерина начала злиться не только на мужа, но и на взрослого, бестолкового сына, и на всех мужчин с их логичными вопросами и необъяснимыми поступками.

— Случайно, — правдиво и коротко ответила она, испепеляя взглядом мужа, виновато молчавшего рядом.

— Как это?

И тут Катя сорвалась и закричала:

— Андрей!!! Я тебя умоляю, поезжай скорее за сыном!!! Все пока живы и здоровы, но наш Коленька сейчас сидит где-то в чужом доме у чужих людей, а время уже к ночи! До Ольги не дозвониться, может, оно и к лучшему! Вся надежда на тебя, забери Колю! Я потом всё расскажу…

Сын пообещал забрать, разрулить и позвонить как только, так сразу. Но куда же он будет звонить, когда связь в деревеньке на редких островках и та прерывистая. Значит, через час опять придётся подниматься на взгорок. Хуже нет ждать и догонять. И Катерина поплелась домой, зло поглядывая на мужа и осторожно — на полицейского, право слово, словно под конвоем.

А дома их ждали вопросы, бумажки, расписки.

— Надо бы Вас забрать в отделение. Но уж простим — полицейский ехидно хмыкнул, — на первый раз.

Все взрослые, даже потерпевшие, согласно и устало выдохнули, поднялись, засобирались. Только Кольке очень хотелось попасть в отделение, он вообще не понимал, как от такого можно добровольно отказаться. Мальчишка во все глаза смотрел и во все уши слушал, как дедушку, который сегодня позвал его кататься на джипе, допрашивали, будто в настоящем кино. Дома из конструктора у Кольки был собран большой полицейский участок с дверями-решётками, вертолётной площадкой на крыше, с полицейскими в форме — серыми пластмассовыми человечками — и даже с преступниками — полосатыми пластмассовыми человечками. А сегодня он сидел рядом с настоящими полицейскими, реально: строгие дяденьки с дубинками, у одного есть специальная чёрная сумка для пистолета, на кнопочку застёгивается. С таким стоило подружиться. Но ведь сейчас все уедут: полицейские — в своё заманчивое отделение, а Коля с мамой, папой и Лидочкой — к себе домой, и они могут никогда-никогда больше не встретиться… Расставаться навсегда с такими крутыми людьми Коле не хотелось. Когда что-то важное и мечтаемое не случалось, папа всегда успокаивал его: «В другой раз». Коле оставалось надеяться, что другой раз наступит и новая встреча с полицией случится совсем скоро.

Но даже без поездки в отделение, день сегодня был классный. Сюда примчались на джипе, обратно они, похоже, поедут на скорой с папиной работы.

Когда разъехались гости, если можно так назвать тех, кто сегодня ужинал в доме Волжиных, супруги ещё раз сходили на горку, чтобы связаться с сыном, рассказать ему все детали происшествия и утешиться тем, что настоящий внук простился наконец-то с воспитательницей и теперь под присмотром родного отца. Обратно шли навстречу ветру, и Катерина так устала, что, несмотря на обиду, уцепилась за мужнин локоть. Николай Михайлович приободрился и решительно провозгласил:

— С детьми надо что-то решать. Дальше так продолжаться не может.

Жена охотно подхватила разговор о необходимости перемен:

— Правильно. Свали всё на детей. Сам-то ты хорош! Тридцать лет прошло, а ты ребёнка из детского сада привезти не можешь. Ни на санках, ни на машине…

— Ну ты вспомнила, — отмахнулся глава семьи.

— Такое забудешь!

Действительно, такие истории не изглаживаются из памяти, они бесконечно пересказываются каждый раз с разной интонацией и обрастают всё новыми подробностями, становясь семейными преданиями.

В те годы они жили в Норильске. Поехали туда всей молодой семьёй за длинным рублём. Рубль оказался не только длинным, но и холодным. На крайнем севере морозы злые, а снега такие глубокие, что утонешь вернее, чем в море. В детский сад за два квартала катались на такси. Но той весной тепло пришло рано. Ну, какое тепло — минус пять. Почти жара и повод. Николай, успев после работы забежать домой, захватил с собой санки, бутылку пива и рванул за сыном. Пока спускался с пятого этажа, откупорил и выпил. Он бодро и весело добежал до детского сада, а в тепле и уюте его развезло — скромная бутылка с устатку и на голодный желудок здорово шибанула по мозгам. Когда Андрюшка оделся-обулся, то обнаружил, что папа заснул, присев на стуле у дверей и привалившись к стене. Сынок отца растряс, они вышли на улицу. В сумерках мороз крепчал, надо было торопиться: малыш плюхнулся в санки, Николай схватился за верёвочку и: «И-го-го!» — резво порысил в сторону дома.

У подъезда он столкнулся с женой и скомандовал:

— Дверь придержи!

Когда Николай оглянулся на санки, то даже не сразу понял, что они пусты. Стоял и смотрел, смотрел, смотрел. Потом отбросил верёвку и побежал. Андрюху они с Катей, озверевшей от страха и злости на благоверного, встретили на полдороге к детскому саду, тот брёл по тротуару, поскальзывался в своих валенках с галошами и негромко выл.

С какой стороны ни глянь — главе семейства тогда повезло. Повезло, что выпавший из санок сын сумел выбраться из сугроба и знал дорогу к родной многоэтажке. Повезло, что Катя простила и не подала на развод. Всегда бы так везло, как в тот весенний день.

Да и сегодня тоже нельзя сказать, чтобы денёк выдался неудачным, всё как-то утряслось. Николай Михайлович был оптимистом.

Разговоры растеребили душу, и Ольге не спалось. Захотелось побродить по соцсетям, успокоить нервы. Она включила телефон, но ждать, когда аппарат очнётся и загрузится, не стала. Отвернулась к стене, зажмурила глаза, снова попыталась уснуть.

И тут раздался звонок в дверь. Щёлкнул замок, Макс, Сашкин муж, весь вечер претворявшийся, что его нет дома, чтобы не мешать сёстрам душевно общаться, впустил кого-то в дом. Ольга прислушалась к приглушённым мужским голосам, доносившимся из прихожей. Сердце подлетело к горлу и там замерло — знакомые тембр и интонации, вот уж действительно, до боли знакомые, до сердечной ноющей боли.

В её комнату постучались и тут же, не заморачиваясь излишним политесом, открыли дверь.

— К тебе пришли… — Макс говорил шёпотом, но и в приглушённом голосе были слышны смешинки.

Ольга уже секунд десять, как поняла, кто этот ночной гость, отыскавший её в квартире сестры, да ещё и так обрадовавший Макса. И вот уж от кого-кого, а от Макса она такой подставы не ожидала. Для него она была старшей дочерью, избалованной даже чуть больше, чем родные дети, потому что пять лет Оленька была единственным ребёнком в их молодой семье. Как-то Макс признался ей, что просто не решался закручивать гайки в воспитании девочки, доставшейся ему в приданое за красавицей-умницей женой. Мысль он тогда не развил, но, похоже, считал, что отсутствие строгостей испортило характер приёмной дочери. И вот сейчас Макс так запросто впустил в свой дом её бывшего мужа, даже не спросив её, Ольги, согласия. Деваться некуда, придётся встретиться с Андреем тихо-мирно, потому что было бы совсем уж свинством после «милой» семейной ссоры устроить ещё и скандал в доме, где её сестра так старательно обустраивала уют и покой.

Ольга нехотя спустила ноги с дивана, размышляя, отправиться в прихожую прямо так, в тёплой пижаме, или всё-таки одеться поприличнее, может быть, даже накраситься. Пока она так прикидывала и уже мысленно выстраивала короткий и неприятный разговор, Макс широко распахнул дверь в комнату. Ольга на секунду зажмурилась от яркого света, ворвавшегося в дверной проём, а когда открыла глаза и рот, чтобы начать протестовать, то осеклась, просто онемела от увиденного.

Андрей вошёл осторожно, и прежде всего её возмутило, что ему выдали личные домашние тапочки, те самые, в клеточку, совместно купленные пять лет назад. Захотелось выяснить, где их Сашка с Максом хранили так долго и зачем? Потом вновь вспыхнуло подозрение, что весь этот безумный вечер — спланированная акция, заговор! Но в следующий миг паранойя в мужниных домашних тапочках скромно отошла на второй план, а на первый выскочила паника. Ольга, отбросив одеяло, рванулась к Андрею, протягивая вперёд руки: бывший муж прижимал к себе сына, осторожно придерживая на своём плече вихрастую голову, а детская рука безвольно свисала. Что Ольга успела передумать за короткое мгновение, когда зацепилась испуганным взглядом за эту, словно бы тряпичную, руку, лучше и не перечислять.

— Оленька, ребёнок спит, просто спит, — чуть придержал её Макс.

— Оля, тихо, только не кричи, — прошептал бывший муж.

Она и сама уже поняла, что всё в порядке: на руках Андрея сын спал, целый, невредимый, но… Ольга возмущённо зашипела. Вот как жить с такими людьми? Ничего хорошего от них она давно уже не ждёт. Всего несколько часов назад свекровь написала ей, что Коля благополучно прибыл к ним на дачу. И вот, пожалуйста, среди ночи они внука возвращают! Не справились что ли?

Макс, строго глянув на приёмную дочь, негромко, но веско сказал:

— Вы тут, надеюсь, без меня разберётесь. Но на всякий случай напоминаю: наши дети спят, ваш сын тоже, Саша там нарыдалась в подушку… А это значит, вы ведёте себя тихо. Всё понятно?

Макс погрозил им пальцем, как маленьким, и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. В ночной тишине квартиры было слышно, как он заглянул в детскую, выключил свет в прихожей, прошёл к себе.

Андрей подождал, когда глаза привыкнут к темноте, потом бережно уложил Колю на застеленный диван и встал рядом. Ольга молча, но нервно подтащила к дивану мягкое кресло-мешок, устроилась в нём, убедилась, что её мальчик дышит спокойно и видит десятый сон, подоткнула одеяло, после чего резко махнула бывшему мужу рукой, дескать, иди-ка отсюда.

Но Андрей уходить не собирался. Он присел рядом прямо на пол и облокотился на занятое ею кресло, похожее на скомканное старое одеяло.

Свет далёких уличных фонарей едва просачивался сквозь шторы. Ольга вгляделась в того, кто нарушил её личное пространство: едва различимый силуэт, лицо в полумраке угадывалось, но не читалось. Андрей же видел достаточно хорошо, чтобы сгрести в охапку кресло, Ольга тут же рыбкой метнулась вверх. Но оказалось, что встать на ноги с «кресла для релаксации», как заманчиво значилось оно на ценнике в магазине, не так-то просто, Оля не учла силы притяжения, причём, было не до конца понятно, что именно притянуло её вниз: то ли земля со своим ускорением свободного падения, то ли не подвластное обидам жаркое желание, то ли судьба. Она нырнула в мужские объятия, возмущённо фыркнула, ещё раз попыталась вывернуться, но как-то так вышло, что рывком прижалась к тому, от кого собиралась сбежать. Андрей, не сомневаясь ни секунды, обнял её так крепко, что стало трудно дышать, но она всё же продолжала и дышать, и трепыхаться, пытаясь выпутаться. Но её крепко удерживала хитро сплетённая сеть из мужских рук.

— Нам надо поговорить, — сдавленно прошептала Ольга, и не к месту вспомнила, что именно с этих слов началась этим вечером неожиданная ссора с сестрой.

— Говори, — согласился Андрей, шёпот его был тёплым, родным, пахнущим кофе, — Вот расскажи, например, зачем ты выбрила полголовы? — продолжил он, что-то вычерчивая губами там, где прежде были длинные пряди, а теперь волосы едва отросли на несколько миллиметров.

Оля резко приподнялась на локте, коварное кресло просело под рукой и перекосилось, она снова не удержала равновесие: плюхнулась на широкое мужское плечо, ударилась лбом о какую-то кость, по всем примеркам выходило, что о ключицу. Она лежала, уткнувшись носом в распахнутый ворот мужской рубашки, но при этом постаралась добавить в шёпот как можно больше зловредности:

— Тебе не нравится?

— Нравится… Бархатная… — и Андрей снова поцеловал выбритые на виске узоры…

После этих слов помимо положенного пресловутого десятка бабочек в животе запылали уши и щёки. Ольга изо всех сил старалась насекомых игнорировать, но они всё равно работали крыльями, как вентиляторы, разлетаясь из живота по всему телу. Необходимо было сосредоточиться, собрать волю в кулак и этой волей вкупе с ершистым характером, как мухобойкой, разогнать лёгкое и пёстрое кружение в теле и в душе. Но вместо силы воли в руках оказалась скомканная мужская рубашка, которую пришлось отбросить, чтобы не мешала…

Ольга не смогла себе объяснить, как так случилось, что они снова вместе, снова в одной постели, вернее, в кресле?

Им было не то чтобы тесно, но очень непросто. Необходимо было не разбудить сына, спавшего на диване, и не выдать все подробности примирения родне. Нельзя было и на секунду забыть, что за стеной — детская, вернее, подростковая. Тинэйджеры, конечно, всю теорию уже знают, но Сашка будет против, если её девочки будут готовиться к практическим занятиям, прислушиваясь к подозрительным звукам из соседней комнаты, в которой осталась на ночь тётя Оля, которой «надо поговорить» с дядей Андреем.

В полумраке, шёпотом, лицом к лицу, нос к носу, губы к губам очень неудобно ругаться. А вот целоваться — пожалуйста, сколько угодно, всё в такой ситуации располагает.

И даже необходимость вести себя тихо и скромно добавила в эту ночь какую-то пронзительную ноту то ли чуть грустного воспоминания о первых свиданиях, то ли обещания будущих ночей, расцвеченных всеми красками, огнями и фейерверками.

Ольга всё-таки вырвалась из тесных объятий, скатилась с кресла и села на пол, обхватив колени руками, а потом вдруг неожиданно даже для себя спросила:

— А хочешь, я снова отращу косы? — и с тревогой посмотрела на своего бывшего, который вдруг обозначил перспективу стать настоящим. Глаз в темноте по-прежнему видно не было, но губы были ласковыми.

У Андрея ёкнуло сердце от этого отчаянного вопроса и непривычной покорности. Раньше любимая — да, любимая, и бесполезно прятаться от очевидных фактов — редко спрашивала его мнения, а по поводу своей внешности — никогда. Она считала, что жену муж должен принять любой: блондинкой, брюнеткой, и, конечно же с волосами цвета зелёной тины, похожей на ведьму из сказки, о чём сообщать своей ненаглядной не рекомендовалось. Если Ольга пообещала косы, впереди у них ещё не одна ночь, и не один день. Пока ещё волосы отрастут.

Эту ночь Виктория Петровна — Вика старалась даже в мыслях саму себя называть по имени отчеству, чтобы не забывать, кто она такая, чтобы в имени и в осанке чувствовался статус, чтобы не выглядеть в глазах подчинённых слишком молодо — так вот, Виктория Петровна эту ночь не спала. Впрочем, как и две предыдущих.

Она считала себя умной и успешной, у неё были для этого все основания. Шутка ли, подняться по карьерной лестнице, прыгая, через ступеньку. К тому же Виктория Петровна всерьёз занималась научной работой: мечтала открыть в педагогике какой-нибудь новый подход, или метод, сразу и навсегда вразумляющий детский коллектив в целом и каждого ребёнка в отдельности, написать об этом книгу, объяснить всем тёмным и неразумным, как надо детей воспитывать. Всех научить, а самой прославиться — с этим жизненным планом она и готовилась поступать в аспирантуру. Профессор на кафедре дошкольного образования, солидная, статная дама с военной выправкой, напутствовала её: «Дерзайте!» Муж, старпом дальнего плавания, перед уходом в очередной рейс сказал: «Делай, как знаешь». Только мама, воспитатель с сорокалетним стажем, так сказать, основатель педагогической династии, ворчала: «Молодая ты ещё, глупая. И я тоже глупая — берегла тебя от бед, настоящей жизни не показывала. Нет никаких новых методов, всё старое. Новые только слова, а так всё по-прежнему, идёт как идёт, да и ладно».

Вика от такого ворчания отмахивалась, понятно же, что это у мамы возрастное, от усталости, эмоционального выгорания и тяжёлого характера. Свой характер Вика считала лёгким, так сказать, лайт: безалкогольным, низкокалорийным и с изрядной долей адреналинового упорства — именно такой характер и нужен для успешной карьеры.

Когда Вике, Виктории Петровне, предложили должность заведующей детским садом — подумать только, едва за тридцать, а уже заведующая, и, что важно, безо всякого блата, а исключительно по уму и заслугам — будущее светило отечественной педагогики согласилось сразу.

И снова мама отговаривала:

— Викуся, доченька, откажись. Такая ответственность, никаких денег не надо.

— Мама! Я же не из-за денег, — возмущалась дочь.

— Тем более откажись. Завдетсадом — это расстрельная должность, — продолжала причитать мама, вспоминая почему-то слова из сталинской эпохи. — Ведь случись что, кто виноват останется? Ты! Засудят…

Вика только отмахнулась, тогда эти мамины причитания казались безумием, теперь она видела в них пророчество: её образовательное учреждение попало в полицейские сводки, пятилетний мальчик был похищен средь бела дня. Преступление произошло в пятницу, тем же вечером ей отзвонились виноватые и любопытствующие. Виктория Петровна выслушала всех, отделываясь односложными ответами.

На два выходных дня она отправила дочку к маме под предлогом генеральной уборки и бумажной работы и слонялась из угла в угол пустой квартиры, ничего не делая. Не было сил ни отжимать тряпку, ни даже щёлкать мышкой. С воскресенья на понедельник необходимо было выспаться — не получилось.

Тревожная ночь переросла в нервное, дёрганое утро. В четыре часа ночи или утра, это смотря с какой стороны считать, Вика поднялась и отправилась на кухню — снимать стресс. Она достала из холодильника бутылку водки. Кто-то сбрасывает напряжение, отправляясь на пробежку, кто-то — раскуривая сигарету, кто-то — откупоривая бутылку. Вика щедро плеснула в бульонную чашку, потом достала небольшой венчик и стала сосредоточенно взбивать им прозрачную, пахнущую спиртом жидкость.

И дело было не в выпивке с утра и на голодный желудок, дело было в безе. Рецепт этих воздушных пирожных простой и капризный одновременно. Кондитеры знают, что пена из яичных белков с сахаром будет густой, если всю необходимую для приготовления посуду тщательно обезжирить.

Когда на душе было тяжело, Вика пекла сладости и рисовала. Причём она сумела удачно объединить два хобби — создавала кулинарные произведения искусства. Она отсчитывала ложки сахарной пудры, просеивала муку, растапливала шоколад, и запах шоколада, ванили, свежей выпечки плыл по квартире, вытесняя тревоги. Из тонких глянцево-шоколадных нитей выплетались цветы и травы на воздушных сахарных куполах, возлежащих на маленьких песочных коржиках. Через час хрупкое печенье было аккуратно уложено в коробку. Свой очередной сладкий эксперимент Вика решила взять с собой на работу, день обещал быть сложным и непредсказуемым — авось пригодится. К восьми утра её ждали в управлении.

В начальственном кабинете доставать выпечку Виктория Петровна не стала, всё равно бы не помогло.

В этот раз наслушалась она в свой адрес всякого.

Меры безопасности оказались недостаточными.

Будь они неладны, эти меры, захотелось взять в руки автомат и лично возглавить патрулирование вверенного объекта.

Кое-кто не осознаёт новых угроз и не способен им противостоять.

Вика с трудом представляла, как её воспитатели, многие из которых были вдвое её старше, должны противостоять террористам и киднепперам, слово-то какое, давно ли оно живёт в голове и в бумагах у начальства или его выучили сегодня, к случаю, так сказать.

Далее приказали конспектировать, руки дрожали, карандаш выскальзывал из пальцев, но сдаваться было нельзя. Виктория Петровна писала:

изыскать, укрепить, предпринять, проконтролировать, обозначить, разграничить, обеспечить, во избежание и в целях предотвращения!

Необходимо было срочно, да, да, ещё вчера, залатать все дыры, через которые ребёнок может просочиться из детского сада в окружающий мир.

Из управления пока ещё заведующая вернулась только к тихому часу, голодная и в растрёпанных чувствах. Первое, что ей было предписано — провести педсовет и по горячим следам разобраться, кто именно допустил преступную халатность.

Собрав народ в методкабинете, она попыталась пересказать всё, что загрузили в её пустую и гулкую от бессонных ночей голову. Вступительная речь у неё пламенной не получилась, никого из присутствующих не вдохновляла перспектива «отрабатывать алгоритм действий в чрезвычайных ситуациях» и отчитываться о «принятых мерах». По всему выходило, что лепить из пластилина и учить новогодние песни в ближайшие пару недель будет некогда: все силы уйдут на борьбу. Кроме того, на эту самую борьбу со злом требовались немалые денежные средства, и этот вопрос окончательно придавил участников совета. Зарплаты и так были невелики. Повисла нехорошая тишина. А в бумаге-протоколе необходимо было хоть что-то написать, а потом предоставить, как говориться, куда следует.

— Так что мы решили? — без надежды на ответ спросила заведующая.

Помощь пришла от Елены Васильевны, бабы Лены, как называли её за глаза и коллеги, и родители.

— Потому что подход к детям формальный, неиндивидуализированный, — неожиданно громко ввернула она.

А дальше посыпалось, словно из корзинки с премудростями.

— Что же делать, если их зовут одинаково?

— По фамилиям будем величать.

— Современные подходы в педагогике это не приветствуют…

— Клички дадим!

— А если они вам клички дадут, вам понравится?

— Они уже дали.

— Какие?

— Не переживайте, у вас не обидная — Апельсинна, даже ласково, я бы сказала.

— А у меня?

— Зайдите в родительский чат и посмотрите.

— Вот ещё, что я там не видела, в родительском чате.

— О-о-о! Вам почитать стоит.

Виктория своё прозвище знала — ВэВэПэ — по начальным буквам фамилии, имени и отчества: Вебер Виктория Петровна — то ли отсылка к власть предержащей аббревиатуре, то ли валовой внутренний продукт. Такое прозвище и настораживало, и немножечко льстило, она сама ещё не определилась, как к нему относиться.

— Вернёмся к вопросу, — она начальственно постучала карандашом по столу. — Какие меры примем для предотвращения?

И снова понеслось, и снова не в ту степь:

— А давайте мы их пронумеруем.

— Будем звать Николай первый, Николай второй!

— Ага, и Даниил десятый.

— Так и вижу себя на прогулке, стою и разбираюсь: ты почто Пётр Первый у Катерины Второй лопатку отобрал, и тою лопаткой ей в лоб заехал.

— Предлагаю по имени отчеству.

— Поддерживаю.

— А они будут отзываться на семёнпетровича?

— Если начать с яслей, привыкнут и никуда не денутся, отзовутся как миленькие.

— Сергеич и Иваныч? Солидно, чо…

— Ещё не лучше: суп доешь, Вадимовна.

— Точно! Все идут в туалет, первым пропустите не Вовочку, нет, а Владимира нашего Ильича!

И тут пожилые воспитательницы, ещё заставшие октябрятские звёздочки, дружно расхохотались, пошатнув тихий час.

Веселились все, и те, кому почтальонша уже разносила пенсию, и те, кто ещё вчера сидел за партой. И те, и другие понимали, что дело серьёзное, что не избежать увольнений, взысканий и выговоров, что проверки и комиссии свяжут из нервных волокон узоры макраме. «Не к добру смеёмся», — подумалось Виктории Петровне. Педсовет всё больше напоминал новогодний утренник в сумасшедшем доме. Себя она ощущала Дедом Морозом в накладной бороде и наполеоновской треуголке, внимательно выслушивающим и зачем-то пытающимся задокументировать тот бред, который несли помешанные в надежде заслужить долгожданный подарок. То, что, в конце концов, всем сёстрам раздадут по серьгам, сомнению не подлежало. Среди присутствующих вдруг обнаружились и буйные, некоторые из них порывались «вскочить на табуреточку» и громко, с выражением продекламировать всё, что накипело. Но большинство всё-таки шутило, иногда зло, и посмеивалось. Остановить это безумие у заведующей не получалось, оставался единственный выход — возглавить. И Вика засмеялась, сначала взахлеб засмеялась, а потом поняла, что уже не хохочет, а громко рыдает, сидя на своём начальственном месте во главе стола и старательно закрывая руками лицо. Слёзы текли, размывая тушь, сбегая с подбородка и оставляя чёрные кляксы на разложенных на столе документах. Когда Вика смогла унять рыдания, протокол педсовета был похож на далматинца. Воспитатели во главе с психологом к тому времени по-тихому сбежали из кабинета, справедливо полагая, что начальство проплачется без их помощи, свидетели в таком деле не нужны. Тем более, что детей пора было поднимать, одевать, передавать родителям и, крайне важно, никого при этом снова не перепутать.

В кабинете зачем-то осталась только баба Лена.

— Ты не переживай, Виктория Петровна, — неожиданно перейдя на ты, утешила баба Лена и протянула бумажные салфетки. — Вернее, переживай, но не сильно.

— Я не переживу, — ответила Вика, тем не менее доставая из стола зеркальце и пытаясь оттереть лицо от подтёков косметики.

— Обойдётся.

— К полднику ждём полицию, — пожаловалась ей Вика с какой-то детской обиженной интонацией.

— Ну и ладно. Напоим их чаем. Тоже, ведь, люди занятые, проголодались к вечеру на государевой службе. У нас сегодня плюшки на полдник и кисель, — баба Лена довольно улыбнулась. — Хорошо, что не селёдка, как вчера.

— А чем плоха для полиции селёдка? — заинтересовалась заплаканная заведующая.

— Под селёдочку ни чай, ни кисель не пойдут, нужно что-нибудь покрепче, а у нас такого не водится, — рассудительно заметила пожилая коллега.

— Да, в полиции, я думаю, кисель не употребляют, — согласилась Виктория Петровна.

— Это они зря, конечно. Отчего ж не выпить киселя в компании с хорошим человеком. Но уж от плюшек-то не откажутся.

Это было сказано таким непререкаемым тоном заслуженного педагога, что стало очевидным — полицейские от полдника не отвертятся. Вика улыбнулась:

— У меня, кстати, ещё пирожные, сама пекла — сообщила Вика, доставая коробку. — А не сочтут они наши плюшки за подкуп?

Вопрос этот баба Лена проигнорировала как риторический, её богатый жизненный опыт подсказывал: взятка сдобой — самая верная. И привлечь в этом случае не за что, и отказаться мало у кого хватит силы воли.

У Вики вдруг неприлично громко заурчало в животе.

— Я бы и сама перекусить не отказалась, — объяснила она рулады из желудка.

— Так я принесу, — подхватилась баба Лена, а ты пока чайничек поставь.

Через пятнадцать минут, когда полиция шагнула в дверь кабинета, Виктория уже была умыта, спокойна и нацелена двигаться в светлое будущее, как танк на параде, чайник вскипел по второму разу, праздничный сервиз был расставлен на белом полотенце, выпечка румянилась на тарелке, безе же, похожее на кружево, положили на розовую салфетку.

Капитан Половцов умел оценивать обстановку мгновенно и реагировать быстро. Едва войдя в помещение и увидев, как тонкая, слегка дрожащая женская рука раскладывает на столешнице какие-то совершенно фантастического вида пирожные, оперативник понял, что шансов у него нет, ни одного. «Дело закрыто. Заявление забрали. Искать виноватых в этих яслях и перетряхивать пелёнки с ползунками будут совсем другие люди. Это уже не моя зона ответственности. Мне нужны только парочка подписей», — уговаривал он себя. Однако уже понимал, что от этого «должностного лица, допустившего своим действием и бездействием похищение несовершеннолетнего», он не отступится. Кстати, лицо было необыкновенно красиво, печально и абсолютно лишено косметики. Эдакая прекрасная дама в беде. Оставалось надеть доспехи, вскочить на коня, отсалютовать копьём и броситься наперерез огнедышащему дракону. Половцов заглянул в свой блокнот и осведомился:

— Вебер Виктория Петровна? — всё-таки по натуре он был больше дракон, чем рыцарь.

Хозяйка кабинета сдержанно кивнула, и они неловко замолчали, глядя друг другу в глаза. «Попал в детский сад, так его и разэдак», — иронизировал капитан полиции, но не находил в себе сил преодолеть наваждение. Неожиданно тишину нарушил скрипучий старушечий голос:

— Да Вы проходите, молодой человек, присаживайтесь за стол. Вы чай или кофе предпочитаете в это время суток? А может быть, кисельку? У Танечки, повара нашего, отличный кисель получается.

Из кресла в углу поднялась милая старушка, семенящими шагами подобралась к полицейскому и, не чинясь, схватила его под локоток, подтолкнула к столу. Капитан мысленно отвесил себе подзатыльник за то, что позволил застать себя врасплох и не сразу заметил сидящую в засаде бабушку с хваткой бультерьера. Едва увидев Викторию Петровну, он рассчитывал допросить её без свидетелей — не получилось. Ну, значит, будет повод ещё раз заглянуть в детский сад на полдник. Или на завтрак явиться? Тогда были бы все шансы вспомнить давно забытый вкус манной каши, местный повар Танечка наверняка и манную кашу варит так, что ум отъешь. Ммм… От воспоминаний о размазанной по тарелке полужидкой субстанции по спине прошёл озноб — память детства, чтоб её. Половцов постарался быть честным с самим собой — ради гражданки Вебер В. П. он был согласен и не на такие жертвы. Что-то привиделось в её светлых глазах и чуть дрогнувших уголках губ, что-то такое, что позволило поверить — не предаст и примет всё как есть. Только бы не ошибиться.

Но к пятничному закрытому делу это отношения не имело.

Отношения ещё предстояло построить.

Любопытство — чувство непродуктивное, оно не только кошку сгубило, но и вдребезги разбило немало отношений, крепких, на первый взгляд, семейных уз.

После того как сестра поделилась семейными тайнами, Ольгу не отпускало любопытство. По приблизительным подсчётам выходило, что она, Оля, могла оказаться дочерью какого-то пока неизвестного ей доктора, работавшего двадцать пять лет назад в санатории на берегу Чёрного моря. Мама и папа, тот, что был записан в свидетельстве о рождении, давно умерли и спрашивать не у кого, а вопросы роились в голове растревоженными осами. Как сложилась бы жизнь Ольги, не откажись тогда мама от новой любви, от её возможного биологического отца? И кто её отец? Раньше она пренебрежительно относилась ко всяческим передачам с определением генетического кода и родства. Пустое это — генетика, не подкреплённая живым общением.

Теперь же остро мечталось о том, как приедет она в чужой город, отыщет родного папу и тот признает свою кровиночку, полюбит… Ага… И завещает домик у моря и счёт в швейцарском банке. Такие мысли отдавали фарсом и пресловутыми детьми лейтенанта Шмидта.

И всё же… И всё же… Она могла родиться и расти в южном приморском городе. Да, без Сашки, старшая сестричка не одобряла решение мамы сбежать из семьи. Интересно, признала бы она сводную сестру, живущую за много сотен километров? Сашка добрая, никуда бы не делась от родни, но не было бы между сёстрами той душевной теплоты и тесной связи, что переплела их после смерти родителей. Почему-то представлялось, что мама, начав жизнь с новым мужем, в новом месте, так сказать, с чистого листа, не умерла бы так рано. Эта ускользнувшая из реальности линия жизни манила своим призрачным возможным счастьем. Реальная жизнь не была из рук вон плохой, честно сказать, совсем недавно Оля считала её из рук вон хорошей. Но теперь в голове свербело непрерывно: всё было бы по-другому, всё… Глупо, конечно.

Поэтому сначала Ольга решилась ехать в Сочи тайно, чтобы не выглядеть дурочкой в глазах мужа, чтобы не обидеть сестру.

Но Андрей, муж, с которым она три года назад разошлась, а теперь, о! счастье, снова сошлась, просчитал её и чуть не подстрелил идею на взлёте. Он не поверил в слёт бухгалтеров по обмену опытом на морском побережье. Что поделать, он приземлённый инженер-химик, запудрить такому мозги сложно. Андрей поставил условие: либо она сообщает ему, что ей понадобилось в декабре в Сочи, либо он вместе с сыном летит, ну, допустим, в Париж на важную конференцию, предположительно, по органической химии. Он намекнул, что помимо полистирола и плексигласа во Франции есть Диснейленд, Монмартр и все дела. «Оцени перспективы», — мечтательно протянул Андрей. Ольга прикинула. Одинокий отец с ребёнком — лакомый кусочек для многих дам, мечтающих не о быстротечном романе, а о серьёзных отношениях. Да, да, мужчина, окружающий маленького сына заботой, ответственен, серьёзен и перспективен настолько, насколько это возможно себе представить и в скрупулёзных расчётах, и в самых смелых эротических снах. Ольга, отправляясь в Краснодарский край, отпускать Андрея с Коленькой во Францию отказалась. Пришлось рассказать правду. Муж правде отчего-то обрадовался.

— Вместе поедем, — решил он. — Колю оставим на бабушку-дедушку и рванём в Сочи. В отпуск…

— В отпуск в декабре? Твои родители поверят? — поинтересовалась Ольга.

Вопрос доверия и правдоподобных поводов почему-то беспокоил, хотя отчитываться перед свекровью, рассказывать ей сокровенное, она не собиралась.

— То есть шабаш бухгалтеров зимой возможен, и в это я должен был поверить, а в отпуск с женой только летом? Может быть, мы на лыжах кататься? — Андрей откровенно подсмеивался.

— Ты же только футбол уважаешь, да и то смотреть, а не бегать, — ехидно заметила Ольга, всё ещё надеясь отправиться на поиски отца одна.

— Пора… Пора заняться своей спортивной формой, в Париже начну бегать… — вздохнул Андрей, расправляя в общем-то широкие плечи, но без завидно-рельефной мускулатуры.

— Лучше бы спортивный тренажёр купил, — проворчала Ольга, уже понимая, что без сопровождения ей Сочи не светит, а Андрей своей положительностью и рассудительностью превратит приключение в рутину.

И они поехали вдвоём.

С сыном Колей остались старшая сестра Ольги и родители Андрея посменно. Они клятвенно пообещали тщательно согласовывать свои действия и такой… хм, скажем мягко, ерунды, какая случилась в прошлый раз, не допускать. Виноватых тогда так и не определили, вернее, никто себя виноватым не считал. Не считал, но чувствовал, поэтому возражений на зимний отпуск от старшего поколения не последовало. Сестра же всегда баловала свою младшую и племянника обожала.

— Зря ты Саше не сказала, — упрекнул муж, уважавший родню жены и чуть-чуть завидовавший Сашкиному мужу Максу.

Тихая, послушная жена, чтобы ни слова поперёк и в глаза влюблённо-вопросительно заглядывала — кто же о такой не мечтает. Не всякому, конечно, достаётся подобное сокровище, но не перевелись ещё, встречаются тишина, мир и покорность в одном лице. Старшая сестра Ольги казалась именно такой. У Андрея была ещё парочка приятелей, чья семейная жизнь походила на сказку. Его собственная была, наверное, квестом: всё время приходилось решать интеллектуальные и эмоциональные ребусы и никогда ничего нельзя было предугадать заранее. Не раз он спрашивал сам себя: почему он в это ввязался? Наверное, его мучил адреналиновый голод, рядом с уравновешенной и послушной ему становилось скучновато. Сочетание в Ольге колючего характера и мягких волос, хрупкости и боевого настроя не давало возможности закиснуть в семейной рутине. Он считал себя уравновешенным, а свою Ольгу немножечко, самую малость, сумасшедшей. Но оказалось, что и он умеет рубить с плеча. Тяжело смолчать, когда тебя обвиняют непонятно в чем, невозможно остаться, когда говорят уходи. И он ушёл. Но три года жизни порознь были полны какой-то ядовито-кислотной, разъедающей сердце тоски, суеты и нелепых попыток построить новые отношения с совершенно непонятными, пустыми, неинтересными ему особями женского пола.

Андрей вдруг понял, что снова счастлив, когда идиотская история с «похищением» чужого ребёнка снова свела их с Ольгой вместе. Заново привыкать друг к другу было сложно, и медовый месяц не помешало бы восстановить и перезагрузить. Поэтому Ольгины семейные заморочки были неплохим поводом слетать к Чёрному морю, пусть бы и зимой. С Парижем Андрей, конечно, блефовал, Европа — это было бы недёшево, хлопотно, да не очень-то и хотелось мотаться с маленьким ребёнком в чужих краях, смысла в такой поездке он не видел. А вот на юг с женой… Мечта, а не поездка. Но это он планировал отдохнуть и развеяться, всё же о планах, которые строила Ольга, забывать не стоило.

Пять лет назад Андрей женился на сироте. Тёщи у него не было, и многие друзья этому завидовали. И вдруг оказалось, что отец у жены, возможно, есть, только сам об этом ещё не знает. Андрей прикидывал, как бы он поступил на месте Ольги, доведись ему узнать такую семейную тайну. Брр… и ещё пара непечатных. Он пытался также поставить себя на место предполагаемого тестя. Выходило ещё страшнее: через три десятка лет после давно забытого курортного романа как снег на голову сваливается дочь. Дешёвые сериалы отдыхают.

Да и то, что тот незнакомый пока доктор является биологическим отцом его жены, предстояло ещё доказать. Одни домыслы, никакой ясности. И стоит ли доказывать, прояснять? Станет ли в прояснённом лучше — неизвестно.

Весь недолгий полёт Оля грызла свой маникюр. Андрей недовольно косился на это безобразие: невкусно и вредно, неизвестно ещё, что там за полимеры.

Из бухгалтера получился неплохой сыщик, или же ей везло в этом, на первый взгляд, безнадёжном предприятии. Санаторий стоял на прежнем месте и процветал. Доктор Кулешов по-прежнему там работал. Это она выяснила ещё дома — поисковик в телефоне справился. Сидя у иллюминатора самолёта, она в сотый раз пролистала «отцовскую» страничку в соцсетях: жена, дети. Всё как положено в современном мире: милые фото, лайки от родни и друзей. Найдётся ли ей место в этом кругу? Она решительно забронировала в санатории двухместный номер с питанием и, конечно, с лечением.

В санатории было уютно и по-зимнему пусто. При оформлении и заселении без проблем разрешили выбрать врача-куратора. Как-то слишком просто всё складывалось. Девушка на ресепшене, казалось, знала всё обо всех, о докторе Кулешове в том числе. Да, да, опытный врач, отзывы только положительные, работает в санатории давно, очень давно, раньше успевал ещё и заведовать терапевтическим отделением местной больницы, теперь — только здесь. По секрету им сообщили, что жена у доктора тоже врач, гинеколог, но так себе специалист, не рекомендуют. А вот тёща у Кулешова (администратор понизила голос до шёпота, хотя, по мнению Андрея, процент содержания секретных сведений в её словах стремился к нулю) — совладелица этой здравницы, а также полноправная хозяйка местного заводика по разливу минеральной воды и сети аптек. Андрей заинтересованно покивал головой, но перспектива породниться с тугими кошельками почему-то не обрадовала.

В номере было тепло, светло и аккуратно, минимум мебели, жемчужно-серые шторы, вид на горы в туманной дымке. Ольга оценила словом «мило» и отправилась принимать душ. Андрей сел в кресло у окна. Сегодня после обеда они идут на приём к доктору. Решать, конечно, Ольге, но что его жена, издёргавшаяся и импульсивная, в состоянии сейчас нарешать. Пойти ва-банк, сказать всё сразу же при первой встрече? Или сначала присмотреться и только потом определить, нужны ли им новые родственники?

Ольга вышла из ванной и сразу нырнула под одеяло:

— Твоя очередь, — сообщила она.

— А у нас очередь? — со смешком поддержал знакомую игру он.

— Да, и я всегда первая.

— Ну-ну, — Андрей пощекотал выглянувшую из-под одеяла пятку и пошёл смывать с себя дорожную пыль.

Неожиданно душевая кабина оказалась оборудована радио, ожидаемо из динамика послышался размеренный речитатив, не лишённый некоторой мелодичности — Ольга любила фолк-рок и уже настроила приёмник на нужную ей частоту:

За краем ясных, и ненастных, и напрасных зимних дней,

Когда без звука рвется синь, когда и ночь без сна бела

Мы не вернемся ни друг к другу, ни к себе

С обратной стороны зеркального стекла¹.

— Ну уж нет, — возразил певице Андрей, наскоро вытираясь полотенцем, — что значит «не вернёмся», так не пойдёт.

Бельё было белым и хрустящим от чистоты, Ольга закуталась в огромное одеяло, как в кокон, только подсыхающие русые пряди с лёгким фиолетовым отливом темнели на подушке. Андрей присел рядом, наклонился над свёртком, осторожно пропустил между пальцами пахнущий персиковым шампунем локон, спросил тихо-тихо:

— О-ля… Не спишь?

Она не спала, встрепенулась, высунула из одеяла свой чуть вздёрнутый нос, глаз не открыла, но потянулась к нему. Он поцеловал сначала кончик носа, потом глаза, почувствовав губами, как дрогнули густые ресницы. Чтобы поцеловать шею и ямочку между ключицами пришлось разворачивать одеяло. Настроение стало почти новогодним с той только разницей, что Андрей отлично знал, какой подарок кроется под белой обёрткой.

Они спустились к обеду в просторную и гулкую столовую. Ольгу вроде бы отпустил мандраж от предстоящей встречи с предполагаемым родителем, и она набрала себе полный поднос всего-всего, даже того, чего обычно не ела, но сегодня приготовленные для курортников блюда так аппетитно лежали в судках и на жаровнях, ароматно пахли южными специями, соблазняли забыть об умеренности и диетах.

— Фсёфефоня… — решительно сообщила она мужу с набитым ртом.

Он кивнул, соглашаясь, что откладывать назавтра откровенный разговор с незнакомым пока близким родственником не стоит.

Стены во врачебном кабинете были лазоревыми, как и небо за окном, и медицинская шапочка на голове, и пронзительно-ясные глаза самого доктора. Ольга шагнула через порог и обернулась к мужу, ища поддержки. Андрей вздрогнул от того, какой подтверждающий их подозрения голубизной блеснул любимый взгляд.

— Проходите, присаживайтесь. Ольга Алексеевна Ястребова, если не ошибаюсь? — доктор заглянул в лежащую перед ним карточку и передал бумаги сидящей напротив медсестре.

Ольга прошла и села, Андрей остался стоять.

— А вы, молодой человек, подождите за дверью, — тон доктора возражений не допускал.

— Я муж, — сообщил Андрей пожилому доктору в небесно-синей шапочке и смутился. Формально они с Ольгой числились в разводе и фамилии носили абсолютно разные, объяснять сейчас все эти тонкости не хотелось, разговор и без того ожидался непростым.

На ярком головном уборе доктора были нарисованы какие-то неформальные жёлтые медведи с косыми глазами, негасимыми улыбками и ртутными термометрами в когтистых лапах. Чтобы носить подобное, нужно обладать непробиваемой уверенностью в себе и своём профессионализме, ну или, как вариант, — абсолютным пофигизмом. Андрей вдруг обнаружил, что нервничает ничуть не меньше, чем в тот день, когда он пришёл сообщить сестре Ольги о будущей свадьбе.

— Намерены присутствовать на приёме? — брови доктора наигранно-удивлённо уползли на лоб под упомянутую шапочку.

— Намерен, — коротко кивнул Андрей, захотелось также щёлкнуть каблуками и козырнуть, но он сдержался.

— Ольга Алексеевна беременна? — неожиданно спросил пожилой врач.

Андрей не нашёлся, что ответить, опешив от того, в какую сторону свернула беседа. Он зачем-то вопросительно посмотрел на Ольгу, та сидела порозовевшая, как варёная креветка.

— Я пока ещё не уверена, задержка всего дней пять — пролепетала она, — а как вы догадались?

Доктор довольно хмыкнул:

— Ну, не настолько я хороший диагност и взглядом-рентгеном не владею. Но жизненный опыт, знаете ли, и многолетняя врачебная практика. Как правило, мужья рвутся присутствовать на приёме, в двух случаях: либо это нездоровая ревность, либо пара ждёт ребёнка, — и Кулешов обратился к медсестре, — Пишем в карточке: беременность пять недель.

Андрей стоял столбом, переваривая информацию. Надо было бы подхватить Ольгу на руки и закружить, поцеловать и хорошенько отчитать за то, что молчала целых пять дней, но, с трудом преодолевая ступор, он только и смог, что положить руку жене на плечо. Они так и замерли, словно на старинной семейной фотографии: она сидела, чинно положив руки на колени, он стоял за ней с напряжённой спиной и застывшим взглядом. Доктор, между тем, спрашивал, заполнял документы, всё шло своим чередом и вопреки намеченному плану.

И всё-таки под конец приёма Ольга решилась:

— А можно мне поговорить с Вами наедине? — она покосилась на медсестру, та удивлённо вскинула голову и вопросительно посмотрела на своё начальство.

Доктор возражать пациентке не стал.

— Юленька, деточка, сходите-ка, попейте кофейку в буфете, — распорядился он.

Это «деточка» резануло по нервам. На взгляд Ольги, Юленьке было на вид около сорока, но, в принципе, она тоже могла бы быть дочерью доктора Кулешова. Медсестра под её пристальным взглядом засуетилась: сначала схватилась за свой телефон, потом вернула его на стол и принялась что-то судорожно искать в стоящей на подоконнике сумочке, в конце концов, подхватила свой ридикюль и с недовольным лицом вышла за дверь. Всё это время в кабинете висела многообещающая тишина.

— Мужа Вашего тоже попросим выйти? — уточнил доктор.

— Нет, он в курсе.

— Тогда рассказывайте, Ольга Алексеевна, что Вас беспокоит? — и доктор опёрся локтями на стол, сцепил пальцы в замок, чуть наклонился вперёд и приготовился слушать.

История о любви и смерти много времени не заняла, доктор слушал удивительно спокойно.

— Так, собственно, чего Вы ждёте от меня?

Ольга пожала плечами.

— Вы помните маму?

Кулешов тяжело вздохнул:

— Не такой уж я ловелас, чтобы подзабыть тех, с кем спал, и в маразм ещё не впал, — после церемонной вежливости предыдущей беседы прозвучало это вызывающе грубо, цинично.

Солидный пожилой мужчина с трудом расцепил побелевшие от напряжения пальцы, встал, подошёл к окну и принялся внимательно рассматривать небо и горы.

— Аня собиралась вернуться через четыре дня и не вернулась. Когда я позвонил к ней на работу, к телефону она подошла, а разговаривать не стала, буркнула что-то о своей ошибке и попросила больше не звонить. Я с ординатуры подрабатываю здесь, передо мною курортных романов прошли сотни, если не тысячи, мог бы уже не удивляться.

Биологический отец Ольги, в этом она уже была уверена процентов на семьдесят, вернулся к столу, сел, натянуто улыбнулся:

— Потребуете генетическую экспертизу?

— Попрошу, — уточнила Ольга, понимая, что сути её уточнение не меняет.

— Ну что ж, Ваше право, — согласился доктор Кулешов. — В городе несколько лабораторий, предоставляющих такие услуги, сообщите мне, когда выберете и запишетесь, я подъеду. А пока, извините, у меня приём и там ещё кто-то записан.

— Я к Вам записан, — вступил в разговор Андрей, — но, думаю, не стоит…

— Нет уж, молодой человек, — перебили его, — лечение Вы оплатили, значит, будем оформлять санаторно-курортную книжку. И должен же я знать, — доктор усмехнулся, — от кого ждёт ребёнка моя гипотетическая дочь.

«Процедура взятия биологического материала», как это действо значилось в прейскуранте лаборатории, много времени не заняла, результат пообещали через четыре-пять дней. Они вместе вышли из стеклянных дверей и приготовились распрощаться. Но оказалось, что Ольга с Андреем свою прокатную машину оставили на той же стоянке, что и доктор Кулешов. Ольга продолжала отстранённо называть возможного отца доктором и обращалась исключительно на Вы. Так было проще. Сложнее будет назвать незнакомого человека папой, если всё подтвердится, конечно, и если когда-нибудь захочется так называть этого невозмутимого, уверенного в себе мужчину. Да и он, опять же, позволит ли приблизиться к себе так близко? Может ведь и не снизойти… Ольгины сложные размышления об отцах и детях прервал возглас Андрея: